Текст книги "Песни радости, песни печали"

– Зовите меня, царевич, как вам будет угодно. – Подумав с секунду, добавила: – В Новом граде нравы простые, все кличут меня Милой, без поминания почестей и родства.

– Так оно и лучше. – Елисей широко улыбнулся, обнажив ровные жемчужные зубы. – Мила… – Он проговорил ее имя так, будто поел пастилы – сладкой, но в то же время кисловатой, – растягивая гласные и немного сощурившись. Посмаковав эти звуки и по-прежнему улыбаясь, он сказал: – Кланяться впредь нет никакой нужды. Видят боги, скоро пред нами будет преклоняться весь честной народ буянский. Если, конечно, мы этого захотим.

– Пока я не добралась до столицы, мне представлялось, что в этом вопросе имеет значение только желание наших отцов, но никак не мое или ваше. Не скрою, для меня стало сюрпризом, что… – Княжна остановилась, не зная, как продолжить фразу так, чтобы ее речь не звучала обвинением в адрес Елисея.

– Я счастлив жить в наше время, – царевич не стал дожидаться, пока Мила подберет нужные слова, – когда устаревшими правилами можно пренебречь. Мы – свободные люди, а все эти древние устои сложены не богами, под которыми мы ходим. – Елисей улыбнулся, и в его улыбке отчетливо читалось превосходство над веками истории.

Занавесь в противоположном углу шелохнулась, и из-под нее вынырнула юная девица с распущенными волосами. В руках ее был металлический поднос, заставленный разными стеклянными флаконами. Служанка смерила княжну взглядом и подошла к царевичу. Встала на мысочки и, чуть не касаясь губами царского уха, что-то интимно прошептала. Мила никогда не видела, чтобы подданные так вели себя со знатными людьми. Представить, что простолюдинка может запросто, без разрешения ворваться в комнату во время аудиенции и без всяких преград прильнуть к телу наследника престола, было для нее немыслимо.

Елисей внимательно выслушал девицу, посмотрел на склянки и, не утруждая себя шепотом, спокойно произнес:

– Давай с корицей. Это масло подойдет как нельзя лучше.

Девушка покорно кивнула, опять бросила быстрый взгляд на княжну, загадочно улыбнулась и вышла туда же, откуда появилась. Мила дождалась, пока нарушившая их свидание служанка покинула приемную, и спросила:

– Масло? Вы увлекаетесь врачеванием, царевич?

– Можно и так сказать. Для тебя я просто Елисей, ладно? – Не дожидаясь ответа, он сменил тему: – Тебе не кажется, что мы теряем время? – Царский сын выдержал многозначительную паузу. – Мы в самом деле не на матушку с батюшкой собирались смотреть, верно? – Он кивнул на портреты своих родителей. – Пойдем на воздух.

Они вышли в широкий внутренний двор, который высокие живые изгороди разбивали на вереницу зеленых комнат. Пока ступали по подвесному мостику, парящему над прозрачной гладью воды и разными цветами, царевич расспрашивал Милу, как она коротает дни в Новом граде, какой находит столицу и что волнует ее в земной жизни.

– Первым делом, оставшись одна здесь, в столице, я отправилась в библиотеку при училище. У меня есть любимые книги, но их не успели привезти после моего прибытия, поэтому пришлось искать через опись что-то новое.

– Пробовать новое – это один из моих главных интересов. – Елисей, без всяких сомнений, был прекрасно осведомлен, как расположить к себе любого собеседника. Надо, считал он, постараться найти нечто объединяющее и проявить уважение к мнению оппонента. – Что тебя занимает помимо чтения?

– Пожалуй, я не смогу сказать с уверенностью… – Мила представила себя на месте будущего царя, выбирающего жену, и поняла, что неопределенные ответы будут играть против нее. – Хотя почему же? Я увлекаюсь стратегией.

Царевич удивленно посмотрел на Милу.

– Военной?

– Да, так уж повелось, что Север часто подвергается нападениям со стороны каторжников, кочевников, норды тоже иногда дерзко себя ведут. А я росла при своем отце и с детства погрузилась в изучение оборонительной науки. В окружении были одни только мужи, потому я так далека от всего девичьего.

– Стало быть, передо мной готовый воевода в юбке?

Мила в первый раз улыбнулась его шутке. Кажется, огонек в этих его болотных глазах начал вызывать в ней интерес.

– Позвольте убедить вас в том, что во мне уживаются две стихии. Я, например, очень люблю наряжаться. – Мила ляпнула наугад первое, что пришло ей в голову об общеизвестных пристрастиях девушек. – Да, наряжаться.

– С этим проблем не будет, – уверил без пяти минут царевну Елисей.

Не успела легкость от общения с приятным молодым человеком успокоить Милу, как она осознала, что совсем забыла проявить должное уважение к будущему царю и узнать о его предпочтениях. Они дошли до плотно увитой виноградом беседки и остановились в самой ее середине.

– Простите меня, царевич. – На языке вертелось его имя, но перейти так просто на «ты» и звать царского сына по имени было тяжело. – Да разразит меня молния Перуна – заговорилась я о себе! Посмела молвить слово вперед будущего царя, а еще хвастаю, что сильна в стратегии!

Елисей заулыбался во весь рот.

– Сама-то ведь даже и не знаю, стану ли царицей, а позволяю себе болтать без умолку, – продолжила она.

Царевич посчитал, что пассаж про неуверенность гостьи в своем будущем – чистой воды провокация. Чтобы не поставить себя в неудобное положение перед претендентками на роль своей будущей супруги, эти сентенции он оставил без внимания.

– Я уважаю женщин. И право выбора ценю выше всего остального. – Царевич сменил дурашливый тон на спокойный и доверительный. Он посмотрел на Ладимилу и вкрадчиво произнес: – Если ты вправду хочешь узнать обо мне все, то должна быть готова окунуться в мой мир без остатка. Готова?

Мила завела руки за спину и кивнула, демонстрируя полную покорность будущему царю. Беседку, защищенную со всех сторон упругими стенами из винограда, венчал высокий ажурный купол. Она представляла собой шестиугольник: две противоположные стороны проходные, а в четырех остальных аккуратно сделаны небольшие оконца. Царевич взял Милу за руку и подвел к одному из них.

В рамке из плетей винограда можно было увидеть ниспадающие сиреневые ветви цветущей глицинии, аромат которой ласково разливался вокруг. За ней, на некотором отдалении, княжна увидела продолговатую мраморную купель, стоящую в тени хвойных колонн. Внутри нее сидел обнаженный мужчина, скрывавший то, что никто не должен был видеть, под бликующей толщей воды. А снаружи, склонившись над ванной, стояла девица, также нагая. Она закончила осыпать лежащего в ванне лепестками роз, обошла купель так, чтобы занять положение у ее изголовья, и присела на край. Руки ее нежно гладили могучее тело. Обведя ладонью мускулы груди, она наклонилась к самой его голове. Длинные русые волосы склонившейся над ванной девицы закрывали теперь оба лица. Мила оторвала взгляд от этого зрелища и повернулась к царевичу.

– У нас на Севере обыкновенно холодно, поэтому все моются в банях. А на реку ходят купаться только закаленные мужи.

– Поверь, у меня есть и такая баня, к которой ты привыкла, и паровая комната, где потоки влажного воздуха расслабят твое прелестное тело.

Елисей снова взял ее за руку и подвел к следующему окну. Там тоже болтались ветви глицинии, правда, на этот раз пыльно-розовые, но за ними разворачивалось совсем другое действо. Двое крепких мужчин, одетых как опричники, держали под руки юную служанку. Мила узнала в ней ту, что нарушила их с царевичем уединение. Один из опричников достал толстую пеньковую веревку, завел руки служанки за спину и принялся стягивать их тугим узлом. Она пыталась вырваться и кричала, но второй молодец сначала схватил ее за подбородок, больно сжав его своей огромной ладонью, а после снял с пояса небольшую мошну, полную монет, и запихал ее прямо девушке в рот. Кричать больше не получалось. Опричники привязали свою пленницу к торчащему из земли столбу, и первый, успевший распоясаться, подошел к прислужнице сзади, задрал юбку, обнажив ягодицы, и отвесил звонкий удар ладонью по ее округлостям. Мила тотчас отпрянула от окна. Несмотря на то что она смотрела на Елисея, перед глазами ее до сих пор стояла увиденная мгновение назад картина.

Княжна потерла виски, опасливо взглянула на третье окно и упавшим в самый низ живота голосом промолвила:

– Мне стоит знать, что ждет меня в следующем оконце?

– Там всего лишь качели, дорогая Мила. – Елисей кивнул девушке, предлагая самой взглянуть на то, что творится в очередной зеленой комнате.

Она осторожно повернулась к оконцу и выглянула наружу. Долго лицезреть то, что там происходит, она не смогла. Юная княжна закрыла глаза руками и спешно отвернулась. Совладав с предательски быстрым сердцебиением, Мила отвела ладонь от лица и обомлела: за то время, что она всматривалась в безумную игру на качелях, царевич успел раздеться донага. Его безволосое тело лоснилось от ежедневных умасливаний, массивные плечи и развитые мышцы груди были подернуты солнцем и переливались оттенками речного янтаря. Ниже девушка смотреть не стала, хотя Елисею было чем похвастаться. Он показывал себя во всей красе, подобно цветкам страстоцвета, увивающего арку при входе в Сад наслаждений.

Мила порывисто отвернулась, пытаясь выправить дыхание. Она впервые в жизни видела голого мужчину.

– Страх неизвестности отравляет жизнь, – прервал молчание Елисей. Он улыбался и не отрываясь смотрел на нее. – Уверен, тебе интересно, что можно увидеть в последнем оконце?

На секунду Мила задумалась: «Что же там может быть?» Но сразу прогнала прочь саму мысль об этом. Перед ней голый царевич! И он недвусмысленно дает понять, чего ждет от нее, а она, будто замороженная, стоит и закрывает лицо руками. «Надо бежать!» – решила она.

– Могу рассказать, милая Мила, если ты не отваживаешься спросить. За четвертой стеной застелена белоснежная постель, покрытая балдахином из цветов. На столике рядом стоит выбранное мною масло с корицей. Тебе когда-нибудь растирали спину с эфирами? Клянусь, сам Лель теряет рассудок, когда его ласкают, предварительно намазав маслом. Поистине божественное удовольствие! Сейчас я возьму тебя на руки, отнесу туда, и мы долго, сколько ты пожелаешь, будем умасливать тела друг друга. После ты возьмешь меня за руку и отведешь в любую из комнат за этими окнами. Захочешь нарядиться – я буду рад. В том флигеле, – царевич махнул рукой в дальний угол двора, – целый зал, полный нарядов, привезенных со всех концов Пятимирия. Выберешь подходящее облачение и мне… мне нравится, когда женщина берет власть в свои руки.

Княжна еле стояла на ногах. Голова кружилась вовсе не от возбуждения, которое могли вызвать жаркие слова царевича, – она выгадывала момент и перебирала тысячи отговорок, уместных в таких случаях. Понятное дело – отказа Елисей не стерпит. Не найдя ничего убедительнее, Мила повернулась к будущему царю, распрямила ладонь поперек переносицы, чтобы не увидеть лишнего, и просипела:

– Мне срочно надо отлучиться! – И, не отрывая руки от лица, сбежала.

После ухода Милы девы-птицы еще долго сидели у фонтана на площади Семи звездословов. К Сирин подошел какой-то бледный юноша, по всей видимости прислужник, и передал ей записку. Прежде чем вскрыть конверт, дева посмотрелась в фонтан, ловя свое отражение, немного поправила волосы, прихорашиваясь. Она читала записку, слегка приоткрыв рот, и с последней строчкой губы ее сомкнулись в довольной полуулыбке. Наградив юношу еле заметным кивком, она выдержала небольшую паузу и сообщила подругам, что ей надо идти. На вопросы Алконост она отвечала неопределенно, будто сознательно оставляя в каждой фразе место для домыслов, и поспешно ушла непонятно куда.

Смеркалось. Девы поняли, что дожидаться Ладимилу нет смысла, – наверное, прогулка с царевичем в Саду наслаждений проходит замечательно, и за подругу можно не волноваться. Они искренне надеялись, что именно княжну выберут из всех благородных претенденток будущей царицей и можно будет повеселиться от души на грандиозной свадьбе. По дороге к дому Алконост не умолкая рассказывала, в чем собирается появиться на празднике. Она подробно описала все наряды, которые хранились в ее обширном гардеробе, и пришла к выводу, что придется заказывать новое платье. Одно слишком длинное, другое – не по случаю открытое, третье очень темное, а то, что подошло бы больше других, поистрепалось значительно. Зеленое тоже отметается – цвет ее «съест», черное, само собой разумеется, надо приберечь для печального повода, синее – простовато, бледно-лиловое… Розовый – это цвет легкомысленности, не правда ли? Да, пожалуй, над нарядом стоило еще подумать.

Сложный выбор занял все ее мысли. Девы вышли из крепости, и уже через несколько шагов Алконост вбежала на крыльцо многоэтажного терема.

– Добрая моя Гамаюн, благодарю тебя за прогулку и особенно за готовность слушать мою бесконечную болтовню! – Она расцеловала подругу и напоследок спросила: – А в чем ты пойдешь на свадьбу, уже решила? Прячешь красу свою неземную под каким-то отрепьем!

– Ты же знаешь, я ношу одно платье. – Гамаюн улыбнулась и погладила расшитый гладью чернильного цвета подол. – Вот истреплется или запачкается так, что не отстираешь, – приду к тебе за советом. Доброй ночи, Алконост!

– Пусть Дрема придет к тебе сегодня, Гамаюн, и будет ласкова, как в детстве!

Буян заполняли сумерки. Путь Гамаюн предстоял неблизкий: она жила за Алатыревым садом, за всеми ремесленными слободками. Обогнув ярмарочную площадь, она решила пройти через парк. Дом стоял в удобном месте: от него и до училища было близко, и до мыса на отшибе не так далеко – туда она отправлялась каждый вторник, чтобы пообщаться с единственным своим близким знакомым на острове – стариком Армауном, тоже амитийцем.

Тропинка вилась среди могучих дубов и ясеней, под их плотными кронами Гамаюн едва разбирала дорогу. Обычно ей было совсем не страшно ходить по столице в любое время дня и ночи. Однако сейчас, после рассказа Милы о вчерашнем преследовании, чуть было не ставшим для той роковым, Гамаюн прислушивалась к каждому шороху. Она добрела до двух пологих холмов, соединенных широким прогулочным мостом. Первой мыслью было обойти застывшую мглу, раскинувшуюся под досками, но это увеличило бы путь на добрых пару верст. Сделав глубокий вдох, она быстрым шагом нырнула в мрачную тень между толстыми опорными бревнами. Дойдя до середины, девица услышала грубые мужские голоса и в страхе замерла. Ей было очевидно, что на склоне одного из холмов ее ждет встреча с незнакомцами. Возвращаться обратно не хотелось, ведь это значительно удлинило бы ее путь домой. Гамаюн решила прислушаться – может быть, там, на пригорке, беседовали мирные самаритяне.

– Как полагается, я спрятался в траве и приготовился, как у нас бывает, ждать несколько часов. Но мне повезло: через какие-то пятнадцать минут я увидел его… – Голос гнусавил, и было слышно, как его обладатель смачно сморкнулся, зажав одну ноздрю пальцем.

– И что, это, сразу прям и подстрелил?

– Да, но промазал чутка. Говорили мне, что лук надо починить, а я не слушал, надеялся на свою природную точность. В ногу попал! А он ка-а-ак вскрикнет! И помчался, хромой, что было мочи!

– Ну а ты что?

– Ну а я из кустов выскочил, тетиву завел, но мимо.

– Да ну!

– Ну! Думаю, все, уйдет сейчас от меня добыча.

Гамаюн выдохнула и собралась было продолжить путь, решив, что на холме отдыхают охотники, но не успела сделать и шага, как услышала:

– Я выхватил топор и побежал за ним. Он ковылял и покрикивал от боли. Ну а потом свалился оземь – видать, ляжку свело. – Гнусавый на этот раз громко втянул воздух свободной ноздрей, что придало паузе в его речи некую театральность. – Подбегаю, а тот мне и молвит: «Не убивай меня, добрый человек, я ничего такого не сделал! Бери что хочешь, только не убивай». Я смотрю на него и думаю: «Даже и раскаяться не хочет, гнида». Ну и отрубил ему голову.

Внутри у Гамаюн все съежилось. Ей не хватало воздуха, и она боялась шевельнуться: в таком состоянии в темноте можно ненароком задеть что-нибудь и привлечь внимание душегуба.

– Причем рубил я движением от себя, чтоб не забрызгаться. У нас же ввели порядок в постирочной, слышал? Теперь три раза в месяц только можно, представляешь? Звери просто!

– Да, изверги они: мы потеем, служим во славу Перуна, а они нам такое в награду! – Было слышно, как булькнула полупустая бутыль. Судя по всему, мужчина прикончил ее содержимое. Смачно рыгнув, вкрадчивым голосом он спросил гнусавого: – А за что его? Как обычно, да?

Звук разбивающегося стекла не позволил Гамаюн услышать ответ. От неожиданности она отпрыгнула в темноту, больно ударившись рукой о широкий подпорный столб.

– Мне надобно отлить. Я под мост. – Гнусавый встал, отряхнулся и направился справлять нужду.

– Я с тобой. Накопилось!

Гамаюн вжалась в сырую земляную насыпь между бревнами и присела, чтобы быть еще незаметнее. Только темень сейчас была на ее стороне. Мужчины заняли места у двух разных столбов, один из них – совсем рядом с Гамаюн. Столь ответственное предприятие не мешало им продолжить диалог. Стоя спинами друг к другу и перекрикивая эхо собственного журчания, гнусавый хвастался:

– Я, это, когда убедился, что дышать ему больше нечем, подошел поближе, достал клинок и искромсал кафтан. Вроде как на него зверь какой напал. Ну а голову забрал в мешок и с собой утащил, на радость начальству.

Он довольно кряхтел, обильно поливая столб. Как назло, именно за ним спряталась Гамаюн. Брызги летели во все стороны. Страх быть раскрытой смешивался со жгучей ненавистью к убийце, который делал этот момент ее жизни невыносимым, пусть даже не подозревая об этом. Но он как будто чувствовал все и наслаждался:

– Ни с чем не сравнимое удовольствие…

– Убивать?

– Облегчаться после того, как долго терпишь!

Гамаюн, если бы только могла, тяжело вздохнула бы. Ей оставалось лишь закатить глаза и молча молиться, чтобы это мучение закончилось как можно скорее.

– Слушай, я хотел узнать, – второй мужчина справился со своим делом быстрее, – про зелье есть вести? Оченно хочется. Я недавно пару заданий выполнил, монеты не проблема. Нам, кромешникам, хоть отсыпают нормально.

– Я тебе так не скажу. Ходят слухи: привезти должны со дня на день, но ты же знаешь, что из-за досмотров зелье заметно подорожало. Но оно того стоит, согласен? – Гнусавый застегнул порты, оставив под мостом лужу. Гамаюн была напугана до полусмерти.

Глава 3. Цвет родства

– Приветствую всех собравшихся! – подняв руку, начал речь Троян, глава Совета поклонения. Это был невысокий бородатый мужчина средних лет. Одет он был довольно просто: белый льняной кафтан его был подхвачен алым, с вышивкой кушаком. Длинные волнистые грязно-русые волосы были усмирены красной лентой, опоясывающей высокий лоб. Троян взошел на небольшой помост, разделенный на две равные части наспех сколоченной из досок ширмой. Левая сторона настила была богато обставлена: доски покрывал роскошный ковер, посередине был сооружен навес, укрытый вощеной материей фиолетового цвета. Под ней стоял высокий золоченый стул с резными подлокотниками. Здесь явно ждали представителя царского рода. Правая же сторона не отличалась изысканностью украшений: ничем не прикрытые доски и грубый, облезлый табурет составляли все ее убранство.

– Сегодня здесь, на великолепной Главной площади царского дворца, мы применим метод, над которым трудились лучшие мастера Совета розмыслов и Совета красы. Нам надобно определить возможное родство двух людей. – Он сделал небольшую паузу и вышел на середину площадки. – Как вы знаете, намедни покой царской семьи был нарушен заявлением чужестранца, приплывшего в Буян-град в бочке. По информации Совета мудрости и правды, прибывший пытается уверить нас в том, что он истинный наследник буянского престола, пропавший более двадцати лет назад первенец его величества царя Салтана. Мы не можем доверять голословным заявлениям, поэтому собрались сегодня здесь в присутствии честного народа, чтобы развеять все домыслы. Наш повелитель царь Салтан любезно согласился присутствовать, и это благая возможность для всех нас лицезреть владыку всего Буяна и прочих земель славянских воочию. Расскажу вам, как все будет происходить.

Площадь была забита до отказа. На всех подступах к ней стояли люди, многие из которых не бывали здесь раньше. Царский двор был открыт для посещений простолюдинов лишь в редкие дни, да и те часто совпадали с необходимостью сеять или собирать урожай, готовиться к проверкам или праздникам. По сегодняшнему же поводу был объявлен внеочередной выходной, и улицы внутри царской крепости заполонили зеваки. Площадь со всех сторон опоясывала балюстрада, на верху которой расположились широкие балконы. Здесь от толпы спасались знатные гости и постоянные обитатели дворца. Желающих посмотреть на царя было столько, что даже вельможам на балконах было тесно.

– Метод этот изобретен недавно, однако уже много раз опробован. – Троян развернул свиток и пробежался по нему глазами. – Ложных результатов выявлено не было, в связи с чем он одобрен нашим Советом для решения спорных случаев, таких как сегодняшний. Наблюдать за тщательным исполнением всех предписаний буду лично, поэтому сомнений в итоге, надеюсь, не возникнет ни у одной живой души.

Доски обеих лестниц, ведущих на помост, синхронно заскрипели. На левой, оснащенной надежными перилами, появился Салтан, облаченный в переливающуюся черную мантию. Голову его венчал золотой убор с меховой оторочкой с того портрета, по которому его знали жители Буянского царства. Отличий от картины почти не было, разве что в отсутствие войны царь немного раздался вширь да седина на его голове и бороде завоевала больше владений. Он обошел навес, похлопал Трояна по плечу и занял свой временный трон. Справа от ширмы показались три головы: двое стражников вели скованного кандалами самозванца, правда, на этот раз они были более предупредительны и внимательно следили за тем, чтобы он не споткнулся на очередной ступеньке или неровной доске. Самозванца (или будущего царевича) усадили на табурет, а опричники остались стоять чуть поодаль за его спиной.

Толпа шумела. Кто-то свистел, кто-то выкрикивал ругательства, но до сцены они не долетали – волна гомона всасывала в себя отдельные слова, превращая помост в плот посреди бушующего моря.

– Стало быть, можем начинать. – Троян подошел к ширме и заглянул за нее, убедившись, что пленник доставлен и усажен. – Прошу тишины! Истина любит тишину!

Народ несколько утих и теперь напоминал отару недовольных овец. Секретарь Совета поклонения обернулся и повелел кому-то принести необходимые инструменты. По левой лестнице на помост вскочил юркий блондин. Он поднес к краю сцены поднос, на котором были выставлены две глубокие глиняные миски, стеклянный кувшин с бурлящей жидкостью и два набора для стрижки – золотой и обычный, почерневший от времени. Ловко разложив складное подстолье, он водрузил на него поднос, глянул на Трояна и, получив от него утвердительный кивок, схватил золотые ножницы, залихватски покрутил их на одном пальце и направился к царю. Пока цирюльник беседовал с Салтаном, осматривал его шевелюру и выяснял, с какой стороны можно резать, глава Совета поклонения объяснял ничего не понимающей толпе:

– Сейчас Устин поочередно срежет по пряди волос с головы царя и самозванца и поместит в эти вазы. От них больше ничего не потребуется.

Устин благополучно срезал небольшую прядь волос с царской головы, и владыка вернул шапку на прежнее место. Цирюльник подобострастно поклонился и засеменил к столику с инструментами. Самая сложная часть процедуры осталась позади. Устин шумно выдохнул и стал махать обеими ладонями, словно это были восточные веера. Прилетевшего воздуха не хватало для того, чтобы его раскрасневшееся от старания лицо вернуло человеческий цвет. Переведя дух, он поднял со стола почерневшие ножницы и подошел к Гвидону. Трюк с проворотом ножниц вокруг пальца повторять не стал – всякий фокус работает лишь однажды. Отросшие взъерошенные кудри скованного пленника закрывали часть лица. Устин поднял их, приготовившись срезать не целясь, как получится. В этот момент Гвидон поднял на него взгляд. Цирюльник слегка наклонился, всматриваясь в незнакомца. Нет, нисколечко не похожи. В нем чувствовалась знатная порода, он определенно красив, но от Салтана в нем не было ни капли.

– Вы не похожи с царем. И с Елисеем тоже. Совсем. – Устин обошел сидящего пленника, поочередно поднимая его вихры, постоянно наклоняя голову и прикидывая что-то. После наклонился к самому его уху, натянул рукой челку и произнес еле слышно: – Кем бы ты ни был, постричься тебе не мешало бы. И если придешь ко мне, – Устин заглянул Гвидону в глаза и хитро улыбнулся, – я из тебя не то что сына – его близнеца сделаю. – Резкий щелчок ножниц не заставил себя долго ждать. Цирюльник шепнул напоследок: – Пятая линия, дом в зарослях малины. Приходи, Гвидон.

Пряди волос лежали на дне мисок. Цирюльник, исполнив поручение, манерно поклонился толпе, будто только что давал представление. Троян проводил его взглядом, взял кувшин в руки и подытожил:

– В этих двух вазах лежат волосы царя и его предполагаемого, маловероятного, но возможного сына Гвидона. Сейчас я залью их смесью настойки ордын-травы, алатыревого сока и огненной воды из кувшина, и, после того как волосы впитают всю жидкость и разбухнут, мы подожжем их и сможем увидеть, правда ли за моей спиной отец и сын. – Он посмотрел сначала за левое плечо, а потом и за правое, будто обозначая, кто есть кто. – Это будет длиться несколько часов. К вечеру все станет ясно. – Троян поднял обе миски, показывая их народу. – Ежели цвет огня будет одинаковым, значит, царь всего Буяна и Гвидон – родственники. Но коль скоро цвета пламени окажутся разными, завтра мы встретимся здесь, на этой площади, чтобы казнить самозванца.

С уходом царя народ хлынул в те несколько арок, что вели с Главной площади на другие улицы и в закоулки. В узких воронках образовалась давка: люди торопились посмотреть, как живет царский двор, пока было можно. Вельможи брезгливо разошлись с балконов по своим покоям. В тени одной из балюстрад, сторонясь людей, стояли две фигуры в болотного цвета балахонах. Эти двое только что выбрались из толпы, и их явно раздражала поднявшаяся суматоха. Лиц их было не разглядеть под широкими краями материи.

– Как же эти люди любят толпиться и толкаться! Убить бы! – послышался женский голос из-под одного из балахонов. – Да и накидки эти – через них не видно ничего! Вечно поправлять надо, чтобы хоть что-то увидеть!

– Девана, – полушепотом утихомиривал жену Святобор, – не сетуй понапрасну, без них же нам сюда нельзя. Пусть люди и не поймут, что мы боги, но, если кто-то из них заметит, тогда что – кромешникам всех их убивать? Нам за это никто спасибо не скажет. Нам и так доверия мало проявлять стали, все из-за этих треклятых Розмыслов. Раньше – помнишь? – в бочку царевича посадили, спросясь у Мары, вот и проверили все, что нужно. А теперь? При Салтане чего только не придумали…

Девана поправила балахон, чтобы увидеть мужа, убедилась, что на них никто не обращает внимания, и спросила:

– Ты как думаешь: он сын?

– Да почем мне знать, милая? – Святобор степенно озирался по сторонам, пытаясь выгадать правильный момент для отступления из царской крепости. – Понимаешь, даже если он – тот самый Гвидон, что был рожден Чаяной двадцать лет назад, то вполне может статься, что она его с кем-то и нагуляла. Мало ли кому она… с кем еще она могла быть близка. Говорят, даже твоя бабка Лада, хранящая семейный очаг и супружеский покой, и та охотница до мужской ласки. – Святобор недвусмысленно присвистнул, обозначая тем самым, что имеет неопровержимые подтверждения этим слухам. Встретив твердый, неодобрительный взгляд супруги, бог лесов и деревьев незамедлительно сменил тон: – Но это пусть говорят. А вот от людей можно ждать чего угодно!

– Это точно. Чего угодно. – Девана посмотрела на толпу. – Куда ни взглянешь – один разврат.

Небо над Буян-градом затянуло свинцовым покрывалом. Молнии непрестанно били в шпиль царского дворца, разрезая всполохами темную синеву. Дождь лил не прекращая с середины дня.

Перун стоял у окна башни и наблюдал за результатом своего гнева. Зрачки рассвирепевших глаз не успевали снова расширяться после каждой вспышки на горизонте. Дверь в светлицу отворилась, и в комнате появилась Макошь. Она устало оглядела комнату и подошла к супругу. Едва касаясь, будто боясь спугнуть, она положила невесомую руку на его плечо. Громовержец стряхнул ее ладонь, буркнув что-то невразумительное.

Макошь сделала глубокий вдох и медленно выдохнула горячий воздух. «Хорошее вино всегда спасает», – мелькнуло в ее голове. Она проследовала к столику под зеркалом в резной раме, налила полный кубок красного напитка и вернулась с ним к окну. В проеме ежесекундно появлялся грозный силуэт ее мужа. Макошь поставила чашу на подоконник и придвинула ее поближе к Перуну. А затем присела на краешек резного подлокотника кресла, утомленно провела рукой по волосам и промолвила:

– Страшен ты в гневе, муж мой! Что тебя так расстроило?

Ответа она не дождалась. Как всегда. «Все что угодно его может разозлить. Ждет от всех самостоятельности, но как что не по его хотению – обижается и молнии насылает, а потом думает, вспоминает, кто чем не прав был. Нет чтобы поговорить! Ребенок, самый настоящий ребенок!» Макошь рассматривала напряженную спину Перуна. Сквозь тонкую ткань проступали широкие, налитые мускулы, лопатки грозно торчали из-под одеяния. Взгляд ее скользнул по кубку. «Себе, что ли, тоже налить?» Вставать лишний раз было совсем невмоготу. Она протянула руку к подоконнику, незаметно взяла кубок и неслышно отпила небольшой глоток. Многое с Перуном приходится делать втихую.

– На место поставь, ты же мне налила! – раскатисто прогремело в комнате.

Макошь спокойно вернула кубок на место, облизала губы и снова тяжело выдохнула. Опять взор ее впивался в могучую спину. «Какой же ты козел, Перун!» – подумалось ей. Она порывисто встала, снова подошла к столику и плеснула в другой кубок вина из кувшина. Мигом осушив содержимое кубка, она брякнула им по мрамору столешницы, резко выпустила из себя воздух и вновь взялась за кувшин. Вот уже второй кубок был наполнен рубиновым напитком. Держа его в руках, богиня судьбы вернулась к окну. Совладав с желанием облить вином такую сейчас ненавистную спину, Макошь предприняла очередную попытку выведать, что стряслось:

– Кто посмел тебя потревожить, владыка Прави[21]21
  Мир светлых богов в трехчастном делении мира у славян. Кроме Прави, было еще две части мира: Явь – земной мир, или мир людей, и Навь – подземный мир, или мир темных божеств.


[Закрыть]?

Она было приготовилась к тому, что Перун снова отмолчится или будет бессвязно ворчать что-то себе под нос, но он неожиданно охотно ответил, звучно отхлебнув знатный глоток вина: