Текст книги "Мои воспоминания и детективы. Рождённый в СССР"

Интернат

Те, кто был в шестидесятые годы в интернате, меня поймет, и не будет принимать мой рассказ за сказочные былины. Привезли меня в школу-интернат перед Новым годом, завели в большой холл учебного корпуса, в центре которого стояла огромная елка, украшенная разноцветными шарами и игрушками. По всей площади елки сверкали маленькие лампочки, мигая разноцветными огоньками, я стоял как вкопанный и не мог оторваться от этой сказочной красоты. Такого я не видел даже в самом волшебном сне. Но меня увели в кабинет директора, где прошла документальная процедура моего оформления в государственное учреждение закрытого типа. Пройдя медосмотр и помывшись в душе, я переоделся в новенькую, сшитую по моему размеру, ученическую форму с ремнем и кирзовыми сапогами. На ремне была сверкающая бляха с двумя скрещенными ветками, а в центре звезда, в серпе и молоте. Одежда напоминала одновременно форму зеков и военных, только цвета темно-синего. Посмотревшись в зеркало, я просто не узнал себя, только бледное лицо напоминало о моей прежней жизни. Меня отвели в класс, первый «г». Занятия уже шли и меня тихонько усадили за свободную парту. Был урок по Родной речи. У меня учебников еще не было, и я сидел, слушал, что говорит учитель. Один из учеников предложил пересадить меня к нему, чтобы я мог читать учебник, который у него есть. Учитель согласился, и я пересел. На перемене мы познакомились, парня звали Ваня Волков. Затем я познакомился и с другими ребятами, но вскользь, как обычно знакомятся с новичками – без особого доверия. Меня быстро научили сидеть на уроках тихо и не шевелиться, не баловаться, не говорить без разрешения. При этом применяли длинную линейку или указку, которая плотно прилегала к моим рукам или моему затылку. И вот я уже на занятиях стал очень внимательным и прилежным учеником. Получал по всем предметам, кроме чистописания, одни пятерки. Чистописание как-то не давалось. Всё выходили неровные палочки, черточки, кружочки. Хотя через некоторое время и по этому предмету я получил пятерку. Однако, учеба – это только часть времени, и чаще всего учеба проходила всегда спокойно. На полдник нам приносили кефир с булочкой прямо в класс, что для меня было приятным сюрпризом. Но после занятий и обеда мы уходили в общежитие, а там была уже иная интернатская жизнь.

Мы, как первоклашки, почему-то находились на четвертом этаже общежития, а поскольку лифта тогда не было, по лестнице заходили на свой этаж. Это было весьма утомительно для нас – малышей. Придя в общежитие, мы попадали в руки нашего воспитателя, который уже до моего прибытия получил от детей кличку «тиран». Поскольку я еще не сталкивался с ним на узкой дорожке, то не знал почему. Наши спальни располагались справа и слева от большого холла, где проводились все игровые и воспитательные мероприятия с нами. Справа от холла было два спальных помещения мальчиков, где находилась и моя кровать, а слева от холла было два спальных помещения девочек. Днем нас еще как-то неохотно, но пускали в спальню к девочкам, и можно было посмотреть, как заправлены их постели, как хранятся туалетные принадлежности на прикроватных тумбочках и какие игрушки разрешено иметь. Можно было спокойно посидеть на табуретках и поговорить с девчонками без присутствия воспитателя. Но в вечерние часы и ночью нас к ним не пускали. К этому времени я уже подружился не только с Ваней, но и с девочкой Аней, помню только ее имя и два белых бантика в косичках, и еще силуэт в школьной форме, коричневого цвета с белым передником. Я не любил коллективные игры и массовые развлечения и, уединяясь с Ваней и Аней, рассказывал им сказки. Те сказки, которые рассказывали когда-то мне родители, а потом начал и сам придумывать сказки, былины и всякие страшные истории про всяких чудовищ. Слава про мои сказки вскоре прокатилась по нашим «спальникам» (так мы называли наше общежитие), и к нам начали присоединяться многие ребята из параллельных классов. Порою собирались в спальне целыми классами и слушали, что я рассказываю. Некоторые мои сказки просили рассказать еще раз. Так продолжалось до тех пор, пока воспитатель не заметил, что уже больше учеников находятся в спальном помещении, а меньше в холле для игр. И тут настал мой черед познакомиться поближе с нашим «тираном». Зайдя в спальное помещение, он дал команду всем выйти в холл, а меня, взяв за ухо, повел в комнату воспитателей, там было их по одному на каждый класс, то есть шесть человек. Как он меня только не обзывал, а главное, он говорил, что из таких идиотов, как я, вырастают именно бунтари и изменники Родины. Я так и не понял, чем я провинился и что плохого в том, что я рассказываю сказки своим товарищам? Но на первый раз мне повезло, может еще и потому, что я по привычке молчал и не спорил с «тираном». Так или иначе, но все обошлось внушением и красным правым ухом от руки воспитателя.

Было у нас еще одно интересное занятие – это просмотр диафильмов, ведь телевизоров и иной аудио – или видеоаппаратуры у нас тогда тоже не было, было только радио, да и то его включали, когда воспитатель разрешит. А не было ничего, потому, что этого еще не изобрели. Но для нас не это было главным, а то, что для просмотра диафильмов нужно было выключать свет, а значит, мы могли потихоньку смыться до конца диафильма и пообщаться отдельно от толпы. Диафильмы нам крутил сам воспитатель и сам же читал титры под картинками, иногда доверяя это девчонкам, которые хорошо читали и имели громкий голос.

Был у нас талисман – игрушка Ванька-встанька, с музыкой внутри. Но его у нас постоянно воровали другие школьники из старших классов (второго или третьего). Мы, собравшись толпой из самых отчаянных одноклассников, ходили отбивать этот талисман. Руководил нами Гена, он считался самым сильным и самим задиристым, его все немного побаивались. Но один случай положил конец его руководству. Однажды, уже не помню, за что, но он разозлился на меня и погнался за мной. Забежав за здание, а это было на улице, я поскользнулся и упал, он догнал меня и начал бить по спине кулаками. Я сначала испугался, но, почувствовав, что удары его не приносят мне никакой боли, встал и дал ему кулаком в челюсть, как учил нас фронтовик-разведчик Петрович. Гена упал как подкошенный и начал плакать, я ему сказал, что больше он не главарь и, плюнув на его форму, пошел в общежитие.

С тех пор все походы и вылазки возглавлял я, а помогал мне в этом все тот же Ваня Волков. Ох и отчаянный же он был парень, выдумщик еще больше меня. Надо нам смыться из общежития, он вставляет две иголки в розетку и замыкает их металлической частью ручки, удерживая её за деревянную часть. Были тогда такие перьевые ручки. Естественно, происходило короткое замыкание, сгорали предохранители, свет гас. Пока приходил электрик, менял пробки, мы смывались и успевали проводить свои акции по возврату талисмана или по наказанию тех, кто на нас стучал, а были и такие. Без драк не обходилось, мой немалый опыт в драках приносил плоды и к нам стали уважительно относиться и второклассники, и даже третьеклассники. Но вот однажды Ваню поймал с поличным наш воспитатель, когда он в очередной раз хотел сделать короткое замыкание. Притащил его «тиран» за ухо в холл и приказал нам построиться в две шеренги и повернуться лицом друг к другу. Затем он рассказал все, что думал о Ване. Рассказал все то, что ждет Ваню и таких преступников как Ваня в будущем, употребляя при этом совсем нелитературные выражения. После словесной процедуры воспитания он приказал нам снять ремни и закрутить их на руку так, чтобы бляхи были на конце ремня. Затем провел Ваню между строем. Приказывал нам бить его этими бляхами по спине. Мы были напуганы и со страху били, но старались бить не сильно. Но некоторые, кто был на Ваню зол, били изо всей силы. В конце строя у Вани подкосились ноги, но он не плакал и не стонал, молча переносил это наказание, что для нас стало хорошим уроком на всю жизнь. Когда закончилось публичное наказание, «тиран» спросил Ваню, мол, теперь тебе понятно, как себя вести? Ваня ответил легкой улыбкой и кивком головы. После всего этого он улыбался. Вот была сила воли. Он бы точно в тюрьме выдержал, да и на войне тоже.

Теперь пора сказать и о питании. Кормили нас четыре раза в день: завтрак, полдник, обед, ужин, но меню почему-то было скудным и однообразным. Завтрак состоял из ненавистного мне винегрета и глазуньи. Затем чай с булочкой и все это каждый день. Не менялся ассортимент завтрака ни зимой, ни летом. Обед включал в себя суп или борщ, котлета с гарниром из макарон или картошки, компот – и это меню тоже было неизменно. К тому же, маловато для растущего детского организма. Ужин, честно скажу, уже не помню, похоже давали то, что оставалось от завтрака и обеда. Голод не тетка, многие пытались вынести из столовой хотя бы кусок хлеба, которого давали сколько пожелаешь. Но вот выносить из столовой еду, которую не скушал, запрещали. На выходе стояли старшеклассники из девятых или десятых классов и обшаривали наши карманы. У кого находили хлеб или булочку, отбирали, а взамен давали подзатыльники. Однако, я прятал хлеб в голенище сапога, поэтому мой хлеб не находили. Затем, уже собравшись где-нибудь в укромном месте, мы съедали этот вкуснейший черный хлебушек. Это было самое вкусное из всего того, что я там ел, по крайней мере, мне тогда так казалось. Но плохое питание и большие физические нагрузки от учебы и подъема на четвертый этаж по лестнице подкосили мое здоровье. Однажды, идя по лестнице, я потерял сознание. Меня отправили во внутреннюю больницу и тот отсек, куда меня поместили, назывался почему-то изолятор. Я смеялся, «Ну, блин, как на зоне». Проверив мое состояние и сделав анализы, врач мне назначил гемоглобин и усиленное питание: манку с маслом. Гемоглобин мне нравился: несмотря на то, что он был жидким и тягучим, он был сладким. Неделю я пролежал в изоляторе, потом меня выписали. Просто я, видимо, рос, и мой организм требовал больше витаминов и более калорийное питание. Зато после этого случая пришла проверка и выяснила, что повара воровали мясо и вообще нам давали очень уж маленькие порции. Тогда времена были суровые, поэтому шеф-повара за это посадили. Нас начали кормить очень даже хорошо.

Так и протекала моя жизнь и учеба в интернате до тех пор, пока не пришло время расставаться и с ним. Мои родители решили переехать в другую местность и, забрав меня из интерната, увезли с собой из Краснодарского края. Но память о времени, проведенном в интернате города Крымск, я уже не забуду до самой смерти.

По всей площади елки сверкали маленькие лампочки, мигая разноцветными огоньками, я стоял как вкопанный и не мог оторваться от этой сказочной красоты.

Наши родословные

Хочу рассказать о матери и ее родословной. Мой дед по материнской линии Майданник Мирон Остапович, родился в 1873 году, еще задолго до революции 1917 года.

Был настоящий земледелец и труженик. Трудился не покладая рук на своей земле, доставшейся ему по наследству от родителей. Нет, помещиком он не был, на своих десяти гектарах земли он трудился сам, со своими родственниками. Когда подросли дети, то и с детьми. Батраков он не нанимал, управлялись сами. Построил ветряную мельницу, на реке построил водяную мельницу, которую выписал из Америки. Наряду с выращиванием сельхозпродукции и выращиванием крупного рогатого скота, занимался помолом муки. Хозяйство было большое. Восемь лошадей, двенадцать коров, пятьдесят овец, ну а гусей, уток, индеек, кур – да кто их тогда считал. На его мельницы приезжали со всей округи. Поскольку только его мельницы разделяли муку на высший сорт, первый сорт и грубый помол. Оборудование все-таки импортное. Для бедняков он делал помол бесплатно, понимая их тяжкую долю. Для вдов с детьми из своего села всегда давал на зиму по мешку своей муки. А вот пьянствующих и бездельников он ненавидел. Гнал их в шею, когда приходили к нему клянчить денег или муки. Но вот пришла революция 1917 года. Большевики захватили власть в России. Те бездельники и пьяницы, которых он гнал в шею, стали теперь властью. Пока шла гражданская война моего деда не трогали, всё-таки он помогал бедноте, да и Красной армии поставлял продовольствие. Но вот пришло время, когда голодранцам дали волю на раскулачивание. Однако долго не трогали моего деда. Поскольку он при создании колхозов отдал туда часть лошадей и коров. Да и хлеб поставлял исправно по продразверстке. Но пришел Ленинский указ об окончательном раскулачивании, и игра деда как он говорил: «В поддавки с властью» ему не помогла. Сначала отобрали мельницы. Затем конфисковали весь скот, оставив одну лошадь и по корове на семь. Мой дед понял, что власть эта гнилая и быстро выдал замуж своих дочерей за середняков, отдав им все, что положено для хозяйства и в придачу по чугунку золотых царских червонцев, а это целое состояние, по тем временам. Не успел, да и не захотел он уехать с сыновьями из России, хотя ему многие это советовали. И в 1922 году был арестован вместе с его сыновьями, как кулак и «мироед». Конфисковали все его имущество и отправили в «Соловецкий лагерь». Там он и умер в 1933 году.

Его жена (моя бабушка) Прасковья Корнеевна родилась в 1871 году, умерла в 1929 году в период раскулачивания от инфаркта, как тогда говорили (от разрыва сердца) не выдержала ареста мужа и сыновей, изъятия нажитого непосильным трудом имущества большевиками. Её не арестовали потому, что она не была расписана в ЗАГСЕ со своим мужем, а лишь повенчана в церкви, что большевики не признавали за брак.

Но их сыновья и дочери продолжали жить. Старший сын Стефан – 1899 года рождения, после начала войны 1941 года ушел на фронт, воевал в штрафной роте, а после ранения получил реабилитацию, вернувшись с войны жил еще долго. Умер он в 1957 году, когда ему исполнилось пятьдесят шесть лет. Пережитое, да и ранение сделали свое дело.

Старшая дочь Устинья – 1901 года рождения, вышла замуж родила двух сыновей и двух дочерей. Её муж Минко ушел на фронт и там погиб. Моя тетка Устинья испытала все тяжесть вдовьей жизни и жизнь при немецкой оккупации. Но детей подняла. Сыновья были угнаны в Германию на рабский труд. В последний год войны их освободила Красная армия, и они добровольцами ушли на фронт. Вернулись домой после Победы в 1945 году. Петр работал завучем в школе, Вячеслав работал в колхозе. Старшая их сестра Надежда уехала из села. Младшая их сестра Нина, тоже работала завучем в школе, как и Петр.

Средняя из дочерей Галина – 1903 года рождения, вышла замуж за Хоба – Козенок Терентия. Дядя Терех, так его все называли, быстро развернулся в торговле и в период «НЭП» стал зажиточным торговцем. За это его и его жену Галину, после отмены «НЭП» снова преследовало НКВД. А у них на руках уже были сын и две дочери. Скрывались они по родственникам и знакомым, проедая все то, что было нажито. Но вот грянула война и преследование прекратилось. Дядя Терех ушел на фронт. После окончания войны вернулся домой живой. Жили они долго и счастливо. Дядя Терех умер в 1976 году, Тетя умерла в 1982 году. Их дети жили в селе. Нина работала в магазине. Вера в родном колхозе. Сын уехал из села, лишь иногда приезжал проведывать родителей.

Средний сын Иван 1907 – года рождения, как и старший брат, Стефан, воевал в штрафной роте, получил ранение и реабилитацию, дошел до Берлина. Но восьмого мая 1945 года попал под огонь снайпера и умер от ран. Его сыновья тоже воевали, Василий тыл танкист, горел в танке, получил контузию. Владимир – подводник, дослужился до командира подводной лодки, капитан первого ранга, живет в Североморске.

Младший сын Андрей – 1910 года рождения, как и его братья, воевал в штрафной роте, получил ранение, был реабилитирован. Погиб в 1943 году при штурме очередного немецкого укрепления. Где его могилка никто так и не знает.

Младшая дочь Евфимия – 1913 года рождения, вышла замуж последней, за местного бедняка. Он ушел в Красную армию и там погиб. Богатство Евфимии, как я ранее упоминал, чугунок золотых царских червонцев, свекор забрал, а ее после смерти сына, выгнал из дома. Родня скинулась, и купили ей хату, где она и жила до замужества с моим будущим отцом.

Вспоминаю все это я из рассказов моей матери и моих любимых тетушек. Кстати они все были набожные и мне привили веру в Бога. И за что им любить советскую власть? Я не понимаю. Но Родину они свою любили – это уж точно.

По рассказам моего отца наша родословная идет от Запорожских вольных казаков, которые не захотели ходить под «Речью Посполита» и причисляли себя к Русскому воинству. Почти вся территория нынешней Украины, куда и входила «Запорожская сечь», называлась Малая Русь, а проживающий там народ называли «малороссы». Мы все по истории помним «Переясловскую Раду», когда Малая Русь была присоединена к России и Запорожские казаки присягнули Российскому престолу. Во времена Пугачевской смуты, Екатерина вторая, боясь, что Запорожцы поддержат восстание, расформировала «Запорожскую сечь» и часть из казаков переселила на Кубань, образовав Кубанское казачество. Когда мои родители жили в Краснодарском крае, Крымском районе, станице Варениковской, по улице Тельмана номер 102, я ходил в первый класс и помню, как отец мне рассказывал историю нашего рода. Но тогда было не модно, а порой и опасно оглашать свою родословную и со временем многие забыли, откуда их корни. Но в нашем, как мне стало известно, казачьем роду были и кровосмешения. Дед, моего отца проводил расследование, по заданию казачьего атамана, очередную кражу лошадей и вышел на цыганский табор, которыми тогда пестрила Кубань. Отбив лошадей, он украл полюбившуюся ему молодую цыганку, которая в дальнейшем стала его женой и родила ему четверых сыновей.

Мой отец Мирон Андреевич – 1904 года рождения, совсем из другого роду-племени, чем моя мать. Бедный крестьянский сын. Хотя дед мой Роговой Андрей Афанасьевич – 1864 года рождения, как я уже упоминал, был родом из запорожских казаков.

Моя бабушка Евдокия Назаровна – 1862 года рождения, мать моего отца. Была украдена дедом из цыганского табора. Скрывались они с дедом от преследования цыган, пока не родила двоих сыновей. По цыганскому обычаю, после рождения двух сыновей преследование и месть прекращаются. Однако с казачеством ему пришлось покончить. Переехав в село Глазово, где жили их родственники и стали простые крестьяне.

Старший из братьев моего отца был Григорий – 1896 года рождения вначале рядовой лейб-гвардии Измайловского полка. В период первой мировой войны проявил личное мужество, был награжден четырьмя Георгиевскими крестами. Золотой крест, погоны прапорщика, сто золотых червонцев и дворянское звание, ему вручал лично царь, Николай – II. В 1916 году при следовании в отпуск был ограблен и убит в городе Новгород-Северском.

Средний брат Фока – 1902 года рождения был заслуженный картограф. Имел правительственные награды. Его картами пользовались в период Великой Отечественной войны и до нынешних времен. Офицер запаса, проживал в городе Пушкино, Московской области. Заведовал архивом КГБ. Умер в 1979 году.

Про брата моего отца Кирилла, я почти ничего не знаю, когда родился, когда умер, нет таких данных.

Мой отец – это загадочная личность. Закончил он четыре класса церковно-приходской школы. Но писал красивым каллиграфическим почерком и без единой грамматической ошибки. Женился он на моей матери, будучи вдовцом и на руках имел двух дочерей, приемную дочь Александру и родную дочь Ульяну. Моя мать вышла за него замуж и родила ему мою старшую сестру Татьяну, ну и затем меня. Кем только мой отец не работал. Налоговым инспектором, председателем поселкового совета, секретарем поселкового совета, заведующим магазином, статистом, путеобходчиком. Поколесил он по СССР в поисках лучшей жизни, но вернулся в родное село Глазово. Такая у него была манера. Молча собирается и никому ничего не сказав, уезжает. Затем приходит письмо из станицы Варениковской, Краснодарского края. «Привет жена, нашел благодатное место, продавай дом собирай детей и приезжай». Далее адрес куда приезжать. Вот так он побывал в Херсонской области, где родился я. Затем на Кубани, затем в Сумской области, затем в Кустанайской области. Да сколько их было переездов уже и не помню. В одну их своих еще ранних поездок, когда еще был не женат, попал он в Донбасс. Устроился работать на шахту, учеником шахтера. Попал под завал, ему ампутировали ногу. Стал инвалидом труда второй группы. Хотя среди народа ходили слухи, что он на одной из станций попал под поезд, но история об этом умалчивает. Однажды он в одной из поездок попал на стройку «Беломора – Балтийского» канал. НКВД делало рейды по поездам и всех, кто ехал без документов (а тогда все ездили без документов) снимало с поезда и на стройку века. Затем, писали запрос, по указанному задержанным им адресу. Пока запрос шел туда, а затем обратно, люди вкалывали на строительстве канала за еду. Хитро было придумано властью. Да и не спешили власти посылать запросы по адресам, не выгодно им было это. А мой отец был, как я уже писал грамотный человек. Поскольку он был инвалид, тачки таскать его не заставляли. Он вел учет трудодней и смазывал тачки, чтобы те не скрипели. Пользуясь тем, что он грамотный все шли к нему, и он сам посылал запросы в те адреса, что давали люди. Ответы стали приходить быстро и людей отпускали. Но там трудились и заключенные, у них были самые труднопроходимые места стройки, конвой с винтовками и пулеметами на вышках. Однако они умудрялись передавать отцу записки с просьбой написать жалобу или ходатайство о пересмотре дела, как незаконно осужденные. Многих мой отец тогда вытащил на свободу. Предъявляя в письменном виде их алиби на момент выдуманного властями преступления. Его все заключенные зазывали не иначе как «пахан». Многое он мне рассказывал и про это, и про гражданскую войну, про немецкую оккупацию, про нашу советскую власть. Много из этого я описал в своих рассказах. Вот такие у меня были предки.

Когда настал мой черед служить, я выбрал пограничные войска, видимо все же гены брали свое, и меня тянуло на границу. Я дослужился до капитана, у моего командования на больше, не хватило терпения, уж больно я был правдолюбцем и вступал в схватку с бюрократической армейской машиной, защищая своих подчиненных от их произвола. Сотни бойцов, прошедших обучения, воспитание и службу у меня в подчинении, все живые и здоровые вернулись домой, и это я всегда считал главной своей заслугой перед народом и Родиной, которую в Беловежской пуще у меня украл Борис Ельцин.

Сотни бойцов, прошедших обучения, воспитание и службу у меня в подчинении, все живые и здоровые вернулись домой, и это я всегда считал главной своей заслугой перед народом и Родиной, которую в Беловежской пуще у меня украл Борис Ельцин.