Текст книги "Ушла из дома и не вернулась…"

10. Мать

Как это можно? Как? Ее нежное тельце, мягкая кожа и вдруг страшная рана, кровь, грязь. Нет, нет здесь что-то не так, такого просто нельзя представить. У кого только поднялась рука?!.. Нож… Какой ужас!

… Почему мы так медленно едем? Кому понадобилось делать Москву такой огромной?! Пока до больницы доберешься, уже не останется сил.

Сколько раз я ей говорила, успеешь навеселиться, будь осторожна в выборе знакомых. Нет, она все хочет делать по-своему, всегда и во всем понимает больше других. То, что я прожила столько лет на свете, во внимание не принимает. И друзья у нее… Да, собственно, я и не знаю, кто у нее друзья. С матерью делиться не хочет. Дерзит. Попробовала бы я в ее возрасте так ответить матери, она бы мне такое устроила.

Но ведь я к ней с любовью, пытаюсь понять, убедить. Разве так чего-нибудь добьешься? Самостоятельности ищет… Доискалась…

…О чем это я? О чем? При чем тут воспитание? Какая ерунда. Девочка в беде, ее надо спасать, закрыть собой от всего. Лучше бы со мной такое, какая же я дура, пусть делает все, все лишь бы была жива и здорова. Всю себя я готова отдать по кусочкам, лишь бы обошлось. И кровь моя не подходит. У нее отцовская группа.

Боже! За какие грехи мне эти наказания?

Мы приедем, наконец, или нет? Зачем он так тащится? Нашел время соблюдать правила.

…Помню, какой плаксой была, когда ее из роддома привезли. Все ночи орала. Я тогда думала, что скоро сойду с ума и уже никогда в жизни не смогу выспаться… А когда в школу пошла, я, наверное, больше ее волновалась. Вернее – только я и волновалась. Для нее это было началом новой игры. Какой же смешной она была: огромные восторженные глаза, косички, тоненькие ножки, новый необмятый ранец. Чудо мое…

Попадись мне тот ублюдок, который посмел! Убила бы, зубами в горло вцепилась и разодрала. Сволочь! Таких стрелять надо! Вешать! Забивать кнутом на площади!

Что же случилось? Вот и больница. Боюсь, не смогу выйти из – машины. Куда же я задевала валидол?

11. Отец

…Неужели это и есть поворот? Не думал, каким он будет тяжелым и жестоким. Хотя, перемен без боли не бывает. A я ждал, когда должно произойти подобное? Только отчего именно дочь стала верстовой вехой в жизни? Опять, опять я получаю свою боль через другого.

…Бензин почти на нуле. Надо бы на обратной дороге заправиться.

До двадцати девяти лет жил вроде нормально. Нет, я и тогда понимал, что все вокруг нас проходяще. Но понимал как непреложную истину, как некий абстрактный постулат, который ко мне относился лишь со стороны приобретений.

Диплом, жена, квартира, дочь, положение… И вдруг умер отец. Я и не понял сначала, что все! Не будет его больше! Что вместе с ним начало мое исчезло. Да, то было первым толчком, который вывел меня из равновесия, заставил оглянуться. А ровно через год в автомобильной катастрофе разбился лучший друг. За день до того посидели хорошо в баре, от души пивка попили, а на следующий вечер я за гробом поехал.

Скорее всего, вот тогда я и почувствовал наиболее остро зыбкость всего. Неприступные, на первый взгляд, жизненные редуты оказались холщовыми декорациями.

Черт, на красный проскочил. Ладно, под утро в Москве, слава богу, все еще спят. И так гоню на пределе, без всяких правил…

Зыбкость, значит… Смертным я себя ощутил. Смертным! Из плоти, крови и разума. И тут, познавший мизерность отпущенного ему срока, разум стал раздваиваться. Один я живет, а другой я наблюдает. И этот второй с каждым днем все больше убеждался, что не так первый живет. До крика не так, как мечталось, как хотелось, просто. Как амеба. До инерции смирился со всем и движется, как с горки на детских санках: куда подтолкнули – туда и понесло…

Не сразу это раздвоение пошло. Сначала, вроде, и не очень замечал. Так, легкое беспокойство. А вот когда уже за сорок перевалило – стало ясно, – не может дальше такое продолжаться. Сделалось противно жить. Только, чтобы произошли изменения в бытие, мне внешний толчок нужен, как знак от судьбы. И я ждал его, зная, что он обязательно будет. Наверное, это от слабости. Только о ней никто не знает. Наоборот, окружающие считают меня, энергичным, сильным, уверенным. Тем лучше! Стану именно таким! И чтобы с дочкой не случилось я, именно я, буду ей опорой…

…Вот и ворота первой городской. Хорошо запомнились. Тогда, много лет назад, тоже в них заезжал. За телом друга…

12. Сотрудник уголовного розыска

Подъезд заперт. Конечно, ночью вход в больницу с другой стороны. Совсем замотался, если забываю простые вещи. По мокрому асфальту иду вдоль корпуса. Можно было и на машине сто метров проехать. Нет, надо пройтись по воздуху, расслабиться. Предстоит встреча с родителями. Подобные сцены требуют массы нервной энергии, особенно в такой тягостной обстановке.

Сгусток боли города – вот что такое больница «Скорой помощи». Кто считает это просто красивой фразой, пусть «погуляет» под утро по тихой дорожке больничного парка. Фонари почти не горят, так, едва тлеют. Сумрачно. Неестественно яркий свет в широких окнах операционной. Возможно, где-то там, за одним из этих окон, под яркими рефлекторами бестеневой лампы лежит на операционном столе та девушка?

Месяц назад, не споткнись я на лестнице, когда брали троих «гастролеров», и мне пришлось попасть туда. Это в лучшем случае…

Навстречу медленно идет санитар в зеленых хирургических штанах, неся в руках большой полиэтиленовый бак, полный окровавленных бинтов и ваты. Ему-то все равно, он привык, а мне, честно скажу, не по себе. Хорошо, что родители Светланы еще не приехали. Неизвестно, как бы они себя повели, столкнувшись с таким «мусорщиком»…

Вот-вот должны подъехать. Я им сам звонил. Как можно мягче и туманнее сказал, что, кажется, их дочь попала в больницу, и попросил приехать сюда. Как же, обманешь родителей. Мать буквально засыпала меня вопросами.

Только я подошел к дверям приемного покоя, как в ворота «влетел» автомобиль Горяевых. За рулем «сам». Лихо развернувшись, он резко тормозит и выскакивает из машины. Быстро осмотрев покрышки, переходит на другую сторону и подает жене руку.

В приемный покой входим вместе. Это я делаю быстро, чтобы пресечь вопросы. Эмоций получим еще более чем достаточно.

Дежурит пожилая женщина. Показываю удостоверение, объясняю, зачем мы здесь. Она, молча, берет трубку и набирает несколько цифр. Начинаются нудные переговоры. Потом набирается еще один номер. «Королева» со «Скорой», очевидно, не поинтересовалась фамилией. Приходится для уточнения тихо говорить о характере ранения, подробностях состояния. Но Горяева слышит. Вижу, как она бледнеет. У отца лицо непроницаемо-каменное. А запонка на месте.

– Больная в реанимационном отделении. Операция прошла нормально… – дежурная кладет трубку на рычаги, – можете подняться в хирургию. Вам разрешили.

Она встает и подходит к старому шкафу с облупившейся белой краской, открывает дверцу. Недолго роется в нем и, наконец, протягивает матери застиранный халат без завязок. Другой такой же халат получает Горяев. Я жду своей очереди. Но дверцы шкафа со скрипом закрываются.

– Нет-нет, – говорит дежурная, видя мой удивленный взгляд, – Только родители.

Безропотно сажусь на потертый диванчик. Нет, так нет. Пожалуй, даже спокойней.

…Не прошло и пяти минут, а уже возвращаются? Она быстро идет, почти бежит с потерянным лицом. Супруг тяжело шагает сзади.

Я, естественно, встаю им навстречу. Неужто произошло самое страшное?

Горяева чуть ли не натыкается на меня, секунду изумленно и зло смотрит и вдруг хватает за лацкан.

– Где моя дочь?! Где? Скажите правду, что с ней?

Она кричит и трясет меня, как тряпичную куклу. Он пытается ее оттащить. Я стою чурбан-чурбаном и ничего не понимаю. Это не их дочь? Тогда кто?

Дежурная дает несчастной матери выпить что-то остропахнущее из мензурки. Она залпом проглатывает лекарство и дает себя увести.

Выхожу следом за ними, муж усаживает ее в машину. Чуть помедлив у своей дверцы, он возвращается ко мне.

– Вы понимаете… это не она.

– Как это? – у меня, наверное, глупый вид, но сейчас не до этого.

Отец пожимает плечами.

– Не она и все… Жена говорит, что это подруга дочери, Люда Рюмина. Они со Светкой похожи… Извините, до свидания.

Сутулясь, делает несколько шагов к автомобилю, но, остановившись, опять поворачивается ко мне.

– Может быть, вам это пригодится… Жена не знает… – говорит мне, но смотрит куда-то вниз, в сторону. – Света иногда ночует у бабушки. У моей матери. Если нужно, я смогу дать вам адрес.

13. Бабушка

Холодно как! Наверное, старость началась именно с ощущения озноба. Раньше я согревала вещи, передавая им свое тепло, а теперь они мне отдают свой холод. Видимо, совсем недолго осталось противиться этому знаку судьбы…

Нет, я спокойна, смерть, собственно, логическое завершение бытия. А когда бытие совсем потеряло всякий смысл, зачем противиться и переживать? Жаль только, что со мной кончится мой мир. И этот маленький бюстик Пушкина станет просто предметом для сдачи в антикварный магазин, а не дорогим моему сердцу подарком от Саши, который он сделал в первый же день после приезда из Германии, после войны. Затащил меня на Арбат и купил. На память. О войне, о победе, о нас. Полковник, а все ещё как мальчишка. Хотя, кто в те дни был сдержанным и спокойным? О чем только мы не мечтали? «Долго жили и умерли в один день». Вон как растянулся мой день без него…

Говорят, старики замучают своими воспоминаниями. Ну что же делать, если у некоторых кроме воспоминаний больше ничего не осталось?

«Дорогая мамочка, мы решили, что тебе лучше жить в отдельной квартире, Мы не хотим тебя беспокоить, у тебя давление, нервы, а мы шумим, отдыхать мешаем». Мне, может, как раз их шум – лучше всякого лекарства? А сын хоть бы слово сказал. Чем она его так приворожила? Не в отца пошел. Нет, не в отца – характер не тот. Я, может, быть плохая мать, но были времена, когда мне очень хотелось, чтобы они развелись. Нет, почему же, она не плохая. Заботлива, готовит хорошо, вкус отменный, образована. Только глаза у нее холодные. Я потом это поняла. Сначала радовалась удачной семье сына. Но вот поняла…

Теперь размышляю, как же это люди перестают понимать друг друга? Я, чтобы людей видеть, в литературный музей пошла работать. Через два дня, на третий. Все при деле. И среди людей. Оттого и холодно мне так, что близким-то тепла моего не нужно. Внучка приезжает, и та чужой становится. Мне она родная, а я ей уже не очень. Ей до меня нет забот, свои дела. Такая же – сама по себе, как и остальные. Но внучка ведь, сердце-то болит!

Утром, часов в шесть, позвонил какой-то, как это называется, сыщик, что ли? Очень корректный, вежливый. Долго извинялся, что так рано беспокоит, разбудил, наверное. Пришлось его успокоить, меня трудно разбудить, я, почитай, и не сплю. Пригласила в дом. Волновалась сильно. О девочке волновалась. Да с милицией раньше никогда не общалась по таким вопросам.

Ожидала увидеть некого Шерлока Холмса, патера Брауна. А в дверях стоял не очень высокий, не слишком молодой, плотный человек. Лицо приятное, благодушное. Глаза очень цепкие, как у кота в засаде на воробьев.

– Когда вы в последний раз виделись с внучкой?

Спрашивает совсем как в кинофильмах. У меня все отнялось. Я же помню, что обычно дальше бывает.

– Что с ней? – не отвечая, спросила я. – Что-то серьезное?

– Пока не знаю, – помедлив, ответил он и оглядел комнату. Словно каждый предмет сфотографировал, – Разрешите, я присяду…

– Да, пожалуйста… Может быть, чаю?.. Со Светой мы виделись вчера днем. Она зашла, посидела немного, а потом попросила денег.

– Сколько вы ей дали?

– Да сколько было. Рублей семь с мелочью, А что, не надо было?

Сыщик неопределенно пожал плечами.

– Она не говорила вам зачем?

– Куда-то собиралась идти с подругой. Я понимаю – не нужно баловать. Но где девочка еще понимание найдет, как не у бабушки?

– Вы не вспомните, куда именно они хотели идти?

– Ну, куда сейчас ходит молодежь. На танцы, в кафе…

– Вы сказали понимание. Что, у вашей внучки не слишком хорошие отношения с родителями?

Как быстро он задает вопросы. Даже подумать некогда. И о вещах не слишком приятных. Ну, как рассказать о моем отношении к их жизни?

– Их жизнь я не смею обсуждать. Светлане, по-моему, там не очень уютно. Не примите это за стариковское ворчанье.

– В семье что-то произошло?

– В любой семье что-то происходит. Как оценить со стороны? Теперь я к их семье имею мало отношения…

– Простите, она раньше исчезала из дома?

Мне стало неприятно. Незнакомый человек лезет в нашу жизнь. Напористо, бесцеремонно. Не верю я, что со Светой могло случиться страшное. Может, и не стала бы отвечать ему, но желание обезопасить внучку, застраховаться, заставило меня продолжать разговор.

– Исчезать не исчезала. Уходила. Не надолго. Ко мне, к подругам… У нее сложный возраст. А мать думает, что для дочки обеспеченность это все…

– В котором часу она вчера ушла от вас?

– По-моему, в пять. По радио начали радиостанцию «Юность» передавать. У меня трансляция всегда работает. С войны привычка…

– Спасибо, – оказал он и поднялся, чтобы уйти.

– Что со Светой? – Чувства чувствами, но сыщики зря не приходят. Я начала серьезно волноваться.

– Надеюсь, что ничего. Пока не знаю, – не слишком искренне ответил он и слабо улыбнулся. Только в тот момент я увидела, какие у него по-стариковски усталые глаза. Тогда я испугалась по-настоящему.

Господи, неужто еще одно несчастье на мою голову?..

14. Сотрудник уголовного розыска

Утром пятиминутка, бывает, тянется долго и нудно. Не зря некоторые остряки у нас в Управлении называют ее за глаза «молебном».

Наконец, раздав «всем сестрам по серьгам», начальник просит меня задержаться. Смотрю на часы – почти одиннадцать. Пошли вторые сутки как я на ногах. Ни сна, ни отдыха…

– Что у тебя там, по этому кафе? Девушку нашел?

– Нашел, только не ту. Людмила, подруга, с которой они пошли, в кафе, – что-то у меня не слишком связная речь. Ну, ничего, потерпит начальник, все же после дежурства отчитываюсь.

– Рана сложная, но уже не опасная. Врачи говорят, что через месяц – другой все будет нормально. Одного парня, с которым они в кафе познакомились, мы установили – Виктор Сухоруков. Второго он, как утверждает, не знает. Только имя – Саша. Познакомились там же, в кафе.

– Понятно… – начальник поиграл очками. На тыльной стороне его кисти при каждом движении вздрагивает крыльями вытатуированная чайка – память о военной молодости в морской пехоте. – Приметы дают? Галина эта, например?

– Людмила, – поправляю я шефа, – Людмила Рюмина. У нее болевой шок, без, сознания пока. А от Виктора удалось получить только приметы того Саши.

– Слушаю.

– Не очень подробное описание, – страхуюсь я, зная, что шеф не станет высказывать восторга по поводу тех жалких крупиц информации, которые удалось получить. – Плотный, темноволосый, лет двадцати трех – двадцати пяти, одет в темный костюм и шерстяную водолазку.

– Все?

Я неопределенно пожимаю плечами. Начальник выразительно молчит. Не спорю – на его месте мне хотелось бы услышать от подчиненного нечто более конкретное. Но за неимением…

– Ясно, – протянул шеф, – Что преступники взяли у Сухорукова?

– Часы «Ориент», деньги и документы: паспорт, комсомольский билет, абонемент в бассейн «Октябрьский». Особенно жалеет часы. Говорит – подарок. Выяснилось, что у Рюминой была на шее цепочка серебряная, из таких квадратных колец. Нашли ее уже без цепочки…

– Выяснили, сколько было нападавших?

– Трое. Саша с Людой побежали в сторону. А Виктор бросил свою спутницу и попытался спастись в одиночку. Так что, где Светлана, и какова ее судьба, не знает.

– Сухоруков, как, сопротивлялся?

– Мне так показалось, нет. Испуганный очень.

– Кто же ранил Рюмину?

Интересно, мне сейчас что, надо назвать имя, отчество и преступника, домашний адрес и по каким часам его можно застать дома? Чем задавать риторические вопросы, отпустили бы выспаться.

– Послушай, а вдруг этот Саша просто подвел их к нужному месту и предал дружкам? Если он сам участник группы?

Стоп, рано спать! Вот за что люблю шефа – за неожиданность и смелость версий. Кажется просто, а мне в голову не пришло.

– Может, – соглашаюсь я. – Сухоруков показал, что именно Саша предложил пойти мимо троллейбусов. И девушек тоже он выбирал. У Сухорукова, как я докладывал, было, что брать.

– Кстати, Сухоруков, он что, работает, много получает?

– Учится. У него родители – люди обеспеченные. Работают за границей. А он с теткой живет. Вот и гуляет.

– Догулялся. Материалы будешь передавать в отделение? – вопрос на засыпку. Ответишь «да» – могут обвинить в излишней строгости и перестраховке. «Нет» – наоборот.

– Я сегодня после суток, – говорю максимально усталым голосом. – Отдохну – посмотрим. Между прочим, Саша этот у Сухорукова телефон взял еще в кафе.

Начальник явно заинтересовался и про свой вопрос пока забыл. Или сделал вид?

– Свой оставил? – быстро спрашивает он.

– Сказал нету. Наврал, очевидно.

– Все может быть… Сейчас главное – где девушка эта, Горяева? Исчезла при криминальных обстоятельствах. Ушла из дома и не вернулась… Да… Материалы передавай Зайцеву. Пока тебя нет, он поработает. А сам иди пока, отдыхай.

Завтра продолжишь работу. Затягивать нельзя. Ладно, все, иди. Понадобишься – позвоним…

Вот уж напутствовал! И так ни выходных, ни праздников. Еще и после дежурства звонить будут. Отключу к черту телефон, пусть звонят хоть до скончания века…

15. Начальник отдела управления московского уголовного розыска

Сжимаешь руку – складываются крылья, раскрываешь ладонь – расправляются. Пашкина затея. Это он перед отправкой на операцию предложил отличительный знак выколоть: «скитальца морей»-альбатроса. Художник, правда, из него вышел неважный и потому альбатрос больше напоминал чайку. Да разве в этом дело? Вся наша комсомольская ударная рота морских пехотинцев красовалась на следующий день с «тайным знаком». И бросили нас в бой… Керчь, Феодосия…

Сколько таких птичек осталось? В прошлом году на день Победы только трое кроме Пашки приехали. Постарели альбатросы…

Сейчас вон, какие орлы пошли. Хоть и нет войны, а в самое пекло лезут. Люблю своих ребят. Совсем они другие. Умницы, интеллектуалы, знают столько, сколько их сверстникам сороковых и не снилось. Авторитет свой, право руководить ими, каждый день доказывать надо. А все равно люблю. За дело, за честность, за то, что ради других себя не жалеют… Пусть скажут, что меня на старости лет на красивости потянуло, пусть. Но тот, кто это скажет, моих ребят не знает. Вот, сидит напротив меня, усталый, как черт, но не стонет. А ведь сам за ночь почти полдела раскрутил. И уже дальше ниточку нащупал.

То, что я ему подсказываю – не моя идея, его. Он просто от усталости еще не все видит. Отдохнет, выспится, посидит, подумает, факты проанализирует. Раскрутит! Только мешать ему не надо. А главное, с людьми может хорошо разговаривать, понять. Для сыщика, ой, как важно своими расспросами душу не поранить.

А дело предстоит хлопотное. Родители пропавшей девочки, – и той, что в больнице, и друзья родителей Виктора Сухорукова – все начнут звонить, требовать, возмущаться. С одной стороны их, конечно, понять можно. Но с другой стороны – разве ни с того, ни с сего девушки пропадают из дома неизвестно куда, развлекаются в сомнительных кампаниях? Раньше надо было смотреть. И не столько за детьми, сколько за собой, товарищи родители!

Ладно, звонки и неприятные разговоры я возьму на себя. Ребята пусть спокойно работают. Дергать никому не дам…

16. Сотрудник уголовного розыска

Прекрасным утром я, отоспавшись, свежий, начисто выбритый, в элегантном костюме бодро вхожу в отдел. Лицо мое выражает оптимизм и жизнелюбие, чувства, которые еще не успели испортить служебные заботы.

Огромный Саша Бойцов, друг и сосед по кабинету, мрачно оглядев меня, наверное, он не так хорошо выспался, сообщил не без злорадства:

– Тебе уже звонили…

В интонациях его голоса явно слышится: «Подожди, голубчик, и получаса не пройдет, как дела вернут тебя в первозданное состояние!»

Сам знаю, что так оно и случится, потому обреченно спрашиваю:

– Кто?

– Парень какой-то, – поводит мощными плечами Паша. – С безводной фамилией. Сухофруктов, что ли?

– Сухоруков?

– Во-во, он самый, – сказал и углубился в бумаги.

С Сашкой мы подружились сразу, как он пришел к нам в отдел. Бывает так – увидишь человека и чувствуешь – свой! Вот так и у нас. Спокойный, ироничный, необыкновенно сильный, отец двух прелестных девчушек, он, говорят, положительное начало в нашем творческо-розыскном тандеме. Это в противовес мне – увлекающемуся, и, временами, взрывному.

Но почему Сухоруков звонил? Ему вчера вручили повестку. Под расписку. Там все ясно сказано, куда прийти, зачем и к кому. Какие еще могут быть вопросы?

Виктор перезванивает сразу после пятиминутки, которая сегодня длилась действительно недолго – всего четверть часа. Голос у него какой-то настороженный, неуверенный, Скороговоркой выпаливает:

– Сегодня прийти не могу, извините… Можно в другой раз?

– В чем дело? – не понимаю я. – Заболели?

Он отвечает не – сразу, обдумывая ответ. Наверное, решает: соврать или не стоит?

– Нет, здесь вот что… Тут… В общем, появились некоторые обстоятельства.

– Послушайте, Сухоруков, – говорю я строго. Притворяться не приходится, он действительно начинает меня злить. Где оно радужное утреннее настроение отдохнувшего человека, – у вас есть на руках официальная повестка?

– Есть… Но…

– Вероятно, вы не поняли? Это не приглашение на просмотр в Дом кино, а вызов в Московский уголовный розыск. Разницу ощущаете?! В чем дело?!

– Ну… Я не могу сегодня… Лучше завтра…

– Почему?

– Ну, мне не хотелось бы…

– Слушайте, Виктор, надо поймать преступников. Как раз тех самых, которые и вам доставили неприятности. А вы тут бормочете что-то невнятное!

– Простите меня.

Саша, прислушиваясь, невозмутимо роется в бумагах. А я уже «завожусь». Детский сад! И это потерпевший! Какая шлея ему под хвост попала? Чего он боится?

Стоп! Боится? Конечно, боится! Кого он сейчас может так опасаться, что даже не хочет прийти в уголовный розыск? Вот мы сейчас и проверим.

– Виктор, они вам позвонили?!

Не отвечает, только сопит. Кажется, в точку.

– Как вам сказать, – на том конце провода явно с трудом подбирают слова. Отвечать не хочется, и молчать нельзя. В какой-то – степени… Ну…Звонили! – решается он, в конце концов.

– Угрожали? – кажется, я впервые «колю» человека по телефону, интересная идея. И какая экономия времени.

– Сначала, да…

– Только сначала? Потом перестали? Что они оказали?

Черт бы побрал этого горе-студента! Тряпка! Тянешь из него клещам, когда ему в собственных интересах надо выкладывать мне все, как на блюдечке. Ну, самому не надо – так помоги другому, кого завтра те друзья могут пырнуть ножом.

– Они предложили мне документы и часы выкупить… За триста рублей.

Того и гляди, сейчас от страха помрет у телефона.

– Ты согласился?

– Не сразу, товарищ следователь, не сразу…

«Следователь»… Безграмотная молодежь пошла. Ладно, пусть хоть прокурором называет, лишь бы говорил.

– Значит, в конце-концов, согласился?..

– Часы-то жалко. Только они предупредили, чтобы никому не говорил.

– А ты никому и не говори. Кроме нас. Отвечай кратко и точно, где они тебе назначили встречу и во сколько?

– В четыре, у церкви, на «Парке Культуры», – выпаливает он. И тут же интересуется, – знаете?

Знаю ли я?! Это для него, который из баров не вылезает, родной город, что твоя Антарктида – край неведомый.

Церковь Николая Угодника в Хамовниках! Вот это настоящая Москва… Словно расписной ярмарочный пряник или кокетливая девчушка в солнечный день. Свежепобеленная, с яркими изразцами, ажурной звонницей и кованым шатром над входом. Стоит как игрушечка среди скучных от своей функциональности (или как там, у архитекторов?!) современных домов. И удивленно смотрит на урчащие стада автомобилей, несущихся по проспекту…

А ведь преступление совершено неподалеку. Думаю, не из лирических побуждений выбрано именно такое место встречи. Интересно, живут здесь или работают рядом? Район они, безусловно, знают хорошо. Там старые переулки с запутанными проходными дворами, в домах – подъезды-«сквозняки», три станции метро и, как пишут в отчетах, «развитая сеть наземного транспорта». Ко всему прочему, у древней церквушки редко бывает много народа. Ждущего или наоборот, подходящего – видно издалека. Есть возможность определить – один он или нет. Эти парни начинают мне все больше и больше не нравиться. На дилетантов не похожи. Но если так, то почему связываются с такими мелочами? Цепочки, часы? Нет, не сходится…

На место встречи мы приехали заранее. Сухоруков нервничает, суетится, вертит головой. Я пытаюсь по-отечески успокоить его. Но мои слова до него совершенно не доходят. Саша (я отпросил его у начальника на сегодня) присаживается к пенсионерам на лавочке. Через пять минут он там свой человек. Деловито стучит костяшками домино и, как третейский судья, решает кризисные вопросы. Просто прирожденный пенсионер. К половине четвертого появляются ребята из отделения. Мы быстро растворяемся в окружающем пространстве. На виду остается один Сухоруков. Он бестолково топчется на месте, вытирает пот, хотя сегодня скорей прохладно, чем тепло, поминутно на себе что-то одергивает, поправляет. Прямо Наташа Ростова перед первым балом. Проходя мимо, зло шепчу:

– Не суетись… Здесь мы… Ничего с тобой не случится, – он затравленно смотрит на меня. Делаю на секунду страшное лицо. Он отворачивается. Хорошо, хоть сообразил, что ничего спрашивать нельзя.

Осмотримся еще раз. Стоим как раз на повороте тротуара. Здесь начинается кривой переулок, ведущий к проходной комбината «Красная роза» и дальше, к домам, что стоят в глубине. Впереди станция метро, слева остановка троллейбусов и автобусов.

Время почти вышло. Бойцов встал, лениво направился к стендам с газетами. Подход к метро заблокирован. Остальные ребята тоже на позициях.

Откуда он появится? Приедет на этом троллейбусе, который сейчас раскрывает двери, или на такси, что подрулило к тротуару?

Три минуты опоздания. Автобусы и троллейбусы идут один за другим. Надо бы туда еще пару человек.

Пять минут опоздания. Ну что за дела? В серьезных вопросах такая расхлябанность. Я начинаю злиться.

Семь минут в минусе. От проходной комбината повалил народ. Вот дьявол, – кончается смена! Ладно, в конце концов, и нам легче укрыться в толпе.

Сухоруков вдруг забеспокоился, начал судорожно оглядываться. Заметил кого? Найдя меня взглядом, замахал руками, показывая на кого-то в потоке людей.

– Вон он… Вон, вон, – закричал он визгливо, – видите?.. Скорей!

Люди удивленно оглядываются и на него и на меня. Теперь это уже не имеет значения. Пытаюсь схватить взглядом движущийся поток.

Вот он! Парень в темном джинсовом костюме и черной рубашке. Густая шевелюра, узкое лицо. Все, что я успеваю рассмотреть, прежде, чем сорваться с места. Он бросается в сторону дворов. Мы, расталкивая толпу, – за ним. Поздно! Слишком поздно!

Вечером надо идти в «Ровесники». С Саней пойду. Все веселее. Где это мой утренний оптимизм?