Текст книги "Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика"

– Да, немедленно свертывайтесь и выезжайте, пока вас не накрыли фашисты. Нам сейчас больше потребуется простая войсковая разведка, чем агентурная и техническая. А ваше дело развернете в тылу. Свертывайтесь и сосредоточьтесь около штаба армии.

Турыгин сейчас же отдал приказ о свертывании своего хозяйства.

– Кстати, где штаб армии?

– Ночью ехать не рекомендую, – посоветовал Турыгин. – В нашем тылу рыщут немецкие диверсанты. Можно легко на них наскочить.

Пришлось ночевать в подвале. Офицеры ПРП угостили меня хорошим ужином и дали койку. Я уснул тотчас же, как только уронил голову на подушку. А через три часа подскочил от страшного грохота. Подвал дрожал, с потолка сыпалась штукатурка. «Ну, – думаю, – завалит в этой железобетонной могиле, и пропадешь ни за грош». Привел себя в порядок и пошел было к выходу, но офицер ПРП удержал:

– Товарищ подполковник, нельзя. Город бомбят… Не так страшны бомбы, как камни и всякие обломки. Здешние дома от бомб разлетаются во все стороны и сметают все живое на улицах…

Вынужден был выждать конца бомбежки и наступления рассвета. Когда бомбежка прекратилась и рассвело, мы с Турыгиным выбрались на поверхность. Даже Турыгин не узнал своего дома и своей улицы, – полдома рассыпалось, разлетелось во все стороны. Обломки дымились. Горели и окрестные кварталы. Дым застилал все улицы Львова. С большим трудом мы разыскали машины и с еще большим трудом выбрались из горящих обломков.

Штаб 6-й армии расположился в лесном поселке Виники километрах в 20 восточнее Львова. Когда мы подъехали к домику разведотдела, я, повинуясь какому-то неясному чувству, посмотрел на часы – было ровно шесть часов – и в уме еще повторил: «Шесть ноль-ноль 24 июня».

Зашли в хату. За столом сидела группа офицеров. Один из них пошел нам навстречу и представился:

– Капитан Ободовский.

Это был заместитель начальника разведотдела армии по войсковой разведке. Подаю ему руку:

– Здравствуйте, товарищ капитан. Я вновь назначенный начальник разведотдела армии… – и назвал свою фамилию.

– Я хорошо вас знаю по документам Разведупра, – сказал Ободовский. – Вы были начальником Информотдела Разведупра. Ваши сводки мне хорошо известны. Но приказа о вашем назначении к нам я не видел…

– Ну что же, капитан, приказа ждать не будем. А воевать нужно. Познакомьте меня с обстановкой на фронте.

Общую группировку немецких войск на фронте я уже знал. В штабе Юго-Западного фронта изучил группировку, действующую против нас. Мне было известно, что здесь действуют 6-я и 17-я полевые армии и 1-я танковая армия Клейста, которая прорвалась на стыке между 5-й и 6-й армиями в глубь нашей территории. Сейчас хотелось получить подтверждение того, что мне было известно, и узнать общее положение дел на фронте нашей армии.

Из того, что я узнал, вырисовывалась очень неприглядная картина. 6-я армия, если исходить из наименований соединений, состояла из 5 стрелковых (6, 49, 4, 159 и 36-й) корпусов и 4 мехкорпусов. Формально 6-я армия по составу была очень сильной, хорошо оснащенной техникой ударной армией. Но это внушительно и красиво выглядело только на бумаге. В действительности все это были только номера. Все соединения армии, в том числе даже штаб армии, находились в стадии формирования и имели недокомплект до 50 % в личном составе и в вооружении. 4-й мехкорпус состоял из двух танковых дивизий и одной мотострелковой дивизии, но, опять-таки, с большим недокомплектом в личном составе и материальной части. На вооружении были старые танки ВТ-5, БТ-7, Т-26. И только несколько единиц Т-34 и КВ.

Соотношение сил на всем фронте 6-й армии было примерно таково: на правом фланге нашим войскам противостояла 1-я танковая армия Клейста: 150 тыс. человек, 1254 танка, 5630 орудий и минометов; в центре в направлении на Львов – 17-я армия в составе более 300 тыс. человек, 4,5 тыс. орудий и минометов; в стыке между ними наступала 6-я армия – свыше 250 тыс. человек, 4,5 тыс. орудий и минометов. Всего против нас наступало 750 тыс. человек, 1254 танка, 10 563 орудия и миномета. У нас же в обороне было около 100 тыс. человек, 209 танков, 512 орудий и минометов. Превосходство немцев было в живой силе в 7,5 раз, в артиллерии – в 3,5 раза, в танках – в 5,5 раз. Еще большее превосходство было в огневой мощи. Наш солдат был вооружен одной винтовкой и мог выпустить в немца 5 пуль в минуту, а немецкий солдат выпускал в нашего 150 пуль в минуту. В воздухе также было абсолютное превосходство врага. Авиация противника подавляла на земле все живое – нельзя было голову поднять, а тем более совершать какие-либо передвижения.

И вот эта армия, не закончившая формирования, должна была оборонять фронт протяженностью более 300 км, в среднем 40–50 км на ослабленную дивизию, содержавшуюся в штатах мирного времени. Положение армии осложнялось и тем, что войска занимали оборону, с ходу выдвигаясь из глубины.

Войска армии по примеру всех округов находились в учебных лагерях в 60—100 км от границы. В первый же день войны дивизии всех корпусов, поднявшись по тревоге, без артиллерии, спецподразделений и средств связи (последние, как я уже говорил, были в других спецлагерях) начали выдвигаться к границам на свои оборонительные полосы. На марше немецкая авиация подвергала их жестокой бомбардировке. Войска несли тяжелые потери, но продолжали движение в свои районы. В бой они вступали прямо с хода. Вот что писал об этом бывший министр обороны маршал Малиновский: «Войска продолжали учиться по-мирному – артиллерия стрелковых дивизий была в артиллерийских лагерях и на полигонах, зенитные средства – на зенитных полигонах, саперные части – в инженерных лагерях, а «голые» стрелковые полки дивизий – отдельно в своих лагерях. При надвигавшейся угрозе войны эти грубейшие ошибки граничили с преступлением» (Военно-исторический журнал. 1966 г. № 6).

В первые дни войны большую неоценимую роль сыграли пограничные войска. Они приняли на себя первый удар и относительно длительное время сдерживали врага. Люди, охранявшие наши границы, были неповторимого мужества, небывалого героизма. Почти все они погибли. Ценой своей жизни они выиграли необходимое время для подхода, развертывания и вступления в бой частей и соединений 6-й армии. Они же дали понять фашистам, что война на Востоке обойдется им значительно дороже, чем война на Западе.

Так же мужественно вступали в бой и войска 6-й армии. Они буквально штыками отбросили немцев за границу и заняли свои позиции. Но, несмотря на массовый героизм войск, армия оказалась в тяжелом положении вследствие подавляющего превосходства сил врага.

Танковая армия Клейста, прорвав фронт на стыке с 5-й армией, смяла один наш стрелковый корпус. В первый же день танки фашистов углубились на 20 км и угрожали правому флангу 6-й армии. Связь с правофланговым стрелковым корпусом была потеряна.

Перед фронтом 6-й армии непосредственно на Львовском направлении наступала 17-я немецкая армия. Правее перед фронтом 5-й армии действовала 6-я немецкая армия. Перед фронтом нашего соседа слева – 12-й армии – противник активности не проявлял.

В первый же день войны немцы ворвались в Кристонополь. Но выдвигающаяся к фронту 124-я стрелковая дивизия с ходу контратаковала немцев и выбила их из Кристонополя. Так действовали почти все дивизии 6-й армии. Выдвигаясь с тыла, они с ходу вступали в бой и буквально штыками выбивали врага с советской земли. Все корпуса, за исключением правофлангового корпуса, выбили немцев и успели занять свои оборонительные рубежи на границе.

В течение 23 и 24 июня немцы произвели перегруппировку своих сил и при поддержке большого количества авиации и танков снова перешли в наступление. Повсюду они имели подавляющее превосходство сил. Например, против нашей 97-й стрелковой дивизии, оборонявшейся в промежутке Рава-Русская и Перемышль, на фронте в 30 км наступал 49-й армейский корпус такого же состава.

Такое же подавляющее превосходство в силах было перед фронтом каждой нашей дивизии. И, несмотря на это, фронт обороны прочно удерживался. 99-я дивизия, оборонявшая Перемышленский укрепленный район, отражала в день по нескольку атак. Только во второй половине дня 24 июня противнику ценой больших потерь удалось вклиниться в оборону 97-й дивизии. На помощь ей была брошена 159-я стрелковая дивизия, не успевшая еще закончить формирование. Однако ее контратака была безуспешной. Противнику удалось вклиниться в направлении на Немиров.

Таким образом, в день моего прибытия 24 июня 6-я армия уже находилась в тяжелом положении. На правом фланге ее обходила танковая армия Клейста, в центре, в направлении на Немиров, глубоко вклинился 49-й немецкий корпус.

И в это время штаб армии получил приказ наркома обороны, чтобы 5-й и 6-й армиям совместными действиями окружить и уничтожить противостоящего врага и к исходу 24 июня овладеть городом Люблин на территории Польши. Это означало: пятнадцатью слабыми дивизиями в штатах мирного времени остановить сорок три пехотных, пять танковых и четыре моторизованных немецких дивизии и продвинуться в Польшу на глубину до 150 км. И все это по приказу надо было сделать за два дня.

Это было бы смешно, если бы не было так трагично! У нас не хватало сил для обороны, а нам приказывали наступать и громить врага в десять раз сильнейшего. Этот приказ свидетельствовал только о том, что нарком обороны и начальник Генштаба не имели никакого представления о действительном положении дел на фронте.

Командующий фронтом Кирпонос немного подправил нелепую директиву, приказав разгромить вклинившегося в оборону противника и восстановить положение. С этой целью и подготовлялся фронтом контрудар мехкорпусов по району Броды – Ровно – Дубно – Луцк – Радехов. Командующий 6-й армией с этой же целью в направлении на Немиров вводил 4-й мехкорпус. Однако атака 4-го мехкорпуса не удалась. Он завяз в болоте и целый день 23 июня вытаскивал из болота свои танки. Противник 24 июня овладел Немировым.

Такова была обстановка на фронте 6-й армии в день моего приезда.

Ознакомившись с обстановкой, я поспешил с докладом к командующему армией генералу Музыченко. Это была моя первая встреча с командующим. Он внимательно выслушал мой доклад, мои соображения о группировках противника и о его замыслах. По моему убеждению, немцы стремились окружить всю 6-ю армию и уничтожить ее в первые же дни войны.

В этих условиях, докладывал я, единственным выходом из создавшегося положения являлись активные боевые действия и высокая маневренность армии. Я предлагал перейти к подвижной обороне и наносить короткие непрерывные контрудары по охватывающим нас «клещам» противника и последовательно под прикрытием арьергардов выводить соединения на очередной рубеж. Для этого нужно создавать сильные резервы и особо беречь мехкорпус. Передал я также Музыченко приказ командующего фронтом о задержке противника с целью выигрыша времени для организации контрудара по армии Клейста.

Генерал Музыченко согласился с моей оценкой положения и с предложенным методом ведения боевых действий.

Благодаря активной подвижной обороне 6-я армия ускользала из-под охватывающих ударов противника или же удачно прорывала намечавшиеся окружения. Но арьергардные части мы теряли безвозвратно, так как они не могли отрываться от противника. Многие из стоявших насмерть ранеными попадали в плен.

Боевые действия армии, и особенно работа штаба и тыловых учреждений, чрезвычайно осложнялись действиями парашютно-диверсионных групп противника и бандами украинских националистов. Нередко ночью, а иногда и днем вблизи штаба раздавались автоматные очереди. Приходилось прерывать работу и организовывать контратаки на парашютистов.

Однажды после обеда мы вышли из столовой и направились к штабу армии. Неожиданно из окна небольшого домика диверсанты открыли по нам автоматный огонь. Несколько офицеров были ранены. Мы оцепили хатенку и вытащили оттуда двух человек в гражданской одежде. Они уверяли нас, что они сапожники. Но в этой сапожной мастерской мы обнаружили стреляные гильзы, а их руки были в оружейном масле. Я приказал доставить их в особый отдел контрразведки, но озлобленные офицеры по пути их расстреляли.

Диверсанты из буржуазно-националистических элементов Западной Украины часто обстреливали нас из-за угла. Стреляли с чердаков, из подвалов, окон и колоколен костелов.

В штабе армии к моему приезду еще не было начальника штаба. За несколько дней до начала войны начальника штаба арестовали как «врага народа». Офицеры штаба утверждали, что арестовали его за то, что он осмелился докладывать Сталину и наркому обороны о неизбежности войны с Германией и требовал приведения армии в боевую готовность.

Обязанности начальника штаба армии выполнял по совместительству начальник оперативного отдела полковник Вялко. Это был культурный, образованный офицер, с высоким оперативно-тактическим кругозором, выдержанный и тактичный. Он никогда ни на кого не повышал голоса, не проявлял никакой нервозности. Всегда спокойно отдавал необходимые распоряжения. Я с ним «сработался» с первой встречи. Обстановку на фронте мы сами оценивали всегда одинаково и рекомендации командующему давали одинаковые. Штаб работал сплоченно, дружно. В составе оперативного отдела, помню, работали: зам. начальника оперативного отдела полковник Андрюшенко, только что прибывший в штаб после окончания Академии Генштаба; пом. нач. отдела подполковник Скумский, мой однокашник по военному училищу (школе «Червоных старшин»); подполковник Шушкин (шифровальщик) и другие. При отходе на рубеж старой границы полковник Вялко был убит. Налетел немецкий стервятник – «мессер» – и прошил его машину очередью из пулемета. Пуля угодила прямо в голову. Недели через две на место Вялко прибыл полковник Миандров. О зловещей роли этого человека в моей жизни подробно скажу ниже, в следующей главе. А сейчас лишь коротко: это тот Миандров, который работал в штабе изменника генерала Власова и который был осужден Военным трибуналом в Москве вместе со своим шефом, Власовым, и начальником штаба Власова – генералом Трухиным.

Противник, перегруппировав свои силы, с утра 25 июня возобновил наступление. Ему удалось потеснить 159-ю стрелковую дивизию. Разрыв между 41-й и 159-й дивизиями увеличился до 45 км. Создалось очень опасное положение для всей армии, и особенно для Рава-Русского укрепрайона, попавшего в окружение. Однако гарнизоны укрепрайона продолжали героически обороняться. Они бились до конца июня. Когда боеприпасы кончились, гарнизоны взорвали ДОТы и себя вместе с атакующими немцами.

Героическая защита Рава-Русского укрепрайона еще ждет своего исследователя.

Необходимо указать еще на одну особенность начального периода войны. Сплошного фронта в первые дни войны нигде не было. Зачастую противник находился в нашем тылу, а наши отдельные части и соединения действовали в тылу противника. Поэтому часто было трудно разобраться в истинном положении дел на фронте. Из-за этого мы, офицеры штаба, нередко попадали в тяжелое положение. Так было однажды и со мной.

В штабе армии не было сведений о положении на фронте западнее Львова. Командующий приказал мне выехать на танке в район Янов и выяснить истинное положение. На танке «БТ-7» я выехал из Львова на запад. Ехал с открытым люком. Не проехал и пяти километров, как увидел трагическую картину. Все шоссе было усеяно трупами людей и лошадей, загромождено разбитыми и сожженными машинами. Вдоль шоссе – перевернутые кухни, ящики с консервами, мешки муки, крупы и пр. Свежие воронки авиабомб, тлеющие обломки, горечь стелющегося дыма. Все свидетельствовало о том, что разгром нашей колонны был учинен авиацией недавно.

Однако никаких войск я не встречал. Неожиданно справа увидел танк. Он мчался наперерез моего курса. На всякий случай мы развернули башню к бою и взяли танк на прицел. Присмотревшись, я увидел, что это наш танк «БТ-7». Но он мчится на нас с нацеленным орудием. Кто же в танке – враг или друг? Дело в том, что немцы применяли против нас захваченные наши же танки. Боясь, что нас свои же примут за немцев и расстреляют, я высунулся из люка и погрозил мчавшемуся танку кулаком. Это сразу подействовало. Танк затормозил и остановился. Из люка танка высунулся старшина-пограничник.

– Вы что, старшина, хотели меня вместо немца подбить? – спрашиваю его.

– Так точно, товарищ подполковник, – не смущаясь, отвечает старшина. – Если бы вы не погрозили кулаком, я бы того… ударил. Здесь кругом немцы, мы еле прорвались. Они используют наши танки…

– А откуда вы едете?

– Из Рава-Русской. Еле прорвался. Рава-Русская занята немцами. Укрепрайон окружен. Некоторые ДОТы взрывают себя вместе с немцами.

Расспросил о подробностях. Сомнений не было. Когда немцы окружали ДОТы и предлагали сдаться, наши гарнизоны из-за недостатка боеприпасов взрывали себя и немцев. Это сообщение старшины-пограничника меня глубоко потрясло.

Приказав старшине пристроиться мне в кильватер, я тронулся дальше к Янову. Местность холмистая, покрытая мелким кустарником. Из открытого люка просматриваю местность. Вдруг раздается трескучий разрыв снаряда под днищем танка, а над головой просвистели пули. Приказал водителю развернуться обратно. Выполняя приказ, водитель от волнения пережал газ, и мотор захлебнулся. И мы встали. Правее шоссе, на высотке в двухстах метрах, я увидел немецкую противотанковую пушку, а левее из кустарников появилась цепь немцев.

Ничего более отвратительного в жизни я не испытывал, как стоять неподвижно в роли мишени. Мы открыли огонь по пушке и пехоте. Дуэль продолжалась не более минуты, а показалась мне чуть ли не вечностью. Но вот мотор заработал, и мы рванулись обратно ко Львову. Отскочив от высотки на 1,5–2 км, я оглянулся и увидел, что второй мой танк горит. Экипаж успел выскочить и по кювету пробирался к нам. Беглым огнем мы задержали цепь немцев, посадили экипаж второго танка десантом и помчались во Львов.

Вот таким путем нам, офицерам штаба, нередко приходилось узнавать, что происходит на разных участках нашего фронта. Но в данном случае я мало что узнал. Только впоследствии стали известны подробности гибели 159-й стрелковой дивизии. Когда она под давлением противника стала отходить ко Львову, то подверглась сильным ударам с воздуха. Дивизия рассеялась по пшеничному полю. Разрозненные группы бойцов мы обнаружили уже на окраине Львова. Мне посчастливилось встретить начальника оперативного отдела дивизии и совместными усилиями создать оборону окраины Львова.

Командующий Музыченко для обороны Львова направил 4-й мехкорпус и некоторые другие части. Мне же приказал организовать заградительные кордоны на дорогах восточнее Львова, задерживать всех беглецов, формировать отряды и посылать на фронт. Было приказано также из способных носить оружие и гражданских лиц создавать команды и направлять обратно на оборону города. В случае неповиновения мне давалось право применять оружие и расстреливать дезертиров на месте.

Эта кратковременная роль полевого жандарма дала мне возможность познакомиться с нашим тылом, узнать и проверить организованность партийно-советских учреждений, мужество их руководителей.

Хлопот с разрозненными воинскими подразделениями, деморализованными главным образом из-за огромных потерь в офицерском составе, было относительно немного. Стоило их задержать, дать командира или выделить из их же среды, и они тотчас поворачивались на запад. И мужественно дрались. Мне даже не приходилось угрожать оружием.

К сожалению, нельзя то же сказать о некоторых работниках НКВД и партийно-советского аппарата. Расскажу только об одном случае.

В массовом потоке беженцев из Львова я заметил целую колонну машин, загруженных домашними вещами: диванами, креслами, зеркалами, ореховыми шкафами – с находившимися в них военными в форме НКВД. Впереди этой колонны шла легковая машина. Я приказал задержать всю колонну, а всем военным выйти из машин. Легковая машина проскочила, грузовые остановились. Военные – все в фуражках цвета бордо – приказ сойти с машин не выполнили. Больше того – на меня посыпались угрозы и густая ругань. Не вступая в пререкания, я приказал своему взводу разведчиков с ручными пулеметами приготовиться к бою. Солдаты нацелили пулеметы на машины. Повторил приказ с предупреждением: если они не подчинятся, то открою огонь.

Увидев, что их петлицы и угрозы на меня не действуют, что я очень далек от шуток, они начали выпрыгивать из машин. Набралось 45 человек офицеров в звании старших лейтенантов и капитанов, а один в звании подполковника. Приказал им построиться. На этот раз возражений не последовало, и все быстро выполнили приказ. Я подошел к строю и сказал:

– Кто имеет оружие – поднимите руки.

Подняли руки все.

– Кто коммунист?

Тоже подняли руки все.

В моей груди закипел гнев. Было даже желание расстрелять всех без долгих разговоров. Но, конечно, хорошо, что сдержался и не поддался чувству гнева.

– Как же это так, товарищи коммунисты-офицеры? – сказал я. – Все вы здоровые люди, с оружием, в звании офицеров, а удираете в тыл, как дезертиры? Беспартийные красноармейцы бьются с врагом до последнего вздоха, а вы? Вы знаете, что я имею право сейчас всех вас за дезертирство расстрелять?

Подполковник подошел ко мне и попросил разрешения дать объяснение. Он сказал, что они из войск НКВД, что в этих машинах имущество областного управления НКВД и архивы областных организаций. Кроме того, они охраняют секретаря обкома партии Грищука.

Это объяснение меня еще больше взорвало:

– Вы понимаете, что говорите? Родина в смертельной опасности, враг ломится в глубь страны, а вы охраняете вот эти кресла, зеркала и еще одного вельможу? Как вам не стыдно? Вот приказ командующего армией генерала Музыченко: все вы немедленно отправляетесь на фронт. Если не выполните приказ – расстреляю!

Возражений не было. Все по моему виду и тону поняли, что я немедленно выполню угрозу. И я действительно был очень недалек от того, чтобы выполнить приказ командующего: расстрелять эту группу дезертиров. Вспомнились мне рассказы моих товарищей, переживших застенки НКВД…

Подполковнику я приказал принять командование над большой группой задержанных солдат, влить в них своих офицеров и выступить на фронт. Во время формирования отряда ко мне подошел сам секретарь Львовского обкома партии товарищ Грищук. Он находился в легковой машине, которой удалось проскочить, и возглавлял всю колонну машин с домашними вещами.

– Что здесь происходит? – с привычной высокомерностью спрашивал он меня. – Я секретарь обкома партии Грищук. Почему вы задерживаете мои машины?

– Товарищ Грищук! – не сдерживая злости, отвечаю ему. – По приказу командующего 6-й армии я задерживаю дезертиров, паникеров и направляю их на фронт.

– Позвольте, – возмутился Грищук, – разве мои люди дезертиры?

– Да, дезертиры! Они офицеры, коммунисты, имеют оружие и вместо того, чтобы защищать Родину, под благовидным предлогом удирают в тыл.

– Это мои люди, они выполняют государственное задание… здесь архивы…

– Какое государственное задание? Возить и охранять вот эти шкафы, кресла, зеркала и охранять вашу персону? И для этого вам нужна чуть ли ни целая рота офицеров? Сейчас самое важное государственное задание – защищать Родину, а не драпать в тыл. И для вас тоже. Дальнейшее пререкание считаю излишним. Все ваши люди отправятся на фронт. Вас лично я тоже задерживаю и под конвоем отправлю в штаб армии. Все машины конфискую для нужд армии.

Подозвал двоих своих разведчиков и приказал:

– Отправьте этого гражданина в штаб армии.

Грищук смущенно молчал, только попросил разрешения взять свои вещи из машины.

Всех офицеров отправил на фронт. Списки этой «особой команды» я долго хранил в разведотделе и периодически проверял, не удрал ли кто с фронта. Мне передавали, что все они неплохо воевали.

Вообще, я хочу, чтобы меня правильно поняли. Я ведь не против НКВД и их войск, они нужны. Все дело в том, все ли они честно служили Родине при Берии?! Ведь министерство это было очень засорено врагами нашей Родины. Их руками был уничтожен 36 761 человек офицеров накануне войны. Вот в такие критические периоды истории, когда над страной нависает смертельная опасность, и выявляются подлинные патриоты Родины. Одни воюют, стоят насмерть, защищая Родину, как пограничные войска НКВД, покрывая себя неувядаемой славой, а работники НКВД Львовской области решили удрать в тыл.

Отправив команду на фронт, я стал соображать, что же мне делать с шестью грузовыми машинами. Легковую я отправил в лес, решив, что она будет обслуживать разведотдел. А что делать с целым караваном машин, загруженных барахлом?

Мои сомнения легко разрешила немецкая авиация. Налетели на этот участок дороги немецкие бомбардировщики и начали обрабатывать его. Это была ужасная бомбардировка! По моим подсчетам, на шоссе, на беженцев, на машины было сброшено около пятисот бомб. Многие из них были крупного калибра. На протяжении пяти километров на восток от Львова все шоссе было перекопано взрывами. Высокие фонтаны щебня, песка вместе с людьми, обломками машин, повозок и сотнями бумажных папок взлетали вверх. Шоссе покрылось густым облаком дыма и пыли.

Одним взрывом подбросило и меня. На несколько минут я потерял сознание. Когда пришел в себя, над шоссе стояла тишина. Помог мне подняться и укрыться в лесу мой помощник старший лейтенант Матюшенко. Он же сообщил, что в нашей команде убитых нет. Есть только несколько раненых и контуженых.

Среди беженцев оказались два врача – муж и жена. Они отделались только испугом. Я предложил им оказывать помощь раненым. С помощью беженцев, сохранивших мужество, мне удалось навести некоторый порядок на шоссе и эвакуировать раненых.

А машины с грузом барахла были все разбиты и сгорели.

К вечеру мне сообщили, что Львов прочно удерживается нашими силами. Поток дезертиров прекратился, и я счел свою задачу выполненной.

Некоторые пишут, что Львов был захвачен немцами в первый день войны. Это явная ложь! Львов мы удерживали до 30 июня включительно. За 6 дней обороны города наши войска положили здесь много немцев и ночью 30 июня планомерно отошли на новый рубеж.

В штабе армии меня ожидал очень неприятный сюрприз. Вхожу к командующему и докладываю о выполнении данной мне задачи. И вдруг из соседней комнаты выходит… Грищук в генеральской форме.

– Ага, вот, кстати, – говорит Музыченко, – знакомьтесь, это наш новый член Военного совета Грищук.

Признаюсь, я был ошарашен и подумал: «Вот здорово, из дезертиров и прямо в генералы… Теперь мне несдобровать».

Но я ошибся. Он подошел ко мне, подал руку и тут же при командующем сказал, что мои действия были правильными.

– У нас, у гражданских, перестройка психологии на военный лад идет туго, – добавил он с легкой улыбкой.

Я к этим словам отнесся с большим недоверием. Это, думаю, красивые слова, а потом он подведет меня под расстрел. В то время были даны указания Сталина, что генералам и членам Военных советов разрешалось расстреливать подчиненных офицеров по своему личному усмотрению без суда и следствия. Некоторые генералы-самодуры довольно широко использовали это право.

Много погибло офицеров от таких генералов. Особенно широко использовал это право некий самодур-генерал Артеменко, расстрелявший ни за что несколько подчиненных ему офицеров, а сам потом добровольно сдавшийся немцам в плен.

Надо отдать справедливость товарищу Грищуку – он никогда и ничем не напоминал «львовский инцидент» и даже свою личную машину, отобранную мной, оставил в разведотделе. Сам Грищук неоднократно бывал на передовой и выказал большую личную храбрость…

6-я армия под давлением превосходящих сил противника и в связи с резким ухудшением положения на фронте была вынуждена отходить на восток. Отходили мы с непрерывными боями ночью, а днем обороняли рубежи. Отходили в надежде основательно закрепиться на старой границе, где предполагалось занять старые укрепленные районы. Мы были уверены, что, опираясь на железобетонные укрепления, задержим врага.

Отход наш был всегда вынужденным, по приказу, и планомерным. Не было ни одного случая панического бегства, как это утверждают некоторые писаки. Однако Верховной Ставке казалось, что мы отходим слишком быстро. Чтобы задержать нас, Ставка приняла смехотворное с точки зрения тактики решение – нам запретили перемещать штаб армии без ведома и разрешения штаба фронта, а чаще всего самой Ставки. Из-за этого мы нередко попадали в самое нелепое положение. Штаб армии занимал указанное свыше место вплоть до того момента, когда по нам открывали огонь наступающие немецкие автоматчики. В таких случаях штаб перемещался уже не по плану, а по тревоге. Из-за этого надолго терялось управление войсками, работа штаба нарушалась. Не надо быть военным, чтобы понять, как это отрицательно отражалось на боевых действиях войск. Бывало, что мы попадали в положение, из которого выходили почти чудом.

Однажды в Тарнополе часов в пять утра в июле я вышел в парк подышать свежим воздухом. С этой же целью вышел и генерал Музыченко. Мы встретились и пошли вместе по аллее. Было так тихо и свежо, что забылись все фронтовые тревоги.

Вдруг на западной окраине Тарнополя раздалась пулеметная стрельба. Мы остановились и удивленно посмотрели друг на друга.

– Что это? – спрашивает Музыченко.

– Не знаю, товарищ командующий, – говорю, но полагаю, что наши отошли, а немцы подошли.

– Что у нас под рукой?

– Рота разведчиков, 72 человека, и 24 ручных пулемета.

– Немедленно посадить всех на машины и задержать немцев любой ценой, пока не снимется штаб… а потом я вышлю вам батальон охраны.

Поднимаю роту по тревоге и на трех машинах выезжаю на западную окраину Тарнополя.

Туманная дымка раннего утра еще не рассеялась и скрывала волнистую местность, покрытую мелким кустарником. На западной окраине Тарнополя наших войск не было. Не было и немцев. Звуки автоматных очередей слышались где-то за ближайшими холмами. Непонятно было, кто и в кого стрелял.

Остановив машины на окраине города, я развернул свою роту и бегом направил ее на гребень высоты. С нее мы увидели довольно густые цепи немцев. Их наступало не меньше батальона (около тысячи человек). Немцы были в рубашках цвета хаки, рукава у всех засучены по локоть. Они были без головных уборов, автоматы прижаты к животу. Идут и стреляют «в белый свет как в копеечку». Нас они еще не заметили, поэтому я мог спокойно разместить свои ручные пулеметы. Когда цепи подошли на 150–200 метров, разведрота по моему сигналу открыла огонь из всех 24 ручных пулеметов и двух станковых «максим».