Текст книги "Мои воспоминания и детективы. Рождённый в СССР"

Весна была ранняя и теплая, первого апреля уже на деревьях появились зеленые листочки. Весна, о, как она, будоражит молодую кровь, как она слепит глаза и отнимает разум. В эту весну я и влюбился в ту Анюту, что так и не ответила на мою любовь, а может, она просто и не знала, что я был влюблен, ведь я любил ее на расстоянии, боясь даже приблизиться к ней. Но вот снова каникулы, снова иду работать в родной колхоз, и снова меня отправляют работать на МТФ, но уже пасти телят. О, это совершенно не одно, и тоже, что пасти овец, телят пасти гораздо труднее. Причина в том, что за зиму телята, находясь в телятнике, застаиваются. Выходя на простор лугов, начинают разбегаться в разные стороны, взбрыкивая и громко мыча от радости и свободы. Первые дни с нами на выгон телят выходят и все работники, чтобы удержать непослушное стадо. Но через пару, тройку дней, телята начинают привыкать к коллективному походу на пастбище и обратно. Обратно в телятник они вечером бегут, так не удержишь, ведь там их ждут «телятницы» с молочным «пойлом» (так называли колхозники эту смесь муки, отрубей и молока) и добрыми ласковыми словами. Остальное воспитание делает длинный кнут, так метров пять длинной, да еще с ременным наконечником. Как только кто из телят начинает взбрыкивать, ударишь его по правой половинке бедра и непослушный теленок, перекосившись от боли, сразу возвращается обратно в стадо. Я хорошо научился, как плести, длинные пастушьи кнуты, так и обращаться с ними. На расстоянии пяти метров одним хлестком срезал травинку, вот такая точность попадания. Возможно это от моей бабушки цыганки, любовь к кнутам. Такой длинный кнут в деревне назывался «пастушка». Благодаря «пастушке» телята быстро становились смиренными и шли, не отбиваясь от стада. В основном все трудности заканчивались примерно через пару недель, дальше все шло, так же, как и с овцами. Пощипали травки, попили водички и улеглись к полудню поспать. Вот только бегали они гораздо быстрее овец и если уж побежали, то приходилось мчаться во всю прыть, чтобы обогнать стадо и остановить его. Вот тут-то я видимо и научился делать рывки на двести метров. Поскольку, когда я поступил в ПТУ, то все два года держал первенство в беге на двести метров. По этому поводу у меня тоже есть грамота, вторая в моей молодой жизни.

Поскольку привилегии у пастухов телят, остались тоже, что и у пастухов овец, с прошлого года, я сильно не горевал. Конечно, пришлось больше, побегать, как говорится мороки немного больше. Но в основном все было хорошо. Напарник у меня была женщина лет тридцать, но немножко с приветом, как говорят в народе «не все дома». Иногда она была даже агрессивна, могла ударить палкой или стегнуть кнутом. Если, что было не по ней. Но в основном была спокойна и особо мне не мешала. Тем более она была с одной стороны стада, а я с другой, таков способ удержания стада при их передвижении, да и в период выпаса. За лето бычки и телочки откормились очень хорошо и набрали вес, причем гораздо больше чем ожидалось. Нам естественно выписали премию, по одному бычку. И я такой радостный, в конце лета, привел бычка домой на привязи, чему мои родители тоже естественно обрадовались. Снова лето закончилось и снова идти в школу теперь уже в восьмой, выпускной класс.

То ли оттого, что я много бегал, то ли оттого, что я хорошо кушал, работая на МТФ, но я начал быстро расти. За лето догнал своих одноклассником, а к зиме уже некоторых и перегнал в росте. Из маленького ребенка ростом «метр с кепкой», я вырос как-то быстро, до роста – один метр семьдесят сантиметров. И скажу прямо, всем тем, кто меня до этого обижал из-за моего маленького роста, я начал отдавать накопившиеся долги в виде подзатыльников и «пинков», под мягкое место. А тем, кто по привычке пытался меня унизить, быстро разбивал нос или ставил синяк под глазом. Естественно все в классе стали относиться ко мне более уважительно, отдельные, даже побаивались. Ведь когда я начинал драться, я не останавливался, пока нас не растаскивали старшие или я не забивал противника до беспамятства. Вот такой я был злой. За эту мою злость, потом, в ПТУ мне и дали кличку «Злой». Между седьмым и восьмым классом, я уже работал в колхозе наравне с мужиками. Меня уже научили, и косить сено и пахать землю плугом в конной упряжке, и быть прицепщиком на тракторе. В общем, теперь я наравне, с мужиками шел в любой наряд, даже заскирдовать сено или солому мне уже доверяли. Одним словом, был я уже настоящий помощник, как для родителей, так и для ближайших родственников. Всем, у кого не было пахаря в семье из наших родственников, я весной им пахал огород под посадку картофеля. Помогал косить сено и резать торф. Да физически я покачался прилично, конечно бицепсов не прибавилось, но стал хлесткий и жилистый, как «пастушка». Закончив восьмой класс, я поехал поступать в ПТУ в город Шостка. А тут уже и медкомиссия в военкомате на призывное свидетельство подоспела. Поступил я ПТУ без проблем, тем более там было только собеседование и никаких экзаменов. Профессия моя называлась токарь-фрезеровщик. Хорошая профессия, рабочая. Вот навыки, полученные в родном колхозе, мне помогали всю мою оставшуюся жизнь.

Хорошая профессия, рабочая. Вот навыки, полученные в родном колхозе, мне помогали всю мою оставшуюся жизнь.

Прикосновение к истроии

Что творится в голове подростка, который был воспитан пожилыми родителями (которые еще помнят революцию семнадцатого года) в стране под названием СССР? Который был обучен и воспитан учителями наших советских школ, затем улицей, на которой встречались разные сверстники: от сына уголовника до сына профессора. Ох, как много там всяких мыслей таится, накапливаясь вместе с жизненным опытом, получаемым дома, в школе и на улице. Кстати, улица играла для многих главную воспитательную роль. А если учитывать, что в нашей стране в каждой семье кто-то воевал, кто-то был репрессирован, а кто-то отбывал срок за решеткой, причем не всегда справедливо, какое получалось воспитание – понятно. Вот эта улица пичкала детей информацией, обучала, как жить, как воевать, как не попадаться. И что там за чертой не важно, это черта – война или ворота лагеря. А многие из взрослых, окружающих подростков в детстве, побывали и на войне, и в плену у немцев, и в сталинских лагерях для врагов народа.

На улице было легко, там не было возрастов, там не было начальников, там были все равны и откровенны. Просто одни имели большой жизненный опыт и делились им, другие слушали и перенимали его, задавая рассказчикам наивные, а порой и глупые вопросы. Всем было интересно слушать ветеранов как гражданской, так и Великой Отечественной войн, рассказывавших о боях, сражениях, опасных ситуациях, подлых поступках командиров и сослуживцев, работе «особого отдела» и работников СМЕРШ, кулаками обрабатывавших вернувшихся из плена бойцов и командиров. Не менее интересно было слушать и рассказы тех, кто прошел школу сталинском Гулаге. Их почерневшие лица, потухшие глаза и вставные позолоченные или железные зубы невольно наводили на всех какой-то гипнотический страх и интерес одновременно.

На улице было легко, там не было возрастов, там не было начальников, там были все равны и откровенны.

Прикосновение к войнам

Даже не знаю, о ком сначала рассказывать: о ветеранах войны или о ветеранах ГУЛАГа? Пожалуй, сначала расскажу о ветеранах войны. Ведь они спасли не только страну, но и тех, кто сидел в тюрьме – и победа над белыми, и победа над фашистами дает ветеранам право быть всегда первыми.

Начну, пожалуй, с ветеранов гражданской войны. Теперь-то мы знаем, какая кровавая была эта гражданская война, сколько положили людей на алтарь красной победы. Но тогда все упомянутые лица были для нас героями: Щорс, Котовский, Буденный, Ворошилов. Блюхер, Чапаев, Пархоменко – да всех и не перечесть. Много было и тех, кто убивал своих братьев, отцов, сыновей и безвинных людей именем революции. Враги же наши были тогда Деникин, Махно, Врангель, Капельников и другие русские полководцы из белой гвардии, стоявшие насмерть за Россию без красных.

Вот что рассказывает ветеран и очевидец гражданской войны.

«Дело было на Украине, Сумская область, Зноб-Новгородский район, в окрестности села Глазово, села Кривоносовка, хутора Хильчичи, села Уралово, села Очкино и города Новгород-Северска, что на берегу реки Десна.

Косят мужики сено на заливных лугах у Десны. Эта территория по Брестскому договору принадлежит немцам. Летает немецкий самолет, мужики его «аэропланом» звали. Бросает сверху листовки на украинском и русском языках, мол, нельзя здесь косить траву, немецкая это территория. Плевать хотели мужики на эти листовки, разобрали листовки по карманам на «самокрутки», бумага очень хорошего качества. Продолжают себе косить. Снова летит «аэроплан». Бросают немцы мешок. Подошли мужики к мешку, смотрят с опаской. Толкают палкой, что-то есть внутри. Развязали осторожно мешок, а в мешке «жид». Еврей, мертвый и записка при нем. Мол, мы видим, что вы народ неорганизованный, поэтому присылаем вам начальника – это они на труп намекают. Если не уберетесь, будете мертвы, как и он. Кстати – слово «жид» позже было запрещено Сталиным к произношению. Даже анекдот ходил такой: «Стоит мужик на остановке, к нему подходит второй и спрашивает, мол, что ты здесь в период сенокоса делаешь?

Мужик замялся, потом отвечает:

– Я попутку подевреиваю…

Даже слово поджидаю, боялись сказать.

Возмутились косари, матом немца покрыли и продолжают косить траву. Летит снова «аэроплан» и давай по ним из пулемета строчить, да бомбы на них кидать. Попадали мужики в траву, затаились. Улетел «аэроплан». Собрались крестьяне и решили пойти и выбить немцев из Новгород-Северска, чтобы работать не мешали. Пошли мужики по домам, по селам и давай всех зазывать на войну с немцем. В гражданскую войну у каждого винтовка была или пулемет, или наган. Собралось их видимо-невидимо, от села Глазово до села Очкино толпа идет, и счету ей нет. Все настроены на страшный бой. Подошли к реке Десна, река быстрая, широкая. Ждут мужики пока паром с того берега придет.

А в это время в Новгород-Северском у немцев паника, увидели они это огромное войско, испугались. Побросав все, стали покидать город. Первыми смылись как всегда евреи, «золотишко» с собой прихватили, понимают, что грабить будут именно их в первую очередь.

Пришел паром, и начали мужики партиями переправляться через Десну. Полдня прошло, пока все переправились. Назначили командиров, разбились по взводам, готовятся к атаке. В это время немцы по телеграфу депешу в Москву, мол, нарушается Брестский мир, войско идет на Новгород-Северск – несметное. Посылает ВЧК свой конный отряд из приграничья в Новгород-Северск разобраться, что за партизаны там объявились? Поскакал отряд, выехал на пригорок, стоят, смотрят. И правда, огромная толпа идет колоннами от реки Десна к городу, все вооружены, но без формы. Поскакал отряд к ним, чтобы разобраться и остановить это войско. Увидели ополченцы, что скачут к ним вооруженные люди на конях. Кто-то крикнул: «Казаки, порубят всех, тикай!»

И пошла по рядам паника. Все кинулись к реке, забили паром, отплыли от берега остальные, кто на лодках, кто на бревнах, кто просто вплавь поплыли обратно восвояси. Очень много народу потонуло в тот день – многие ведь не умели плавать. Так бесславно и закончился их поход на немцев», – завершает свой рассказ герой гражданской войны. Все смеются, потешно рассказывает, обхохочешься.

Второй наш сосед – ветеран Великой Отечественной войны, теперь ему слово. Он просто огромный человечище с руками силача. Его все называли Петрович и мы, кстати, тоже, хотя так и не знаем многих по имени и отчеству, о чем сейчас очень сожалеем. Так вот, Петрович служил в разведке и воевал после Сталинграда на территории Украины. Он много рассказывал о походах в тыл врага, о тренировках, о своих товарищах, о захваченных им «языках», а мы слушали, раскрыв рот. Но когда он демонстрировал нам приемы боевого самбо или метания ножей, мы просто «обалдевали», как просто и легко у него все это получалось. Связывание ремнем, палкой, веревкой, используя морские узлы, это было что-то. Мы с удовольствием подставляли свои маленькие руки для связывания. Учились сами вязать морские узлы и метать ножи. У него был особый нож, нож разведчика, он его нам показывал, давал подержать в руках и рассказывал, как и когда его применял, и как нож ему помогал в трудных ситуациях на фронте и в жизни.

Вот один из этих рассказов: «Пошли в разведку, ночь была темная, безлунная, на небе стояли тучи, как говорится, «хоть глаз коли». Но для разведчика такая погода – это просто подарок, позволяет незаметно пробраться в тыл врага и взять «языка». Такая погода всегда гарантирует успех. Вот уже и проползли, прорезав колючку. Появились легкие очертания немецких окопов. Немцы периодически пускали осветительные ракеты, и, пока ракета горела, группа разведчиков замирала и вела наблюдение за врагом. Вот разведчики увидели часового, стоящего у бруствера окопа. Он, в свою очередь, вел наблюдение за передовой, и, когда взлетала ракета, прикладывал к глазам бинокль, осматривая колючую проволоку в том секторе, который, видимо, ему указал командир. Однако, прикладывая бинокль к глазам, он временно лишал себя ближнего обзора. Также интересен тот факт, что после того, как погаснет ракета, наблюдавший в бинокль, некоторое время совершенно ничего не видит в нахлынувшей на него темноте, пока глаза вновь привыкнут к темноте.

Петрович, как опытный разведчик, знал об этом. Он достал свой нож из-за голенища сапога. Здесь он его носил всегда, потому, что такая привычка была тогда у многих разведчиков. Прицелившись, Петрович метнул его в часового в тот момент, когда погасла очередная ракета. Послышался такой хлопок, будто кто-то стукнул кулаком по спине, и хрипящий стон, а вместе с ним и легкий шелест сползающего в окоп тела. Разведчики молниеносным броском заскочили в укрытие окопа и, разглядев в темноте раненного часового, вытащили второй нож и быстро добили его, чтобы очнувшись, не наделал шума. Тело часового затащили в ответвление траншеи и тихонько пошли вдоль окопа, выставив за собой охрану.

Впереди показался немецкий блиндаж, откуда доносился легкий храп. Немецкие солдаты спали на шинелях, как и наши бойцы, а вот немецкие офицеры спали отдельно на специальных матрасах. По этим матрасам, оказывается, и распознавали разведчики, кого надо брать в «языки». Привычным движением Петрович зажал рот немцу, второй разведчик схватил его за ноги, и одним рывком они быстро вынесли еще спящее тело из блиндажа. На свежем воздухе Петрович слегка стукнул немца по голове и уже спокойно заткнул ему в рот кляп, связал руки и ноги. Замотав пленника в плащ-палатку, бойцы вернулись к выставленному охранению. Выбравшись из окопа, поползли на свои позиции. Вот уже проползли колючку и подползают к нашим окопам. А там, толи наш часовой уснул, то ли ему что-то почудилось спросонья, но он вдруг начал стрелять из пулемета по разведчикам. Немцы, видимо, тоже проснулись, увидев, что один убит, а офицера нет, открыли огонь по направлению стрельбы нашего пулеметчика. Попав под двойной огонь, своих пулеметов и немецких, Петрович прикрыл своим телом захваченного языка и не шевелился, уповая на везение и Господа Бога. Но вот, видимо, разобрались, что к чему, потому что стрельба с нашей стороны прекратилась. Был слышен отборный мат командира роты, что, мол, если не дай Бог кого ранили или убили, то всё – трибунал. Как же яростно орал командир на дежурившего пулеметчика – слова не для печати. Пользуясь затишьем, разведчики рванули в свои окопы, затащив туда и немца. Немец, как оказалось, все еще был без сознания. Толи Петрович его стукнул сильно, толи придавил случайно, когда закрывал от пуль. Прибежал санитар, сунул нашатырь немцу под нос, потер ему виски, потрогал пульс и успокоил разведчиков, мол, вообще-то должен выжить. И когда фашистский офицер очнулся и начал бормотать что-то на своем родном языке, Петрович расслабился. Сразу почувствовал что-то мокрое на правой ноге, но боли не было. «Наверно, в лужу попал», – подумал он. Встал и пошел в землянку, сев у «буржуйки», снял сапог и увидел окровавленную портянку, а затем почувствовал сильную боль в ноге – пуля прошла по касательной и пробила только мышцы голени. Это было сотое задание, выполненное мной, и первое ранение на фронте», – завершил свой рассказ Петрович.

Мы, рожденные в пятидесятые годы, были очень близко от времени, о котором он рассказывал. Нам казалось, что это было вчера, а Петрович рассказывал так, будто он только, что пришел из боя и сел с нами покурить и отдохнуть. Замечу, все фронтовики тогда ходили в гимнастерках и носили на них боевые ордена, медали и колодочки о ранениях жёлтого и красного цвета. Красные, означают легкое ранение. Жёлтые – тяжёлое. У Петровича таких колодочек было три, две красных и одна жёлтая. Мы трогали медали и ордена, читали на них надписи. Это было прикосновение к той страшной трагедии, которая прогремела по нашей стране и Европе. Два ордена Красной звезды, Орден Славы третьей и второй степени, медали «За отвагу», за взятие Праги, Будапешта, Берлина – красноречиво показывали пройденный Петровичем путь от Сталинграда до Берлина. Мы гордились нашим Петровичем и всеми нашими ветеранами и ненавидели фашистов. Даже играя в «войну» трудно было найти желающего на роль немца. Немцами назначали тех, кто был новичком в нашей компании, или тех, кто провинился по какому-либо поводу. Да, мы играли в войну и повторяли подвиги Петровича и тысяч других ветеранов, о которых мы смотрели кино, читали книги и слышали из рассказов фронтовиков. Но рядом жили еще одни «фронтовички», которые, будучи в плену, становились полицаями у немцев. Отсидев присужденный им законом срок, узники возвратились домой. Мне казалось, что это не справедливо, почему полицаев не расстреляли, почему они живут среди нас и работают с нашими родителями? Это было непонятно для меня и других пацанов, чьи отцы и деды воевали с фашистами и погибали за Родину. Дети этих полицаев всегда были обделены нашим вниманием, никто с ними не дружил. Так, общались в школе, здоровались, но в игры свои не приглашали. А когда подходило празднование Дня Победы девятого мая. Ветераны, выпив лишку, всегда сгоняли свою злость на бывших полицаях. Бывало, что словесные оскорбления переходили и в рукоприкладство. Между прочим, милиция этому не препятствовала, уважая тот праведный гнев ветеранов, накопившийся за годы войны. Затем хмель проходил, все выпивали «мировую», и жизнь шла дальше. Потом мне мать рассказывала, что те полицаи, которые вернулись из тюрьмы, никого не убивали, а просто работали у немцев и пили самогон, даже иногда помогали людям избежать угона детей в Германию. Тех же, кто убивал местных жителей или наших бойцов, расстреляли на месте, по закону военного времени.

Вот пишу все это спустя пятьдесят с лишним лет, а будто бы вчера сидел на лавочке и, раскрыв рот, слушал рассказы ветеранов.

Вот пишу все это спустя пятьдесят с лишним лет, а будто бы вчера сидел на лавочке и, раскрыв рот, слушал рассказы ветеранов.

Запах зоны

Вторая категория рассказчиков, которая занимала больше свободного времени нашего детства, поскольку они, как правило, нигде не работали или, работали на таких работах, которые были по времени отброшены на утро и вечер, а то и ночь. К примеру, дворник или сторож стадиона, а вообще бывшим осужденным на работу было устроиться тяжело. Они быстрее других спивались или возвращались к своему преступному ремеслу и уходили на вторую, третью и так далее ходку. Летом они на улицу выходили в майках, черных штанах, сапогах и обязательно в кепке. Почему именно так они ходили летом, я так и не понял, но думаю, им так было удобно. Они могли всем предъявить свои наколки на теле, означающие их иерархию в воровском мире и свои воровские подвиги. Вот кепка – я думаю – это тоже воровской атрибут. Как у ветеранов об орденах и медалях, мы расспрашивали у них, что означает та или иная наколка на пальцах, кистях, плечах, груди, спине. У многих из них на груди в районе сердца, был наколот профиль Ленина, Сталина, на плечах замысловатые звезды как у генералов дореволюционных времен, купола церквей, всякие звери с оскалом, змеи, пауки – вообще картинная галерея. Многое из того, что они рассказывали, до этих пор осталось в моей памяти и даже сослужило как ни странно положительную роль в воспитании не только нас, но и моих будущих учеников.

«Слушай сюда пацаны, – начинал свой рассказ Мирон– выколот перстень с пятью горизонтальными рисками. Четыре по углам и одна в центре, означает – первая ходка. Наколка перстня с решёткой в правом верхнем углу и затемненный левый нижний, противолежащий угол, означает – позор ментам, привет Кентам. Перстень с затемненным правым верхним углом и нижним левым, противолежащим углом, означает – дорога в зону. Перстень с наколками на чистом квадрате слева зубчики, означает – заслуги перед уголовным миром (количество зубьев совпадает с количеством заслуг). Перстень с наколкой в виде ромба с затемненными верхним левым и нижним правым, противолежащим треугольниками, означает – лидер. Христианский крест, в кругу – склонен к садизму, насилию, неисправим. Паук – наркоман. Змея с мечем, на фоне решетки – законченный садист. Сердце на фоне решетки, проколотое мечем – насильник. Но эти наколки можно делать только тогда, когда авторитеты признали твои заслуги, и ты получил добро на очередную наколку. За незаслуженные наколки наказание было суровым, плоть до смертельного исхода». Многое еще всякого нам рассказывал ветеран зоны. Что-то осталось в памяти, что-то забылось. Но первые уроки, как входить в «хату» (камеру) – к кому обращаться при входе в «хату». Не плевать в «хате» на пол, на любые действия спрашивать добро у старшего по «хате». Но не того, что назначили «вертухаи» (охрана), а посаженного авторитетным вором в законе (смотрящего), того кто «хату» держит.

«Вот, к примеру, заводят тебя в „хату“ ты должен остановиться у двери и ждать пока, кто-то из шестерок бросить к твоим ногам полотенце. Ты вытираешь краги (ботинки) о полотенце и полотенце бросаешь к параше. Только после этой процедуры проходишь в „хату“ снимаешь кепку и приветствуешь сокамерников. Затем спрашиваешь, кто держит „хату“ тебе показывают его. Ты подходишь к нему и спрашиваешь, где твое место в камере, при этом никому не подаешь сам и не пожимаешь протянутые руки, пока не узнал, кто есть, кто в этой камере. Получив свое место, бросаешь туда свои вещи и поставляешься. Все, что у тебя есть, из еды, отдаешь старшему, а он уже решит, что кому. Затем ты расскажешь всем, кто ты и какое у тебя „погоняло“ (кличка), по какой статье замели. Что шьют, и кого из авторитетов знаешь, были ли ранее ходки то по каким статьям. Это делается вполне формально поскольку, о каждом прибывающем в зону уже приходит весточка, и если ты будешь говорить не то, что было в „маляве“ (записке), можешь иметь неприятности. После знакомства будут поступать предложения, если ты конечно новичок, и у тебя первая ходка, „прописаться“. Что практически означает добровольно подвергнуться избиению и не заплакать, не заныть до конца избиения, какое бы оно не было жестокое. Если есть хоть какая-то возможность избежать этого, надо избежать. Надо сразу себя поставить жестко и что бы ни у кого не появилось сомнения, что ты его „грохнешь“, если он хоть пальцем прикоснется к тебе. Смог поставить так себя, будешь уважаемый, не сможешь – терпи „прописку“. Но не дай тебе бог заныть или заплакать от боли, могут и забить до инвалидности или по решению старшего „опустить“ и отправить под нары к параше в „петушиные“ места. Ни в коем случае не сотрудничать с администрацией иначе братки сразу посадят на перо или „опустив“ „вздернут“ (повесят). А потом всей толпой скажут охране, что вздернулся сам. Но все же стукачей в каждой камере, как твари по паре. Точно так же и среди охраны лояльных к зекам полно, а особенно в тех зонах, где преимущество на стороне воровского клана. Не доверяй никому, и себе доверяй только раз в год. Не болтай о том, о чем не спрашивают, не предъявляй никому обвинений – без веских доказательств. Нет доказательств, руби топором, ножом пальцы, руку, в качестве подтверждения своей правоты. Иначе приговор один – на перо, а без пальцев или руки можно прожить. Играй в карты только на то, что есть у тебя в карманах, а дальше начинается рабство. А из рабства два пути либо на тот свет, либо на добавление срока вплоть до расстрела. Ведь карточный долг свят для зеков и за долг, скажут убить – будешь убивать, скажут отдать жену – отдашь, а убив, ты прибавляешь себе срок. В те времена в СССР была по многим статьям смертная казнь».

Все эти рассказы приучали нас к соблюдению воровского закона, который оказывается, нигде не описан, а передается из уст в уста. Знают его только воры в законе. Все эти рассказы открывали нам еще один срез общества, и нам было от этих рассказов немного страшно, немного неуютно, ибо каждый представлял себе, как он поведет себя в тюрьме, как будет терпеть все это там, за колючкой. И мы понимали, что пока не были готовы к этому испытанию, поэтому в игры про тюрьму не играли. Однако ветеран зоны по кличке «Бритва», а знали его Мирон, учил нас и иному ремеслу, например, начинал он с мелочей. Как тетрадкой вытащить ручку из кармана «лопуха». Взмах тетрадкой снизу – вверх вдоль кармана одежды, где лежит ручка, и обложка тетради цепляет за держатель ручки, извлекает ручку из кармана. Почему-то Мирон выбрал именно нас с моим другом Петей, я не знаю. Но он сказал, что у нас есть что-то такое, что говорит о наших больших способностях в таком деле. А может это, был ловкий тактический ход, похвалить нас для большего энтузиазма? Но не прошло и полгода, как я уже свободно тащил кошелек из любой сумки. Открывал любые замки того периода. Второй этап, это обучение залазить в форточки на первом или втором этаже. Тут было сложней, но и эту науку мы освоили быстро, а тренировался я на собственной форточке. Забрался на подоконник, удерживаясь за выступы рамы окна, просунул голову в форточку, подпрыгнул и завис животом на нижней части рамы форточки, затем развернулся на спину, ухватился за верхние выступы рамы внутри комнаты и подтянувшись, ты уже внутри. Ключи для амбарных замков мы делали из старой гильзы от автомата или винтовки, вставляешь в гильзу гвоздь, величиной со стержень внутри замочной скважины, затем расклепываешь гильзу вокруг гвоздя и остается только напильником вырезать нужную бородку и ключ готов. Сколько мы вытащили ручек, сколько посетили форточек и сколько вскрыли замков, история умалчивает. Но, однажды забравшись в тир, мы попались. Какой-то бдительный гражданин засек нас и позвал милицию. Нас взяли, когда мы выбирались обратно. Я почему-то сразу представился по фамилии Белоногов Ваня, хотя меня звали совсем иначе. Ну не буду описывать, как нас там допрашивали, как прочитали в моем дневнике, мою настоящую фамилию. Все пытали, кто нас научил, кто нас послал? Да кто им скажет, после такого нравоучения Мирона. Но закончилось все это направлением меня в школу интернат в городе Крымск, Краснодарского края, как трудновоспитуемого. Первый жизненный урок, надо ставить кого-то на стреме, как учил Мирон, а мы лопухнулись, на стреме никого не поставили, вот нас и замели. Но все эти навыки мне помогли в жизни, когда я пошел по военной стезе в войсках КГБ. Для выполнения тех или иных заданий, эти навыки были просто бесценны.

Летом они на улицу выходили в майках, черных штанах, сапогах и обязательно в кепке.