Текст книги "Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника"

Можно судить о настроении среднего общества, когда таким языком говорил даже сам Родичев; были, вероятно, люди иных настроений, скептики, язвительно смеявшиеся над надеждами либералов. Общество было не с ними. Оно заразило самого Родичева, ибо иначе он таким языком говорить бы не стал. Кто знал Родичева, согласится, что такие слова о государе он не мог бы сказать из одной только «тактики».

Через немного лет все стало иным, но неправильно смотреть на прошлое через эти очки. Нужно признать: от Николая II ждали не конституции; ждали только прекращения реакции, возобновления линии шестидесятых годов, возвращения к либеральной программе. Даже те, кто хотел конституции, смотрели на нее только как на «увенчание здания», которое будет позднее сделано самим самодержцем. Максимальным желанием того времени было предоставление места народному голосу. Славянофилы и конституционалисты на этом сходились. Как бы ни были различны их представления о том, что выйдет из этого «голоса», в этом они сближались против полицейского самодержавия.

Если бы новый самодержец оказался способным опереться на такое мирное настроение общества, как Александр II вопреки своим личным симпатиям сумел в 1850-х годах опереться на либеральное меньшинство, то тринадцатилетняя реакция Александра III была бы оправдана. Самодержавие исполнило бы свой долг до конца. Оно позднее само привело бы Россию к конституции, и старая династия дала бы России конституционную монархию. Но самодержец на это не оказался способным. 17 января [1895 года] на приеме в Зимнем дворце он сказал свою фразу о «бессмысленных мечтаниях земств об участии их в делах внутреннего управления». Эта несчастная фраза определила характер его дальнейшего царствования.

Если бы она ударила только по «конституционным мечтаниям», то ее можно было бы если не оправдать, то хотя бы понять. Так, как я выше рассказывал, отнеслись к ней у Любенковых. К несчастью, она шла гораздо дальше простого подтверждения «самодержавия». Этот ее истинный смысл не прошел незамеченным. Через три дня после речи стал уже распространяться ответ на нее, написанный, как теперь стало известно, П. Б. Струве. В нем еще не было отрицания «самодержавия»[305]305
  «Ни в одном земском собрании, – говорилось в «Открытом письме», датированном 19 января 1895 г., – не слышалось ни одного голоса против самодержавной власти, и никто из земцев не ставил вопроса так, как его поставили Вы. Наиболее передовые земства и земцы настаивали, или, вернее, просили лишь о единении Царя с народом, о непосредственном доступе голоса земства к престолу, о гласности, о том, чтобы закон всегда стоял выше административного произвола. Словом, речь шла лишь о том, чтобы пала бюрократическая придворная стена, отделяющая Царя от России. Вот те стремления русских людей, которые Вы, только что вступив на Престол, неопытный и несведущий, решились заклеймить названием “бессмысленных мечтаний”. ‹…› Вы увлеклись так далеко в ненужном охранении того самодержавия, на которое ни один земский человек не думал посягать, что в участии представителей в делах внутреннего управления усмотрели опасность для самодержавия. Такой взгляд не соответствует тому положению, в которое земство поставлено Вашим отцом и при котором оно является необходимым участником и органом внутреннего управления. Но Ваше неудачное выражение не просто редакционный промах: в нем сказалась целая система. Русское общество прекрасно поймет, что 17 января говорила Вашими устами вовсе не та идеальная самодержавная власть, носителем которой Вы себя считаете, а ревниво оберегающая свое могущество бюрократия. Этой бюрократии, начиная с Кабинета министров и кончая последним урядником, ненавистно расширение общественной самодеятельности, даже на почве существующего самодержавного порядка. ‹…› Итак, какое действие произведет на русское общество первое непосредственное обращение Ваше к его представителям? Не говоря о ликующих, в ничтожестве и общественном бессилии которых Вы сами скоро убедитесь, Ваша речь в одних вызвала чувство обиды и удрученности, от которых, однако, живые общественные силы быстро оправятся и перейдут к мирной, но упорной и сознательной борьбе за необходимый для них простор; у других она обострит решимость бороться с ненавистным строем всякими средствами. Вы первый начали борьбу, и борьба не заставит себя ждать» ([Струве П. Б.] Открытое письмо Николаю II. [Лондон]: Изд-во Союза книгоношей, 1895).


[Закрыть]. А в «Современных записках» Родичев вспоминает и свою статью, которую он тогда за границей напечатал и которую через 35 лет нашел в Лозанне[306]306
  Первая царская речь. Le premier discours du Tzar. Женева: Украинская типография, 1895.


[Закрыть]. Мне пришлось видеть эту статью. В ней те же самые мысли; о конституции не говорится. Легенда о том, будто земцы в то время заговорили о конституции, могла создаться лишь потому, что того адреса, на который отвечал государь, опубликовано не было. Теперь мы его знаем и потому видим, что и Струве, и Родичев, да и широкое общественное мнение имели право увидеть в речи государя другое. Ее содержание было гораздо зловещее, чем отрицание конституции. «Бессмысленными мечтаниями» государь назвал не конституцию, но претензии земств на «участие в делах внутреннего управления». Но это участие уже осуществлялось на деле, было сущностью земских учреждений. Пока земства существовали, это было реальностью, а совсем не «мечтанием». Николаю II предстоял выбор не между самодержавием и конституцией, а между либеральным самодержавием эпохи Великих реформ и самодержавием эпохи реакции. Он выбрал второе. Курс Александра III, простительный как передышка, был объявлен вечной программой самодержавия.

Поэтому и удар был нанесен этими словами не «конституции», а самому самодержавию. «Бессмысленными мечтателями» оказались те, кто думал, что самодержавие способно продолжать эпоху либеральных преобразований в России. Самодержавие собиралось только себя защищать, и это в то время, когда на него никто не нападал и когда общие надежды именно на него возлагались.

Этой речью кончился краткий период надежд на нового государя. С той же жадностью, с которой сначала искали симптомов перемены политики в предстоящем царствовании, теперь стали искать предзнаменований неудач и несчастий; этому помогли Ходынка[307]307
  Имеется в виду массовая гибель людей, произошедшая ранним утром 18 мая 1896 г. на Ходынском поле около Москвы во время раздачи собравшейся там толпе подарков в честь коронации Николая II. На Ходынском поле было запланировано проведение днем 18 мая народного праздника, однако народ начал собираться на поле с полудня 17 мая и уже к часу ночи 18 мая толпа насчитывала 400–500 тысяч человек. К 5 часам утра над народной массой стоял густой пар, образованный человеческими испарениями (не только естественного, но и искусственного происхождения – многие пили спиртное) и мешавший различать даже на близком расстоянии отдельные лица. Именно перенасыщенность атмосферы испарениями привела к тому, что люди умирали по причине асфиксии, задыхаясь от недостатка воздуха и зловония. Во время начавшихся на исходе 6 часов утра двух раздач подарков пришедшая в движение толпа затаптывала умерших или ослабевших. В результате Ходынской катастрофы пострадали 2690 человек, из них погибли 1389. Подробнее см.: Документы о Ходынской катастрофе 1896 г. // Красный архив. 1936. Т. 76. С. 31–48.


[Закрыть], буря на Нижегородской ярмарке во время появления государя[308]308
  С 28 мая по 1 октября 1896 г. в Нижнем Новгороде проходила XVI Всероссийская промышленная и художественная выставка. Перед состоявшимся 17 июля 1896 г. посещением выставки Николаем II внезапно произошло резкое ухудшение погоды: из грозовых туч пошел сильный ливень и посыпался град величиной с грецкий орех, выбивший стекла в павильонах со стеклянными крышами. Николай II записал в этот день: «В 9 час[ов] приехали в Нижний, который предстал во всем своем величии на обоих берегах Волги. ‹…› Ко времени отъезда на выставку налетела сильная гроза с вихрем; ее пришлось переждать дома. Между павильонами стояли огромные лужи, так что из одного в другой надо было переезжать в экипаже» (Дневники императора Николая II (1894–1918). М., 2011. Т. 1. С. 285).


[Закрыть] и другие суеверия такого же типа.

Перемена отношений общества к государю постепенно подготовляла идеологию будущего освободительного движения. Окрик Николая II не мог остановить идейного оживления общества, тем более что модное его выражение – марксизм – никаких надежд с личностью нового государя не связывало. Еще менее возвещенная государем программа способна была устранить противоречие между проблемами, которые властно становились перед государственной властью, и той узкой задачей, которую она сама себе ставила, т. е. защищать самодержавие. Политика Николая II продолжала быть агрессивной, но так как открытых врагов самодержавия он перед собой не видал, то ударял по легальным и лояльным людям и учреждениям. Мелкие, ненужные уколы, вроде закрытия обществ грамотности[309]309
  Санкт-Петербургский комитет грамотности – одно из крупнейших просветительных обществ Российской империи. Был учрежден в 1861 г. при Отделении политической экономии и сельскохозяйственной статистики Вольного экономического общества. Петербургский комитет и аналогичный ему Комитет грамотности при Московском обществе сельского хозяйства формально состояли в ведении Министерства земледелия и государственных имуществ и занимались изданием и рассылкой книг для народа, устройством библиотек, читален, книжных складов, воскресных школ, подготовкой учителей и т. п. Из-за преобладания в руководстве Петербургского комитета представителей оппозиционно настроенной интеллигенции согласно Положению Комитета министров 17 ноября 1895 г. Петербургский и Московский комитеты были преобразованы в Санкт-Петербургское общество грамотности, чей устав министр народного просвещения граф И. Д. Делянов утвердил 12 марта 1896 г. В знак протеста против этого несколько сотен человек вышли из состава Петербургского комитета.


[Закрыть] или Московского юридического общества[310]310
  Московское юридическое общество было основано в 1863 г. Согласно Уставу 1865 г. состояло при Московском университете и имело целями теоретическую и практическую разработку права и распространение юридических сведений путем обсуждения теоретических и практических вопросов права в заседаниях общества, издание его трудов и других оригинальных и переводных юридических сочинений. В 1880–1899 гг. председателем общества являлся С. А. Муромцев, отстраненный в 1884 г. от преподавания в Московском университете по политическим мотивам. В 1892 г. печатный орган общества «Юридический вестник» был отдан под предварительную цензуру, вследствие чего оно прекратило его издание. После того как в мае 1899 г. С. А. Муромцев от имени общества произнес оппозиционную речь на Пушкинском празднестве в Москве, министр народного просвещения Н. П. Боголепов закрыл общество. В 1910 г. оно возобновило свою деятельность, которая продолжалась с перерывами до начала 1918 г.


[Закрыть], чередовались с безумными походами на Финляндию[311]311
  Имеется в виду проводившаяся Николаем II в конце XIX – начале XX в. политика, нацеленная на ограничение автономии Великого княжества Финляндского, в частности Манифест 3 февраля 1899 г. «Об утверждении Основных положений о составлении, рассмотрении и обнародовании законов, издаваемых для Империи со включением Великого княжества Финляндского». В соответствии с Манифестом и Основными положениями 3 февраля 1899 г. были проведены следующие законы: 7 июня 1900 г. – о введении русского языка в делопроизводстве Статс-секретариата Великого княжества, Канцелярии финляндского генерал-губернатора и ее Паспортной экспедиции (с 1900), Финляндского Сената (с 1903) и главных управлений и губернских правлений Финляндии (с 1905); 29 июня 1901 г. – о ликвидации особых финляндских войск; 26 августа 1902 г. – «Об изменении в некоторых частях Учреждения Финляндского Сената», по которому, в частности, финляндский генерал-губернатор получил право приостанавливать решения Сената и распределять в нем вакансии; 27 мая 1904 г. – об установлении обязательного курса рубля в Великом княжестве. Действие Манифеста и Основных положений 3 февраля 1899 г. Николай II приостановил Манифестом 22 октября 1905 г., однако возвращение к реализации идей актов 3 февраля 1899 г. означал утвержденный царем 17 июня 1910 г. Закон «О порядке издания касающихся Финляндии законов и постановлений общегосударственного значения».


[Закрыть] или армян[312]312
  Подразумевается предпринятая с одобрения Николая II и по инициативе главноначальствующего гражданской частью на Кавказе генерала князя Г. С. Голицына частичная секуляризация имуществ Армяно-Григорианской церкви, подобно тому как это было сделано по отношению к другим инославным исповеданиям Российской империи. По сведениям Департамента полиции часть доходов с упомянутых имуществ, управлявшихся духовными лицами, назначенными католикосом, шла на поддержку армянских революционных организаций в России и Турции. В развитие Положения Комитета министров 26 марта 1898 г. царь 12 июня 1903 г. утвердил Положение Комитета министров «О сосредоточении управления имуществами Армяно-Григорианской церкви в России в ведении правительственных учреждений и о подлежащих передаче в ведение Министерства народного просвещения средствах и имуществах означенной Церкви, коими обеспечивалось существование армяно-григорианских церковных училищ». Однако Указом 1 августа 1905 г. Николай II повелел принять меры по возвращению в ведение Армяно-Григорианской церкви недвижимых имуществ и капиталов, переданных в Министерство народного просвещения согласно положениям Комитета министров 26 марта 1898 г. и 12 июня 1903 г. Подробнее см.: Дякин В. С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма (XIX – начало XX в.). СПб., 1998. С. 771–785.


[Закрыть].

Если кто-нибудь страдал от такого нового курса, то это только идеалисты самодержавия, поклонники Великих реформ. Общественная мысль получала предметное обучение. В эпоху 1880-х годов только отдельные единицы с проницательностью заклятых врагов догадывались, что реформы 1860-х годов, либерализм и самодержавие несовместимы. Широкое общество эту несовместимость искренно отрицало. Ее еще можно было увидеть в совещательном «представительстве», но чем могли мешать самодержавию суд присяжных или земские учреждения? Казалось, что на этом могло настаивать только реакционное изуверство Победоносцева или Каткова. Но при Николае II это опасное учение о несовместимости стало официальным мнением власти. Государь сказал это в своей речи в Зимнем дворце. Министр юстиции Н. В. Муравьев во вступительном слове о реформе суда нашел его независимость несовместимой с самодержавием[313]313
  Выступая 30 апреля 1894 г. на первом заседании Комиссии для пересмотра законоположений по судебной части, министр юстиции Н. В. Муравьев заявил: «В заботах о независимости суда и о самостоятельности судей Судебные уставы, с одной стороны, не вполне ясно согласовали свои определения об этих предметах с коренными основами нашего государственная права, а с другой – не снабдили правительство достаточно сильными и действительными средствами немедленно устранять из судебного ведомства всякий беспорядок при первых его признаках. Отсюда – несколько двусмысленное, как бы недоговоренное понятие судейской несменяемости, не замедлившая возникнуть потребность в его ограничении, не всегда практическая постановка судебного надзора и ответственности и другие слабые стороны судебной дисциплины. Отсюда – так много навредившая судебному ведомству и делу благодарная почва для укоров в кастичной обособленности и тенденциозности, не всегда совпадающей со взглядами и намерениями правительства. И хотя в этих указаниях, несомненно, много есть преувеличенного, а многое коренится в простом недоразумении или неверном понимании, но все-таки есть или, точнее, была, a следовательно, и впредь может быть некоторая доля фактической подкладки. Поэтому нужно устранить всякие к тому поводы, сделать невозможным или бесцельным всякое преувеличение, рассеять недоразумения. При этом, мне кажется, вовсе не следует опасаться мнимо-щекотливого или острого характера этого предмета. Там, где нет ни политических партий, ни их вражды, влияющей на суд, а есть лишь государственное правосудие, отправляемое правительственными учреждениями от имени Императорского Величества, что может там быть острого и щекотливого признать и ясно, прямо выразить, что и судьи, наравне со всеми верноподданными слугами Отечества, подлежат в том или ином направлении действию непосредственного усмотрения самодержавной верховной власти и что вместе с тем правительство должно всегда иметь возможность быстро водворить в суд нарушенный порядок или избавиться от недостойных деятелей. Пересмотр и исправление принадлежащих сюда правил должны утвердить на крепком основании строго правительственный характер суда и судебного ведомства и тем принести и ему самому, его авторитету и истинной самостоятельности неисчислимую, громаднейшую пользу» (Вступительное сообщение председателя Высочайше учрежденной при Министерстве юстиции Комиссии для пересмотра законоположений по судебной части, министра юстиции в первом заседании комиссии 30 апреля 1894 года // Муравьев Н. В. Из прошлой деятельности: В 2 т. СПб., 1900. Т. 2. С. 480–481).


[Закрыть]. Всемогущий министр финансов С. Ю. Витте в записке о Северо-Западном земстве написал то же про земство[314]314
  В 1899 г., в связи с подготовкой министром внутренних дел И. Л. Горемыкиным законопроекта о распространении земства на Западный край, а также на Архангельскую, Астраханскую, Оренбургскую и Ставропольскую губернии, С. Ю. Витте, будучи министром финансов, представил записку, в которой доказывал, что «самоуправление в той форме, в какой оно выражается в нашем земстве, т. е. не в форме узко сословной или корпоративной, а в виде всесословного народного представительства в сфере местного государственного управления, не соответствует самодержавному строю государства» и что «в этом строе оно или будет плохим средством управления, или правильное и последовательное развитие начал его неизбежно приведет к властному участию выборных представителей населения в законодательстве и в верховном управлении». В подтверждение своего взгляда С. Ю. Витте остановился «на недостатках, обнаружившихся в деятельности земских учреждений, и на вполне ясно обрисовавшемся у нас за 35 лет существования земства политическом стремлении его выйти из области подзаконного управления, распространить свое участие на область правления верховного». «Не предлагая упразднения существующих у нас земских учреждений, которые стали уже совершившимся фактом русской государственной жизни и при настоящем положении дела не представляют еще серьезной опасности для целости нашего государственного строя, я, – обращался С. Ю. Витте к И. Л. Горемыкину, – исходя из изложенных выше соображений, высказал, однако же, мысль о том, что всякое дальнейшее, т. е. и проектированное Вами, территориальное расширение деятельности земства не соответствует государственной пользе и что для блага страны вообще и, в частности, для урегулирования отношений земских учреждений к местным органам правительства и к центральной власти – отношений, которые я, со своей стороны, никак не могу признать нормальными, – гораздо более целесообразна коренная реформа нашего местного управления, представляющего собою какое-то пестрое наслоение на обветшалом основании Положения о губерниях императрицы Екатерины II» (Самодержавие и земство. Конфиденциальная записка министра финансов статс-секретаря С. Ю. Витте (1899). С предисловием и примечаниями Р. Н. С. [П. Б. Струве]. Stuttgart: Заря, 1901. С. 4, 203).


[Закрыть]. Вся идеология Великих реформ оказывалась принципиально с самодержавием несовместимой.

Понятно, какой вывод из этого сделало широкое общество. Прежде либеральные деятели, отстаивая реформы 1860-х годов от их ненавистников, оберегая их принципы от искажения, верили, что этим они служат эволюции нашего строя; что в результате он дойдет и до «увенчания здания». При Николае II мысль об «эволюции самодержавия» стала считаться такой же утопией, какой для многих является сейчас эволюция большевизма. Советский строй, говорят теперь, надо уничтожить, его нельзя исправлять; так либеральное общество стало смотреть и на самодержавие. Такая ультимативная постановка вопроса стала овладевать общественным мнением; ее понимали с полслова. А «если нет – то нет», писал П. Н. Милюков в сборнике о «самоуправлении», и все отлично понимали, на что он намекает[315]315
  Имеется в виду следующее издание: Нужды деревни по работам комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности: сборник статей. СПб., 1904. Т. 1. В этом издании П. Н. Милюков, в частности, написал: «Предлагая свое содействие правительству, местные деятели обусловили на этот раз действительность этого содействия – известными предварительными мерами, в случае непринятия которых они предпочитали “лучше молчать” и добровольно прекратить свое существование, чем нести ту ответственность, разделить которую с собой приглашало этих местных деятелей Особое совещание [о нуждах сельскохозяйственной промышленности]. Не сказавши, по существу, ничего нового, чего бы не говорило земство в течение сорока лет непрерывных своих ходатайств перед правительством; обнаружив ту же самую картину общего положения, которую обнаруживала каждая серьезная анкета, начиная с Валуевской, – совершенно независимо от приемов собирания материала; словом, только повторив и резюмировав итоги сорокалетней экспертизы, – местные деятели прибавили к этим итогам три маленьких, но очень важных слова: “если нет – нет”. В соединении с растущим сознанием, что время больше не терпит, – сознанием, которое проникло даже в такие правительственные документы, как последний отчет государственного контроля, – это занятое местными деятелями положение составляет крупную особенность настоящего положения. В лице их русское общественное мнение умывает руки в судьбе реформ, несогласных с его собственными настоятельными советами» (Милюков П. Н. Введение // Нужды деревни по работам комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности: сборник статей. С. 40).


[Закрыть]. Так создавалась новая идеология либерализма, объявившая скоро непримиримую войну самодержавию.

Перед войной идет работа по мобилизации сил. Это можно было наблюдать и в России. В 1898 году организовалась Социал-демократическая рабочая партия. Около 1903 года Партия социалистов-революционеров[316]316
  Партия социалистов-революционеров (эсеров) была образована в январе 1902 г.


[Закрыть]. Революционные партии под разными названиями не были новостью. Но организованной либеральной партии Россия до тех пор не видала. Теперь и она появилась. Создание «Союза освобождения» со своим органом «Освобождением» за границей было самым ярким, новым и символическим явлением этого времени[317]317
  Журнал «Освобождение» начал выходить 18 июня (1 июля) 1902 г. в Штутгарте (Королевство Вюртемберг). В дальнейшем издавался два раза в месяц до октября 1905 г., с 1904 г. – в Париже. Учредительный съезд «Союза освобождения» заседал в Петербурге 3–5 января 1904 г., когда участники съезда избрали Совет «Союза освобождения». После образования в октябре 1905 г. Конституционно-демократической партии, предшественником которой являлся «Союз освобождения», он прекратил свое функционирование. Подробнее см.: Соловьев К. А. Союз освобождения: либеральная оппозиция в России начала XX в. М., 2021.


[Закрыть].

Так началось «освободительное движение» в кавычках, т. е. та организованная работа общественных сил, которая наполнила первые годы XX века и привела к 17 октября 1905 года[318]318
  То есть к Манифесту 17 октября 1905 г.


[Закрыть]. Освободительное движение в широком смысле, т. е. борьба за начала либерализма, за свободу личности, законность, самоуправление, существовала давно и никогда не исчезала. В шестидесятых годах она вдохновляла даже саму самодержавную власть. Но при Николае II эта борьба изменила характер. Она сосредоточилась исключительно и всецело на низвержении самодержавия, сделалась открытой войной против него. И именно эта война скоро захватила все общество.

Прежнее мирное и терпеливое настроение изменилось; общество выбросило, как опасную иллюзию, мысль, будто развитие учреждений, созданных в шестидесятых годах, само ведет к конституции. Эта вера прежнего либерализма была отброшена с тою же легкостью, с какой теперь отбрасывают мысль об эволюции советского строя. Пока существует советская власть, не может быть никакого прогресса в России, – учат теперь; пока не низвержено самодержавие, не могут развиваться либеральные реформы Александра II, – говорили тогда; нужно забыть все разногласия, устремить все силы на главный фронт, на борьбу с самодержавием. Но отрицать эволюцию значило отвергать мирный путь, звать к экстраординарным методам борьбы, возможным лишь накоротке, но зато достигающим более полного и скорого результата. Таковы всегда «войны» и «революции»; они аналогичные по приемам явления. На это пошли. Методы действий, которые стало применять освободительное движение, были методами настоящей войны. Война ведет к быстрой развязке. Она и увенчалась скорою победою уже 17 октября 1905 года. Но быстрота и успех безнаказанно не проходят. Война часто воюющие стороны развращает и надолго мешает установлению прочного мира. Мы можем наблюдать на России, какой ценой мы заплатили за наш слишком быстрый успех.

Глава VI. «Освободительное движение»

Аналогия «освободительного движения» с войной идет очень глубоко. К войне позволительно прибегать, только когда другого выхода нет. Она ведется единственно ради хорошего мира. Но пока она длится, в жертву ей приносится все. У военных особая идеология, с которой во время войны сообразуется вся жизнь государства. Идеология штатских мешает военной победе, как идеология военных мешает заключению мира. Большинство населения не хочет войны; она противоречит его интересам и складу понятий. Войну предпочитают лишь профессиональные военные и особенно их руководители; страна им подчиняется, как подчиняется вообще распоряжениям власти. И потому при войне необходимо «руководство» всей жизнью страны.

Победоносная война может много дать победителю, если разумный мир заключить он сумеет. Для подобного мира не нужно как можно больше ослабить противника: это полезно для успеха войны, а не для качества мира. Мир хорош не тогда, когда противник ослаблен, а когда устранены причины для споров.

При заключении мира часто оказывается, что воевать не было надобности, что те же результаты могли быть достигнуты мирным путем, более долгим, но зато более прочным. Война объясняется тогда не необходимостью, а простой психологией; упорством тех, кто не хотел вовремя сделать уступок, или нетерпеливостью тех, кто не хотел их дождаться.

«Освободительное движение» было войной, и все эти черты можно на нем наблюдать. И эта война должна была кончиться примирением между обществом и исторической властью. И она не была необходима. Самодержавие было обречено; оно могло выигрывать время, но спасти себя не могло. Обществу было достаточно жить и расти, чтобы получить все, что ему было нужно, в том числе и «увенчание здания». Но у руководителей общества не хватило терпения. Они предпочли покончить с самодержавием коротким ударом – войной. Эту войну они провели очень умело и вышли из нее победителями. Но зато хорошего мира заключить не сумели.

Пока длилась война, руководителями ее естественно стали те, кто «войну» предпочитал мирной работе. Либеральные деятели старой формации войны не хотели и добивались своих целей мирным путем. Они служили своим идеям в рамках существовавшего строя и этим готовили новый порядок. Мировой судья, который защищал в своей камере закон и права человека, работал на «увенчание здания» не меньше, чем те, кто в подпольной прессе «требовал» конституции. Но над таким самомнением «освободительное движение» стало смеяться, как всегда смеются военные над дипломатами.

Прежний либерализм верил, что к конституции он придет «эволюцией» существующих учреждений. В России было зерно, из которого «самотеком» росла конституция. Это было местное самоуправление, т. е. земство. Оно ведало те же общие нужды, что и государство; как оно, было принудительной организацией, но осуществляло принцип «народоправства». Стоило постепенно развить это начало к низу и к верху, и конституция сама собой бы пришла. Это было бы долгим путем, но во время него воспитывались бы кадры людей, которые на опыте узнавали бы нужды страны, трудности, которые им предстояли бы, и были бы подготовлены, чтобы сменить прежних представителей власти.

Это было так неизбежно, что Витте правильно отметил несовместимость земства с самодержавием. Иной факт того же порядка. Земец, который по убеждениям не хотел конституционного строя, Д. Н. Шипов только потому, что он был настоящий земец и развивал земское дело, против своей воли сделался одним из основоположников конституционного строя в России. И первые конституционалисты, которые начали практически ставить вопрос о конституции, были недаром именно земцами.

Не было поэтому оптическим обманом считать, что освободительное движение «выросло» из земской среды. Но земцы долго не хотели войны и предпочитали идти мирным эволюционным путем. Если бы советчики Николая II сумели использовать такое их настроение, то стала бы происходить эволюция самодержавного строя, которая постепенно привела бы к «конституции»; и тогда на первом плане ее оказались бы земцы. Но Николай II отверг этот путь. Его политика стала бить по нервам либерального общества. «Бессмысленными мечтаниями» показались тогда надежды на власть. Война началась. Но роли переменились. Если земцы остались в авангарде этой войны, дали ей свой флаг и аппарат, то управлять войной пришлось уже не им.

Война против самодержавия была открыто объявлена созданием в 1902 году заграничного органа «Освобождения». Позднее возник и «Союз освобождения». В этом либеральные земские деятели еще играли первую роль. Но когда борьба за принципы либерализма превратилась в борьбу против самодержавия, руководство ею перешло в руки «политиков». Практических же политических деятелей Россия того времени не имела. «Политике» можно было служить только в теории, в области науки и публицистики. Публицистика у нас приобрела особое значение. На Западе, где были «практические» политические деятели, она являлась подсобным занятием; вела идейную борьбу, но не руководила политической жизнью. Не публицисты считались вождями и знаменосцами. Если они выдвигались, то тотчас переходили в разряд практических деятелей. У нас практическая политическая деятельность ограничивалась журналистикой. Теоретики сделались единственными специалистами политики. И руководство освободительным движением перешло к ним, к политической «интеллигенции»; это наложило на него свой отпечаток.

Характер нового руководства не составлял тайны. В первом же номере «Освобождения» была помещена декларация «От русских конституционалистов»[319]319
  См.: От русских конституционалистов // Освобождение. Штутгарт, 1902. № 1. 18 июня. С. 7–12.


[Закрыть]. Они «руководители», но они не земцы. Земство – только воинская часть, которой вожди указывают ее место на фронте. Вожди же – «политики». Секрета более нет. В «Последних новостях» в дни юбилейных воспоминаний о П. Н. Милюкове[320]320
  Имеется в виду 70-летие П. Н. Милюкова, отмечавшееся 15 января 1929 г.


[Закрыть] было указано, что эта руководящая статья первого номера была написана им, т. е. не земцем, а ученым-историком и публицистом[321]321
  «Милюков, с участием И. И. Петрункевича, – отмечал С. А. Смирнов, – пишет передовую программную статью для первого номера “Освобождения” и затем продолжает сотрудничать в этом журнале и в дальнейшем, подписывая свои статьи буквами С. С.» (Смирнов С. А. Павел Николаевич Милюков (Биографический очерк) // П. Н. Милюков: сборник материалов по чествованию его семидесятилетия. 1859–1929. Париж, б. г. С. 8). «Перу Милюкова, – в свою очередь указывал Б. И. Элькин, – принадлежит историческое заявление “От русских конституционалистов”, напечатанное летом 1902 года в первом нумере “Освобождения” и написанное по поручению группы лиц, вместе с Милюковым объединившихся тогда вокруг покойного И. И. Петрункевича» (Элькин Б. И. Политическая деятельность П. Н. Милюкова // Там же. С. 112). Упомянутая статья была написана весной 1902 г. в крымском имении И. И. Петрункевича Машук П. Н. Милюковым при участии А. А. Корнилова, И. И. Петрункевича и князя Д. И. Шаховского (см.: Шацилло К. Ф. Русский либерализм накануне революции 1905–1907 гг. Организация, программа, тактика. М., 1985. С. 110).


[Закрыть]. В тот момент интеллигенты с земцами еще, однако, не расходились. Они были друг другу нужны. Когда передовые земцы начали войну «за конституцию», помощь «интеллигенции» была им необходима. Земцы повели кампанию в прессе, выпускали сборники политических статей, затеяли заграничный орган «Освобождение» и не могли этого сделать без помощи «интеллигенции». Самим редактором «Освобождения» был ими выбран не земец, а ученый и публицист П. Б. Струве. Но и интеллигенция нуждалась в помощи земцев; они дали ей средства, кадры, технический аппарат, связи с практическими деятелями. Так вначале между ними был равноправный союз. Но потом соотношение сил изменилось. Ключевский, передавая легенду о призвании варягов, говорил в своих лекциях: «Варягов призвали защищать интересы городов против внешних врагов, а не за тем, чтобы они владели тем, кого защищали. А варяги их себе подчинили»[322]322
  Ср.: «Очевидно, заморские князья с дружиною призваны были новгородцами и союзными с ними племенами для защиты страны от каких-то внешних врагов и получали определенный корм за свои сторожевые услуги. Но наемные охранители, по-видимому, желали кормиться слишком сытно. Тогда поднялся ропот среди плательщиков корма, подавленный вооруженной рукою. Почувствовав свою силу, наемники превратились во властителей, а свое наемное жалованье превратили в обязательную дань с возвышением оклада. Вот простой прозаический факт, по-видимому, скрывающийся в поэтической легенде о призвании князей: область вольного Новгорода стала варяжским княжеством» (Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. М., 1987. Т. I. Курс русской истории. Ч. I. С. 153).


[Закрыть]. То же случилось и с земцами.

Но земцы не сразу и не без остатка растворились в «интеллигенции». Они еще долго были ближе к психологии населения. Ведь военные действия чужды обывателям. Они не одобряют, когда у них вырубают леса, взрывают мосты и разрушают дома; тактические лозунги «Освобождения» стали встречать протесты в обывателях и в земской среде. Это отражалось в «Освобождении». Так, в одном из первых его номеров появилась статья Старого земца в защиту русского земства[323]323
  В действительности этой теме были посвящены две статьи: Земский гласный Т. Мирная оппозиция или революционная борьба? (По поводу открытого письма от группы земских деятелей, напечатанного в № 1 «Освобождения») // Освобождение. 1902. № 7. 18 сент. С. 106–108; Гласный. Голос из земства // Освобождение. 1902. № 12. 2 дек. С. 190–191. Первая статья была написана гласным Тульского губернского земства Я. Я. Гуревичем, вторая – гласным Тамбовского губернского земства В. М. Петрово-Соловово (см.: Шацилло К. Ф. Указ. соч. С. 123–124).


[Закрыть]. В ней обнаруживалась душевная драма прежних земских работников, кого руководители «освободительного движения» с легким сердцем обвиняли теперь в бездействии и покорности. Практические работники знали, каково было это бездействие и чего стоила эта покорность; сколько усилий непроизводительно тратилось для небольших достижений. Но «достижения» существовали, двигали вперед русскую жизнь и готовили России лучшее будущее. Пренебрежение к этой работе прежним деятелям казалось ошибкой. Прошлое земства восставало против директив «новой тактики». Но для «руководителей» этого cas de conscience[324]324
  дела совести (фр.).


[Закрыть] существовать не могло. В № 17 «Освобождения» появилась ответная статья П. Н. Милюкова. По отношению к земцам он берет начальственный тон. Их душевную драму он просто вышучивает. «Будем надеяться, – пишет он, – что ненависть к тому политическому строю, который могильной плитой придавил живые силы пробуждающегося народа, докончит политическое воспитание земских тружеников и уравняет настроение в земской среде. Надо думать, тогда станут невозможными и реплики дилетантов политической борьбы по адресу кандидатов в ее мученики»[325]325
  С. С. [Милюков П. Н.] К очередным вопросам. I // Освобождение. 1903. № 17. 16 февр. С. 289–290.


[Закрыть].

Ироническое выражение «реплики дилетантов» смутило редактора; он заявил в примечании, что не понимает этого слова[326]326
  Ср.: «Нам непонятно, почему и в каком смысле здесь говорится о дилетантах политической борьбы (Ред[актор])» (Там же. С. 290).


[Закрыть]. Но оно характерно. Оно напоминает высокомерие, с которым во время войны военные принимают «штатские» рассуждения. П. Милюков был последователен: если война, так война. Можно было не объявлять войны самодержавию, продолжать работу в рамках существовавшего строя, мириться с тем, что значительная часть этой работы уходит на трения, и продолжать надеяться на эволюцию. Но когда мирные пути покинуты и война объявлена, то нельзя смущаться тем, что останавливает мирные достижения и разрушает то, что было сделано раньше. Лес рубят, щепки летят. Когда во время войны штатские указывают военным на ее зло, напоминают о необходимости щадить жизни, постройки и ценности, военные вправе раздражаться на такие «дилетантские реплики». С такими взглядами нельзя войны объявлять потому, что ее нельзя выиграть. Можно быть уверенным, что война против самодержавия не была бы выиграна полностью, что примирение с ним произошло бы гораздо раньше, если бы во главе движения остались прежние «деятели», а не те, кто, даже будучи ими по положению, усвоили психологию политических теоретиков. Для победы в этой войне нужно было иметь их руководство, и потому они скоро затмили и повели за собой прежних испытанных «практиков».

Но старые деятели не вовсе исчезли; они только стали меньшинством, были поглощены «массой» и «улицей». В рядах «освободительного движения» они занимали особую позицию; думали не только о том, чтобы ослабить врага, но и о том, что надо будет делать, когда война прекратится. Эти их отсталые штатские взгляды можно найти и в «Освобождении».

Они интересны; и более всего потому, что люди этого настроения к «освободительному движению» все же примкнули и с самодержавием не хотели мириться. Напомню статью от 25 июня 1904 года, в которой по слогу и мыслям я узнаю одного из либеральных предводителей [дворянства] Тамбовской губернии[327]327
  Война и русская оппозиция. XIII. Задачи конституционной партии в настоящий момент // Освобождение. 1904. № 50. 25 июня. С. 11–13.


[Закрыть]. Автор – непримиримый конституционалист. Но он все же находит, что недостаточно думать только о том, чтобы самодержавие свергнуть; пора спросить себя, что либерализм станет делать, когда сам станет властью, и теперь же приспосабливать его к этой будущей роли. Этой разновидности «либерализма» автор присваивает довольно неуклюжее название «государственное общественное мнение»[328]328
  Этот термин, конечно, маловразумителен и неуклюж, но он любопытен тем, что через 20 лет снова воскрес. После катастрофы 1917 года появилось и было широко использовано теми самыми, кто в 1904 году этот термин осмеивал, не менее неуклюжее название – «государственно мыслящие» люди и направления. Это было недаром.


[Закрыть]. Он напоминает, что Россия находится в условиях тяжелой внешней войны[329]329
  Имеется в виду Русско-японская война 1904–1905 гг.


[Закрыть], и рекомендует новую тактику: надо правительству не мешать, а приносить ему в войне посильную помощь, доказывая этим пользу общественности[330]330
  Ср.: «Русские конституционалисты далеки и от террора, и от классовой борьбы, они не имеют возможности добиваться торжества своих идей ни путем военного пронунциаменто, ни путем народных восстаний – их задача заключается в организации государственного общественного мнения, этой основной страшной силы, которая в сильной и вековой государственной машине далеко оставляет за собой все обычно признаваемые за реальные силы – террор, восстания и бунты. ‹…› Такое общественное мнение, – назовем его государственным общественным мнением, – может явиться огромной государственной силой. Не разрушение данного государства, а его усиление так или иначе должно стоять во главе идеи государственного общественного мнения. Его мысли и его желания должны быть направлены к лучшему использованию государственных средств, к самосохранению и развитию народных сил, к возможно широкому и полному проявлению нравственных, умственных и общественно-строительных способностей граждан и их групп. Улучшение и усиление материальных сил страны, их использование в своих, а не чужих интересах, правильная и разумная организация средств обороны и охрана внешнего могущества страны, ее значения в мировой политике тесно и неизбежно связаны с государственной жизнью и должны являться необходимым элементом государственного общественного мнения. ‹…› На войну и ее последствия еще долго будут обращены взоры всех мыслящих русских людей. Поэтому эти грозные события должны лечь в основу всей деятельности русских конституционалистов и на них должно сформироваться государственное общественное мнение. ‹…› Так или иначе, но мне кажется, что, благодаря характеру данного исторического момента: 1) Конституционная партия должна принять пассивное положение, по крайней мере на ближайшее время. 2) Она должна перенести центр тяжести на вопросы японской войны и с ней тесно связанные. 3) Должна дать работу своим кружкам и организациям, непосредственно связанную с подготовкой общественного мнения по этим вопросам» (Война и русская оппозиция. XIII. С. 12–13).


[Закрыть].

В следующем номере «Освобождения» появилась ответная статья С. С., т. е. П. Н. Милюкова. П. Милюков не скрывает тревоги, которую этот «уклон» встретил в среде чистых «освобожденцев». «Мы, конечно, предполагали, – говорит автор, – что среди конституционалистов есть и такие настроения, но не ожидали, что они могут обнаружиться так открыто и стать даже господствующими». В последнем он, к сожалению, ошибался; эти настроения не могли быть господствующими. И все же они произвели на Милюкова «тяжелое впечатление». Почему? Потому, говорит он, что это понимание, к которому он приклеивал насмешливую кличку «национал-либерализм», делало его носителей «союзниками Плеве»[331]331
  Ср.: «Не знаем, как на других русских конституционалистов, но на нас, имеющих честь причислять себя к этой общественной группе, изложенная статья произвела очень тяжелое впечатление. Нам кажется, что ни настроение ее, ни тактика, указываемая автором, не находятся ни в каком соответствии с важностью переживаемого Россией исторического момента и что в своем патриотическом усердии – убедить русское общество, что г. ф[он] Плеве – “союзник японцев”, единомышленники автора сами рискуют в действительности оказаться союзниками… Плеве. ‹…› Я, конечно, знал, что есть и такие настроения в рядах сторонников “Освобождения”, но не ожидал, что их мнение так скоро и так некстати – вразрез с прямыми требованиями момента – может сделаться господствующим. В последнее, т. е. в то, что высказанное в статье мнение есть господствующее, я еще и теперь не верю»» (С. С. [Милюков П. Н.] Очередные задачи русских конституционалистов // Освобождение. 1904. № 52. 19 июля. С. 36, 38).


[Закрыть]. Низвержение Плеве было для правоверных освобожденцев более важной задачей, чем победа во внешней войне или спасение страны от анархии. Поэтому освободительное движение не могло одобрить той тактики, которая меньшинством предлагалась. Это значило бы «выпустить» неприятеля. И широкое общественное мнение было не с «конституционалистами» приведенной статьи, а с П. Н. Милюковым.

Естественный отбор господствует в жизни. Нужды «войны» выдвинули на первый план новых людей. Их отличала непримиримая ненависть к самодержавию, неспособность с ним помириться до полной победы, наивная вера, будто все зло только в нем. Только люди, которые так чувствовали, которые были готовы подать руку всем, кто шел против самодержавия, тогда внушали доверие. Представители мирной земской работы, либералы старого типа уже казались теперь ненадежными. Во время войны они только мешали, как мешает всякий, кто осмеливается преждевременно думать о мире.

Конечно, не рекомендуемая «новая тактика» могла свергнуть самодержавие. Освобожденская непримиримость была для этой цели действительней. Но существование в освободительном лагере этих «государственных» элементов было необходимо для победы над самодержавием. Именно они были причиной того, что самодержавие, имевшее еще в своем распоряжении много моральных и материальных сил для сопротивления, в 1905 году предпочло уступить. Оно думало, что уступает государственным элементам, как в 1917 году отрекавшийся император думал, что склоняется не перед разбушевавшейся улицей, а перед Государственной думой[332]332
  Имеются в виду события Февральской революции 1917 г.


[Закрыть]. В обоих случаях с его стороны это было в значительной степени только оптическим обманом. Благоразумные либеральные элементы страны в этот момент уже были бессильны. Их бессилие и определило политику и судьбу либерализма после победы. Так руководство профессиональных политиков приблизило общество к желанной победе над самодержавием, но оно же уменьшило шансы, что общество этой победой сумеет воспользоваться на пользу России. Можно было предвидеть, что военные в нужное время со сцены уйти не захотят.

* * *

Во время войны условия будущего мира отходят на задний план. О них предпочитают не говорить, чтобы не понижать настроения и не позволить противнику провести себя лицемерными обещаниями. Тогда только одна цель – сломить силу противника, заставить его признать себя побежденным.

Это можно было наблюдать и на «освободительном движении». Либеральная программа 1860-х годов – свобода, законность, самоуправление – отошла на задний план. Было признано, что осуществить ее невозможно, пока существует самодержавие. Война начата была только для того, чтобы самодержавие свергнуть; и потому программа движения уместилась в двух словах – «Долой самодержавие», которые из эвфемизма назывались «двучленною формулой», а по попавшему в печать простодушному донесению одного провинциального полицейского пристава были «известной русской поговоркой».

В такой постановке вопроса для успеха войны была своя выгода. Она откладывала попытки примирения – до полной победы. В либеральной программе было много того, против чего самодержавие возражать бы не стало. Ведь оно же само проводило эту программу в 1860-х годах! На этой программе ему бы было возможно с обществом сговориться и расколоть лагерь противников. На век оно бы себя не спасло, но получило бы большую отсрочку. С точки зрения исхода войны руководители были правы, когда единственным условием мира ставили отмену «самодержавия». Это было ясно сказано в руководящей статье «Освобождения», в № 1. «Нет смысла, – говорит эта статья, – поднимать сейчас вопрос о тех законодательных задачах, решение которых предстоит будущему органу русского народного представительства. Экономические, финансовые, культурные, просветительные, административные реформы, рабочее законодательство и аграрный вопрос, децентрализация и переустройство местного самоуправления – все это и подобные им вопросы, выдвинутые русскою жизнью, составляют неисчерпаемый материал для будущей законодательной деятельности представительного органа»[333]333
  От русских конституционалистов // Освобождение. Штутгарт, 1902. № 1. 18 июня. С. 10.


[Закрыть]. Итак, пока, кроме «Долой самодержавие», в программе нет ничего.

Эта «формула» не была революционною формулой. Говорили: «Долой самодержавие», а не «Долой монархию». Самодержавному монарху противополагался конституционный монарх. Монархия должна была только разделить свою власть с представительством. Монархия не уничтожалась; она была еще громадной моральной и материальной силой; ею охранялись порядок и единство России. Либерализм не мечтал о республике. Было бы безумием устранить монарха из будущего устройства России: было полезно его сохранить и потому приходилось с ним считаться и ему уступать. Формы конституционной монархии могли быть очень различны, как различен бывает состав представительства. В этом был простор для соглашений. Непримиримость была только в самом принципе самодержавия. В этом все «освободительное движение» было согласно.

Но как ни была теоретически правильна занятая в № 1 «Освобождения» позиция, как только руководители перешли к практической деятельности, им пришлось увидать, что для успеха этого недостаточно. Для многих из самих руководителей двухчленная формула показалась недостаточно ясной; они заподозрили, что «цензовые» элементы движения собираются присвоить плоды победы себе, и потому сочли необходимым точней указать, чем будет заменено прежнее самодержавие.

Это был спор среди интеллигентных руководителей; масса к нему отнеслась безразлично. Но интеллигенция увидала в нем пробный камень, который отделял «своих» от «чужих». И на разрешении этого первого спора обнаружился характерный отпечаток интеллигентского мировоззрения.

У интеллигенции было много добрых намерений, идеализма, теоретических знаний; у нее не хватало главного – опыта. А только опыт формирует «политика». В странах с развитой политической жизнью политические деятели кончают свое воспитание, когда побывают у власти. Только это есть законченный опыт. Но и без опыта власти у них есть все-таки «практика». Они участвуют в обсуждении вопросов законодательства и управления, вносят конкретные предложения и на ход политики реально влияют. Это немало для воспитания. Мы увидели это и на себе. За десять лет Думы и свободы печати, как ни мал был этот срок, русские политические деятели многому научились. Но какой опыт мог быть у них до 1905 года? Все отрицательные черты их исключительно «теоретического» книжного воспитания на них отразились.

Политика, по определению великого мастера ее Наполеона, есть искусство добиваться намеченной цели наличными средствами. Для «политика» необходима правильная оценка средств, которыми он обладает, и прежде всего того людского материала, которым ему приходится оперировать. Этой оценке мог учить только практический опыт. До некоторой степени он был у земцев; его совсем не было у наших вождей, ученых и публицистов. Они знали только себя и свой круг; они легко были готовы принять к исполнению все научные выводы права, синтез научной теории, безотносительно к материалу, к которому придется их применять.

Даже в области чистой теории они получили одностороннее воспитание. Для русской публицистики и науки главный вопрос, т. е. о русском самодержавии, был совершенно закрыт. Ни на его недостатки, ни на желательность его замены каким-либо иным строем указывать было нельзя. Русский политический вопрос поэтому не мог быть освещен всесторонне. По необходимости с давних пор публицистика и далее наука с особенной любовью устремила свое внимание на заграничную жизнь; о ней она могла свободнее рассуждать и в чужой жизни отстаивать свои идеалы. Читатели и слушатели могли догадаться, что вся заграничная критика применялась к России. А недостаточное знакомство с заграничной жизнью и полная безответственность за суждения о ней склоняли русскую публицистику к наиболее смелым и теоретически последовательным взглядам и выводам. Не смея критиковать самодержавие, она отыгрывалась на порицании английских консерваторов, французских оппортунистов, на осуждении компромиссов. Этим она брала свой реванш за наши порядки. Это давало искусственное политическое воспитание всей нашей интеллигенции, которая в значительной мере воспитывалась на журналистике. Она делала доброе дело, была противовесом казенной идеологии, напоминала обществу о том, что могло бы быть и в России. Но воспитанная на ней интеллигенция соединила в себе все недостатки безответственной оппозиции, которая судит о жизни только по несоответствию ее своему идеалу, без учета реальных возможностей.

У нее выработалось другое аналогичное свойство. Идеал ее был так далек от русской действительности, что она не старалась его с ней преемственно связывать. Публицистика не интересовалась вопросом, каким русским институтам суждено «переродиться» в европейские учреждения. Даже те наши историки, которые превосходно изучили вопрос о смене политических форм, говоря о нашем будущем, старались о прошлом забыть, как о дурной наследственности, которая только мешает. Условия цензуры этому приему благоприятствовали; из-за нее надо было избегать явных параллелей и аналогий. Знаменитая записка Витте о земстве произвела потрясающее впечатление, между прочим, и потому, что без намеков и умолчаний поставила вопрос, которого в печати ставить не смели. Такое воспитание приучило интеллигенцию смотреть на Россию как на tabula rasa[334]334
  чистую доску (лат.); в переносном смысле: начинать с чистого листа.


[Закрыть], на которой в известный момент будет почему-то, как-то и кем-то строиться новый строй по последним рецептам теории.