Текст книги "Песни радости, песни печали"

– То одно, то другое. Люди эти совсем страх потеряли, своенравничают, не спросясь. И ты еще из моего кубка лакаешь!

– Перун, я сделала малюсенький глоток, а ты на меня ополчился, будто я море выпила! Не хочешь говорить – молча играй со своими зарницами, а не сыпь оскорблениями на свою достойную жену! – Она швырнула свой кубок на подоконник, и по резным его доскам тут же разлились кроваво-красные лужи. Богиня порывисто развернулась и быстро направилась к двери.

– Стой же ты, глупая! Разве не хочешь знать, что начудили в Буяне? – Он повернулся в сторону жены и примирительно поднял руку. Дождавшись, пока супруга смягчится и посмотрит на него, Перун продолжил: – Значит, хочешь. Салтан совсем трёхнулся на своем золотом троне! К ним бочка приплыла, а в ней оборванец. И говорит он: «Я твой сын!» А его – что, на плаху? Нет же! Ну ничему людей прошлое не учит!

Небо за спиной громовержца залилось белым светом. Взрывы грохота прокатились, казалось, по всему Пятимирию.

– И правда, умом он, что ли, тронулся! Понятно, что этот оборванец не кто иной, как проходимец! Сколько годов прошло? Любой норд сообразит, что в этой бочке не то что человек – никакой бог столько не вытерпит! – Макошь вмиг забыла про грубости мужа. Ничто так не объединяет в жизни, как обсуждение сплетен. – Проходимец, это ясно.

– Знаешь, Макошь, кто он – дело десятое. Мы прекрасно помним случаи, когда ничто становилось всем.

– Здесь волноваться нет причины. – Богиня наткнулась взглядом на расплескавшееся вино, и ее вновь обуяла жажда. Она добралась до подоконника, подняла кубок и жадно хлебнула из него. – Разве у твоих жрецов есть какие-то изменения? Перунов дом полон верных и процветает. В своем я наблюдаю то же. Даже дев, что приехали свататься к мальчишке-царевичу, и тех увещевают жрицы. Кого подарком, кого угрозами. – Она снова сделала глоток и поймала непослушную каплю, норовившую сбежать по кубку. Облизав мокрый палец, она молвила: – Народ любит своего правителя, уважает его сына, так что беспокоиться не о чем.

– С людьми надо быть крайне осторожным! И если Салтан своей пустой головой этого не понимает, то скоро лишится всей власти. Помяни мое слово! – Перун с глухим звоном коснулся кубка жены своим, после чего осушил его залпом. – Нам на руку, чтобы власть Салтана была нерушимой и чтобы сила поклонения не угасла. Не хочется думать, к чему может привести неверие. Еще одной войны Пятимирие не выдержит. И тогда мои молнии покажутся людям детским лепетом.

За дверью послышались приближающиеся шаги. Северная княжна не планировала выходить из дома так рано, поэтому, несмотря на полуденное время, полулежала в постели и читала очередной роман. Дождь стих только недавно, значит, с подругами они встретятся не раньше трех, таков был уговор. Троекратный стук оторвал ее от чтения, она отложила книгу, переместилась к изножью узкой кровати и громко спросила, кто стучится в ее покои. В ответ она услышала мощный мужской голос, сообщивший, что беспокоят ее из царского двора и дело совершенно безотлагательное.

Ладимила вскочила как ошпаренная. Осторожно подошла к двери, убедилась, что та заперта, и попросила уточнить, что за дело интересует незнакомцев средь бела дня.

– Сударыня, откройте, мы пришли за вами!

«Целовальники, не иначе», – решила Мила.

– Судари, покорнейше прошу меня простить, но я не готова к беседе. Знала бы я раньше о вашем визите… – «Я бы спряталась и не отзывалась бы на стук! А того лучше – покинула бы комнату и встретилась с Гамаюн или Алконост, чтобы стражи меня не отыскали», – продолжила про себя дочь Велимира. – Если встреча неизбежна, то позвольте мне привести себя в должный вид. Подождете? – Крикнув это из-за двери, княжна принялась судорожно думать, что делать.

На цыпочках дошла до уборной. Попытаться вылезти через окна? Они слишком узкие, бывшие бойницы же. Может быть, есть тайный погреб? Она бы поняла по характерному треску половицы. Или дымоход? Теплая вода поступает по узким медным трубам, значит, этот вариант тоже не сработает.

Настойчивый стук повторился. Сразу после другой голос, который она уже где-то слышала, сообщил:

– Сударыня, вам было отправлено письмо не далее как вчера поздним вечером, мы предупреждали о своем визите. Полагаю, вы от усталости не заметили сверток в стеклянной трубе. Посмотрите, пожалуйста, и сможете убедиться в честности наших слов и намерений.

Мила взглянула на прозрачную трубу, торчащую из стены. «Леший бы тебя побрал, Ладимила!» – выругалась она на саму себя и вынула свиток из стеклянного цилиндра. В нем сообщалось, что к полудню ей требуется стоять на пороге своей комнаты с собранными вещами. Внизу значилась непонятная закорючка и вчерашняя дата. «Вот и всё», – пронеслось в ее голове. Внутри все упало, руки со свитком опустились, и она подняла взор на дверь.

– Пять минут, судари! – крикнула она из глубины комнаты так, чтобы мужчины услышали.

После собрала несколько книг, положила их аккуратной стопкой на стул. «Этого стоило ожидать. Царевич ищет покорную жену, а не трусиху, которая и отдаться смиренно не может, и слов отказа не найдет. Или ему просто нужна та, что будет помогать утолять его телесную жажду…» Она сняла ночную рубашку и взглянула на свое отражение в зеркале: на нее смотрела привлекательная молодая женщина с точеным станом, тонкой шеей и узкими запястьями. Княжна открыла шкаф, достала платье, в котором приплыла в Буян-град, быстро надела его, остальные же, одолженные Сирин, сложила на кровати. Беглым взглядом обвела все свои немногочисленные вещи. «Я ему про книги, стратегию, а ему-то это все зачем? Ему только нужны голые девицы да грубые побратимы, чтобы вместе развлекаться. Все, что я пыталась рассказать Елисею, было лишним». Мила выдернула пухлую подушку из наволочки и сложила туда свой скарб. «Пора отправляться обратно в Новый град. Надо написать записку девицам и попросить прислужников непременно передать на площадь Семи звездословов. Быть может, однажды мы встретимся вновь». Посмотрев на подушку, княжна сняла пояс и скрутила из него узел, завязывая углы наволочки, набитой вещами.

Она обула черевички и в последний раз осмотрела свою комнату, так и не ставшую ей домом. Распрямила спину, схватила узел и отворила дверь в свою старую жизнь.

За дверью ждали двое: уже знакомый ей прислужник царевича в сиреневом кафтане и могучий мужчина, облаченный в одежды таких же тонов. Сердце у княжны сжалось, а в уголках глаз предательски заблестели капельки слез. Слуги синхронно согнулись в глубоком поклоне. Тот, кого она видела впервые, попытался незаметно выплюнуть травинку, которой только что ковырялся в зубах, но та как нарочно прилипла к губе и никак не хотела падать. Второй ловким движением снял непослушный стебелек и с укором взглянул на напарника. После открыл рот, собираясь что-то сказать, но Мила опередила его:

– Судари, прошу прощения за промедление. – Она попыталась вдохнуть воздух как обычно, но вместо этого у нее вырвался жалобный всхлип. Мила поставила тюк с вещами у своих ног. Через несколько секунд ей удалось совладать с чувствами, и тихим, почти неслышным голосом она проговорила: – Я готова к путешествию.

Мужчины переглянулись и, перекрикивая друг друга, наперебой стали бормотать извинения. Могучий остановил речь Сиреневого, закрыв ему рот рукой, и убрал ее, только убедившись, что тот замолчал.

– Нам очень жаль, что мы застали вас врасплох, сударыня. Это замечательно, что вы готовы к путешествию, однако…

– Что вы, никаких извинений не нужно, это моя оплошность: я не обратила внимания на… на трубу с почтой. Так что впору мне приносить вам извинения. – Она опустила глаза, борясь со вновь подступающими слезами. Сделав глубокий вдох, продолжила: – Мне никак не приходило в голову, что мое пребывание на острове может быть таким недолгим. Если вам не сложно подарить мне еще немного своего драгоценного времени, не могли бы вы великодушно подождать еще несколько минут, пока я напишу прощальную записку моим подругам? Передать ее можно в любой день на площади Семи звездословов, у фонтана. Не хочу, чтобы они терялись в догадках по поводу моего исчезновения.

Повисло неловкое молчание. Мила робко взглянула на мужчин, а те в свою очередь переглянулись. «Торопятся», – вынесла она вердикт. Глаза могучего прислужника неожиданно заиграли бликами, он улыбнулся и зычно проговорил:

– Сударыня, вы сами сможете передать записку своим подругам. Сразу после переезда!

Мила непонимающе впилась в его светящиеся глаза. «После переезда? Куда?» Как будто услышав ее безмолвный вопрос, он поспешил объясниться:

– Ваши новые покои в паре минут ходьбы от упомянутой вами площади. Потому и путешествие не займет много времени!

– Да, как я и обещал. – Сиреневый наконец-то выгадал паузу в словах своего напарника и быстро, пока его не заткнули, затараторил: – Во дворце освободились комнаты, и мы присланы сопроводить вас в новый дом! – Он подлетел к княжне, схватился за набитую вещами наволочку и спросил: – Вы возьмете только подушку?

Новые покои представляли собой вереницу богато обставленных, просторных комнат. Потолки подпирали резные пилястры, а на окнах переливались всеми цветами радуги живописные витражи. При входе была устроена чайная для приемов, самой заметной деталью которой, помимо полукруглого шкафа, полного фарфора – подарка из Восточной империи, – был огромный портрет Салтана в золоченой раме – такой же, какой княжна видела и при входе в Сад наслаждений царевича, и в иных благородных кабинетах. Двойные массивные двери открывали доступ к другим помещениям: комнатке для прислуги («Наконец-то есть местечко для Добродеи! – пронеслось в голове у Милы. – Где же моя голубушка?»), оборудованной по последнему слову века уборной и широкой проходной гардеробной, полной дверок, ящиков и полок. Венцом этой анфилады была опочивальня, размерами не уступавшая иным бальным залам. Завидев царских размеров кровать с бесчисленным количеством подушек, Мила с нетерпением стала дожидаться ухода слуг, чтобы с разбегу запрыгнуть на толстые перины и насладиться их негой, валяясь до самой встречи с подругами. На кушетке, обитой у изножья бордовым бархатом, ее ждала небольшая шляпная коробка, обвязанная разноцветными атласными лентами. Кажется, у кровати появился серьезный конкурент.

Проводив прислужников, Мила бросилась к кушетке – открывать подарок. Внутри коробки была еще одна, а в ней – шелковый мешочек, из которого княжна извлекла невиданной красоты украшение. Глянцевая заколка для волос была вся усыпана глазками крошечных диамантов, а посередине виднелся символ, которого она никогда не встречала. Он напоминал колесо мельницы с четырьмя широкими треугольниками лопастей. Таинственная эмблема была инкрустирована крупными синими самоцветами, которые загадочно переливались на солнце. Как Мила ни искала, записки с указанием дарителя найти не удалось. «Верно, царевич», – улыбнулась она про себя и приложила заколку к волосам.

Темный коридор был наполнен зловонием. Тарх обратил внимание на огоньки в масляных лампах – они подрагивали то ли от сквозняка, то ли от воспоминаний о метавшихся в этих стенах мятежных душах. Длинный узкий проход был отмечен чередой открытых дверей. За их откосами трудяги из погребального отдела Совета мудрости и правды готовили тела умерших к отправке в последний путь. Тарх заглянул в одно из мертвенно-темных помещений: на плотно сколоченной лавке возвышалась небольшая ладья, в которой лежал покойник. Глаза его накрывали две увесистые медные монеты, а рядом, на приставном столике, стоял глиняный сосуд-домовина. Средний палец правой руки усопшего был обвит серебряным прутком, конец которого был опущен в плошку с землей. «Все по канону, молодцы, – мысленно похвалил он своих работяг. – Но откуда этот назойливый шум?»

Громкие звуки здесь и вправду можно было услышать редко, разве что когда ладья или носилки с трупом не вписывались в узкие повороты и грохотали о каменные стены. На этот раз были слышны голоса, и Тарх отправился искать причину шума. В конце коридора, у самого выхода, в очередной открытой комнате, он обнаружил почти весь погребальный отдел, можно сказать, полным составом.

– Что за странный пир? – с порога поинтересовался сын Перуна. – Вы совсем с дуба рухнули – здесь праздновать да трапезничать?

В помещении и правда было много еды. Со всей покойницкой сюда снесли всю свободную мебель, которая была заставлена яствами. Посреди блюд возвышалась ладья с телом Дамианоса. Он был омыт, переодет в богатые одежды, а глаза, как это и полагалось в Буянском царстве, накрыты монетами. Завидев старшего, собравшийся люд притих и повставал с лавок. Один из них, лекарь и начинающий алхимик, передал свою тарелку соседу, обтер руки о белый льняной кафтан и подлетел к Тарху:

– Все объясню, дражайший наш Перунович!

Тарх знал наверняка, что на подобные фамильярности его сотрудники идут, когда хотят начать разговор, требующий особой доверительности. Скрестив руки на груди, он вопросительно уставился на лекаря.

– Все эти яства – часть дознавательной пробы, понимаете? – Лекарь развел руками, пытаясь придать своей околесице хоть толику здравого смысла. – Понимаю, все это выглядит… странно, но вот что нам удалось узнать к полудню. – Он подвел главу Совета мудрости и правды к одному из столов, торопливо снял с расстеленных на нем свитков блюдо с фаршированным гусем и жестом приказал двоим мальчишкам убрать еду подальше в угол. – Подробное изучение тела показало, как и при первом осмотре, что не убивал его никто. Мы вскрыли живот усопшего и среди прочего нашли там несколько капель незнакомой жидкости… Желудок был полон, но наше внимание…

– Что за капли? Не томи!

– Повинуюсь, не буду отходить от сути! Непонятная жидкость, напоминающая молоко, с незначительными вкраплениями незнакомой никому из нас сущности… Мы пораскинули мозгами: не подают ли в «Брячине», трактире, где нашел свою смерть покойный, блюдо, в котором есть эти самые частицы? Вызвали ихнего распорядителя – он заикался и не смог точно ответить, что именно померший ел в тот вечер. Вот и привезли все разнообразие, которое там готовят, включая соусы, специи и напитки… Бражки мы не касались, честное слово!

– И в каком из блюд вы нашли эту жидкость? Эликсир? Молоко, ты говоришь?

– В том-то и дело, мудрейший, молоко тут ни при чем. И ни в одном из этих яств, бражек и приправ ничего похожего мы не нашли. Мало того: переданные нам на изучение кубок, тарелка и приборы, которыми пользовался покойный, не содержат этих частиц. Поэтому я смею предполагать…

– Что эликсир был принят после еды из отдельного сосуда – говори, не юли, – прервал миндальничающего лекаря Тарх.

– Так точно! Все, что мы смогли понять, – это либо пыльца неведомых цветов, либо, возможно, нектар, нагретый с водой до незначительной теплоты.

– И это яд? Он стал причиной… причиной смерти Дамианоса?

– Этого нам узнать пока не удалось… Был бы у нас этот нектар, мы бы проверили его на тюремных заключенных.

Глава Совета мудрости и правды обвел взглядом присутствующих – и все вытянулись как по струнке.

– Дело ясное, что дело темное, – подытожил Тарх. – Изучайте дальше.

При выходе из комнаты он наткнулся на юношу, жадно обгладывающего ножку кролика. Рот и пальцы его были в жиру и копоти, а на подбородке висел прилипший лист петрушки. Увидев старшего, он замер, как пойманный сурок. Тарх наклонился над юнцом и ласково проговорил:

– Ешь на здоровье. Говорят, что-то из принесенного знатно приправлено отборной отравой!

В темном зловонном коридоре теперь стояли приглушенные звуки рвоты и проклятий.

Площадь у фонтана не пользовалась большой популярностью. Оно и понятно: до теремов, занятых Советами, было далеко, разве что потайной вход в тюремные казематы располагался за неприметной дверью в срезанном углу одного из зданий. Близкого доступа в царские покои тоже не было, да и из развлечений только фонтан и поилка для птиц. Дождь прошел, в напоминание о себе оставив несколько высыхающих луж и капли на ветках. Лучи солнца пробивались через ленивые тучи. Эти сгустки пара, казалось, хотели посмотреть на царский дворец подольше, поэтому упрямились, зацепившись за шпиль, и не торопились уплывать за горизонт.

Мила вдоволь навалялась на перинах необъятной кровати, в пять минут разложила свои книги и развесила платья. Походный наряд она сменила на парчовое облачение и легкую накидку цвета лазури. Ее переполняла легкость, она первой пришла на площадь, тем более что до нее от новых покоев было рукой подать. И хотя Сирин и Гамаюн, в отличие от Алконост, появились вовремя, жажда поделиться хорошей новостью не давала княжне усидеть на месте: она успела прислониться к стволу каждого дерева, пересчитала всех рыбок в фонтане, обошла его кругом три раза и заглянула во все окна домов на площади.

– Наконец-то вы здесь! – Мила поочередно обняла подруг и горячо расцеловала каждую. Девы-птицы примостились на парапете фонтана, пока юная княжна в красках описывала свой переезд.

– Мне очень хотелось обняться с вами на прощание, раз уж матушка Макошь уготовила мне такую судьбу – покинуть Буян-град навсегда. Вернее, не так… – Мысли вернули Милу в то мгновение, когда она размышляла о том, что больше не увидит своих новых подруг, ставших такими родными. Глаза ее покрылись блестящей пленкой – предвестницей подступающих слез. – На самом деле я совсем не хочу с вами прощаться, мои драгоценные, и я совсем не знаю, что бы я предприняла, если бы меня отослали обратно в Новый град. Наверно, попросила бы отправить вас вместе со мной.

Девушки дружно рассмеялись, и в этом смехе таилось облегчение для каждой из них. Сирин и Гамаюн были рады встрече не меньше княжны.

– Девицы, теперь у меня есть настоящая приемная, и, когда погода не будет баловать нас солнечными деньками, мы будем пить в ней чай. Фарфора там хватит на двадцать гостей, не меньше! – Княжна подробно описала свои хоромы.

Сирин же стала перебирать названия трактиров, из которых им смогут приносить вкусности. После она описывала сами яства, да такие хитровыдуманные, о каких Мила и не слыхивала:

– Один из поваров по секрету рассказал мне, как она готовится. – Речь шла о полуметровой горе-запеканке, украшенной так, что издалека ее можно было принять за настоящий холм. – В ней не меньше ста слоев: тончайшие срезы мяса и стебли козлобородника. И каждый вымазывается соусом из желтков, перетертых с горчичными семенами и соком ягод масличного дерева. А сверху – пучки зелени и ботвы, будто холмик с северной стороны мхом покрылся. Его и резать-то жалко, не то что есть! Но подивиться можно не только виду и вкусу: когда все вдоволь насмотрятся и рты будут полны слюной от восхитительного аромата, повар покрутит какое-то колесико, и из самой верхушки горы вырвется…

– А вот и я! – воскликнула Алконост, подбегая к фонтану.

С размаху она обняла сперва Гамаюн, после Милу и напоследок коснулась губами щеки Сирин. Та было открыла рот, чтобы закончить историю о съедобном чудо-вулкане, но шансов у нее не было. Певчая птица возбужденно заголосила – казалось, ее бы сейчас не остановило даже землетрясение.

– Опоздала я, девицы, не просто так! Не смогла вовремя уйти со спевки, точнее, спевка-то в срок закончилась, но вот после мне такое рассказали! – Алконост зачерпнула воду из фонтана, сделала глоток, обвела подруг взглядом и продолжила: – Ульянка моя – ну поет со мной во дворце, она вхожа в разные круги – поведала про царевича последние новости: в выборе невесты он преуспел! Мила, ты их всех должна помнить. Когда ты только приплыла, мы вам пели и букетами вас привечали. Ты тогда еще на балкон выбежала.

Княжна распрямила спину и убрала прядь волос за ухо.

– Так вот, помнишь, была там такая каланча, одна нога со всю меня? Княжна Росана из Дольны. Ее сразу обратно отправили, не успела она до Елисея и дойти. Принцесса Кунти – помнишь, в землистого цвета платье была? Она сослалась на то, что ее покровительница, богиня Лакшми, не в духе, поэтому от встречи отказалась. Уже плывет домой. А королевна Бригитта, представляешь, потребовала царевича к себе! Мол, пусть сам сватается! Лиллит, амитийка вятшая, такая жаркая, не запомнила ее? Ее тоже уже нет в городе. Про остальных ничего не знаю. А, нет!.. – Не успели остальные девушки и вздохнуть, как Алконост вспомнила остальные слухи: – Эллинийка Теодора, говорят, пять часов в Саду наслаждений провела и вышла оттуда еле живая. Как в себя пришла – попросилась домой. Остальные пока в Буян-граде. Сколько же их получается? Пять еще. Или шесть… – Алконост на секунду остановила свою речь и задумчиво посмотрела на Гамаюн. – Милая моя, ты платье сменила? Оно тебя делает еще большей красавицей, чем прежде!

Гамаюн смущенно опустила глаза, вспомнив причину незапланированной замены, и коротко проговорила:

– Спасибо, Алконост. Решила сменить облачение, как ты и советовала.

Мила поймала на себе пристальный взгляд Сирин и повернулась к ней. Подруга внимательно изучала лицо молодой княжны. После шутливого безмолвного вопроса одними глазами она спросила:

– Как тебе Сад наслаждений?

– Елисей показал мне весь двор, мы поговорили без всяких церемоний, можно сказать, открыто, по душам. И всё.

Девы-птицы наперебой стали сыпать вопросами:

– Что хотел знать царевич? Что рассказывал о себе? Каким его нашла Мила?

– Девы, мне кажется, мы не сойдемся. Общего у нас немного. Разве что мы оба люди – вот, пожалуй, и все совпадения.

– А сам царевич, – настаивала Сирин, – как он себя вел?

Мила не знала, как описать свое разочарование. К счастью, ей не пришлось этого делать. Алконост снова залилась смехом и затараторила сладким голосом:

– Пред нами будущая царица Земель буянских, а ты все про пустяки спрашиваешь! Уверена: знакомство прошло удачно. – Она подмигнула княжне.

Сирин безотрывно смотрела на дочь Велимира, пытаясь хотя бы по движению ее глаз понять, что могло произойти на встрече с царевичем.

– Я тебе по-хорошему завидую, подруга. Хотела бы я оказаться на твоем месте и прогуляться по Саду наслаждений.

Где-то в глубине крепости, у Главной площади, прозвенел колокол. Гамаюн нашла взглядом столбик солнечных часов на выступе стены одного из теремов и засобиралась на слушания в училище. «Опять не было времени узнать, зачем она говорит нам неправду, – подумала Мила. – В другой раз обязательно спрошу, непременно». Сирин тоже поднялась с каменного ограждения фонтана и, сославшись на дела, упорхнула в сторону ремесленных слободок. Мила и Алконост остались одни.

В березовой роще висела легкая дымка, пряча от посторонних глаз террасу, пристроенную к белокаменному терему. На помосте располагался внушительного размера стол, накрытый вышитой скатертью. В замысловатых узорах материи четко проступали изящные силуэты лебедей. Десятки прислужников суетились возле стола, уставляя его блюдами со всевозможными закусками, кувшинами, полными вина, морса, кваса и прочих напитков, соусницами и корзинами хлеба. После недолгой паузы прислужники понесли дымящиеся подносы с тщательно закрытыми, чтобы не остыли, горячими блюдами. Вслед за вереницей служанок на террасу влетела Макошь и остановилась, сощурившись, ослепленная ярким светом. Когда глаза чуть привыкли, она высмотрела ту, кого искала. Лада стояла у парапета на самом краю помоста. Казалось, она была крайне сосредоточена на чем-то и не обращала внимания ни на что вокруг. Подойдя ближе к подруге, Макошь увидела букет полевых ромашек и горстку лепестков в ее ладони.

– Гадаешь, стало быть? – проговорила Макошь и коснулась губами Ладиной щеки. Та в первую секунду вздрогнула, но, поняв, кто рядом, посмотрела на собственную руку и выбросила лепестки за ограду.

– Так, балуюсь. – Лада вернулась взглядом к богине судьбы. – Как поживаешь? Ты как раз вовремя, дорогая моя, к обеду. – Она подозвала служанку и велела позвать Сварога еще раз, но та ответила, что никто не знает, где он.

– Больше никого не будет, сегодня трапезничаем вдвоем. Значит, можно начинать!

– Я как раз хотела побеседовать с тобою с глазу на глаз. – Макошь наклонилась к Ладе и прошептала: – Отпусти прислугу.

Лада в знак согласия еле заметно кивнула и на секунду прикрыла веки. После чего нашла глазами служанку, дождалась, пока та на нее посмотрит, и сделала жест, показывающий, что всем следует удалиться. Девица отступила назад, согнула руку в локте и поклонилась, и по этому ее поклону остальные поняли, что им надо исчезнуть.

Богини остались вдвоем. Лада принялась с аппетитом пробовать вкусности, которыми был заставлен стол. Макошь же гоняла вилкой по пустой тарелке крупную оливку и изливалась подруге:

– Он был нежен и учтив, сама галантность… до поры до времени. А потом его будто подменили. Обращаться ко мне стал так, будто я посторонняя, и вечно так раздражается, словно я к нему с прошением пришла. Перун беспрестанно недоволен, но иногда, когда он в похотливом настроении, начинает грубо льстить, хватает меня прилюдно и, даже если я не хочу близости, принуждает. Силой! На той неделе при своем сыне стал меня лапать. Я его легонько по руке шлепнула, так он прекратил разговор, отпустил Тарха, схватил меня и попытался взять не сходя с места. Я – кричать, а он мне рот заткнул, утащил в кабинет и не мог остановиться, пока не удовлетворил себя. В такие мгновения я думаю, что Перун так проявляет свою любовь, но сразу после он вновь становится холодным и раздражительным.

– Да, наш громовержец тот еще своенравник… Каким был, таким и останется. – Лада мягко улыбнулась и сказала на этот раз тише, доверительнее: – Мы с тобой не настолько наивны, чтобы думать, будто способны поменять наших сильных мужчин. Они такие, какие есть.

Макошь неохотно кивала.

– Или чего ты боишься? Что он остыл и примется искать себе новую суженую? – Лада взяла бокал вина и сделала глоток. – У меня вон сколько ромашек – хочешь, погадаем?

Подруги рассмеялись. Макошь будто немного расслабилась и тоже припала к кубку.

– Мне жалко смотреть на твою оливку, запинала ты ее. Угощайся. Все, как всегда, свежайшее, со всех уголков Пятимирия! Тебе передать маслин?

– Нет-нет, спасибо. Может, осталась та строганина из Мидгарда, нежнейшая, какая в прошлый раз была? По такой жаре было бы очень кстати!

– От нордов ничего не присылают, – проговорила Лада, избавляя мякоть белой рыбы от продолговатых шипов-косточек.

– А эта рыба разве не нордская?

– Наша, буянская, откуда-то с севера, считай, почти нордская. Пальчики оближешь!

Макошь попробовала кусочек речного филе и закатила глаза от удовольствия. От блюда в считаные минуты ничего не осталось.

– Вот умеют же, когда захотят, а! Больше ничего не буду, Лада, не уговаривай, оставлю место для сладкого. Наверняка твои поварихи напекли пирогов с амитийскими фруктами, как всегда? От них отказаться я не смогу ни в каком состоянии!

– Финиковые коржи, покрытые перетертыми южными фруктами и миндальными лепестками? Ты этот десерт, верно, облюбовала?

– Да, Ладушка, читаешь мои мысли! А внутри орех из Афин, который раскалывается в печи и источает аромат карамели… – Макошь привстала и заглянула под крышку. – О, а тут что – хоботница[22]22
  Осьминог.


[Закрыть]? Тоже не могу не отведать. Ну до чего вкусно у тебя всегда!

Лада передала ей соус из красных ягод и проговорила:

– Угощайся, душа моя! Возможно, не скоро мы греческой еды откушаем снова. Гермес обещал остановить всю торговлю, если Даждьбог не накажет буянцев за смерть своего посланника, представляешь? Так что бери щупальцу побольше, не стесняйся.

– Да, присоски эти – просто объедение! А к пирогу подадут чай? Тот, что пахнет лепестками диких цветов, но при этом густого темного цвета, а бодрит не хуже холодного ветра. Он есть?

– Так из Восточной империи давно ничего не привозят.

Макошь прикончила последний кусочек осьминога и усмехнулась:

– Разве что только невест. Но одну уже домой развернули. А вторая хорошенькая, как говорят. Если она выйдет за Елисея, то о чае можно будет не беспокоиться. Взял бы он всех замуж, он же и так сношает все, что движется. Ну чтобы поставки были регулярными, а то вроде как миру без малого триста лет, а все они, эти люди, что-то делят и обижаются, торговле только мешают.

– Стало быть, женой нового царя станет кто-то из империи?

– Что ты, Ладушка, это как они решат с Салтаном. Претенденток несколько, и они отовсюду. Не слышала о них? Это же главная наша потеха. Вкус наследника престола ты знаешь – ноги подлиннее, личико посмазливее, мозгов поменьше, чтобы не сопротивлялась и делала все, что он скажет. Так что оставшиеся пять дев – ну по описанию – подходят как одна. От нордов приплыла Хильда – ноги от ушей. Из империи – Парвин, она, как ни странно, даже шутит смешно, мои девицы, когда с ней общались, говорят, ухохатывались. Амитийская княжна Сурия еще есть, она… не знаю, посмотрим, пока что мало о ней выведала. Ну и наши есть: Ладимила и Прелеста из Кряжмы. Последняя просто загляденье!

Лицо богини верности неожиданно изменилось и приняло озадаченный вид. Она отвела взгляд в сторону и спросила:

– Ладимила? Тоже из Кряжмы?

– Нет, что ты – с севера. Новый град. Дочь сумасброда и невежи Велимира. Вот не отдали тогда эти глупые буянцы никому не нужные земли нордам, поэтому Один[23]23
  Верховный бог пантеона нордов.


[Закрыть] и его приспешники с нами и не общаются. Разве что Локи[24]24
  Бог огня, хитрости, обмана и коварства в пантеоне нордов.


[Закрыть] нормальный, а остальные дурные, хамы еще такие. Что с них взять – норды! Но и наши северяне не лучше, знаешь. Наверняка и девка Велимирова – деревня та еще. – Макошь соскребла с тарелки последние крошки, мигом их проглотила и впроброс сказала: – А коврижки когда принесут? – Макошь обернулась, словно высматривая прислужниц с новыми кушаньями, но почти сразу вернула взгляд на Ладу, вспомнив о высокородных невестах. – Ой, про Прелесту только хорошее и говорят.

– Так в Кряжме, как я слышала, все знатные к Стрибогу[25]25
  Славянский бог воздуха и ветра, отец всех ветров.


[Закрыть] стали обращаться. – Лада позвонила в колокольчик – и на его звук прилетела стайка прислужниц. – Удивительное дело: он как женился на Немизе, сразу и Дом его укрепляться начал. Самовар и сладости подайте нам в сад, – велела она прислужницам.

Богини встали и спустились с помоста к речушке. Убедившись, что посторонних ушей в опасной близости больше нет, Макошь парировала:

– Ладушка, это слухи и домыслы! Людям всегда что-то не нравится, и они думают: если сменят покровительствующего бога, для них что-то изменится. Глупые! Мы хоть видимость поддерживаем, что они нам интересны. Наши обавники[26]26
  Жреческая каста, разъясняющая людям ведические законы.


[Закрыть] и вещуньи работают как надо. Мой муж тоже тревожится, но нам поклоняются все больше и больше. Так что Немиза со Стрибогом пусть хоть удавятся – мы им своих людей не отдадим.