Текст книги "Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика"

Мне до сих пор непонятно, почему в учебных планах Академий не преподавали будущим работникам крупных штабов хотя бы сокращенных знаний по службе разведки. Пробелы знаний в этой части я особо остро почувствовал в первые дни работы в Разведуправлении Генштаба. Мне удалось за сравнительно короткий срок усвоить новую для меня работу, вероятно, благодаря оперативно-стратегическому кругозору, полученному в период работы в штабе ЛВО под руководством Б.М. Шапошникова.

«Сосватали» меня в разведку не совсем обычным образом.

После боев на Халхин-Голе командующий фронтовой группой командарм 1-го ранга Штерн, член Военного совета фронта Бирюков и я – по должности зам. начальника оперативного отдела в звании майора – приехали в Москву с докладом Политбюро ВКП (б) плана развертывания войск Дальневосточного фронта на 1940 год. Моя роль, конечно, была очень скромной: я хранил оперативные разработки в Генштабе и по мере надобности выдавал их командарму – Штерну.

Командование Дальневосточного фронта считало, что халхин-гольская авантюра – только пробный шар японской военщины. В будущем следует ожидать более крупных военных действий, возможно, даже большой войны. Для этого нам следует «держать порох сухим», то есть сверх имеющихся оборонительных сил на границах надо создать дополнительно несколько фронтовых управлений, свыше десяти полевых армий по несколько десятков дивизий в каждой и несколько механизированных корпусов.

Утверждение этого, казалось бы, очень необходимого плана на Политбюро проходило в очень крупных и жарких схватках главным образом со Сталиным и Ворошиловым. Они были основными противниками плана Штерна. Командарм с этих совещаний приезжал очень возбужденный и по-армейски круто и крепко выражал свои чувства. Все же Штерн в конце концов добился своего – план был утвержден Политбюро, и все войска к концу 1940 года были развернуты.

Сейчас, оценивая этот факт уже в аспекте истории, можно сказать, что еще зимой 1939/1940 года были заложены основы нашей декабрьской победы под Москвой в 1941 году. Эту заслугу надо приписать командарму Штерну, а также бывшему начальнику ОргМоб отдела фронта полковнику Ломову, ныне генерал-полковнику, непосредственно разработавшему план развертывания этих сил. Сам же Штерн, как уже отмечалось ранее, при «неизвестных обстоятельствах» исчез. По-видимому, трения с Жуковым во время событий на Халхин-Голе и острая дискуссия со Сталиным и Ворошиловым стали роковыми для талантливого полководца.

Трудно себе представить, как бы развернулся ход сражений под Москвой, если бы на Дальнем Востоке не было готовых к бою дивизий и если бы они не были переброшены под Москву.

Здесь уместно вспомнить уже известное читателям донесение Зорге о том, что Япония не выступит против СССР. Есть мнение, что это донесение позволило снять войска и тем самым спасти Москву от фашистского наступления. Такое толкование донесения Зорге мне кажется легковесным. Получается, что наша победа под Москвой – дело случая. Об этом говорят и зарубежные историки. Но мы, большевики, в случайности не верим. Эта победа была закономерна и подготовлена материально. Не будь готовых к бою дивизий на Дальнем Востоке и в Сибири – и донесение Зорге не имело бы решающего значения…

Я не отрицаю значения подвига Зорге. Его донесение придало нашему командованию больше спокойствия и уверенности, что в то время, учитывая обстановку всеобщей нервозности, имело колоссальное значение. О роли Зорге и его судьбе я еще буду говорить, так как в силу своего служебного положения мне довелось иметь к нему некоторое отношение.

Во время пребывания в Москве я встретился с товарищем по учебе в Академии Генштаба полковником Пугачевым Григорием Петровичем. Я рассказал ему о событиях на Халхин-Голе и о цели нашего приезда в Москву. На мой вопрос, где он работает, Пугачев ответил что-то очень невнятное. Пообещав еще встретиться, он сел в машину и уехал.

Через несколько дней в Генштабе ко мне подошел незнакомый офицер и спросил:

– Вы майор Новобранец?

– Да, я.

– С вами хочет побеседовать начальник Разведывательного управления Генштаба генерал-лейтенант Проскуров. Зайдите к нему вот по этому адресу.

Признаюсь, очень неприятный холодок сжал мое сердце. Чего ради моей персоной заинтересовалась разведка? Больше всего я опасался за мои служебные перспективы. Командарм Штерн хорошо ко мне относился, ценил меня и уже предназначил на должность начальника штаба армии. А разведка в те времена на основании Постановления ЦК ВКП (б) имела право брать к себе на службу из армии любого офицера и генерала. Мне очень не хотелось идти на беседу с генералом Проскуровым. Но, подумал я, в личной беседе докажу ему свою непригодность для работы в разведке.

Прибыв по указанному адресу, я доложил дежурному офицеру о цели визита. Мне немедленно выписали пропуск, и так же немедленно меня принял начальник Разведупра Генштаба генерал-лейтенант Проскуров.

В небольшом, хорошо обставленном кабинете я увидел молодого генерал-лейтенанта авиации – среднего роста, плечистого, со светлыми глазами блондина. Встретил он меня тепло и, улыбаясь, стал расспрашивать о службе. Не успевал я ответить на один вопрос, как следовал другой, третий. На некоторые вопросы он сам же и отвечал. Было ясно, что мою биографию он уже хорошо изучил. Когда закончилось беглое знакомство с моей биографией, Проскуров прямо поставил вопрос:

– А не хотите ли, майор, пойти на службу в разведку?

Я в тот же час ответил:

– Нет, товарищ генерал, не желаю!

– А почему? Я не собираюсь посылать вас за границу. Будете работать здесь, у меня. По характеру работа будет чисто штабная, а по масштабам большая, интересная.

– Нет, товарищ генерал, прошу оставить меня в штабе фронтовой группы. Работу там я уже знаю, люди все известны, в Чите мне уже и квартиру выделили. Уходить с этой работы очень не хочется. А вашей работы я не знаю, специальной подготовки не имею и вряд ли буду полноценным работником. Прошу меня отпустить.

– Ничего! Новую работу вы освоите, – успокаивает меня Проскуров. – У вас хороший оперативно-стратегический кругозор, большой опыт оперативной работы в крупных штабах. Подумайте и завтра дайте ответ.

Вышел я от Проскурова в очень скверном настроении. Конечно, ни завтра, ни послезавтра я к нему не пошел и никакого ответа не давал. А Штерну дня через два рассказал о встрече с Проскуровым.

– Эх, напрасно вы туда ходили, – с явной досадой сказал он. – Я вас выдвинул на должность начальника штаба армии, а теперь, чего доброго, заберут вас в разведку.

Вскоре мы выехали в Читу, и я продолжал работать в штабе фронтовой группы. В феврале или начале марта 1940 года пришла шифровка, и Штерн показал ее мне: «Откомандировать майора Новобранца в распоряжение Управления кадров. Щаденко».

Я взмолился:

– Товарищ командарм, помогите! Не хочу служить в разведке!

– Нет, майор, теперь уже ничего нельзя сделать.

Я знал, что Штерн был в хороших отношениях со Сталиным. По рассказам Штерна, он переписывался с ним, когда был в Испании. После Испании был на даче Сталина. Рассказывал, как хорошо Сталин к нему относился. Я намекнул командарму:

– Но вы можете помочь, вас же Сталин знает!

– Эх, майор, он знает, да плохо понимает. Меня самого вот-вот отзовут. Нет, ничем вам помочь не могу. Придется ехать. Желаю вам успехов на новой работе.

Я понял, что к Штерну отношение Сталина и наркома обороны Ворошилова резко изменилось. Вспоминались его трения с Жуковым на Халхин-Голе, обостренные взаимоотношения с Мехлисом, который выполнял роль сталинской дубинки. Резкие и смелые дискуссии на Политбюро не прошли для него бесследно. Моя догадка оправдалась. Вскоре Штерна действительно отозвали из фронтовой группы и назначили начальником ПВО страны, а вскоре он и совсем исчез, как исчезали до него многие другие.

В апреле 1940 года я явился к начальнику Разведупра. Генерал Проскуров принял меня в своем кабинете, встретил смехом и шуткой:

– Ну и долго же ты думал, майор! Вижу: огорчен. Но ничего, не отчаивайся. Скоро сам увидишь, что работа у нас большая и очень интересная, это работа оперативно-стратегическая. Вам предстоит разгадывать планы войны против нас наших вероятных противников.

Назначили меня заместителем начальника информационного отдела по Востоку. Начальником отдела был Пугачев. Пользуясь приятельскими отношениями, я набросился на него за то, что он «сосватал» меня в разведку. Но он клялся и божился, что неповинен в этом. Это, мол, сделал начальник отдела кадров разведки полковник Кондратов.

Так я попал в разведку. Не буду говорить о разведывательном управлении в целом. В этом нет нужды, и, кроме того, об организации разведки и ее методах и людях не все можно сказать, несмотря на сорокалетнюю давность. Да это и не имеет прямого отношения к моей работе в Информационном отделе. Я буду говорить только то, что имеет отношение ко мне и о чем можно сказать.

Характер работы в Информотделе таков: поступающая информация из-за рубежа накапливалась на определенных направлениях. Ее нужно было критически оценить, сопоставить с имеющимися данными, отсеять недостоверные факты и вскрыть возможную дезинформацию («дезу»). Периодически накопленные данные группировались по определенным вопросам и освещались в различных информационных документах, разведсводках, справочниках, описаниях и пр.

Мне пришлось начать работу с «азов». Целыми днями до позднего вечера просиживал я в управлении, присматривался к людям и изучал технику работы. Моими товарищами по работе были: заместитель начальника информотдела по Западу полковник (ныне генерал-лейтенант) Онянов, мой подчиненный по работе майор (ныне генерал) Воронцов, майор (ныне генерал) Скрынников, майор Лукманов, капитан (ныне полковник) Горценштейн, полковник Дьяков и целая группа товарищей, фамилии которых уже запамятовал.

Все товарищи были хорошо подготовленными и культурными офицерами, и с ними было легко работать. Они хорошо знали свое дело, но, как это часто случается, у них установились некие шаблоны и традиции, мешавшие гибкости информационной работы. Я, будучи свежим человеком, довольно быстро отметил некоторые недостатки этой работы. Все сведения находились в распыленном состоянии по отдельным вопросам. Не было сводных документов, отвечающих, например, на такие вопросы: сколько дивизий может выставить против нас та или иная страна, как они могут быть вооружены, в какой группировке и на каких оперативных направлениях развернуты. Это очень важно было знать оперативным работникам Генштаба. Я знал это по собственному опыту оперативных разработок в штабе Ленинградского военного округа. Чтобы определить, сколько войск может выставить противник, нужно сделать фундаментальную разработку, надо на основании точных данных рассчитать военно-экономический потенциал страны; на основании численности населения определить людские военные ресурсы; в результате анализа военно-производственной мощности определить возможное количество производимого вооружения. В итоге определяется возможное количество развернутых дивизий. Исходя из характеристики театра войны и его подготовки определяются основные операционные направления и возможная группировка войск на каждом направлении.

И я засел за разработку таких обобщенных документов по каждой стране. Эти документы получили название «Мобилизационные записки». Мы практически точно определяли масштабы развертывания. Так, по Японии мы определили возможность развертывания в 100 дивизий. Эти данные подтвердились во время войны. В «Записке» по Германии масштабы развертывания на случай блицкрига определялись в 220 дивизий, из них 20 танковых. Война подтвердила нашу разработку: Германия выставила против нас 214 дивизий, из них 21 танковую. Свой метод расчета военно-экономического потенциала страны я видел уже после войны в Академии им. Фрунзе в качестве учебного пособия, но автор, увы, был другой – генерал-лейтенант Онянов. Ну что же – я не предъявил никаких претензий, лишь бы шло нам на пользу.

Особо надо остановиться на одной очень важной детали в работе разведчика-информатора: как не попасть в сети дезинформации противника. Между разведками идет непрерывная война и в мирное, и в военное время. Все разведки стараются обмануть друг друга и засылают по самым различным каналам дезинформационный материал («дезу»). «Деза» изготовляется очень тонко и коварно. В этом участвуют все видные государственные деятели, вплоть до глав государств. Дезинформационный материал обязательно состоит из части совершенно правдивых данных, но, конечно, только тех, которые уже известны противной стороне. Это и подкупает неопытного разведчика. Установив правдивость части данных, он считает весь материал подлинным и таким образом делает ошибочные выводы. Классическим примером такой «дезы» может служить наш горький опыт, когда Советскому правительству перед самым началом войны германская разведка подсунула дезинформацию. Но об этом ниже, а сейчас расскажу, как я чуть было не попал в сети дезинформации японской разведки. Это случилось в самом начале моей деятельности в Разведупре.

Однажды, когда я с головой ушел в составление «мобзаписок», один офицер приносит мне кипу документов – примерно семь томов по 300–400 машинописных страниц – и радостно сообщает:

– Товарищ майор, «соседи» достали мобилизационный план Квантунской армии. Вот он!

Мое сердце радостно затрепетало. Молодцы «соседи», думаю.

Под «соседями» мы понимали зарубежную агентуру НКВД, которая часто направляла нам свои материалы. По «традиции» эти материалы без критики считались ДОСТОВЕРНЫМИ. На этом основании и офицер, доставивший мне документы, был в восторге, он не сомневался в их подлинности.

Но я был «новичок» и не знал здешних традиций. После первой волны радости я весьма критически отнесся к этой горе «томов». А при беглом осмотре документов мне вдруг вспомнилась давняя история, когда разведка царской армии уже купила однажды за золото японский «мобилизационный план», оказавшийся обыкновенным несекретным полевым уставом. Это воспоминание меня и насторожило.

Взял я присланные материалы и начал сличать с имеющимися данными, искать, что нового по японской армии дают эти документы. Оказалось, что ничего нового и важного в них нет. Были указаны давно известные номера пехотных дивизий, и ничего больше. Зато философских рассуждений о возможных вариантах отмобилизации и развертывания очень много. Причем направления возможных главных ударов указываются неправдоподобные, на не подготовленном тогда театре войны, где нет дорог, складов, средств связи.

Эти рассуждения мог написать любой грамотный штабист, глядя на карту будущих военных действий. Поломав голову несколько дней над присланными материалами, я понял, что «соседи» прислали нам обыкновенную «дезу», к тому же не очень умно сделанную.

Взял я весь ворох документов и отнес полковнику Пугачеву. Положил на стол и сказал:

– Возьми себе, это обыкновенная «деза».

Он подивился моей дерзости – нарушил «традицию».

– Ты будь осторожен в такой оценке! Это – документ «соседей». Мы привыкли считать их достоверными.

– Чьи это документы, – отвечаю, – мне не важно. Для нас важно то, что они ничего нового не дают. Это «липа», сплошная вода…

И я показал ему свои выборки и таблицы.

– Нет, этого не может быть! Ты, наверное, ошибся. Нужно еще раз проверить и дать положительный отзыв, – настаивал Пугачев.

– Мы его тщательно изучили, угробили на это две недели. Больше заниматься этой «дезой» не буду. У меня есть дела поважнее.

– Черт возьми, – недоумевал Пугачев, – что же делать? Ведь нужно дать ответ «соседям». Там уверены, что документ важный. За него заплачено много золота. Ты составь какой-нибудь туманный, обтекаемый, «дипломатический» отзыв.

Пользуясь дружескими отношениями, я ответил несколько грубовато:

– Пошел ты к чертям! Бери себе эту «дезу» и составляй на нее сам хоть хвалебную оду!

Полковник Пугачев (ныне умерший) был культурным офицером с хорошим оперативно-стратегическим кругозором, но по специальности авиатором. Мобилизационно-оперативных разработок по общевойсковым частям и соединениям никогда не делал и поэтому не знал, как они выглядят и какие сведения содержат. Естественно, он не мог правильно оценить документ «соседей». Однако, приняв на веру мнение своих сотрудников, у него хватило мужества заявить «соседям», что они подсунули нам «дезу». Разразился скандал. Пугачева с должности начальника отдела сняли и на его место назначили генерал-майора Дубинина. Пугачев потом с обидой говорил мне, что это я ему «удружил», но вообще дружба наша не нарушилась.

Привел я этот факт для того, чтобы показать, как тяжело и даже опасно было в нашей стране бороться с происками вражеской разведки и с ее дезинформацией. Пугачев в данном случае отделался «легким испугом». А многие разведчики, как, например, Берзин, Проскуров и другие, поплатились за это жизнью. И что особенно трагично – они были уничтожены собственным правительством.

Как глубоко проникла вражеская разведка в наши государственные органы, я покажу дальше на многих примерах.

Вскоре в Разведупре произошла «смена кабинета». Генерал-лейтенант Проскуров был снят, и на его место назначили генерал-лейтенанта (ныне маршала) Голикова. Проскуров же был не только снят, но и уничтожен – для нас, конечно, по неизвестным причинам.

Это был молодой, мужественный и честный генерал, осмелившийся вступать в пререкания со Сталиным. Не всегда тайна остается тайной. Как бы властители мира сего «совершенно секретно» ни совершали свои черные дела, дела эти рано или поздно становились явными. По невидимым, но многочисленным каналам правда проникает в народ. Узнали и мы, как и на чем «погорел» генерал Проскуров. Об этом мне рассказал Пугачев.

Проскуров в прошлом был летчиком-истребителем и служил в авиаполку, где начальником штаба полка был Пугачев. Они дружили в полку и продолжали дружить в Разведупре. После войны в Испании старший лейтенант Проскуров получил сразу звания Героя Советского Союза и генерал-лейтенанта и был назначен начальником Разведупра. Уже одно это назначение говорит о многом. Разве можно было назначать молодого летчика, хотя и отличившегося в небе Испании, со средним, по существу, авиационно-техническим образованием на должность начальника Разведывательного управления Генштаба?! ЧТО понимали эти люди в стратегической разведке, когда назначали этого хотя и прославленного летчика на штабную должность?! По складу характера это был человек скромный, общительный, честный, принципиальный, смелый в суждениях и прямолинейный. Мы его очень любили и помогали в работе, как могли. Возможно, со временем, имея хорошие личные способности, он и освоил бы не свойственную для него работу, но случилась беда.

На одном заседании Политбюро обсуждались итоги советско-финской войны 1939–1940 годов. Неподготовленность нашей армии, огромные потери, двухмесячное позорное топтание перед «линией Маннергейма» и многие другие «болячки», выявленные еще на Халхин-Голе, стали известны всему народу. Об этом в полный голос заговорили за рубежом.

Сталину и его приближенным надо было «спасать свое лицо». Этому и было посвящено одно заседание Политбюро. После бурных прений «великие и мудрые» решили, что причиной всех наших бед в советско-финской войне является плохая работа разведки. Это мнение всякими способами внедрялось и в армии. Сваливать все на разведку – не очень оригинальный прием. Никогда еще ни одно правительство, ни один министр обороны или командующий не признавал за собой вину за поражение. Ищут виновных среди «стрелочников», в первую очередь валят на разведку, потом на всякие климатические и географические причины, но отнюдь не на бездарность и невежество правительства и его полководцев. Сталин и в этом не был оригинален. Он тоже решил отыграться на разведке и лично на Проскурове.

Проскуров не выдержал возведенной на разведку напраслины. Он знал, что все необходимые данные о «линии Маннергейма» в войсках имелись и что причина неудач кроется в другом. Он смело вступил в пререкания со Сталиным и назвал все действительные причины неудач, за что поплатился жизнью.

Недавно я прочитал воспоминания маршала Рокоссовского о том, как ему прошлось отстаивать перед Сталиным намеченную им операцию, принесшую крупную победу. Сталинские пособники – Молотов, Маленков и другие – обрабатывали Рокоссовского, ужасались крамольному поступку непокорного полководца:

– Это же Сталин! Что вы делаете?

Надо было быть очень честным и мужественным человеком, чтобы в тех условиях отстаивать свое мнение. Маршал Рокоссовский был только что выпущен из концлагеря. Он знал, чем может кончиться его несогласие с мнением «вождя». И все же он не отступил, отстоял свое решение. И Белорусская операция была выиграна.

А теперь позволю себе как свидетелю и участнику многих событий восстановить историческую правду о разведке и о ее мнимых грехах в Финской войне.

В дни, когда я работал в оперативном отделе штаба Ленинградского военного округа, мне довелось участвовать в разработке оперативного плана на случай войны. Офицеры оперативных отделов приграничных округов и Генштаба знают, что это за документ и как серьезно он разрабатывался. Хорошо помню, что все мы, работники оперативного отдела, пользовались так называемым «черным альбомом». В нем были все исчерпывающие данные по финским укреплениям на Карельском перешейке («линия Маннергейма»). В альбоме были фотоснимки каждого ДОТа и его характеристики: толщина стенок, наката, вооружение и т. д.

Позднее, уже на работе в Разведупре, я опять-таки видел этот альбом. Этот «черный альбом» был и в штабах действующих войск на Карельском перешейке. Как же смели руководители правительства утверждать, что таких данных не было? Вина в неуспешных начальных действиях войск была не разведки, а самого правительства, и в первую очередь наркома обороны Ворошилова и лично Сталина.

А при каких условиях вспыхнула эта никому не нужная и очень непопулярная в народе война?

Первое и самое главное – война с финнами не была объективной необходимостью. Это был личный каприз Сталина, порожденный пока неясными причинами.

Второе, и тоже очень важное, обстоятельство – война была объявлена при участии Ворошилова так поспешно, что даже начальник Генштаба В. К. Шапошников об этом не знал. Он в это время был в отпуске. Узнав о начале войны, Шапошников немедленно прервал отпуск и прибыл в Москву. Здесь он узнал все подробности. Потрясенный, он схватился за голову, бегал по кабинету и с болью в голосе восклицал:

– Боже! Что наделали! Ай-яй-яй! Осрамились на весь мир! Почему же меня не предупредили?!

Да, Борису Михайловичу Шапошникову, военному ученому, написавшему научное исследование о службе Генштаба «Мозг армии», было чему ужасаться и удивляться. Высокопоставленные невежды начали войну, даже не предупредив своего начальника Генштаба. Невежды и головотяпы из щедринского «города Глупова» забыли об элементарных правилах: прежде чем начать войну, надо к ней хорошо подготовиться, и в первую очередь хорошо изучить противника и подготовить армию.

Невежественное военное руководство ничего этого не сделало. Мы вели зимнюю войну в летнем обмундировании. «Гениальные» полководцы Сталин и Ворошилов уже с первых дней войны обрекли Красную армию на поражение. Я уже не говорю о том, что боеспособность нашей армии была очень низкой, как показал недавний опыт Халхин-Гола.

Обо всем этом и напомнил «завоевателям» генерал Проскуров. Он как бы чувствовал, что за свое выступление погибнет, поэтому, вернувшись с заседания Военного совета, вызвал к себе своего друга полковника Пугачева и рассказал ему все о заседании совета и о грозящей ему опасности. На следующий день Проскурова не стало. Когда я пришел в Разведуправление и спросил, где Проскуров, Пугачев по-дружески рассказал мне всю эту историю. Так тайное стало явным.

Итогом этого заседания Политбюро и Военного совета было то, что маршала Ворошилова назначили председателем Комитета обороны, а маршала Тимошенко – наркомом обороны. Таким образом, Ворошилову теперь стали подчиняться не только нарком обороны, но и нарком Военно-морского флота и все наркомы оборонной промышленности. О результатах «оборонной» деятельности маршала Ворошилова можно судить по тому, в каком состоянии наша армия встретила врага на границе в 1941 году…

Новый начальник Разведупра генерал Голиков был по счету за два года четвертым. Уже одна такая частая смена руководителей разведки абсолютно недопустима и вредна для государства. Грамотные в военном отношении люди знают, например, что для подготовки нового командира дивизии нужно не менее 6–8 лет. А снять начальника разведки и подготовить нового – дело еще более сложное. Частые смены даже рядовых работников разведки не могут пройти без ущерба для дела. Характер службы в центральных разведывательных органах требует систематического скрупулезного накапливания разведданных, систематизации и запоминания их в логической последовательности. Многое ассоциируется только в одной голове. Приход второй головы означает разрыв логической связи между разведданными. Новый человек практически всегда начинает с новых (для него!) исходных данных, а все ранее накопленное лично для него в значительной степени теряется. Если старый работник получал дезинформационный материал, он, не прибегая к анализу старых данных, на память мог сразу сказать (или заподозрить!), что это дезинформация. Новый работник, получив «дезу», не может в ней сразу разобраться. Он вынужден тратить на нее много времени, и часто безрезультатно. «Деза» может быть принята за достоверный документ или достоверный за «дезу». В том и другом случае результаты будут вредные, а порой и трагические для страны. Поэтому умный государственный деятель любовно выращивает кадры разведчиков, создает все условия для их плодотворной и длительной работы, а Сталин менял начальников Разведуправления по четыре раза в год, что полностью парализовало работу разведки. Сталин и его приближенные разгромили собственную разведку. К руководству разведкой пришли люди, не способные разобраться в коварных методах вражеской дезинформации. Разгромив разведку, Сталин «подрубил сук, на котором сам сидел», и стал жертвой дезинформации немецкой разведки. Подробнее об этом ниже.

Вновь назначенный начальником Разведупра генерал-лейтенант Голиков прибыл к нам из Львова, где он командовал 6-й армией. Как он командовал армией – не знаю, но начальником Разведупра он был плохим. В Разведупре он был единственным человеком, который попал в сети дезинформации немецкой разведки и до самого начала войны верил, что войны с Германией не будет. Как это произошло – далее расскажу подробнее, но сначала о самом Голикове как человеке и руководителе.

Близко соприкасаясь по работе, почти ежедневно бывая на докладе, я изучал нового начальника Разведупра. И у меня сложилось тогда о нем определенное мнение. Человек он был среднего роста, круглолицый блондин, вернее, лысый блондин со светлыми глазами. На лице всегда дежурная улыбка, и не знаешь – то ли потому, что хорошо доложил, то ли потому, что доложил плохо. Я не заметил у него проявлений определенного своего мнения. Давая указания, он говорил: «Сделайте так или можно так…» Уходя, я так и не знал, как же сделать. Если я делал по своей инициативе или по его указанию, но неудачно, он всегда подчеркивал: «Я вам таких указаний не давал» или «Вы меня неправильно поняли». За такое руководство мы его не уважали. Поступал он так потому, что просто не знал, какие дать указания. Он часто ходил на доклад к Сталину, после чего вызывал меня и ориентировал в том, как думает «хозяин», и очень боялся, чтобы наша информация не разошлась с мнением Сталина.

Зимой 1940 года вместо Пугачева начальником информотдела был назначен генерал-майор Дубинин. Пугачев, как уже упоминалось, был снят с должности за то, что отказался санкционировать семь томов «дезы», добытой «соседями». Однако Дубинин в силу ряда причин, из коих не последнее место занимали военные приготовления на границе отнюдь не в духе мирного договора, заболел и слег в психиатрическую лечебницу. Голиков назначил ВРИО начальника информотдела меня. Я в это время закончил мобилизационные записки по восточным странам. Все они Голиковым были утверждены и отправлены в Генштаб.

Новая работа в таких огромных масштабах, как информотдел, меня пугала. Так как по штату заместителем по Западу был полковник Онянов, я пытался вместо себя выдвинуть его, тем более что он был по званию выше меня. Однако Голикову почему-то захотелось на должность начальника информотдела посадить именно меня, и он настоял на своем.

Приступив к работе на новой должности, я первым делом стал изучать материал по Западу. В это время немецкая армия совершала свой триумфальный марш по странам Европы. Главным событием в это время являлась недавно закончившаяся франко-германская война. Для нас было очень важно изучить опыт этой войны. Всех удивляли и поражали легкие победы фашистов. Все разведки, естественно и наша, стремились разгадать «секрет» немецких успехов, выявить новое в военном искусстве. Были даны задания всей нашей агентуре. Вскоре поступил на редкость ценный документ из Франции: «Официальный отчет французского Генерального штаба о франко-германской войне 1939–1940 гг.». Отчет этот лично вручил начальник Генштаба французской армии генерал Гамелен нашему военному атташе. Вручая документ, он сказал:

– Возьмите, изучайте и смотрите, чтобы и вас не постигла такая же судьба.

Ознакомившись с отчетом, я пришел в восторг. Это уж был не «японский мобплан», в котором, кроме воды, ничего не было. Здесь была показана вся немецкая армия до каждой дивизии и части – больше сотни дивизий: их состав, вооружение, нумерация и группировка. На схеме был показан весь ход боевых действий с первого до последнего дня войны.

Естественно, мы накинулись на этот документ, как голодные на пищу. Все указанные дивизии поставили на учет, после чего было легко следить за их переброской к нашим границам. Ход боевых действий мы нанесли на карту. Нанесли группировки сил и средств на каждой стороне. Начали изучать соотношение сил в ходе боя по направлениям и искали, что же нового в оперативном искусстве дали немцы, где и в чем их секрет молниеносной победы. Почему такая крупная страна, как Франция, была разгромлена в течение одного месяца?

Над изучением опыта этой войны у нас работала целая группа офицеров, и вскоре этот труд был закончен в виде доклада начальнику Генерального штаба генералу Жукову «О франко-немецкой войне 1939–1940 гг.».