Текст книги "Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика"

Поэтому я с радостью поделился с Рыбалко горечью своих раздумий. Показал ему нашу сводку и схему. Показал и копию схемы югославского полковника Путника.

– Ну, что, по-твоему, мне делать? – спросил я старого друга.

– Д-да, – говорит он, внимательно изучив схему, – положение твое, как говорили в старину, хуже губернаторского. Советовать тебе сделать подлость и поместить в сводку данные Путника не могу. А за правдивую информацию, имей в виду, могут голову снести. Сталин тебе не поверит и заставит Берию тебя «проверить»!

И потом Рыбалко высказал такие мысли, которые и мне приходили на ум, но которых я сам же боялся.

– Черт знает что у нас происходит! – говорил Рыбалко. – Самые лучшие командиры армии уничтожены, самых лучших членов партии сажают. Армия, можно это считать как факт, обезглавлена, небоеспособна. На Халхин-Голе и в Финляндии мы опозорились на весь мир. Армией командуют неграмотные люди: командиры эскадронов, вахмистры без образования и опыта. Чтобы далеко не ходить, вот тебе пример: командующий 6-й армией генерал Музыченко. Я знаю его по Гражданской войне. Хороший боевой командир эскадрона, но полком командовать не может. А ему доверили современную армию! И в то же время сотни образованных офицеров, окончивших Академию, сидят в штабах на второстепенных должностях. Держат их в «черном теле». Почему, спрашивается? Будто нарочно делается так, чтобы проиграть будущую войну…

А в конце Рыбалко высказал совсем уж страшные предположения:

– Действует у нас какая-то вражеская сила, а врагов ищут не там, где надо. Говорят о «пятой колонне» и корни ее ищут среди старых членов партии. А я думаю, что действует какая-то иная колонна фашистского типа. Слыхал, что было на 17-м съезде партии? Некоторые делегаты подняли вопрос о незаконном осуждении, о расстрелах ни в чем не повинных людей. Была создана комиссия по расследованию этих дел. Часть дел разобрали, некоторых даже освободили. А потом и комиссию ликвидировали, и почти всех делегатов съезда и всех членов ЦК арестовали… Это будет похуже, чем твоя сводка. Чтобы не стать подлецом, советую дать правдивую сводку и попытаться направить ее в войска помимо начальства. Пусть хоть армия и народ знают, что их ожидает. Если уж умирать, так за правое дело!

Этот разговор с Рыбалко окончательно убедил меня, что над страной нависла грозная опасность. Уже без колебаний я принял решение довести сводку до войск.

Но как сделать, чтобы мне не помешали?

У нас была такая практика: все информационные документы, в том числе и сводки, составлялись и подписывались начальником Информотдела. Но перед рассылкой их в войска сигнальный экземпляр докладывался начальнику Разведупра. Только после его утверждения весь тираж рассылался по адресам. Разведсводки рассылались в части до корпуса (иногда дивизии) включительно, во все штабы округов, в Генштаб, Академиям, в Центральные военные управления Наркомата обороны. Правительству по особому списку: Сталину, Молотову. Ворошилову, Маленкову, Тимошенко, Берия, Мерецкову, Жукову.

Я решил отправить сводку без ведома начальника Разведупра, т. е. нелегально. Случай беспрецедентный, но иного выхода не было. Я вызвал начальника типографии полковника Серебрякова, вручил ему сводку и приказал срочно отпечатать, а сигнальный экземпляр доставить мне для доклада генералу Голикову. Полковник Серебряков просмотрел материал, понял всю его серьезность и, организовав круглосуточную работу в типографии, через два дня доложил, что сводка готова.

– Передай, – говорю ему, – в экспедицию для рассылки.

– А как же сигнальный экземпляр? Будем докладывать Голикову перед рассылкой? – спрашивает он.

– Да, конечно. Принеси сигнал мне, я сам доложу, а тираж отсылай в экспедицию,

Серебряков принес сигнал и сообщил, что весь тираж сдан в экспедицию. Я положил сигнальный экземпляр в сейф, позвонил начальнику экспедиции и попросил возможно быстрей направить сводку в войска. Для Москвы рекомендовал отправить в последнюю очередь. Здесь, говорю, всегда успеют ее получить.

Через три-четыре дня из округов поступили сообщения, что сводка ими получена.

Вот только теперь мне и предстояло выдержать «бой» с генералом Голиковым и пережить немало скверных минут. Решил: при всех обстоятельствах буду сохранять спокойствие и достоинство члена партии и офицера.

Взяв сигнальный экземпляр, пошел на доклад к Голикову. Молча зашел в кабинет, молча положил перед генералом сводку. Голиков стал ее листать, посмотрел схему.

Я стою молча и внимательно изучаю его лицо. Сначала увидел на нем удивление, потом недоумение и, наконец… грозу! И вот из грозовой тучи ударила молния:

– Вы что-о? Вы хотите спровоцировать нас на войну с Германией? Да вы… да я ваа… и что мне с вами делать, упрямый вы хохол?

Генерал выскочил из-за стола, пробежался по кабинету.

– Не-ет! – пищал генеральский визгливый голос. – Я не утверждаю эту сводку! Запрещаю ее рассылать в войска! Приказываю уничтожить весь тираж!

Спокойным ровным голосом говорю:

– Товарищ генерал, это невозможно сделать. Сводка уже в войсках.

Голиков оцепенел. Я думал, что из багрового лица брызнет кровь. С минуту он не мог говорить. И вот опять взорвался:

– Ка-ак? Вы… вы отправили сводку без моего разрешения?

– Да, товарищ генерал, отправил. Я считаю это дело очень серьезным, всякое промедление в данном случае – преступление.

Генерал задыхался. Трудно, с хрипом выдавил:

– Да как вы смели? Да вы с ума сошли… я вас…

И дальше прорвалось такое, чего бумага уже не терпит. Не вытерпел и я. Послушал я генеральский визг, нашпигованный матерщиной, и все так же спокойно заявил:

– Товарищ генерал, вы на меня не кричите, я вам не холуй. Я начальник Информационного отдела. Я подписываю сводку и отвечаю за нее головой. Положение на западной границе весьма серьезное, и молчать об этом нельзя. А так как наши взгляды на положение дел разошлись, прошу вас устроить мне личный доклад начальнику Генштаба. Если же вы мне это не устроите, буду искать другие пути.

На раскаленного генерала будто водой плеснуло. Мигом остыл. Сел за стол, удивленно посмотрел на меня и стал вдруг сверх меры корректен:

– Хорошо, товарищ подполковник, я устрою вам личный доклад начальнику Генерального штаба! – В тоне голоса слышалась скрытая угроза. – Можете идти. Вы свободны.

Пошел я в свой отдел и стал спешно готовиться к докладу. Доклад написал очень обстоятельный и убедительный. Кроме того, заготовил спецсообщение Сталину, Молотову, Маленкову, Ворошилову, Тимошенко и Берия, в котором изложил основную суть сводки и доклада с общим выводом о реально нависшей угрозе со стороны Германии, и приложил сводку № 8.

Через несколько дней после рассылки сводки последовал весьма показательный отклик. Позвонил начальник Академии Генштаба генерал-лейтенант Мордвинов и на эзоповом языке спрашивает:

– Слушайте, товарищ подполковник, я получил вашу последнюю продукцию. Действительно ли положение так серьезно, как указано у вас?

– Да, товарищ генерал, еще серьезней, чем написано.

– Да как же так? Ко мне в Академию ездят разные докладчики и говорят совершенно другое.

В то время был заключен пакт о дружбе с Германией и договор, о чем я уже говорил. Я был в хороших отношениях с Мордвиновым и поэтому позволил себе шутливый ответ:

– Гоните их в шею ко всем чертям, товарищ генерал. Они все врут.

Мордвинов засмеялся:

– Шеи у них толстые, не прошибешь… Ну ладно, будем разбираться.

А вот как реагировали слушатели Академии Генштаба на этот договор о дружбе и на разведсводки Генштаба. В своих воспоминаниях бывший слушатель Академии Генштаба полковник Плиев пишет: «Вспоминаю, как после провала англо-франко-советских переговоров о выработке совместных мер противодействия фашистской агрессии и заключения договора о ненападении с Германией в Академию стали часто наведываться различные лекторы, на все лады убеждавшие слушателей, что мир теперь обеспечен, что непосредственная угроза войны наконец-то миновала. Мы, слушатели, не разделяли их оптимизма. Никто из нас не строил иллюзий относительно характера этого соглашения с фашистской Германией. Вернувшись после лекций в свой учебный класс, мы доставали карту, брали разведывательные сводки и наносили районы сосредоточения немецко-фашистских войск, немецкие аэродромы, склады боеприпасов, которые приближались и приближались к нашим западным границам. Карта наглядно показывала сосредоточение больших группировок войск вдоль границы с Советским Союзом» («25 лет военной ордена Суворова I степени Академии Генерального штаба Вооруженных сил СССР». Сборник воспоминаний. С. 29). Да простят меня читатели за эту длинную выдержку, но я не могу ее не привести. Она отражает мнение не только слушателей Академии Генштаба о договоре с Германией, но и мнение всего народа. Все говорили о надвигавшейся войне с Германией, не верили в это только Сталин и его окружение. Народ был дальновиднее своего правительства, а партия дальновиднее своего ЦК. До народа дошло высказывание Гитлера об этом договоре. Вот что говорил о договоре, о ненападении Гитлер: «Я гарантирую все границы. Я заключу все пакты о ненападении и дружбе, которые от меня потребуют. Было бы с моей стороны ребячеством не пользоваться этим средством на том основании, что я когда-нибудь должен буду нарушить мои обязательства, в том числе и наиболее торжественные из них… Почему я сегодня не должен подписывать соглашения и спокойно отказываться от них завтра». И еще: «Если мы хотим создать нашу великую германскую империю, мы должны прежде всего вытеснить и истребить славянские народы: русских, поляков, чехов, болгар, украинцев, белорусов. Нет никаких причин не делать этого».

Возвращаюсь к своему повествованию.

…А мне было не до смеха. Мне стало ясно, что «докладчики» обрабатывают генштабистов по указанию свыше.

Через несколько дней (примерно в конце декабря) часа в два ночи (был такой дикий обычай работать по ночам!) раздался звонок телефона. Поднимаю трубку. Голос Голикова:

– Вас ожидает для доклада начальник Генерального штаба.

– Товарищ генерал, – возражаю я, – да как же так можно? Надо же было предупредить меня, чтобы я подготовил доклад.

– Ничего не знаю. Вас ожидает начальник Генштаба! – с подчеркнутой резкостью сказал Голиков и бросил трубку.

Я порадовался своей предусмотрительности. «Ну, – думаю, – подвел бы ты меня, товарищ генерал, если бы я не предусмотрел такого подвоха заранее и не подготовил материал».

Забрал уже готовый материал и бегом в Генеральный штаб. Был я, конечно, очень взволнован: ведь стоял вопрос не только о моей личной судьбе как разведчика, но и о судьбе Родины.

Вбегаю в кабинет запыхавшись. Вижу – у стола стоят начальник Генштаба генерал армии Мерецков и его заместитель генерал Василевский. Василевский тотчас же пошел ко мне навстречу.

– Что с тобой? Что у тебя? – берет и осматривает мою левую руку.

Из пальца брызжет кровь. Когда и где я рассадил руку – не заметил.

– Ну-ка сюда, к аптечке! – говорит Василевский. Залил йодом палец, быстро и ловко забинтовал. – Ну вот, а теперь докладывай, что у тебя накипело…

На большом столе я разложил карту и весь свой материал. Докладываю. Меня внимательно слушают, не прерывают. Закончил доклад часа в три ночи.

Мерецков и Василевский «ползали» по моей карте, внимательно изучая группировки немецких войск. Прикидывали, в каком направлении могут быть введены главные силы фашистов. В конце доклада Мерецков спрашивает меня:

– Когда, по вашему мнению, можно ожидать перехода немцев в наступление?

– Немцы, – отвечаю, – боятся наших весенних дорог, распутицы. Как только подсохнут дороги, в конце мая – начале июня можно ждать удара.

– Да, пожалуй, вы правы. – Мерецков и Василевский начали накоротке обмениваться между собой мыслями, прикидывать необходимое время для развертывания армии и приведения страны в боевую готовность. Хотя они говорили между собой тихо, но мое ухо уловило: Василевский называл срок – шесть месяцев. Я понял, что уже не хватало времени для переведения страны и армии на военное положение.

– Да, времени у нас в обрез, – сказал Мерецков. – Надо немедленно будить Тимошенко, принимать решения и докладывать Сталину.

– Товарищ генерал! – обрадованный удачным исходом доклада, воскликнул я. – Если вы думаете изложить ему этот доклад, то он у него будет через два часа. Я направил ему такой же доклад фельдъегерской связью. В шесть часов утра он его получит, а два часа погоды не сделают и ничего не изменят.

– Ах так! Вы уже направили ему доклад?

– Да, конечно. И не только ему. Доклад и сводки посланы Сталину, Ворошилову, Маленкову, Берии и другим, – начал перечислять.

– Значит, к утру все будут знать о положении дел на границе?

– Конечно.

– Очень хорошо! Спасибо! – Мерецков пожал мне руку. – Вы свободны. Идите отдыхайте.

Из Генштаба я не шел, а летел на крыльях. Вот хорошо, думаю, не все такие твердолобые, как Голиков, есть в Генштабе светлые головы. Хрустел и звенел под ногами подмороженный асфальт. Утренний морозец охлаждал разгоряченное лицо, и моя фантазия разыгралась. Сегодня утром, думаю, Мерецков и Василевский доложат Тимошенко, а затем Сталину о положении дел на границе. Будет, конечно, созвано экстренное заседание Политбюро, и будут приняты важные решения о скрытой мобилизации, о развертывании армии и перестройке промышленности. Опыт войны во Франции будет изучен и будут приняты решительные меры по повышению боевой подготовки армии, по оснащению ее большим количеством артиллерии, противотанковыми и противовоздушными средствами. Будут созданы танковые армии. Эти армии, схлестнувшись с немецкой танковой армией, должны разбить ее наголову. Мечтал я и о том, что учение Д.М. Карбышева о применении оперативных инженерно-саперных заграждений типа «саперная армия» против танковых масс найдет свое отражение в армии. Теперь, думаю, господа Браухичи и Рундштедты, вы получите по зубам. Это вам не Франция! Получите и вы, фашисты, «блицкриг». Наша армия стоит на границе, и, схлестнувшись с ней, немцы покатятся назад.

Мечтам моим не было границ. Но увы! Им не суждено было осуществиться даже в малой доле.

Через несколько дней после моего доклада сняли с должности начальника Генштаба Мерецкова. Теперь уже стало известно, за что был снят Мерецков. На совещании Главного военного совета совместно с членами Политбюро он заявил, что война с Германией неизбежна, что нужно переводить на военное положение армию и страну. Нужно укрепление границ. Его посчитали «паникером войны» и отстранили от должности начальника Генерального штаба, назначив вместо него генерала Жукова. Не знаю, каким чудом уцелел Василевский, ведь он придерживался таких же взглядов, как и Мерецков и многие другие. Это просто счастье, что Василевского не арестовали! Неизвестно, как сложился бы ход войны, если бы не было Василевского. В этот период он сильно заболел, что, возможно, и спасло его от расправы.

Новый начальник Генштаба повел совершенно отчетливую и твердую линию «мирного сосуществования» с фашистами и дружбы с ними в духе доклада Молотова. Он начал борьбу с «провокаторами» и «паникерами войны». Эта борьба коснулась и моего отдела.

В Информационном отделе было заведено круглосуточное дежурство. Дежурный офицер получал ночную зарубежную информацию. Это было важно для немедленной фиксации всех передвижений немецких частей и тыловых учреждений. Например, подвижных полевых госпиталей. Такая, казалось бы, «мелочь», как прибытие полевых передвижных госпиталей, могла служить сигналом готовности немецкой армии к наступлению. Подвижные госпитали в мирное время не развертываются. Потребность армии удовлетворяется стационарными госпиталями, а при подготовке к наступлению они развертываются, готовятся к маршу, выходят в исходное положение. Важно было зарегистрировать этот момент выдвижения. Поэтому мы и следили за немцами круглые сутки.

Начальник Разведупра Голиков вызвал меня к себе и в грубой, резкой форме приказал отменить дежурства:

– Довольно мне здесь воевать и разводить панику.

Новый начальник Генштаба генерал Жуков, осуществляя, по-видимому, дружеские взаимоотношения, организовал для нас просмотр немецких военных фильмов. Например, о разгроме Варшавы. Там устрашающе было показано действие немецкой авиации при варварской бомбардировке польской столицы. Я смотрел фильм и думал: «Зачем все это нам?»

Невольно напрашивался вывод, что кто-то хочет запугать нас могуществом немецкого оружия. Во всяком случае, ничего поучительного для нас в этих фильмах не было. Можно было бы их совсем не показывать. А если уж показывать, то после просмотра необходимо было дать критический комментарий. Ничего подобного не было. Просто нас «попугали» и отпустили. Точно такую же демонстрацию этого кинофильма немцы устроили для норвежского Генерального штаба перед нападением на Норвегию. Не правда ли, знаменательно?!

Для нас, офицеров Генштаба, и для всей армии было бы полезней изучить опыт франко-немецкой войны 1939–1940 годов. Однако новый начальник Генштаба считал, что в этой войне ничего поучительного для нас не было. Это стало для нас ясным, когда мы получили от него ответ на наш доклад «Опыт франко-немецкой войны 1939–1940 годов», о котором я уже говорил. Такое отрицательное отношение к нашему документу огромной значимости потрясло нас. Выходит, что все наши труды пропали даром?! Однако согласиться и примириться с таким мнением начальника Генштаба мы не могли. Если документ не нужен Жукову, то, несомненно, будет нужен армии. Тогда мы секретный официальный отчет о франко-германской войне рассекретили, размножили в типографии и, опять же, нелегально разослали войскам: пусть хотя бы армия изучает этот опыт…

Между тем сообщения о новых перебросках немецких войск на наши западные рубежи продолжали поступать. Наша тревога усиливалась. Не выдержав, я решил проверить, что же делается для обороны страны.

В оперативном управлении Генштаба работало несколько моих товарищей по Академии Генштаба. Начальником Среднеазиатского отдела работал полковник Шарохин, Западного – генерал-майор Кокарев, по тылу – полковник Костин.

Полковник Шарохин на мой вопрос, что делается на наших западных границах, ответил:

– Знаю, что положение опасное, но что предпринимается с нашей стороны – не знаю. Может быть, я не в курсе. Зайди к Кокареву.

Зашел к Кокареву.

– А-а! – весело и радушно встретил меня Кокарев. – Разведка пришла. Здорово! Честь и место. А теперь скажи, что ты нас своими сводками пугаешь?

– Не я пугаю, а немцы. И не только пугают, а скоро бить нас будут.

Веселая мина с лица Кокарева слетела. Уже вполне серьезно сказал:

– Да, ты прав. Весной немцы ударят, а мы, как страусы, сунули головы в вороха бумаг, в пакт о ненападении и прочие немецкие «мирные заверения»… и кричим о мире. А кто против – так те «паникеры» и «провокаторы войны». Новое начальство таких выгоняет. На границе у нас ничего нет. Наберется, может быть, 40 дивизий, да и те занимаются не тем, чем следовало бы…

– Для первого случая, – говорю я, – нужно не меньше ста дивизий.

– Что ты! Попробовали заикнуться еще при Мерецкове, но нам ответили, что для перемены дислокации только одной дивизии потребуются миллионы рублей. Ворошилов запретил даже разговаривать об этом.

Удрученный, ушел я от него. По дороге неожиданно встретил начальника Дальневосточного отделения полковника Шевченко. Он остановил меня:

– Стой! Вот ты мне и попался. Сейчас я с тобой рассчитаюсь. Ну и подвел же ты меня!

– Как? Чем?

– А помнишь книгу о Халхин-Голе? Ты как-то еще о гонораре договаривался.

– Ну еще бы не помнить! Очень нужная книга. Давай гонорар, я тоже ее писал.

– Тебе не гонорар нужно дать, а по шее накостылять. Меня на днях Жуков выгнал из кабинета, и вот ожидаю решения своей судьбы.

И полковник Шевченко рассказал мне о совершенно диком случае.

Дальневосточный отдел Генштаба подготовил наш коллективный труд опыта войны на Халхин-Голе к печати и передал ее на утверждение Мерецкову. Тот не успел сдать ее в печать, и книга попала в руки Жукова. Новый начальник Генштаба вызвал Шевченко и спрашивает:

– Ты что это сочинил? Ты там был?

– Нет, не был. Но книгу прислал штаб фронта. Они подробно изучали опыт войны на месте. Я считаю их выводы правильными.

– Правильными?! – закричал Жуков. – Ты хочешь подорвать мой авторитет?! Да я тебя в бараний рог согну! Раздавлю, и мокрого места не останется! Вон (к такой-то матери)!!!

Шевченко пулей вылетел из кабинета и вот сам не свой ожидает своей участи.

Такая же судьба постигла позднее и меня, и всех членов авторского коллектива, посмевшего критически оценить действия наших войск в этой книге. Однако у меня была еще и другая статья «преступлений»: «паникер», «провокатор войны».

Приход Жукова в Генштаб ознаменовался крутой расправой со всеми «паникерами» и «провокаторами войны», которые указывали на возможность военного нападения Германии. Расправа коснулась и разведки. Начали вызывать из-за рубежа всех «провинившихся».

Из Берлина вызвали помощника военного атташе по авиации полковника Скорнякова, дали ему основательную «нахлобучку». Отозвали и другого помощника военного атташе по бронетанковому делу, полковника Бажанова. Тоже дали нахлобучку и демобилизовали. От нервного потрясения Бажанов умер.

По одному работнику из Японии мне пришлось отводить удар. Мы считали этот источник информации очень хорошим. Он тоже давал сигналы о неизбежности войны с Германией. Однажды мы получили из Японии сообщение, что Гитлер уже подписал приказ о плане войны против СССР.

Наше начальство оценило эту информацию как «паникерскую» и решило автора отозвать «для проработки». Борьбу с «врагами народа» и «паникерами» в нашем управлении возглавлял зам. начальника Разведупра генерал-майор Ильичев И. И. Он не умел и не хотел сам думать и слепо шел по пути, который указывал Сталин: раз классовая борьба обостряется, то проще всего в каждом работнике видеть потенциального «врага народа», шпиона. Особенно на данном этапе (начало 1941 года) были вредны и опасны «паникеры», которые кричали о близкой и неизбежной войне с фашистами.

Однажды ко мне пришел, кажется, майор Мельников (не решаюсь утверждать это с полной уверенностью) и говорит:

– Ильичев требует дать отрицательную характеристику на источник «Рамзай» и подобрать на него материал. Он будет отозван.

– А почему отрицательную? Вы лично уверены, что источник «Рамзай» дезинформатор?

– Нет, наоборот. Мы считаем его самым лучшим источником. Его надо всеми силами оберегать. Если мы его угробим – все наше хозяйство по этой стране развалится. Я прошу вас дать о его сообщениях совершенно объективный отзыв.

Я проверил все донесения «Рамзая» и убедился в их правдивости. Особенно убедительным было его сообщение об одном нашем полковнике, перешедшем на службу в японскую армию. В донесении сообщались все подробности перехода и о деятельности этого перебежчика в качестве советника японской армии.

Фамилия перебежчика была Фронт. Я знал его лично – учился с ним на одном курсе в Академии им. Фрунзе. После окончания Академии он попал советником в Монгольскую народную армию. Из Монголии он перебежал к японцам.

Откуда источник «Рамзай» мог знать о Фронте? Ясно, что информация источника «Рамзай» была правдивой и точной. В этом духе я и дал свой отзыв с таким выводом: «Нет никаких оснований подозревать источник «Рамзай» в дезинформации».

Не знаю, сыграло ли мое заключение какую-либо роль, но Зорге (Рамзай) не был отозван. С ним расправились по-другому. Я глубоко убежден в том, что сталинское правительство через Берию выдало Зорге японской контрразведке. Ведь до сего времени неизвестны причины провала Зорге. И, кроме того, правительство не приняло никаких мер к его спасению. Три года после провала Зорге просидел в тюрьме. За это время правительство могло принять меры к его спасению: обменять на японского агента или помочь каким-нибудь иным дипломатическим путем. Но этого не было сделано. Зачем? Чтобы иметь живого свидетеля своего преступления? А история с награждением?! Только через 20 лет после смерти Зорге наградили – присвоили звание Героя Советского Союза, и то только лишь потому, что его подвиг был вскрыт американцами. Заговорил весь мир. А ведь о подвиге Зорге сталинскому правительству было известно давно. Нет, не хотел Сталин награждать Зорге! Гораздо проще уничтожить такого важного свидетеля своей несостоятельности, подкинуть в японскую контрразведку анонимное сообщение о его деятельности. Таких случаев, когда правительство выдавало своих неугодных разведчиков врагу, в истории было много…

Помню еще о двух товарищах, которым угрожала расправа. Однажды Ильичев по телефону дал мне такое распоряжение: – К вам сейчас зайдет полковник Савченко. Поговорите с ним и сообщите, имеет ли он какую-либо ценность для разведки. Предупреждаю, мы его считаем человеком неблагонадежным. Есть указание из армии его демобилизовать.

– Хорошо, товарищ генерал, – отвечаю, – поговорю, выясню.

Через несколько минут заходит полковник Савченко. После взаимных приветствий усаживаю его в кресло. Закурили. Молча изучаю его. Внешне – очень симпатичный человек. В глазах – усталость и тревога. И почему он «неблагонадежный»? Слово-то какое гнусное, старорежимное. Первым нарушил молчание Савченко:

– Я к вам «наниматься», – и улыбнулся. Улыбка горькая, вымученная. Я решил поддержать эту горькую шутку.

– Хорошо, – говорю тоже с улыбкой, – а какая же ваша специальность и квалификация?

– Бывший военный атташе в Афганистане.

– Хорошая работа. А что же вам там не понравилось, почему оттуда ушли?

– Не я ушел, а меня «ушли».

Краснея и бледнея, вздрагивающим голосом рассказал свою беду. А беда оказалась в том, что один из агентов ведомства Берии написал на него донос, что он якобы живет не по средствам, и высказал подозрение, что он шпион. Подозрение ни на чем не основанное, а излишество выразилось в том, что Савченко купил себе хороший радиоприемник и зарабатывал хорошо (жена его тоже работала).

В те времена отвести удар «стукача», доказать, что «ты не верблюд», было очень трудно, почти невозможно. Не смог этого сделать и Савченко. За это его сняли с работы и представили к демобилизации. Искренность, взволнованность Савченко, его умные усталые глаза убедили меня, что передо мной очередная жертва нашей «бдительности». Честных, преданных партии и Родине людей я как-то умел по интуиции угадывать. И решил ему помочь. Позвонил Ильичеву и доложил, что Савченко хорошо знает афганский язык (фарси), знает Восток, что он из золотого фонда наших кадров и увольнять его из армии нельзя. Я заявил, что беру Савченко в свой отдел.

Ильичев возразил, что делать этого нельзя, что Савченко политически ненадежен. Я взял на себя всю ответственность. Тогда в разведке существовал такой порядок, что можно было брать на работу в информотдел любого офицера с любой политически отрицательной характеристикой, данной органами, но тогда я отвечал головой за этого офицера, и, где нужно было, я этим правом пользовался.

– Ну-ну, смотрите, – сказал Ильичев и положил трубку.

Я не ошибся в Савченко. Он работал в информотделе до войны. Потом был на фронте, хорошо воевал. Сейчас он генерал-майор и продолжает работать. Последнее время был начальником военной кафедры в Дипакадемии. Возможно, он до сих пор не знает, как с ним хотели расправиться Ильичев и Голиков.

Еще в более тяжелом положении оказался полковник Тагиев. Работник он был хороший, но не каждому везет. Тагиев «провалился», как и Зорге, но ему удалось избежать ареста и скрыться. Потеряв связь с Центром, без средств, он был вынужден длительное время под видом дервиша странствовать по странам Востока. В одной стране ему удалось связаться с нашими работниками, которые и помогли ему возвратиться в СССР.

А на Родине его встретили как врага. Квартиру у него еще раньше забрали, вещи разграбили, а теперь представили его к демобилизации. И опять этот лицемер Ильичев направил его ко мне для выяснения его деловых качеств.

Тагиев от волнения, обиды, от тяжких переживаний во время скитаний и на Родине первое время не мог даже говорить со мной. Сильный, мужественный человек, опытный разведчик… плакал! Выслушав его трагическую историю, я был возмущен, мне было горько и стыдно за наше руководство, так бездушно относящееся к своим работникам. Полковник Тагиев прекрасно знал восточные языки, почти все восточные предполагаемые театры военных действий прошел собственными ногами. Его наблюдения были чрезвычайно ценными.

И опять я стал «отбивать» хорошего работника у Ильичева. Он возражал, предупреждал меня, говорил о «бдительности». Но я настоял на своем. Выразил свое возмущение и генералу Голикову. Надо в данном случае отдать ему справедливость. Он дал согласие на работу Тагиева в информотделе, помог ему вернуть квартиру и возместил потерю имущества.

Тагиев работал в информотделе над рядом военно-географических описаний восточных стран и доказал свою ценность как работник.

После ряда таких столкновений со своим руководством, продолжая отстаивать свою «паникерскую» позицию насчет надвигающейся войны, я почувствовал, что надо мной собираются грозовые тучи. Со дня на день я ждал и гадал: когда и какая будет разрядка, насмерть убьет или только «оглушит»? И вот в начале мая 1941 года – первая «гроза». Заходит ко мне незнакомый генерал. Встаю и жду, что он скажет.

– Я новый начальник информотдела генерал-майор Дронов, – представился он. – Кажется, это для вас неожиданность?

– Да, – отвечаю, пытаясь скрыть свое волнение, – приказа об этом я не читал, меня даже устно не предупредили. Разрешите позвонить генералу Голикову?

– Пожалуйста.

Звоню:

– Товарищ генерал, когда прикажете сдавать дела генерал-майору Дронову?

– Сдавайте сейчас же.

– Есть сдавать сейчас же.

Передал я Дронову бумаги, книги, сейф и вышел из кабинета.

«Ну вот, – думаю, – теперь началось… Чем же дальше угощать будут?»

Ждать долго не пришлось. Вызвали в отдел кадров.

– Не желаете ли поехать в отпуск? – спросил меня начальник отдела кадров полковник Кондратов.

– Но я же был в отпуске в этом году… По закону два отпуска в год не полагается.

– Ничего, – успокаивает меня Кондратов, – в нашей системе полагается. Начальство… – с нажимом на это слово сказал он, – начальство предлагает вам выехать в Одессу в Дом отдыха Разведупра.

Если начальство так обо мне «заботится», как можно возражать?

В начале июня я выехал в Одессу. С каким чувством и в ожидании каких «благ» – можете сами догадаться…

Я жил в период начала и полного расцвета культа личности Сталина и являюсь живым свидетелем последствий этого культа. При мне произошли массовые аресты и физическое уничтожение неугодных Сталину и его клике ни в чем не повинных людей, в первую очередь офицерских кадров. Я был маленький человек, незаметный разведчик-подполковник, но по долгу службы в Разведупре много знал государственных тайн и имел некоторое представление о действиях центрального партийного, советского и военного руководства.