Текст книги "Песни радости, песни печали"

Ладимила лишь тихонько вздохнула, совершенно не понимая, как правильно себя повести: требовать пропустить ее, сюзеренову дочь, без промедления, раскрыв себя, либо смиренно ждать своей очереди.

– Да у него просто помешательство, – долетел до нее обрывок чьего-то разговора, – вот и распорядился всех чужаков проверять. Как будто я здесь со злым умыслом!

– Милейший, кого же он боится? Своей тени, ни много ни мало!

После этих слов несколько сударей из числа тех, кто докучал княжне, довольно заулыбались, а один, по-видимому, выпивший больше всех, расхохотался так, что привлек внимание стражи.

– Мочи нет, как смешно! – заливаясь безудержным смехом, прохрипел он. – Ой, братцы, держите меня, не могу! Ой, Салтан, трусишка ты, Салтан!

– Видать, здесь кто-то перепугался не на шутку… – послышался суровый голос. Он принадлежал одному из портовых стражников, сверкнувших отполированным металлом клинка вблизи группы веселящихся щеголей. – Смрад такой, что ясно дело: не удержался кто-то от испуга!

Казалось, что толпа после этой устрашающей речи сжалась и застыла на месте. Только пьяный весельчак не мог остановиться – его потряхивало так, будто в него вселился демон. Поняв, что стража ополчилась на него, юноша выпрямился, задержал воздух, сглотнул слюну и на секунду замер. В глазах его что-то сверкнуло, из уст вырвался воздух, как из сопла, потом еще раз, и стало понятно, что он не может сдержать хохот. Мелкой дрожью пошли его лицо и тело, было видно, что собой юноша уже не владел. Стражники подхватили трясущегося нарушителя порядка и уволокли мимо расступившегося народа.

Княжне пришлось простоять еще добрых полчаса, прежде чем они с Добродеей дошли до конца пирса, увенчанного палаткой. Перед входом в шатер весь багаж отдавали носильщикам, громко сопящим и жалостливо заглядывающим в глаза тем, кто был одет побогаче. Кое-кто привычным жестом извлекал из калиты ржавые копейки, кто-то переругивался, не желая терять из виду свою поклажу. «Правило есть правило, – получали они в ответ. – Всяко добро должно быть досмотрено».

Насколько аккуратно Добродея опустила небольшой плетеный сундук перед своими ногами, настолько же небрежно скользнула взглядом по молодому крючнику, пытающемуся своим несчастным лицом растрогать ее. Не вышло.

– Остальной скарб в каюте – не перепутайте и отвезите поживее во дворец! – почти прошипела Добродея. – Поживее, слышишь ты меня?

– Повинуюсь, государыня, – робко ответил юнец и ловко уволок поклажу куда-то вглубь пристани.

В палатку разрешали заходить по одному. Для сюзереновой дочери не стали делать исключения: стража копьями преградила путь служанке, несмотря на все ее шипение и угрозы. Ладимила была не в силах вступать в какой бы то ни было спор, ей хотелось одного – поскорее добраться до дворца и сменить дорожное платье. Она кротко ответила на все вопросы, и писчий, узнав, кто перед ним, отряхнул руки о портки, присвистнул и, шепнув что-то стражникам, торопливо повел высокородную девицу по особой тропинке. Ладимила постоянно оглядывалась и просила подождать верную прислужницу, но ее спутник бормотал, что прибытие во дворец не терпит отлагательств. Он усадил княжну в высокую повозку с полированными порогами и крышей из дубленой кожи, запряженную тройкой лошадей, и, пообещав, что Добродею пришлют сразу после проверки вместе с сундуками, пожелал доброго дня.

Главный порт Буян-града находился в некотором отдалении от дворца, в низине, отделенной густым массивом дубовой рощи от основного города. Поэтому такой заметный с моря шпиль царского дворца, конусы крепости и изломы крыш других теремов снизу становились невидимыми – их прятали листья деревьев.

Первым, что удивило княжну, была дорога. Аккуратно сложенный булыжник, скрупулезно подогнанный по размеру, составлял витиеватый рисунок. Поездка по ровным срезам камня не сопровождалась привычной тряской, отчего орнаментами мостовых можно было наслаждаться без лишних помех. Между густыми зарослями высоких дубов, сквозь их темную крону пробивались лучи весеннего солнца, причудливо освещая камень мостовой.

Дорога шла вверх, на пригорок, на вершине которого лошади будто нарочно помедлили, словно предупреждая, что в следующий миг путник увидит что-то совершенно особенное, но тут же продолжили путь. Отсюда, с опушки изумрудного леса, открывался поистине блестящий вид на город. Побывавшие здесь не врали: столица была великолепна.

Массивные кованые ворота лязгнули и закрылись за повозкой княжны. Тотчас откуда ни возьмись подле нее оказался немолодой прислужник в кафтане непривычного сиреневого цвета, с ровным пробором темно-русых волос и таким же ровным голосом.

– Княжна Ладимила?

– Все верно, сударь. А вы посланы царевичем помочь мне устроиться в этом чудесном дворце? – Опершись на предложенную Кафтаном руку, княжна вышла из повозки.

– О, для меня это огромная честь! Вас очень ждали. С нетерпением, так сказать! – продолжил прислужник невозмутимым тоном. Казалось, что подвижными на его лице были только брови и глазные яблоки, остальные же части будто были заморожены. – Прошу вас следовать за мной, сударыня!

Галереи комнат с высокими окнами сменялись небольшими закрытыми площадями с колоннадами и балконами над ними. То и дело княжна с ее сиреневым проводником поворачивали в очередные двери и оказывались в новом отсеке царского лабиринта. Запомнить расположение и названия всех государственных Советов, здесь размещенных, не представлялось возможным. «Отчего у людей нет крыльев? – думалось княжне. – Взмыть бы в воздух и посмотреть на дворец сверху – тогда бы стало понятно, как не заплутать в этих стенах».

 
Ничто в полюшке
Не колышется,
Только грустный напев
Где-то слышится…
 

Откуда-то издалека доносились звуки хора. День неумолимо шел к закату, хотя диск солнца и катился к линии горизонта по-летнему медленно. То ли по причине послеобеденного времени, то ли еще почему, мало кто попался княжне на пути. «Где же весь дворянский люд? Неужто сидят в такой погожий день в застенках и не выходят на воздух? Или готовятся к празднику какому, а я и не знаю? Иду пыльная, неумытая да нерасчесанная с дороги, а надо к Перуну[7]7
  Громовержец, верховный бог пантеона. Женат на Макоши. Отец Деваны и Тарха.


[Закрыть] да Макоши[8]8
  Жена Перуна, богиня судьбы. Почетно возглавляет Совет красы.


[Закрыть] обращаться? Да сколько же можно идти!»

 
Пастушок-то напевал
Песню дивную;
Он в той песне вспоминал
Свою милую…
 

Не успела княжна что-либо сказать, как Сиреневый Кафтан остановился перед очередной парой дверей, увитых резными узорами, и спросил:

– Вы готовы, сударыня?

Мила вопрошающе смотрела на прислужника, не зная, что сказать. Готова? К чему готова? Что он хочет услышать? «Нет, сударь, давайте еще покружим по этим галереям, я не нагулялась»? Был бы его голос хоть немного окрашен каким-то тоном, это могло бы дать подсказку – что именно он имел в виду. Возможно, хотел предупредить царскую гостью о том, что ее ожидает невиданная роскошь, поэтому стоит прикрыть глаза, иначе можно ослепнуть? Или размер хором должен был вызвать приступ радостной одышки? Мила так устала, что мечтала лишь о покое, остальное в тот миг не имело ровно никакого значения. Ну и о чарке воды – от длительной ходьбы во рту пересохло.

 
Как напала на меня
Грусть жестокая;
Изменила, верно, мне
Черноокая.
 

Пение звучало все отчетливее и ближе. «Видимо, все собрались послушать этот дивный хор, – подумала княжна. – До чего любо поют! Надеюсь, и я смогу послушать, когда придет черед».

– Вы готовы, сударыня? – так же ровно, как и в первый раз, произнес прислужник.

Захлебнувшись в собственных мыслях, княжна и не заметила, что забыла дать ответ.

– Да, конечно, прошу прощения. Пойдемте же скорее.

Сиреневый одновременно открыл обе массивные двери, густо украшенные затейливой резьбой и блестящими камнями, и пригласил уставшую княжну зайти в помещение первой.

 
Я другую изберу
Себе милую,
Сарафан я ей сошью
Ала бархата.
 

Юная дева торопливо сделала два шага, сощурилась и застыла в изумлении. Такого она представить и вправду не могла. Солнечный свет пробивал витражи окон насквозь, ложась на все поверхности разноцветным покрывалом. Резные дубовые колонны устремлялись вверх, шагом своих теней разрезая длинное пространство зала.

 
Уж я серьги ей куплю
Скатна жемчуга,
Уж я кольца закажу
Чиста золота.
 

Женский хор пел стройно и пронзительно. В высоте парадных сводов голоса отражались, создавая мягкое эхо, перекатывающееся по галереям и дворам-колодцам дворца. Княжну накрыло облаком звука, и, как только глаза привыкли к яркому цветному свету, она смогла рассмотреть то, что ее обескуражило.

– Не могли бы мы найти более безлюдный путь в мои покои? – подойдя обратно к прислужнику, спросила она.

– Сударыня, это в вашу честь! Так мы в Буян-граде приветствуем высокородных особ! – перекрикивал он хор. – Все по распоряжению царевича Елисея!

Помимо хора в белоснежных одеждах, поющего чистыми голосами, Ладимилу ожидал еще больший кошмар. Зал был полон людей, причем, судя по их облачению, тех, с кем по сословию ей придется общаться. Приглядевшись внимательно, княжна обнаружила, что всех находившихся в помещении можно было разделить на две части: слуги-мужчины и изысканно одетые вятшие девы. Такого изобилия роскошных платьев ей не доводилось видеть никогда прежде! Бархат, парча, атлас всех цветов радуги покрывали плечи и талии их обладательниц. Елисей был известен страстью ко всему шикарному, но Мила и подумать не могла, что соприкоснется с проявлениями этой страсти так скоро.

 
Будем друг друга любить
Лучше прежнего,
Будем жить да поживать
Лучше каждого!
 

Поняв, что отступать ей совершенно некуда и нужно дождаться окончания торжественного приветствия, княжна поспешила утолить жажду. Манеры здешней прислуги, несомненно, отличались от неказистого обращения в Новом граде. Юноша с тонким лицом и изящными руками взмахнул кувшином так, будто тот ничего не весил, и вода заструилась, как живая, водопадом стекая в сверкающий хрустальный кубок. Вдоволь напившись, Мила вернулась мыслями к своему невзрачному пыльному дорожному платью и захотела спрятаться. Вернее, она готова была провалиться сквозь землю, но решительно не знала, как осуществить это свое желание.

 
Ничто в полюшке
Не колышется,
Только грустный напев
Где-то слышится…[9]9
  Народная песня.


[Закрыть]
 

Тем временем хор допел свою заунывную мелодию. Девы в белых платьях, все это время державшие в руках полевые цветы, стали расходиться. «Какое счастье, – подумала княжна, – скоро этот позор закончится».

Букеты предназначались высокородным девицам. Певчие девушки по одной подходили к гостьям и, поклонившись, вручали им цветы. Одна из них, белокурая красавица в жемчужном венце да еще и с пегими крыльями за спиной, немного походила взад-вперед, высматривая кого-то. Она встретилась взглядом с прислужником в сиреневом кафтане, легонько поклонилась в знак благодарности и неуверенно подошла к княжне.

– Сударыня, это вам, – промолвила девица.

В то же мгновение Мила уловила какое-то движение, и сразу несколько барышень издали такой звук, будто лишились чувств. Все они смотрели в одну точку – на приоткрытую дверь, к которой вела широкая центральная лестница. На самом верху возвышалась фигура молодого мужчины.

Уже знакомый княжне прислужник бросился через весь зал, вскочил по ступеням почти до самого верха, преклонил колено и, скрючившись в поклоне, громко произнес:

– Его величество царевич Елисей Салтанович, наследник Земель буянских и прочих княжеств! – После чего выпрямился, подошел к будущему царю и что-то шепнул ему на ухо.

Наследник обвел глазами зал, как будто пересчитывая присутствующих, на несколько мгновений остановил взгляд на Миле, улыбнулся и удалился.

Княжне еще никогда не было так неловко. Машинально сжав букет васильков, она ловила ртом воздух, чтобы не упасть в обморок.

– Сударыня, вам плохо? Не изволите ли воды? Или, может, на воздух? – спросила крылатая хористка.

– Я, душенька, хочу сгореть со стыда. И, пожалуй, воздух горению не помешает.

Девицы вышли на широкий балкон, опоясывающий часть парадного помещения. Отсюда, с холма, можно было увидеть долину и пересчитать слободы буянской столицы.

– Меня Алконост величают, – прервала молчание крылатая хористка, – и для меня большая честь вас привечать. Никогда не бывала в Новом граде, но слышала много хорошего… Сейчас и не вспомню, что именно, но непременно хорошее! – Она игриво засмеялась собственной забывчивости, но быстро осеклась. Проявлять эмоции в присутствии вятших особ считалось непозволительным. – Прошу прощения великодушно – я смеялась над собой, сударыня.

– Полно, Алконост, я вовсе и не заметила. Да и потом – чего дурного в смехе? Я бы тоже рассмеялась, не будь я сконфужена так сильно. Предстать пред будущим мужем кикиморой болотной, в пыли дорог и пропахшей сыростью ладьи, – не так я представляла это знакомство. На мою удачу, у царевича появились неотложные дела, стало быть, поэтому он не соизволил подойти и нас не представили.

– Царевич Елисей очень ждал прибытия всех царственных невест, потому что, согласно этикету, выбор должен состояться в присутствии даже тех, кого он не видит своей будущей супругой. А вы приехали, и, стало быть, можно начинать знакомиться с лучшими девами Пятимирия!

Ладимиле почудилось, что в этот миг внутри у нее образовалась огромная дыра, воронка, затягивающая вглубь ее девичью душу. Она схватилась за поручень, чтобы устоять на ногах, опустила голову и проговорила еле слышно:

– Лучшими девами Пятимирия… Что же это, получается, я не единственная?

Между холмом царской крепости и Алатыревым садом раскинулись слободки. Некоторые из них заселили мастеровые, в других все больше обитали купцы. Над юркими улочками и проездами высился каменный терем, издалека напоминавший исполинского паука. То был храм науки, в прошлом – дом бога Знича, покровителя знаний, ныне же звавшийся Буянским затвором.

Здание разрезали высокие своды главного коридора, ровно посреди него распластался парадный зал, в котором ученики коротали перемены между занятиями в дождливые дни. В комнаты разных знаний вели массивные двери, и на каждой виднелась табличка с названием предмета изучения. Одна из них вела в Грамоту, другая – в Розмыслы. Были еще Алхимия, Музыка, Счет и с полдесятка других. Пространство между дверьми было занято гравюрами, портретами великих буянских мужей и мраморными статуями верховных богов. Стерев пыль с очередной скульптуры, крылатая смуглянка опустила тряпку и перевела взгляд на следующий объект. То была карта Пятимирия, по причине, вероятно, своей ветхости забранная под стекло. Дева-птица вздохнула и подобралась к золоченой раме.

Тонкие пальцы коснулись верхней части стекла. Под ним значился выступ королевства нордов, ледяного края суровых викингов. Дева на секунду попыталась представить, как там живется, в этом Царстве вечной зимы. От одной мысли о беспрестанном холоде ее бросило в дрожь. Палец скользнул ниже, проследовал по изгибу Великой реки мимо Нового града – северного оплота Буянского государства – и остановился в самом центре карты. Она была здесь, в столице могущественной страны Пятимирия. Впрочем, каждый правитель считал свой край самым важным и великим и в каждой своей речи перед народом непрестанно являл доказательства этой своей правды. Дева скосила взгляд налево. Стекло прятало потрепанный участок холста, на котором неровной линией обозначалась Эллада. Сухой каменистый край, колыбель науки и искусства. Свои учения до Общеземельной войны эллинийцы мастерски распространяли по всему Пятимирию. Однако теперь важные новшества все больше изобретались здесь, в Буян-граде, на этом Острове вечной весны и научных открытий. Она довольно улыбнулась и перевела свой коричный взгляд обратно в буянскую столицу. Сколько всего ей удалось узнать за несколько лет жизни здесь! И основы градостроения, и устройство водопроводных каналов, составы смесей для зодчих, не говоря уже о философских учениях и природных явлениях. Виной тому было не только взросление. В затворе она погрузилась в жизнь местных светил науки и мечтала о том, что однажды сама придумает нечто способное изменить ход вещей. Везде: здесь, в Буяне, у суровых нордов или занятых пирами эллинийцев. Дева-птица покосилась на этот раз вправо. Загадочная Восточная империя выглядела неприступной даже на карте. Никто за ее пределами не мог с точностью назвать, чем живет этот народ. Свои боги, свой язык, свои обычаи. Пожалуй, она только и видела, что тройку купцов на базаре, торговавших специями да шелками. Но никогда не имела чести завести разговора ни с одним имперцем. Темная кожа, еще темнее, чем у нее, смоляные волосы да миндалевидный разрез глаз – вот и все, что она успела в них различить.

Палец соскользнул в самый низ карты. Под ним раскинулся ее родной Вавилон, столица Амитийского царства. Дева-птица задержала дыхание и закрыла глаза, пытаясь вспомнить, как там жилось.

– Дорогу домой ищешь, чернушка? – вырвал девушку из мыслей резкий мальчишеский голос. – Тебе крылья на что? Взмахни – и лети отсюдова подобру-поздорову!

За потупившей взор Гамаюн откуда ни возьмись появилась группка местных учеников. Они были юны, благородны кровями и жестоки намерениями. Один из них, самый низкорослый, автор первого изречения, подошел прямо к ней.

– Ты здесь на птичьих правах, Гамаюн, – проговорил он, будто прожевывая последние звуки. – Га-ма-юн… Такая рослая, худосочная и немытая. Чуете, братцы, как мускусом разит? – обратился он к товарищам. – Была бы у тебя душа, подумал бы, что она сгнила. Но ты же женщина, откуда в тебе она. Ты для одного и годишься. Впрочем, кто на тебя в твоем безобразном платье-то и посмотрит? Нечего здесь каблучки точить, своим куриным мозгом все равно ничегошеньки не размыслишь!

Тирада вызвала хохот среди юнцов, и они, удовлетворившись своей радостью, скрылись из виду. Гамаюн подняла взор и вновь посмотрела на карту, но больше не видела стран и городов. В стекле отражалась печальная смуглая дева-птица со слегка горбатым носом, пышными мостиками бровей и ореховыми, полными тоски глазами. Она легко, почти ласково коснулась стекла тряпкой и горько вздохнула. После же потерла пальцем под ноздрями, убрала прядь темных волос за ухо и принялась вытирать остальные скульптуры.

– Вот, сударыня, пришли! – Сиреневый Кафтан остановился перед неказистой маленькой дверью, выделяющейся своей облезлостью на фоне белоснежной крепостной стены дворца. – Располагайтесь, так сказать, будьте как дома.

Княжна слегка наклонила голову и заглянула внутрь. Полумесяцы бровей взошли на небосклон ее лба, обозначая крайнюю степень удивления. Оказывается, вечер изумлений был для нее не окончен.

– Внутри есть все, включая уборную. Совет розмыслов постарался! Окна, конечно, невелики – в прошлом это бойницы, зато вид из них упоительный. И тихо здесь, никто не помешает. – Уверенность в голосе прислужника таяла под внимательным взглядом княжны Новоградской.

– Это конура для белки, а не палаты для царской невесты, не находите? – Мила настолько устала, что еле сдерживалась, чтобы не взорваться. – И потом, где вы предполагаете разместить мои сундуки с нарядами? И, кажется, вы ничего не сказали об отдельной комнате для Добродеи, моей служанки. Неужто ей придется жить еще дальше? – Возмущение Ладимилы хлестко подкреплялось сталью в ее голосе.

– Позвольте, сударыня, объясниться… Мне очень жаль, но наш двор оказался переполнен… переполнен царскими и княжескими особами, и, к нашему несчастью, осталась только эта комната. Виноваты. Прибудь вы раньше – мы бы с радостью поселили вас в царском флигеле, но он уже забит донельзя, на прислугу и то места нет, они там все передрались. А ваша служанка… Не знаю, попробую выяснить и прислать ее к вам при первой возможности, но обещать ничего никак не могу. Увы, ее судьба не в моей власти.

Ладимила не могла скрыть досады. Ей нестерпимо хотелось умыться, сменить платье и расчесать пыльные волосы. Кто будет ей в этом помогать? Неужто Сиреневый Кафтан?

– Стало быть, до появления Добродеи ко мне приставлены вы? Никак не возьму в толк – как это возможно, чтобы мне помогал мужчина?!

– Сударыня, вышло недоразумение… Я служу царевичу, который направил меня сопроводить вас в покои. Понимаю, вы, должно быть, привыкли к неотступной помощи верной прислуги. Смею догадываться, что вы захотите освежиться после дороги. Нет ничего проще! В уборной найдутся последние новшества Совета красы, работающего под благословением матушки Макоши. Поступление воды регулируется медным рычагом: достаточно нажать на него легонько – и струя теплой воды прольется водопадом прямо на вас. Над тумбой в опочивальне есть карта дворца и ближайших слободок. А также обратите внимание на прозрачный цилиндр, выходящий на четверть сажени из стены, – в него будут поступать письма с распоряжениями обо всех дворцовых событиях. На этом я вынужден откланяться. Рад буду услужить княжне.

Ладимила заглянула в комнату еще раз. «Батюшки, с этим всем разбираться самой?» – подумалось ей. Добродея здесь явно не лучшая подмога. Впрочем, прислужник вызывал у нее одно только раздражение, и, прикинув, что заняться в своей комнате ей будет решительно нечем, она поинтересовалась о расположении книгохранилища. Он порекомендовал посетить читальню при училище – до него удобно добираться.

– Любезный, – окликнула она уходящего Елисеева слугу, – совсем забыла о вечернем приглашении. Девица Алконост была крайне мила со мной и предложила послушать ее пение в трактире… Как же он называется? Ах, забыла… Не знаете случайно, где он может находиться?

– «Брячина» – именно там бывают такие вечера. Он в Малой Кузнецкой слободе, правее Алатырева сада.

Княжна поблагодарила прислужника и пошла разбираться с умными приспособлениями в своем новом жилище.

«Сколько же в этой читальне книг? Интересно, есть ли хоть кто-то, кто их пусть не прочитал, но хотя бы пересчитал?» – Княжна стояла посреди огромного зала книгохранилища и восхищенно оглядывала возвышающиеся вокруг нее шкафы, забитые разноцветными корешками. Внизу, под полосами сумеречного света из больших окон в крыше, располагались длинные столы с зелеными фонарями-пятисвечниками. Посетителей было не много, теплый свет ламп обнаруживал две-три фигуры, склонившиеся над книгами. Еще меньше было служителей, во всяком случае, никто не торопился помогать высокородной девице в поисках «Свода буянской жизни при Салтане». Она успела и кашлянуть, и пошаркать мысом туфли по дубовому паркету, и даже постучать по лакированной поверхности кафедры. Наконец из-за массивного шкафа появился человек со стопкой книг, полностью закрывающей его голову. Ладимила подошла ближе, поздоровалась и произнесла название требуемой книги.

– День добрый, вечер – что там у нас сейчас? – Книжная пирамида слегка наклонилась вслед за поворачивающейся в сторону окон головы. – Пожалуйста-пожалуйста, такая у нас точно где-то есть. Воспользуйтесь описью, сударыня, это вон в том углу.

– Не поможете ли мне, сударь? Боюсь, если я и найду нужную книгу в описи, а она окажется где-то наверху, мне потребуется помощь, чтобы спустить ее по лестнице. – Княжна еле сдержалась, чтобы не упомянуть о своем статусе, но в последний миг подумала, что тон, не терпящий возражений, должен сработать.

– Э-м-м-м… Вы тут, верно, в первый раз? Опись устроена таким образом, что, нажимая на кругляшки с нужными буквами, выбивая название книги, а после давя на педаль, вы тем самым выдвигаете ее с полки. Сначала давите не в полную силу, а потом, когда завидели нужный корешок, можно ловить! Оп – и она у вас в руках!

Княжна стояла перед огромным механизмом, похожим на диковинный музыкальный инструмент, и растерянно водила пальцами по его клавишам. К моменту, когда ей удалось набрать нужные слова на этом приборе, ее лоб покрылся испариной. Решающее нажатие педали, и… ничего не произошло. Только откуда-то сверху брякнул уставший колокольчик. Мила внимательно посмотрела, не высунулся ли с какой-нибудь полки корешок, но все книги стояли ровно, как солдаты на плацу.

– Этот звук означает, что вы перепутали название книги или указали его неверно, – прозвучал голос служителя. – Попробуйте еще раз.

Следующие несколько попыток не увенчались успехом: книги предательски стояли на месте, а колокольчик по-прежнему злорадно брякал. Обессилевшая, княжна присела на ступень ближайшей лестницы, не зная, на что злится больше – на здешние порядки или собственную неспособность освоить опись.

– Вы ищете что-нибудь о Буян-граде при Салтане, я верно услышала? – мягким полушепотом спросила одна из посетительниц. В ее руках было несколько толстых книг, держать которые, казалось, ей было совершенно не тяжело.

– Да, но это хитрое устройство сопротивляется и не хочет мне поддаваться! – ответила княжна. Она перевела взгляд на девушку и рассмотрела ее: ровная спина, за которой были сложены птичьи крылья; длинные шелковистые темные волосы, обрамляющие ладное, чистое лицо; сдержанное, закрытое синее платье. Похоже, она была родом откуда-то с юга и явно принадлежала к знатному роду.

– Я Гамаюн. Прохожу обучение в Буянском затворе.

– Очень приятно, Гамаюн. Я Ладимила, родом из Нового града, и я не привыкла к этим умным приспособлениям. У нас все как-то проще, помощь можно попросить у человека, а не у… клавиш.

– Пожалуй, это дело привычки. Удобно, когда приладишься с ними управляться. – Милина новая знакомая подошла вплотную к механизму, положила на краешек свою стопку томов и ловко набрала несколько слов, нажимая на выпуклости круглых кнопок. Пружина педали тяжело согнулась под ее ступней и привела в действие механизм поиска книг. Где-то сзади лязгнули шестеренки, в вышине под самым сводом потолка запрыгали звенья приводящей цепи, и за одним из шкафов зазвенели стукающиеся друг о друга железные шарики. Гамаюн по звуку отследила нужную траекторию и безошибочно подошла к высокому стеллажу, откуда осторожно достала книгу с золоченым окладом и массивными накладными петлями. На ней были выгравированы несколько слов: «Капля дегтя в бочке меда». Девушка решительно протянула том княжне, оглянулась, подошла ближе и еле слышно вымолвила:

– Не смотрите, что на обложке написано. Внутри – истинное описание того, с чем пришлось столкнуться царскому роду двадцать лет назад. После прочтения можете положить вон на ту полку. – Она указала на дубовый книжный шкаф.

– Спасибо, Гамаюн. Это было… весьма впечатляюще. Я о вашем умении управляться со всем этим… – Она обвела вокруг себя руками. – И за такую, как я понимаю, редкость – отдельная моя благодарность. Надеюсь, мы с вами еще свидимся и я смогу отплатить за вашу доброту.

– Не стоит благодарности. С радостью увижу вас здесь снова! Поделитесь потом, как вам книга. – Гамаюн легко поклонилась, забрала книги со столешницы механизма и растворилась в темноте библиотеки.

 
Славный царь Буяном правит
И границы охраняет
От кочевников степных
И от ратников чужих.
 
 
Обойдя свои владенья,
Тем закончив все волненья,
Царь с победою в руках
Возвратился в Буян-град.
 
 
Из похода воротился,
На царицу взгромоздился.
А она, как шла молва,
В ту же ночь и понесла.
 
 
Как узнал об этом царь,
Всех буянцев государь,
Созывал весь мир честной
На свой пир он дорогой.
 
 
Все там было чин по чину:
Бражка, пиво, морсы, вина,
Разносолы, всяки яства,
Всяки вкусные богатства,
С Пятимирия всего
Привезли что для него.
 
 
Но тогда была вражда,
Снова вспыхнула война
С кочевыми племенами.
Посоветавшись с богами,
Призвала война царя,
Грозного богатыря.
 
 
Враг на долю выпал строгий –
Дюже сильный, не убогий.
Не простой он, так сказать.
От границы б отогнать.
 
 
Бился с ним Салтан не месяц,
И не два, но там всё спеси
Было хоть не отымай.
Беспокойный то был край.
 
 
Но под натиском буянским
Кочевой народ поддался
И от южных от границ
Отошел подальше вниз.
 
 
Тут пришел уж час родин,
И царица за один
Вечерок Салтану сына
Подарила. Народила.
 
 
Царь, как только воротился,
Пировать приноровился,
Чтоб победу отмечать,
Пиво бражкой запивать.
А тут на тебе дела:
Знать, Чаяна неверна!
 
 
Не поверил царь навету!
И за мерзкую клевету
Сжечь хотел он всех дворян,
Что позорили Буян.
 
 
Тут взмолились вятши люди:
«Спор наш боги пусть рассудят!
Не губи ты нас, отец,
Не пускай на холодец!»
 
 
Грозный царь чернее тучи –
Тяжки думы разум мучат.
И, по царскому веленью,
Обратились за решеньем
Ко жрецам богов верховных,
Тех, кто смыслят в делах оных.
 
 
Бормотали волхвы слово,
Непонятно, незнакомо.
И ведуньи, и вещуньи,
Бродят всякие колдуньи
Вокруг царского малютки,
Заподозрить в нем ублюдка
Всё пытаются они.
«Нас, когда зовут цари,
То без дыма не бывает,
Чтоб огонь заполыхает!»
 
 
Но тут Мары[10]10
  Богиня смерти. Дочь Сварога и Лады, жена Чернобога. Живет в Нави.


[Закрыть] жрица стонет.
Говорит она: «Утонет
Мальчик в море, коль бастард.
Но в живых оставить рад
Будет сына Чернобог[11]11
  Владыка Нави – подземного мира, в который отправляются души умерших.


[Закрыть],
Если он по крови тот,
Кто достоин царством править,
Перуна да Макошь славить».
 
 
Долго ль мучился, но скоро
Повелел правитель в море
Бочку с сыном снарядить,
Чтоб себя не бередить.
 
 
Царю жрица обещала,
Что вернется бочка рано,
Через сутки. Коль живой,
То, глядишь, сынишка твой.
 
 
Ну а если мертвый будет,
Значит, смерти бог рассудит
Так, что мальчика он вплавь
Переправит сразу в Навь.
 
 
Но над мальчиком царица,
Словно хищная орлица,
Вьется, не дает отнять.
Говорит царю: «Я мать!
Не позволю погубить,
Свого сына утопить!»
 
 
Заточили их в дубовых
Досках, гнутых, навощенных,
В бочке, попросту сказать.
В бездну кинули – и ждать
Принялись, когда вернется,
Чтоб проверить: сын, не сын?
Только бочки след простыл.
 
 
Ждали день они и сутки,
Ждали два, а вот и утки
Собралися улетать,
А бочонка не видать.
 

Бесконечно долгий день совсем устал и потемнел, на небосклон взошла луна. Ее тусклый, холодный свет отражался в стертых до блеска камнях мостовых. От библиотеки в сторону дворца и окружавшей его крепостной стены шла широкая аллея из кленов. Их рассеченные остроугольные листья оставляли на мостовой причудливые тени, шевелящиеся от ветра. Аллея вела к небольшой, аккуратной круглой площади, от которой расходились улочки и переулки, освещенные лучами граненых масляных фонарей. Княжна Ладимила не могла определить, по какой из них она пришла от крепости. Это ее не сильно раздосадовало. Дева решила, что любой путь наверх обязательно приведет ее домой.

Мысли ее занимало наблюдение: в родном Новом граде даже подумать о прогулке после заката было нельзя: город погружался во мрак после захода солнца. Княжну не раз пугали с самого детства, что с наступлением темноты на улицах появляются злые духи, дети Чернобога, и покинуть стены терема можно только в случае острой необходимости. И желательно не в одиночку. А тут, в столице, ей то и дело попадались неспешно прогуливающиеся горожане. «Ночью здесь так хорошо, так привольно и ничуточки не страшно», – подумала она и свернула в очередной переулок.