Текст книги "Песни радости, песни печали"

Тем временем фонари встречались все реже, а тени от их чугунных перегородок становились все длиннее. Даже когда она в третий раз прошла мимо одной и той же калачной лавки, отмеченной большой сдобной завитушкой на фасаде, признаваться самой себе в том, что она заблудилась, княжне совсем не хотелось. Она сменила направление и на этот раз пошла по темной узкой улице, изломанной холмом и ведущей в неизвестность, к одинокому далекому фонарю. Под ним стояли трое мужчин. Одного из них заметно пошатывало, двое других лениво переговаривались, наполняя тесное пространство между высокими теремами пьяными перетолками, да еще и с заметным амитийским говором. Мила замедлила шаг – ей было не по себе. Как назло, она только что спустилась по довольно крутому холму, а впереди, пусть не близко, но все же отчетливо переливалась бликами белоснежная стена крепости, отражая лунный свет. Отступать не было смысла. Решив, что надо проскользнуть максимально незаметно, она подобрала полы платья, прижалась к стене терема и на носочках стала пробираться мимо палисадников. «Только бы не заметили, только бы не заметили, только бы»

Княжна грохнулась на мостовую, больно ударившись локтем, и вскрикнула от неожиданности. «Будь неладен этот камень!» – прокляла она валун, ставший причиной ее падения. Быстро встала, отряхнулась и, не оборачиваясь, продолжила свой путь. Переулок некстати расходился на две части. Мила, недолго думая, повернула вправо, надеясь, что так скорее выйдет на дорогу к дому. Через несколько шагов она обернулась: в отсветах керосинового фонаря шаталась фигура, а за ней еще две. Их стремительное приближение не оставляло сомнений – надо бежать! Не разбирая дороги, дева помчалась вперед, в объятую тишиной дремучую темноту. Ей одновременно было холодно и жарко. Несмотря на накопленную за трудный день усталость, ноги послушно несли ее прочь от опасности. Поворот, еще один. Фонари, а вместе с ними и хоть какая-то видимость закончились. Остался только страх, бешено билось сердце, а позади раздавались голоса преследователей. За очередным высоким теремом, слившимся с остальными в одну большую мрачную ширму, блеснул фонарь. Мила взбежала за угол по короткой, разъехавшейся от времени лестнице и оказалась на четко очерченной светом квадратной площадке, со всех сторон окруженной подпорной стеной из бревен. Дальше прохода не было. Княжна дернулась обратно, но было поздно: пропойцы влетели по лестнице и преградили путь к отступлению.

– Какая ладненькая, смотри-ка! – Долговязый мужчина в рваном кафтане цвета сгнившего сена беззастенчиво вглядывался в свою добычу. Кожа его была по-южному темна, а речь выдавала амитийское происхождение. – Куда ты, птичка, так резво от нас упорхнуть решила?

Дева забыла, как дышать. Она сосредоточенно смотрела на своих преследователей и пятилась до тех пор, пока не уперлась спиной о стену. От прикосновения к влажной древесине она ахнула, чем вызвала у долговязого недобрый хохот. «Ни одного дымочка над крышами – значит, и кричать бессмысленно. Разве что…»

– А-а-а-а-а! – прокричала княжна что было мочи.

– А-а-а-а-а! – прозвучало ответом эхо.

Пропойцы резко остановились. Шатающегося пришлось ловить – закон тяготения чуть не заставил его упасть от неожиданности. Тот, что был пониже, в кривой шляпе и с железным зубом, достал из-за пояса нож.

«Славно вышла замуж! Что они со мной сделают? Лишат чести здесь, на заднем дворе заброшенного дома? Возьмут свое и сбросят в колодец, придушив для верности, как гуся перед чествованием Сварога? Или украдут в рабство и увезут в свой Вавилон? Меня, наследницу Велимира, грозы каторжников и всех северных народов? Или бросят здесь, надеясь, что постыжусь рассказать кому-то? Лучше пусть сразу убьют, раз так хотят боги. Раз не суждено мне быть женой царевича. Не дано подарить ему наследника и славить Перуна и Макошь до скончания дней своих. Ведь не пришел срок, я только начала жить! Надо их убедить, образумить, уговорить! Но как?»

– Судари, прошу вас, оставьте меня! Мне нечего вам отдать! – срывающимся голосом твердила Ладимила. – Прошу вас!

Долговязый медленно поднял взгляд куда-то ввысь. После переглянулся с остальными мужчинами. Их смуглые лица исказил ужас. В следующее мгновение на стене дома возник необъятных размеров силуэт какого-то крылатого существа. Мужчины врассыпную бросились обратно к лестнице, соревнуясь в одышке и проклятиях.

Мила сжала веки и лихорадочно шептала молитвы – те, что помнила. На ум шли песнопения в честь урожая и яркого солнца – именно их приходилось читать чаще остальных там, откуда она родом, – на Севере. Она остановила беспорядочный поток слов в голове и подумала: «Если это последние мгновения моей жизни, то зачем мне тратить их на восхваление богов, которые меня оставили? Надо быть сильной до конца и посмотреть в глаза тому, кто принесет мне смерть».

– Что же ты ходишь, девица, темными тропами? – прозвучал хрипловатый женский голос. В размышлениях о печальной своей безвременной кончине княжна и не заметила, как силуэт волшебным образом обратился чарующей своей ладностью девой-птицей.

– Я Сирин. А тебе здесь лучше не гулять ни днем, ни ночью. Заблудилась, красная?

Княжна не могла вымолвить ни слова. Этот день приготовил слишком много неожиданностей для девушки из маленького северного города! На секунду ее посетила мысль, что никогда прежде не видела она столько крылатых дев, как за этот неполный день в столице, да еще и таких привлекательных. Она смотрела на свою спасительницу и не знала, как ее благодарить.

– Ладимила. Лучше просто Мила. Вы меня, право, спасли, Сирин! А я было с жизнью попрощалась.

– Эти убивать не станут. Так, поразвлекались бы да отпустили. Хотя от иноземцев можно ждать чего угодно. А ты, верно, недавно в городе?

– О да, надеюсь, и ненадолго. Что-то мне здесь пока не очень нравится. А вы? Такое имя красивое и… нездешнее. Откуда вы родом?

– Откуда родом, туда не вернусь. – Дева гордо фыркнула. – Это не имеет никакого значения. Знаешь что, милая, давай-ка я тебя домой доведу, потому как после у меня дела. Где ты живешь?

– В крепости, в южной стене мои покои. Как мне повезло встретить вас… И спасли, и до дома проводите. Боюсь спросить: какие дела могут быть в столь поздний час?

– Кто-то ищет приключений, гуляя в темных слободках… – Сирин многозначительно улыбнулась. – Я же пойду в трактир. Там всяко потешнее, чем здесь.

– Не может быть! В «Брячину»? Совсем забыла, что меня там ждут сегодня. И если бы мои наряды доставили вовремя и мне было во что переодеться, я бы тоже туда собралась.

– Стало быть, ты совсем новенькая здесь? Если все дело в чистом платье, то давай пройдем через мой дом – я одолжу тебе наряд. Мне не сложно – у меня их что листьев на дереве.

– Вы безмерно добры ко мне, Сирин…

– Мила, ради всех богов, перестань мне выкать! Я тебя старше на пару лет. Ладно, лет на пять. Но я молода и привлекательна, разве нет? То-то же! Пойдем скорее, пора исправлять твое впечатление от Буян-града. Я уже придумала, в чем ты будешь смотреться бесподобно! Идем!

Трактир был под стать всему в Буян-граде: такой же просторный и широкий. Центральную часть его венчал небольшой купол, под которым располагалась сцена. Остальное пространство было открытым, условное деление вносили лишь опорные столбы исполинских бревен, а под ними были раскиданы разного размера столы да лавки и стулья с накидками из выделанной кожи. У подножия сцены была отведена небольшая площадка для музыкантов; с другой же стороны, ближе ко входу, возвышался массивный стол, за которым можно было дождаться своего спутника, если пришел раньше оговоренного, или провести время в одиночестве, в компании с бражкой, разумеется.

В этот погожий весенний вечер в «Брячине» было многолюдно. Бесцветные, услужливые юноши разносили яства, крепкие напитки лились рекой, в воздухе зависло странное сочетание суеты и безмятежности. Буянцы отдыхали. Шуметь и праздновать горожане любили и научились, как никто в Пятимирии. И хотя недавние преобразования Совета поклонения предписывали отменить все общественные праздники, приуроченные не к чествованию богов, здесь, в «Брячине», повод отметить что-нибудь находился каждый день. То это были Первые Русалии[12]12
  Праздник в память умерших у древних славян, поминальные дни с одноименным поминальным обрядом.


[Закрыть] (а ведь русалок и прочих мавок почти истребили да вытеснили из приличных мест, оставив им безлюдные болота), то Живин день[13]13
  Праздник, посвященный Живе – богине зрелой любви, лета, урожая, дочери Сварога и Лады.


[Закрыть] – несмотря на то что зрелое лето наступало где угодно, но только не здесь, на острове. Что уж говорить про Купальскую ночь или, например, Дни урожая: народ гудел до первых петухов и расходился по домам засветло. Даже в Радуницу, день, никак не предполагающий веселья[14]14
  Весенний праздник у восточных славян, когда поминали предков и посещали могилы.


[Закрыть], «Брячина» была полна праздным людом. Буянцы знали толк в развлечениях.

Трактир славился своими представлениями. Здесь можно было увидеть выступления лучших передвижных театров, удивиться фокусам странноватых скоморохов, но чаще всего – послушать отменную музыку и пение. В тот вечер музыканты приходили вразнобой, поэтому сначала слух посетителей развлекала пара свирелей. Их тонкие мелодии переплетались так, будто две райские птицы играли друг с другом, забыв обо всем на свете. Позже им стала вторить одинокая домра, скрип струн которой лениво разрезал любовную песню свирелей. На звуки противостояния довольно быстро прибежали бойкие гусли и заводная трещотка. И только когда глухие удары в бубен, рассыпающиеся искрами маленьких колокольчиков, стали отмерять лихой ритм, музыка приобрела всю полноту и полилась свободно и легко.

Мила и Сирин появились в дверях трактира как раз вовремя – Алконост с минуты на минуту должна была выйти на сцену. Сменив потрепанное дорожное платье, княжна почувствовала себя той, кем была по крови. Наряд, которым с ней любезно поделилась новая знакомая, был ей совсем впору: пыльно-голубой бархатный верх, усыпанный кристаллами камней, переходящий в юбку из шелковистых белоснежных перьев с подкладкой из невесомого атласа. Аккуратно зачесанные за спину пепельно-белые волосы венчала тонкая проволока диадемы, украшенная сверкающими аквамаринами. Сирин тоже заметно преобразилась: вместо длинной черной парчовой накидки ее стать была подчеркнута струящимися слоями изумрудно-зеленого шелка, выпадающими из-под тугого золотистого корсета, расшитого строгими узорами. Темно-каштановые волосы были уложены в высокую прическу, на которой светился головной убор, похожий на венок из диковинных золотых листьев. Распорядитель вечера, немолодой мужчина в строгом черном кафтане, завидев знатных дам, соколом кинулся их встречать. Глубокий поклон, уточнение формальностей – и девушки последовали за ним вглубь трактира. За высоким массивным столом для ожидающих Мила заметила одиноко сидящую Гамаюн. К слову сказать, платье на ней было то же, что днем, и на фоне остальных она смотрелась юной скромницей. Лицо княжны просияло, и она незамедлительно окликнула знакомицу:

– Так скоро встретиться вновь я и не думала, Гамаюн! – Мила посмотрела на девушку, которую видела в книгохранилище, и отметила свежесть ее смуглой кожи, за счет которой Гамаюн могла бы дать фору большинству хорошеньких дев Пятимирия. – Сирин, это Гамаюн, добрая душа, очень помогла мне сегодня днем.

– Добрые девушки должны держаться вместе, не так ли? – Сирин чуть наклонила голову, то ли требуя ответа на свой вопрос, то ли соображая, чего можно ожидать от восточной прелестницы. – Ты к нам присоединишься? С нами будет всяко интереснее, чем одной на этой жердочке. И давайте сразу договоримся: мы будем на «ты», хорошо?

Для Сирин и ее спутниц оставили круглый центральный стол, который не только открывал лучший вид на сцену, но и был точкой пересечения взглядов со всех уголков трактира. И, как было видно, многие посетители ждали не только музыки. Как только места за этим столом были заняты пришедшими девушками, распорядитель «Брячины» поднялся на подмостки, подал знак музыкантам, кашлянул для уверенности в сторону и звучно проголосил:

– Судари и сударыни, Алконост!

Сладостная истома застыла в воздухе. Через несколько мгновений прямо из-под купола взору восхищенной публики предстала долгожданная певица. Это была уже не та блеклая хористка, которая привечала княжну днем во дворце. Пшеничного цвета локоны взлетали от взмахов крыльев. Пышное платье переливалось перламутровым блеском. По подолу были рассыпаны живые цветы всех возможных оттенков – казалось, будто юбка соткана из их лепестков. В высоком разрезе был виден короткий алеющий подъюбник. Орнамент из настоящих левкоев очерчивал волнующую линию бюста и расходился под плечи. Она была ослепительно великолепна еще до того, как начала петь. Но вот гусли, отщипывающие начало мелодии, стихли, бубен замедлился, уступая место в воздухе певице. Алконост глубоко вздохнула, выбрала глазами одну точку позади дальнего ряда столов, и тотчас из ее уст полился необыкновенной чистоты звук, непохожий ни на один другой в Пятимирии. Толпа была в восхищении.

После нескольких песен Алконост поклонилась зрителям, поблагодарила музыкантов и покинула сцену под продолжительные рукоплескания. Народ немного успокоился и принялся за свои закуски. «Брячину» стали заполнять ароматы ужина.

– Ты тоже приехала свататься к царевичу? – оторвавшись от очередного яства, спросила Сирин у Гамаюн.

– Что вы… ой, ты!.. Прошу меня извинить, не могу так сразу привыкнуть. – Гамаюн виновато поелозила на стуле. – Я здесь учусь, да и к царскому роду не отношусь. Слышала, по просьбе царевича пригласили много благородных невест, но, к сожалению, ни с одной из них не знакома.

– Как не знакома? – Сирин откинулась на спинку кресла и многозначительно посмотрела на Милу. – Княжна Ладимила Велимировна Новоградская собственной персоной. Прямо за этим столом.

Гамаюн застыла в удивлении. Сказать, что до этого она ела с аппетитом, было сложно, а теперь ей и подавно кусок в горло не лез.

– Сирин, что же ты все мои тайны раскрываешь! – Мила с шутливым укором посмотрела на девушку. – Гамаюн, мое происхождение ничего не меняет. Я и правда приплыла сегодня утром, чтобы стать женой царевича Елисея, но никак не ожидала стать одной из многих в попытке занять место на престоле Буянского царства. – Ладимила сделала знатный глоток вина. – Мне очень жаль, что вас обеих я встретила слишком поздно. Ты помогла мне узнать, почему в столице все так сложно, а Сирин спасла меня от позора, переодела и позволила вновь почувствовать себя царской невестой, а не замухрышкой. Поднимаю за вас свой кубок! Только ради знакомства с вами стоило преодолеть столь далекий путь!

Переодевшись в более удобное платье красного цвета с закрытыми плечами, подпоясанное разноцветным кушаком, Алконост вернулась в зал, на этот раз – при помощи ног. Как только она подошла к круглому столу, который занимали девушки, к ней тотчас же подскочил распорядитель и возбужденно что-то прошептал. Она благодушно хихикнула и закачала головой:

– Дайте мне спокойно поговорить с девицами, прошу.

Она мягко похлопала его по плечу, беззвучно подтверждая свою просьбу.

– Княжна, я несказанно рада, что вы соблаговолили прийти меня послушать. Смотрю, вы нашли достойную компанию и познакомились с моей дражайшей Гамаюн! – Она наклонилась к восточной красавице и поцеловала ее в щеку. После обернулась к Сирин и на мгновение замерла. Скользнула по ней взглядом, отвела взор и, улыбнувшись, присела в поклоне.

– Алконост, свет моих очей, мы здесь все уже обращаемся друг к другу по-простому, поэтому давай без церемоний. – Мила поднялась, держа в руке кубок. – Мне повезло встретить этих достойных дев сегодня, и они мне очень помогли, как и ты. Честно признаться, после всех сегодняшних приключений уверенности в том, что у меня останутся силы на столь поздний ужин, не было никакой. Позвольте вас познакомить!

Княжна поведала о каждой из девиц все, что знала, обильно сдабривая свой рассказ добрыми словами. Она также успела поделиться с новыми знакомыми тем, что в родном Новом граде не часто встречала дев-птиц. Алконост, Гамаюн и Сирин дружно рассмеялись и уверили княжну в том, что таких, как они, в столице пруд пруди. За их стол непрекращающимся потоком тянулись слуги прочих посетителей, желающих познакомиться и пригласить девушек разделить с ними трапезу. Всем был дан отказ. Один из особенно рьяных охотников до красоты, не выдержав девичьего «нет», пришел собственной персоной и упрекнул дев в том, что лельник[15]15
  Девичий праздник, который отмечают 22 апреля. Он завершает Русальную седмицу, или Первые Русалии.


[Закрыть] у них не по времени, – мол, что молодецкие умы бередить, коль не за женихами явились? Холодное молчание остудило его пыл. Он коротко буркнул извинения и ретировался. Очередной слуга, подошедший на этот раз к Сирин, получил от нее еле заметный знак. Через какое-то время она попросила ее извинить, встала и вышла из зала, обещав вернуться. Возвратилась она в еще более приподнятом настроении – вероятно, хмель и вино сделали свое дело. Сирин вознесла кубок и возбужденно прошептала:

– Вам не кажется, что этот остров охраняют все боги Пятимирия разом? Мы, дочери разных народов, собрались под одной крышей, чтобы получать удовольствие не где-нибудь, а в Буян-граде. Давно мне не было так спокойно и хорошо. За наших богов!

Все встали из-за стола и подняли свои кубки. Не успели девушки выпить, как в дальнем конце трактира раздался крик. «Брячина» замерла и смолкла. Слышны были только тяжелые всхлипы распорядителя. Он бросился к одному из столов. За толстым опорным столбом не было видно, что он делает. Народ вскочил со своих мест и принялся оживленно перешептываться. Девушки переглянулись, их кубки нерешительно опустились обратно на резную столешницу. Распорядитель грузно встал, опираясь о бревно, провел рукавом по вспотевшему лбу, поднял пустые глаза и вымолвил:

– Он мертв.

Глава 2. Самозванец

– Вот ты не видишь ничего своим соленым глазом, а я тебе как на духу говорю: то не форель была, не форель!

– А что же? Щука, что ли? – Одноглазый закончил поправлять невод и уселся на бревно рядом с приятелем.

– Да какая щука! Осетр, не иначе!

– Я, может, и вижу плохо, но соображаю еще пока. Откуда ж в наших краях осетр! Из Вавилона, скажи еще, доплыл.

– А может, и из Вавилона. Заблудился и приплыл. Да какой толк об этом говорить теперь, раз все равно уплыла рыбка! Ты бы закрепил свою часть лучше – она бы не ускользнула.

– Ты мне еще скажи, что вон там тоже осетр.

На горизонте и вправду появилось что-то покачивающееся на волнах.

– Эта тварь побольше! Погоди-ка… то мертвечина, может, какая – что-то хвостом не машет. Пузом кверху дрейфует. Прямо на нас!

Рыбаки на время перестали переругиваться и впились всеми тремя глазами в одну точку. Непонятное существо не шевелилось, а только покорно приближалось к берегу, подталкиваемое пинками невысоких волн.

– Больно оно пузатое, Алешич! И голова где? Переплут откусил? – Рыболов привстал и хохотнул своей шутке: – Да не рыба это, Алешич.

– А что?

– А кто ж его знает! На бочку похоже. Течением на север сносит. Пойдем посмотрим, куда вынесет.

Сети были оставлены без присмотра, а рыболовы вернулись к своему любимому занятию, в котором они преуспели больше всего остального, – спору. Теперь ругались из-за того, что в бочке.

– Так я ж тебе говорю: не будет она плыть с вином! Только если его там мыши наплакали. Тебе, Глебыч, везде горячительное мерещится.

– Ну то, может быть, корабельный шкап с пайком. Тоже – чем плохо!

– Мясо, мясо было бы там! Конина бы вяленая или что-то копченое!

– Ну какое мясо, Алешич! Мясо в других бочках возят, эта смотри какая огромная – там целого барашка перевезти можно! Вино там, зуб даю! Хотя тебе глаз сильнее бы пригодился. – Глебыч довольно хмыкнул своей шутке и поймал на себе твердый взгляд товарища по рыбной ловле.

– Будешь много шутить – скоро сам чего-то лишишься, бестолочь. Давай так: если там еда – она моя, а коли вино – сам тащи, добыча твоя.

– Алешич, что ты такой обидчивый? Сварог видит, не со зла я. А делить все поровну придется – не ты ли потом ко мне угощаться придешь? И не меня ль твоя жена потом на трапезу звать будет?

Бочку вынесло на песчаную отмель и пригвоздило к суше. Размера она и вправду была исполинского.

– Ну все, приплыли! – Рыбаки окружили бочку и попробовали откатить ее подальше от воды. Ничего не получалось. Простукивание не сильно обрадовало Глебыча.

– Твоя взяла – не вино там! Может, и барашек али конина. Вскрывай давай, раз такой прозорливый!

Крышка была обмотана пеньковой паклей, однако концы были просто вымазаны смолой, а не скреплены цветной восковой пломбой с гербом княжества, какая бывала на любом судоходном грузе. С трудом справившись с веревкой, они вдвоем навалились на локоть палки, приставленной острым концом к крышке, кивнули друг другу и одновременно рванули что было силы. Через мгновение они уже валялись на мокром песке, а дощатый кругляшок катился вдоль берега, теряя водоросли. Остановился он под копытами коня, на котором гарцевал начальник береговой охраны. Следом за ним тянулась целая вереница разодетых вооруженных всадников.

– А ну живо встать! – рявкнул стражник, опуская свои начищенные до блеска сапоги на зернистую отмель. – Приказ дан всем – а ну исполнять!

Испуганные рыболовы, извалянные в песке, резко вскочили и вытянулись в две балалаечные струны. Они старались не двигаться, только кадыки шевелились от сглатываемых комков слюны. Начальник стражи обошел их кругом, осмотрел с головы до пят, недовольно цокнул и перешел к бочке. Взглянув внутрь, он обернулся к Глебычу и Алешичу и спросил:

– А эти что, не просохли еще? Или семья философов?

Рыбаки переглянулись и уставились на командира. Чистый страх в их глазах был разбавлен непониманием. Стражник постучал по дереву бочки и громко скомандовал:

– Подъем – кому говорю! – Из бочки показалась заросшая голова мужчины. Было видно, что ему дурно. Начальник перевел взгляд на рыбаков. – Понятно, что-то задумали. Арестовать всех! – На прощание он пнул выползшего мужчину блестящим сапогом и, не оборачиваясь, вернулся к своей лошади.

Гермес[16]16
  Полубог, сын Зевса и одной из плеяд. В Элладе почитается как бог торговли и путешествий.


[Закрыть] нервно перебрасывал кадуцей[17]17
  Жезл, обвитый двумя обращенными друг на друга змеями. Его появление в Античности связывали с мифом об Аполлоне и Гермесе. Согласно мифу, Аполлон в знак примирения с братом подарил тому свой волшебный посох.


[Закрыть] из одной руки в другую. Обездвиженные змеи, обвившие посох, робко поглядывали на хозяина, пытаясь напомнить, что они живые и им не очень приятно. Наконец он обхватил жезл обеими руками за шарообразный оголовок и отложил в сторону. Он всегда так делал, когда решал непростые задачи. Змеи облегченно переглянулись. Гермес сделал глубокий вдох, поднял глаза на Тарха[18]18
  Полубог, сын Перуна и земной женщины. Глава Совета мудрости и правды. Имя при рождении – Даждьбог.


[Закрыть] и заговорил:

– Я прилетел стремглав, как только услышал, что мой посланник мертв. Найден убитым в трактире при сотне очевидцев, и никто не знает, чьих это рук дело! Ты утверждаешь, что виновные не наказаны!

– Мертвым, Гермес, мертвым, а не убитым.

– Он отправлен в царство Аида, и никогда больше мне с ним не пообщаться, как ты не понимаешь! Что мне сказать его семье? «Погиб, честно исполняя мою волю на чужбине»? Его отец – знатнейший вельможа, глава жреческого рода из Дельф, влиянием своим превосходящий ваших вшивых наместников! Как ты думаешь, примет ли он твое бездействие, Даждьбог?

Тарх сощурился и отвернулся к окну. Он терпеть не мог, когда его в лицо называли вторым именем. Так же как и Гермес, он не был чистокровным богом и всякое упоминание своего получеловеческого происхождения встречал резко и болезненно, пусть такой статус и позволял его обладателю обращаться как к Верховным, так и к смертным, не нарушая Главного правила. Для Тарха было очевидно, что Гермес затеял эту пустословную торговлю с какой-то целью. Но с какой? Согласиться с его доводами было равнозначно уступке, которую делать никак не хотелось. Такому уступишь – будешь до скончания времен должен.

– Он обычный делец, сколотивший состояние на оккультных оргиях, не так ли? И весь его авторитет в полисе строится на страхе тех, кто боится огласки. Так что не пугай меня скандалом, Гермес, давай лучше разберемся, что делать дальше. – Тарху стоило значительных усилий держаться спокойно и не уподобляться разгневанному собеседнику.

– Что делать дальше? Казнить парочку Салтановых подданных – в трактире их была добрая сотня. Если не можешь разобраться, кто совершил проступок, – накажи всех. Дамианос был моим ценнейшим посланником и стоил никак не меньше пятисот других голов. Кровная месть и не иначе – другого выхода я не ведаю! Пока не увижу буянской крови в отместку за моего Дамианоса, не отступлю!

«Какой же ты лживый торгаш! Ты же от вида крови теряешь сознание!» Тарх выругался про себя и медленно перевел взгляд от окна к распахнутым дверям в свои палаты. За ними сновали туда-сюда его люди, трудившиеся в Совете мудрости и правды. Они старательно делали вид, что не слышат и не замечают брани Гермеса. Лишние уши Тарху были не нужны. Он медленно обогнул стол и гостя, подошел ко входу и с грохотом захлопнул двери. Эта короткая, но размеренная прогулка позволила Тарху выиграть время на обдумывание стратегии. Гермес ничего от него не получит, исход игры останется за ним.

– Видишь ли, какой у нас расклад. Я и правда могу приказать казнить всех, кто был в ту ночь в «Брячине», или заточить их в темницы, чтобы сделать тебе приятное, Гермес. Но мы же оба хотим справедливости? И мои люди ее тоже заслуживают. Не думаю, что рубить сплеча будет верным решением. Как я и говорил тебе не единожды, я сожалею о твоей утрате, и мне ужасно жаль, что Дамианос ушел из жизни здесь, в Буяне. Но давай забудем о чувствах и посмотрим на произошедшее разумно. Я навел справки: наши опричники слыхом не слыхивали о твоем посланнике, значит, Главное правило он не нарушал. Ты же веришь в то, что Дамианос понес наказание за связь с одним из наших богов, так?

Гермес был всецело уверен в этом. Он ждал, что Тарх расскажет ему, как оступился Дамианос, и признается, что буянские кромешники нарушили договоренности между богами Пятимирия и уничтожили грешника-эллинийца, однако сейчас его теория рассыпалась, как волна, ударившаяся о скалу. Глава Совета мудрости и правды распознал еле различимую нерешительность в глазах оппонента.

– Так что дело в чем-то другом. Ты скажешь, что его ограбили. Какой дурак будет грабить да еще и после убивать в столь людном месте, как думаешь? Любой норд бы сообразил, что привлечет лишнее внимание.

Тарху доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие лицезреть мечущиеся зеницы Гермеса. Тот судорожно перебирал в уме доводы, но они были настолько невразумительными, что он не решался их произнести вслух.

– Как мне передали стражи, прибывшие на место смерти, Дамианос осел на стул, его голова запрокинулась, глаза закатились, а изо рта тонкой струйкой потекла кровь. Ран на нем не было. Наши лучшие лекари изучают, не могли ли его отравить. Я бы привлек знатока алхимии, которого Совет розмыслов приглашал за баснословные деньги в наше училище, да его отозвали амитийцы вот уже месяц как, побоявшись, что нам станут известны их важные тайны. В алхимии и ядах Буян не силен, я думаю, тебе это хорошо известно.

Гермес весь сжался и поднял глаза на Тарха. Его самые неприятные опасения, видимо, оказались правдой.

– Помнится, у нас в книгохранилище есть копия эллинистического трактата о ядах пера Теофраста[19]19
  Теофраст (Феофраст, ок. 370 года до н. э. – между 288 и 285 годами до н. э.) – древнегреческий философ, теоретик музыки, один из основателей (наряду с Аристотелем) ботаники и географии растений, родоначальник истории философии.


[Закрыть], если мне не изменяет память. При чтении у меня возникал только один вопрос: сколько людей погибло, чтобы получить это знание? Наверное, достаточно для того, чтобы ему можно было доверять.

Кадуцей снова летал из одной руки в другую. Гермес уже не мог скрыть своего напряжения.

– Мы не знаем наверняка, что произошло. Может, Дамианоса ввели в заблуждение, и он ненароком пообщался с кем-то из богов Вавилона?! – Гермес решил предложить версию, проверить которую они не могли. Малейший намек на греческий след надо было стереть, причем как можно быстрее. – Они и могли его отравить. Бедный мой Дамианос! Всегда говорил, что с амитийцами этими надо быть осторожным! Где, ты говоришь, его тело? Я бы хотел с ним проститься, перед тем как мальчика передадут семье.

– Да, ты прав, людям нужно быть аккуратнее. – Тарх подошел к Гермесу и примирительно опустил руку на его плечо. – Я расскажу тебе, когда мы что-то узнаем. Понять причину смерти Дамианоса – дело чести для меня.

– В тот вечер вы были в трактире «Брячина». Так ли это?

Княжна Ладимила мерзла в застенках подземной части дворца, где располагались маленькие, будто съежившиеся от вечной сырости комнаты для допросов. Однако тон и взгляды целовальника леденили еще сильнее. Милу допрашивали последней из подруг, и она очень боялась, что запомнила что-то неточно и разногласия в воспоминаниях бросят тень на ее новых знакомых, несмотря на то что ничего запретного они не делали. Княжна чувствовала, что старшина тайного отдела Совета мудрости и правды, сидящий напротив нее, жаждет не столько истины, сколько власти. И сейчас она была полностью в его руках. Она очнулась от своих мыслей и принялась быстро кивать, подкрепляя свою запоздалую реакцию частотой кивков.

– Да-да, сударь, именно там я и проводила вечер.

– Будьте добры, опишите все, что помните. В общих чертах, но детально, если вас не затруднит. С первого шага, который вы совершили в трактире.

«Он говорит так, будто я сделала что-то дурное. – Мила нервничала, и в голосе целовальника ей мерещились угрозы. – С чего же начать? И насколько детально? А с какой стати я, собственно, переживаю? Мы же просто… мы просто слушали пение Алконост…»

– Мы пришли по приглашению дражайшей девы Алконост. Нас проводили до стола в самом центре зала, и распорядитель отодвинул стул, чтобы я могла сесть.

– Вместе с девицей из Эллады?

– Прошу прощения?

– Вы пришли с гречанкой, Сирин, верно?

– Ах да, если вы это имеете в виду. И встретили в трактире Гамаюн, если это представляется важным.

– Нам важно каждое ваше слово, сударыня. И чем быстрее вы расскажете все, что помните, тем быстрее я смогу вас отпустить. Гамаюн, эта птица, кто она?

– Гамаюн… право, сударь, я знаю ее всего один вечер. Мы познакомились в книгохранилище. Она слушательница в училище. Пожалуй, и все, что я могу сказать.

Целовальник, цокнув языком, повернул голову набок и скосил глаза на писаря, безмолвно строчащего за крошечным столом в углу. Потом опять уставился на княжну.

– Учится, говорите… Женщина? В училище? – Он выпучил глаза и на секунду уставился на свои потрескавшиеся ногти. – Какая чушь! Это она вам такое наплела? Что состоит в училище?

Княжне вмиг стало не по себе. И правда – разве девушкам в Буяне дозволено учиться? Она приняла слова юной Гамаюн на веру, а они могут оказаться обманом. А ведь она совсем не походила на лукавицу.

– Продолжайте, княжна. Столько полезного вскрывается… – Глаза целовальника заблестели от удовольствия.