Текст книги "Повседневная жизнь эпохи Шерлока Холмса и доктора Ватсона"

Аристократия и средний класс

Всегда верхи общества задают некую планку, предлагают образцы «правильной» жизни всему остальному народу.

В Англии аристократия веками задавала образцы поведения, мировоззрения, массовой психологии. До промышленной революции между дворянами и простолюдинами лежала пропасть. С конца XVIII века начал стремительно расти средний класс.

Его верхушка прилагала просто титанические усилия, чтобы войти в дворянство. Благо, «джентльменом является тот, у кого достаточно средств, чтобы быть джентльменом». Но и самые широкие слои среднего класса изо всех сил подражали аристократии.

Низший класс просто физически не мог подражать аристократии, но во второй половине XIX века 25 процентов населения копировали многие черты жизни высшего класса. Жизнь в загородных домах, раздельная жизнь родителей и детей, моды и привычки дворян стали частью образа жизни значительной части народа Великобритании.

Аристократия, владельцы не только богатств, но и земель, стали образцом поведения и законодателями образа жизни для буржуазии.

Джон Голсуорси (1867–1933) происходил из буржуазной семьи. Но в его «Саге о Форсайтах»[125]125
  Голсуорси Дж. Сага о форсайтах. В 4-х тт. – М.:Правда, 1983.


[Закрыть] буржуазное семейство выведено почти сатирически – особенно в первых романах цикла. А в «Конце главы»[126]126
  Голсуорси Дж. Конец главы. – М.:Азбука, 2017.


[Закрыть] аристократы Череллы – необыкновенно милы.

У большинства англичан эпохи Ватсона и Холмса не было даже тени сомнения в том, что образцом достойного человека является в первую очередь джентльмен, то есть человек, наследственно располагающий некоторым пассивным доходом. Не случайно треть рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе посвящены событиям в среде верхнего класса. Тридцать три процента текстов – двум процентам населения Великобритании. Верхнему классу – самое пристальное внимание.

Культ любителя

Яркое проявление английского отношения к общественному идеалу дает классический культ любителя. Англичане убеждены – всякий любитель лучше профессионала! Ведь кто такой профессионал? Человек, вынужденный сам зарабатывать себе на жизнь, – одно это говорит о невысоком положении в обществе.

А любитель – это джентльмен, у которого появилось такое «хобби». Джентльмен не должен зарабатывать на хлеб, об этом позаботились его предки. Но он занят чем-то для себя, для собственного удовольствия. Само собой разумеется, джентльмен на сто голов выше всякого выскочки.

При этом «наши сыщики-профессионалы, может быть, не всегда быстро шевелят мозгами, но в храбрости им нельзя отказать. Грегсон поднимался по ступенькам, чтобы арестовать этого матерого преступника, столь же деловито и спокойно, как если бы шел по парадной лестнице Скотленд-Ярда. Пинкертоновский агент попытался было обогнать его, но Грегсон весьма решительно оттеснил его назад. Лондонские опасности – привилегия лондонской полиции»[127]127
  Дойль А. К. Алое кольцо.


[Закрыть].

В том же рассказе действует сеньора Лукка: высокая красивая женщина.

Тем не менее: «Так вот, миссис Лукка, – сказал прозаичный Грегсон, положив руку на локоть синьоры так же бесстрастно, как если бы она была хулиганом из Ноттинг-Хилла. – Пока мне еще не совсем ясно, кто вы такая и зачем вы здесь, но из того, что вы сказали, мне вполне ясно, что вами заинтересуются в Скотленд-Ярде».

Но любитель, Шерлок Холмс, куда круче! Он ничуть не менее храбр, вынослив и силен, а главное – Шерлок Холмс сразу понимает то, что не в силах постигнуть куриный умишко специалиста. Шерлок Холмс может даже подарить свое открытие Лестрейду или другому сыщику – раскрытие очередного преступления. Ему не жалко, он уже получил удовольствие, применив дедуктивный метод.

«Я оставил Баркера завершить все формальности, – объяснил Холмс. – Раньше вы Баркера не встречали, Ватсон. Это мой ненавистный соперник на Суррейском берегу. Когда вы упомянули про высокого брюнета, мне уже не составило труда довершить картину. У него на счету несколько удачных расследований, верно, инспектор?

– Да, он не раз вмешивался в наши дела, – сдержанно отозвался инспектор.

– Не отрицаю, его методы, как и мои, не регулируются законом. И порой, знаете ли, это очень выручает. Вам, например, с вашим непременным предупреждением: "Все, что бы вы ни сказали, может быть использовано против вас", – ни за что не удалось бы фактически вырвать у этого мерзавца признание.

– Быть может, и так, но мы все равно добиваемся своего, мистер Холмс. Не думайте, что мы не составили собственного мнения об этом деле и не смогли бы выйти на преступника. Вы уж извините, что мы чувствуем себя задетыми, когда вы с вашими запретными для нас методами вырываетесь вперед и лишаете нас всех лавров!

– На этот раз ничего подобного не произойдет, Маккиннон. Обещаю вам, что с этой минуты я буду держаться в тени, а Баркер делал лишь то, что я ему говорил.

Инспектор заметно повеселел.

– Это очень благородно с вашей стороны, мистер Холмс. Для вас похвала или осуждение мало что значат, а мы ведь совсем в другом положении, особенно когда нам начинают задавать вопросы газетчики.

– Совершенно справедливо. Но задавать вопросы они наверняка будут, и вам не мешает иметь наготове ответы. Что вы скажете, например, если какой-нибудь смышленый и расторопный репортер спросит, какие именно улики вызвали у вас подозрение и, в конце концов, дали возможность установить изобличающие его факты?»[128]128
  Дойль А. К. На заслуженном отдыхе.


[Закрыть]

И далее: «Да у вас готов ответ на любой сложный вопрос, – в голосе инспектора слышалось восхищение. – Одного я не могу понять: к нам он не мог не обратиться, но зачем пошел к вам?

– Из чистого бахвальства! – ответил Холмс. – Он мнил себя умником, раздувался от уверенности в себе и вообразил, будто его никому не побить. А потом он смог бы сказать недоверчивому соседу: "Посмотрите – чего я только ни предпринимал! Я обратился не только в полицию, но даже к Шерлоку Холмсу".

Инспектор рассмеялся.

– Придется простить вам это "даже", мистер Холмс, – сказал он. – Такой виртуозной работы я не припомню».

Сам Дойль не раз помогал полиции как врач и как человек, использовавший этот самый дедуктивный метод. Но себя он вывел как милого, приятного и мужественного, но очень ограниченного доктора Ватсона. Который годится в основном для того, чтобы задавать глупые вопросы и получать на них умные ответы Шерлока Холмса.

Этот культ гениального любителя – не первый и не последний случай, когда Дойль отнюдь не идет вразрез с общественными предрассудками. Вряд ли он сознательно подделывается под представления массового англичанина… Более вероятно, что автор эти предрассудки разделяет.

Так же поступят и другие английские писатели.

Агата Кристи моложе Артура Конан Дойля на полвека – она родилась в 1890 году. Но и у нее детектив-любитель, старая дева мисс Марпл, живущая в деревне в собственном доме, учит полицию, как надо работать.

Чарльз Перси Сноу (1905–1980) годится Дойлю по крайней мере во внуки… Но и он тоже выводит гениального детектива-любителя, дипломата Финбоу, который и раскрывает преступление. А сержант уголовной полиции Алоиз Берелл показан румяным дурачком, не способным понять самые очевидные вещи[129]129
  Сноу Ч. П. Смерть под парусом // Английский детектив. – М.: Правда, 1983.


[Закрыть].

С чем бы мы не столкнулись, почти на уровне инстинкта мы пытаемся иметь дело со специалистами. Так же точно англичанин попытается понять, не чем вы зарабатываете, а чем же вы увлечены. Если вы ему понравитесь, попытается дружить с вами именно на базе общего хобби. В трудных случаях жизни найти «подходящего» любителя кажется ему просто счастьем.

Профессиональная работа – скучная проза, которой приходиться заниматься для денег. Хобби – увлекательное, престижное занятие того, у кого и так достаточно средств. Это то, чего вы делать не обязаны, что вы выбрали сами.

Основы массовой психологии

Климат, природа Британии сформировали тип если не физически сильного, то выносливого, неприхотливого и упрямого человека. Англичанин веками учился упорно вгрызаться в неподатливую землю, выращивать упрямую скотину, править утлые лодки в свинцовое северное море. Физически хилые, трусливые и глупые не выживали.

Переселившиеся на заливаемый дождями, туманный и ветреный остров учились (и научились) противостоять ветру, дождю и туману. Англичанин уверен: работать надо как можно лучше, упорнее, дольше, непреклоннее.

История Британии сформировала законченного индивидуалиста. Это тип человека, привыкшего ни на кого не полагаться, решать свои проблемы самостоятельно. Все – сами по себе. Все – индивидуумы. Общины нет. Корпорация – объединение тех, у кого частные дела решены сходным образом. У каждого свое собственное дело, собственное отношение к обществу и государству.

В беде мало кто поможет. Если поможет – спасибо, но полагаться нужно только на самого себя.

Успех – это только твой успех. Захотел поделиться – делись, но не жди ответа, не рассчитывай, что добрый поступок припомнят.

Англия – это колоссальная диаспора, числом десятки миллионов человек. Сохранилась старая легенда: некий лодочник очень радовался победе протестантов на реке Бойн в 1690 году. Поздравлял переправляющихся, ликовал. На что ему сказал некий аристократ (молва называет и герцога Герефорда, и герцога Норфолка… истинный автор не известен):

– Ты-то чему радуешься? Ведь ты как был, так и останешься лодочником.

Действительно… Какой смысл радоваться событию, которое никак не изменит твою лично жизнь? Правь лодкой, человек, собирай мелкие монетки.

Русская эмиграция, русское белое движение не раз сталкивалось с этим. С одной стороны, англичане надежны. Сказали – сделают. Верят на слово, но если обманешь – перестанут с тобой вести дела и даже тебя замечать. С другой стороны, в частной жизни не надо на них рассчитывать. Вроде – друзья. Вроде – вместе. Но в критической ситуации каждый поступает, как ему выгодно или удобно, без оглядки на соседа. Не помогает.

Многие русские белогвардейцы в Китае ждали, что после вторжения японцев (1937) английские друзья помогут им перебраться в Европу. Не дождались. Англичане уезжали, весело махая оставшимся на берегу россиянам. Каждый пользуется тем, чем может, каждый в этом мире за себя.

Находясь в Англии, следует всеми силами избегать вторжения в частную жизнь. В автобусе или в метро не надо спрашивать – выходит ли человек на следующей остановке. Это почти что вторжение в частную жизнь. Надо сказать ему: «Я выхожу». Естественно, он пропустит вас.

Если заблудился в английском городе – англичане охотно тебе помогут. Но развивать любые личные темы с помогающими не надо. У них своя жизнь, не влезай.

Частная жизнь прежде всего. Поразительно, с каким мужеством и упорством англичане строят эту самую частную жизнь! Они привыкли, что за жизнь нужно бороться. В их книгах и фильмах век от века показывали людей, смертным боем бьющихся за свое личное преуспевание.

Для россиянина сверхнапряжение, героизм как-то не очень реальны без пафоса чего-то большего, чем индивидуальная судьба: защита Отечества, служение чему-то высшему. Англичанин может быть не менее героичен в служении чему-то большему, чем он сам, – если таковы его убеждения. Британские солдаты явили пример массового героизма во время обеих мировых войн.

Но в частной жизни россияне слабее. Мы просто не видим оснований так же жестко и цепко воевать за то, что нужно только нам самим. А англичане за себя бороться будут.

С этим вполне уживается нелюбовь к тому, что англичане называют «крысиными гонками»: к приложению слишком больших усилий к карьере или стяжанию богатств. Частная жизнь включает ведь и быт, и хобби.

Надо иметь время на коллекционирование открыток, на посидеть в пабе, на прогулку по парку. Если только зарабатывать деньги, это обеднит частную жизнь.

Классовая система, среди прочего, основывается на принятии того, что есть. Я принадлежу к низшему среднему классу? И хорошо. Это мое, моя частная судьба.

Отношение к собственности у них совершенно другое. Не надо просить у англичанина его вещи. Скорее всего, он даст вам свою удочку или портфель… Но вы тут же перестанете быть для него тем, что китайцы называют «человек моего закона». Иностранцу прощается нарушение правил – на то он и иностранец, существо странное и несколько неполноценное. Но лучше правил все-таки не нарушать.

Торжество частной жизни и культ материального несут с собой отсутствие особой крылатости мысли, духа, воображения.

Англичанин – невероятный практик и реалист. Он борется за само по себе физическое существование. Есть баранья нога с картошкой в котелке? И хорошо. Есть крыша над головой? Есть трезвый расчет, что так будет и дальше? Вот хорошо, вот и достаточно.

Религиозный экстаз? А зачем вообще вникать в тонкости вероучения? О них можно, если захочется, спросить у священника. Но стоит ли? Зачем отрывать от дела занятого человека?

Познание чего-то, не имеющего к тебе отношения? Это вообще зачем? Хобби есть хобби, но зачем учить иностранный язык, которым не будешь пользоваться для дела? Зачем изучать историю или ездить в археологические экспедиции в свой отпуск?

Все интеллектуальное вне работы и повседневной жизни проходит именно по категории хобби… Собирать белые камушки с гор Шотландии ничуть не хуже, чем знать латынь и читать в подлиннике Цицерона. Читать и много знать об Атлантиде ничуть не лучше, чем коллекционировать порнографические открытки.

Показывая высокий статус своего лирического героя, Высоцкий пел: «Могу одновременно грызть стаканы // И Шиллера читать без словаря». У нас читать Шиллера повышает статус человека. В Англии – ничуть не повышает. Вот если чтением Шиллера он заработает на новый дом в более престижном районе…

Известный диссидент Буковский перестал заниматься наукой в том числе и поэтому… В СССР наука сама по себе была делом статусным! Сам по себе ученый уже вызывал уважение. В Англии ты можешь заниматься наукой, а можешь торговать кастрюльками. Одни ничем не лучше и не хуже другого. Важно не занятие, важно на нем заработать.

От культа частной жизни происходит и великая терпимость англичанина. Каждый волен жить, как считает нужным. Мало ли какие у кого правила в его частной жизни. Не осуждай, вообще не суди, даже не слишком вникай в чужую жизнь. Сложилось у тебя о ком-то какое-то мнение? Ну и живи с ним как знаешь. Высказывать это мнение – уже на грани вторжения в чужую частную жизнь. Антиобщественный поступок.

Вообще высказываться о чем-то слишком прямолинейно – не стоит. Если занесет в Британию – понаблюдайте, как говорят между собой англичане… Сдержанно, спокойно, как бы почти безразлично. Не надо «напрягать» собеседника спором или возражением. «Человек своего закона» и так все поймет… А остальным не обязательно.

Англичане потрясающе умеют держать лицо. Это очень закрытые люди, внешне всегда приветливые и дружелюбные. Даже если ты делаешь нечто странное с точки зрения англичан, они тебе не покажут своего отношения. Россияне часто ошибаются, думая – все в порядке. А все вовсе даже не в порядке, вам просто не сказали об этом.

Россиянам такая манера вести себя и говорить часто кажется лицемерной. С лицемерием и ханжеством в Англии все хорошо – намного лучше, чем в России. Но вызвано это не попыткой обмануть или расположить к себе, а суровой установкой – не вторгаться, куда не положено, оставаться приятным для собеседника.

Самих себя англичане сравнивают с одинокими деревьями. Такие деревья, если выживают, становятся могучими и красивыми. Если…

Жесткая верхняя губа – такой же стереотип, как одинокие деревья. Важнейший компонент национального самоопределения. Не надо проявлять эмоций – этим ты вторгаешься в частную жизнь. Пусть верхняя губа как можно реже расплывается в улыбке.

Общество одиноких

Англичанин веками привыкал не только к тому, чтобы не лезть в чужую жизнь, но и не лезть в душу другого. И в свою тоже не впускать.

Очень точно сказал настоятель лондонского собора Святого Павла, великолепный английский поэт Джон Донн (1572–1631): физически вы можете и не быть на необитаемом острове, но вы живете на нем по своему ощущению.

Густонаселенная Англия – необитаемый остров для отдельного англичанина. В Англии друг – это то, что мы бы обозначили как приятеля или даже знакомого. Люди встречаются, общаются… Вместе попыхивают трубочками у камина… Обсуждают хобби (это самое важное), какие-то новости, беседуют о пустяках. В России люди доходят до рукопашной выясняя, хороший или плохой Петр Первый. В Англии разговоры об истории и культуре – скажем, убил ли Ричард племянников, или прав ли был Генрих VIII в истории с Анной Болейн, могут идти только в жанре спокойной беседы, а не ожесточенного спора.

Разговоры «на психологию» тем более не поощряются. Возникли вопросы и проблемы? В старину шли к священнику, теперь идут к психоаналитику. Не принято «грузить» своими переживаниями никого, даже близких по крови. Даже жену, родителей и детей.

Англичанин внутренне одинок, потому что его внутренняя жизнь – только его частное дело. Его, а не отца, не брата, не жены, не друга, не сына.

До какой степени может быть одинок англичанин, доказывает странная и страшная история блистательного политического деятеля XVIII века, Филиппа Дормер Стэнхоупа, 4-го графа Честерфилд (1694–1773).

Не будем останавливаться на блистательной карьере почтеннейшего графа Честерфилда. Личный друг, а бывало что и враг, королей, в разные периоды жизни он был министром, государственным секретарем, а должность дипломата полагал почетной ссылкой. С 16 лет он выступал с блестящими речами в парламенте и с памфлетами.

Граф Честерфилд замирил Ирландию, бешено боролся с государственной коррупцией. Его врагом стал самый могущественный человек в британской политической жизни 1720-х и 1730-х годов – Роберт Уолпол (1678–1745). Этот термин еще не существовал, и Уолпола называют порой «фактическим премьер-министром». Этого человека всю жизнь обвиняли в протекционизме и взяточничестве, одно время даже держали в Тауэре. Честерфилд бился с ним, как лев, хотя кто был прав – до сих пор не совсем ясно.

Он дружил с величайшими писателями Англии, в том числе со Свифтом и Филдингом, защищал свободу писать памфлеты и ставить пьесы, основал журнал «Здравый смысл»…

Но бессмертным это имя сделали «Письма к сыну»[130]130
  Честерфилд Ф. С. Письма к сыну. Максимы. Характеры. – Л.: Наука, 1971.


[Закрыть].

Сын – это реальнейшее лицо, и письма были написаны именно ему, не литературному персонажу. Сын, также Филипп Стэнхоуп (Стэнхоуп-второй, 1732–1768), родился в Гааге.

Сын родился от Элизабет дю Буше – французской гувернантки в доме богатого голландского коммерсанта, вдовца, отца двух детей. Была Элизабет на 15 лет моложе Честерфилда и на 15 сантиметров выше: ему нравились такие женщины, выше его самого. Бывая в доме хозяина Элизабет, граф Честерфилд заключил с ним пари – как быстро соблазнит гувернантку.

Когда Элизабет забеременела, хозяин ее немедленно уволил. Родители прокляли. После рождения сына граф Честерфилд дал ему родовое имя Филипп и увез в Лондон обоих – сына и мать.

Элизабет и сына он поселил в лондонском предместье. В библиотеке своего дома над камином Честерфилд повесил портрет Элизабет. Портрет не сохранился, дат жизни этой женщины нет. Неизвестно даже, где и когда она окончила свои дни, пережила ли графа Честерфилда и их общего сына.

А вот сына граф очень приблизил к себе…

Параллельно 5 сентября 1733 года 38-летний Честерфилд женится на внебрачной дочке короля Георга I от его многолетней любовницы Мелюзины фон дер Шуленбург, герцогини Кендал. Жену звали Петронелла Мелюзина фон дер Шуленбург (1693–1778).

В 1722 году папа-король сделал внебрачную дочку пожизненным пэром с титулами баронессы Алдборо и графини Уолсингем.

Жили супруги раздельно, детей у них никогда не было. При этом Петронела Мелюзина долгие годы была любовницей Чарльза Калверта, 5-го барона Балтимора (1699–1751). Это тоже важный человек: первый лорд адмиралтейства, член Лондонского королевского общества и многолетний член парламента, губернатор колонии Мэриленд, основанной его предком. Еще до брака с Честерфилдом у Мелюзины родился сын Бенедикт Суингейт (1722–1788). Его сразу же отправили в Мэриленд, за океан. Этот Калверт стал плантатором, избирался судьей, а во время войны за независимость выступал на стороне Соединенных Штатов.

Но это все ее жизнь, Мелюзины…

Граф Честерфилд к ней зеркально равнодушен. Чтобы сохранить отношения с Элизабет, ему чего-то не хватило… То ли ума, то ли чувств. Но незаконного сына Честерфилд очень любил. Он дал сыну свое родовое имя, всю жизнь воспитывал и продвигал в свет как законного. Ему он и писал «Письма к сыну» – смесь ироничных, умных наблюдений, наставлений, указаний, поучений. Честерфилд хотел видеть сына таким же блестящим и ярким, как он сам, такой же звездой европейской политики. На это и направлены все его письма.

А сын не блещет. Он проваливается, пытаясь произнести речь в парламенте. При дворе скучен, неловок, скован… От поучений отца начинает сильно потеть, а порой на лице высыпает сыпь, красные пятнышки. У отца как-то попросил разрешения завести аквариум.

– Ты уже изучил рыбий язык? – спросил папа. – Надеешься стать послом в рыбьем царстве?

Трудно сказать, кем мог бы стать Филипп-младший… Просто лендлордом, который интересуется рыбами, или великим ихтиологом. В любом случае он не хотел и не был способен стать ни царедворцем, ни дипломатом, ни политиком. Ему просто этого не нужно. Очень рано сын начинает вести двойную жизнь. Он все больше живет на континенте, где представлен при дворах монархов, принимают его более чем хорошо. А он не радует папу успехами, так и не был принят в высший свет… Мог бы быть принят, если бы приложил усилия.

Папе даже не приходит в голову, что сын может не хотеть блистать в свете, выступать в парламенте, делать большую политику… В его письмах все сильнее ехидные нотки, а сын все больше отдаляется.

В 1750 году начинается тайная связь Филиппа-младшего с ирландкой Юджинией Дорнвил. В 1761 году рождается сын Чарльз. В 1763-м – Филипп. Об этом граф Честерфилд не имеет ни малейшего представления. Он все пишет и пишет письма, поучая сына блистать при дворе и делать политику.

Его все сильнее раздражает плохой почерк, невнятные подписи сына под письмами. Он не знает, что на его письма отвечает не сын, а его жена – с которой он тоже не знаком. Фактически граф Честерфилд пишет не сыну, а собственной выдумке. С живущим на континенте сыном он не виделся по крайней мере 12 лет. Так и жил один – все писал письма.

Филипп в 1767 году на континенте женился на Юджинии, а в 1768 году умер от чахотки. В том возрасте, в каком отец только познакомился с его мамой. Трудно сказать, в какой степени его смерть приблизили странные отношения с отцом, органическая неспособность соответствовать его желаниям. Как он относился к отцу, мы тоже не знаем.

О существовании Юджинии и внуков граф Честерфилд узнал только после смерти сына: Юджиния написала ему письмо. Он прожил еще около пяти лет. Усыновил младшего внука Филиппа и завещал ему все свое состояние. Филипп-третий дожил до 1815 года. Его потомки живут в Британии до сих пор, но не сохранили титул и не стали великими людьми.

Юджинии и второму внуку граф Честерфилд писал, но Чарльзу оставил небольшие деньги, а Юджинии не завещал ничего. Полное безденежье заставило Юджинию Стэнхоуп продать издателям письма, которые никогда не предназначались для печати. Видимо, она была образованной женщиной – понимала их литературную ценность. Сборник писем стал литературной сенсацией, принес молодой женщине состояние.

Кстати – письма Юджинии от имени сына не сохранились. Временами появляются в печати и в интернете, но это – подделки. Видимо, граф Честерфилд уничтожил «неправильные» письма. Как он жил, узнав о том, что писал собственному вымыслу, а не реальному сыну? Неизвестно. Одно из высказываний отца, обращенное к сыну: «Надо уметь молчать вообще обо всем, что имеет значение лишь для тебя одного». Вот и молчал.

Отношение к письмам различное. Одних шокировала их откровенность, других – цинизм Честерфилда, прагматическое направление воспитания: жесткая подготовка сына исключительно к великосветской и государственной карьере.

Свое мнение читатель пусть составляет сам, если прочтет эти письма.

Для меня сейчас важнее показать на примере и отца и сына поразительное одиночество, казалось бы, самых близких людей.

«Надо уметь молчать вообще обо всем, что имеет значение лишь для тебя одного». Сын тоже молчал много лет.

Все эти черты английского характера так ярко отражены в историях о Шерлоке Холмсе, что об этом и говорить не имеет смысла. Читайте и убеждайтесь.