Текст книги "Ушла из дома и не вернулась…"

Полутемный коридор, пахнущий сырой известкой и старой бумагой, разветвляется на два рукава. Левый прикрыт дверью из толстого железного листа с рычагом-запором. Бомбоубежище, что ли здесь было во время войны?

Ну, этот бункер бесшумно открыть просто невозможно. Поэтому нужно быстро осмотреть, что справа.

Коридорчик оказался кривым и совсем маленьким. За ним – небольшая комнатушка – все тот же серо-желтый полумрак, пара стертых ступенек. Только вместо пыли и засохшей грязи на полу – масляно поблескивает застоявшаяся вода. У противоположной стены – большой старый верстак, напоминающий дряхлый броненосец. И, как воспоминания о лучших временах, – облезлые тиски и неряшливо брошенный ржавый инструмент.

Вверху – люк вентиляции, заросший паутиной. И все. Здесь никто спрятаться не сможет – негде.

Возвращаюсь назад. Ну все, если его нет и за этой дверью, значит, он не человек, а какая-то нечисть. Некуда ему исчезнуть.

Железная дверь поддается на удивление легко, только страшно скрипят несмазанные петли. Внутри темно, тихо. Никаких признаков присутствия живого человека. Ни черта не видно. Вроде, ступенек нет и пол ровный.

Ну что, вперед? Стоять на пороге – бесполезно. Жаль, что выключатель там, внутри. Нащупываю спички, беру сразу три, чиркаю и делаю шаг.

И тут меня хватают за плечо и бьют. Жестко и больно. Я даже не успеваю отклониться. Дикая боль взрывается в правом боку. Падаю, пытаясь увернуться от следующего удара. Иначе – вся эта история кончится плохо. Откатываюсь на бок и неожиданно упираюсь в его ногу. Резко дергаю. Охая, он валится на меня. Стараюсь сбросить его с себя, он тянет руки к моему горлу. Если бы не бок, мне и труда-то особого не составило его скрутить. Но сейчас там, под ребрами, моя печень наливается тяжелым свинцом боли.

Неожиданно мой противник вскакивает и кидается к двери. На мгновенье в светлом проеме я вижу его фигуру. Нет, он не просто пытается удрать, ему захотелось еще и закрыть меня здесь. Тяжелый железный лист ползет к косяку. Сейчас последний раз скрипнет эта бронированная дверь, наступит полная темнота и тишина. Вопи потом, плачь, стреляй или бейся головой. Никто не услышит. А позора-то будет, когда найдут…

Вскакиваю, не замечая боли. В последний момент успеваю просунуть в щель ногу. Он давит снаружи, я – изнутри. Кто кого? Потихоньку его сопротивление ослабевает.

Тогда он отскакивает от двери и бросается по другому коридорчику. От страха отказало чувство ориентации? Там же тупик.

Я кидаюсь за ним. Он в два прыжка, разбрызгивая грязную воду, бросается к верстаку и хватает молоток. Я, по инерции скатываюсь по ступенькам и останавливаюсь. На лице его, разбитом, в темных потеках, очень гадкая улыбка.

Я его сейчас ненавижу. Ненавижу за то, что он мразь и подонок, который может ударить ножом любого – женщину, ребенка, старика, за то, что он сейчас этим старым молотком собирается убить меня. Но я не дам ему сделать этого. Не дам уж хотя бы для того, чтобы он почувствовал себя слизняком и дрянью.

Пистолет достать я не успею. Надо защищаться так, полагаясь только на свои руки и опыт.

Он взмахивает молотком. Ныряю под его руку и резко толкаю плечом. И все же рукоять молотка задевает меня по затылку. На какое-то мгновенье все перед глазами поплыло. Мы плюхаемся в воду около стены. В нос бьет затхлый запах. Как нашатырь. В последний момент успеваю перехватить его руку с вновь занесенным молотком. Как у Лермонтова – «обнявшись крепче двух друзей», мы, тяжело дыша, вжимаясь в стену, медленно поднимаемся. Он пытается меня боднуть в переносицу, но я начеку, успеваю спрятать голову на его грязном плече.

Пора переходить к более активным действиям. Отступаю назад, немного, всего на полшага. Он пытается левой, свободной рукой, схватить меня за горло, но я уже не обращаю на это внимания. Резко поднимаю ногу и дергаю, что есть сил, за полу его куртки. Он охает и сгибается. Бью еще раз, вкладывая в удар весь вес, зная, что больше не надо, и этого хватит. Его голова откидывается, и он медленно сползает по стене вниз. Глухо плеснул упавший молоток.

Не дожидаясь, пока он придет в себя, одеваю ему «браслеты» наручников.

– Вставай. Пошли…

Он открывает мутные глаза. Едва поднимается, опираясь мокрыми руками о серую стену. Понуро тащится к выходу.

Сверху слышится шум. Зовут меня. Вовремя, очень болит бок…

19. Мать

Занято, опять занято!

Ну почему моему ненаглядному надо разговаривать по телефону именно в ту минуту, когда я должна сказать ему очень важную вещь?! А вдруг он тут ни при чем? Просто плохо соединяет? Лялька мне объясняла – сейчас устанавливают новые станции, с электроникой, а в ней – какие-то вихревые токи образуются. Вот из-за них и получается неразбериха. Надо попробовать еще раз.

Набираю номер как можно медленнее, без суеты. Все. Теперь пауза и… Все-таки занято!

Возможно, так даже лучше. Будет время подумать над тем, что собираюсь сказать. Может, короткие гудки в трубке – знак свыше – не говорить по телефону о таких делах?

Иду в комнату. Мимоходом оглядываю себя в зеркале. Странно, сколько я вытерпела с того дня, как пропала дочка, а внешне на мне это совсем не отразилось. Только глаза кажутся усталыми. Больше ничего. У других, рассказывают, волосы за одну ночь седеют. И морщины. А я все та же, словно ничего не случилось… Неужели, я просто сухарь, бездушное бревно?!

Да нет же, нет! Сколько валокордина выпила, наверное, целое ведро. И постарела сразу на много лет. Изнутри постарела, в душе. А лицо? Лицо – просто маска.

Что же со Светой? Среди пострадавших в авариях нет, среди неопознанных умерших не обнаружено. Так, по крайней мере, нас заверили в милиции. Значит, она не тонула, не попадала под машину, не падала на улице на острый камень. Но тогда что же?

Я звонила в МУР. Но сотрудника, с которым мы разговаривали в ту, первую ночь, все время нет на месте. Чем они только, там заняты? Гуляют в свое удовольствие. Позвонила Андрею Львовичу, и он (вот где человеческая чуткость) обещал нажать по своим каналам. Ну, как же это так, пропала девушка, в центре Москвы, а ее который день найти не могут. Как? А действительно – который? Неужели всего третьи сутки? Всего? Нет, уже третьи!

Не знаю ничего мучительнее неизвестности и одиночества. Игорь как специально стал приезжать с работы очень поздно. Может, без «как»? Просто специально. Словно не видит, что я устала ждать и еще больше устала разговаривать сама с собой. Хочешь или не хочешь все равно задаешь себе самый сложный вопрос: почему всё плохо? Почему я теперь, когда мне так нужна помощь, совсем одинока? Кто виноват – муж и дочь? Или я сама?

Конечно, сама. Женщина должна семью создавать. Только твое тепло спасет этот хрупкий домик. Много Игорь нежности видел от меня? В сущности, он человек хороший, мягкий. Деньги в дом несет. Ну, не люблю я его, ну и что? Сколько вместе прожили, и все теперь прахом? Зря я тогда второго ребенка решила не рожать и без его ведома пошла в больницу. Он после этого еще больше замкнулся.

И дочка стала чужой. Я-то, выяснилось, ничегошеньки о ней нынешней не знаю. Все малышкой видела, такой живой куколкой. А она, оказывается, совсем взрослый человек. Скоро сама матерью может стать. Только бы все обошлось, только бы ничего страшного не случилось! Все пойдет по-другому. Клянусь, будет так! Клянусь перед собой.

Надо обед готовить. Картошку с бараниной потушить? Что на первое? И на сколько человек готовить? На троих? А если… Ну почему мое сердце, как там пишут, молчит? Почему ничего не чувствую, что с ней? Вдруг, самое страшное уже произошло?

Я боюсь, что наступит настоящее одиночество. Игорь станет совсем далеким. Любовников заводить? Но любовник – для развлечений. Может, попробовать еще одного ребенка родить? Слава богу, не старая, сил много. Будет рядом со мной трогательный теплый комочек, топотун-говорун. Потом важный первоклашка, который старательно выводит большие неуклюжие буквы в своей тетрадке… И для Светки отдушина. Уж чего-чего, а эгоизма в ней хватает. Игорь, наверное, будет рад…

Правильно, только так и надо. Обед подождет. Необходимо сейчас же дозвониться до Игоря. Пусть приедет сегодня пораньше. Пошлет к черту все дела и приедет. Нам о многом надо поговорить. Он должен узнать, что теперь все будет по-другому. Теперь я стану ему настоящей женой…

20. Отец

От всех бед для мужика единственное лекарство – работа. Я за эти дни столько «перепахал», сколько за несколько месяцев не сделаешь. А впрочем – надо бросить лицемерить. Даже перед самим собой. Вернее, «не даже», а в первую очередь.

Все равно от своих мыслей никуда не сбежишь. Между телефонными звонками, словно дождавшись очереди, нет-нет, да накатит удушливая тоска. Та, из-за которой я боюсь спать. Боюсь, что опять начнут сниться все те же кошмары, липкие, безобразные. Да, кто-то мучается от бессонницы, я же сам стараюсь ее вызвать.

Если со Светланкой случилось непоправимое, никогда себе не прошу. Именно себе! Это здесь, на работе, я человек уважаемый.

Вон, Витька Раскин, когда-то вместе в институте учились, а все равно на «вы» называет.

Но стоит только прийти домой, как я становлюсь никем. Встань, принеси, сядь, говори, молчи, улыбнись гостям, дай понять, и прочая, прочая, прочая. И я вставал, приносил, улыбался и давал понять. С дочкой тоже занимался по команде. Чего лукавить, так и было. Видел, что «моя» делает с девчонкой, и молчал. Себя успокаивал: молчание – своеобразная форма протеста. Ерунда! Банальная покорность.

Ну почему же я все это так долго терпел? Неужто испугался своей жены? Ну, нет, оказывается, мне так было удобно. Думать не надо. Так, время от времени пожалеешь себя, и опять – в ракушку, сотворенную собственными руками.

Надо было раньше порвать и с ней, и с этим домом. Еще в то давнее время, когда первый раз почувствовал отчужденность. Так нет, все на что-то надеялся, дуралей. Образуется, дескать, само собой. Жди, образовалось! Когда Светка родилась, думал, мол, ребенок нас свяжет. Как же! Для нее дочь – ребенок, только ей принадлежащий. Во всех отношениях. А я – фактор наполовину случайный.

Зачем же я за эту семью, которая и семьей-то никогда не была, так держусь? Даже скандалы и те привычно скучны. Разве тому же Раскину плохо? Развелся несколько лет назад. Сейчас модный, ухоженный, без тени забот на узком лобике. Я, наверное, более одинок, чем он. Дома вокруг меня вертятся всякие Лялечки, Мусечки, их важные тупые мужья и ни одного приличного человека – только нужные. А у Витьки нужных нет – просто хорошая компания, приятные женщины, молоденькие девушки. Причем не он их ищет, этого я знаю, он часто от меня звонит, они сами настаивают на встрече.

Ничего удивительного. У мужчины после сорока – самый лучший возраст для личной жизни, если, конечно, на себя рукой не махнул. В себе уверен, знаешь, как с женщиной общаться и о завтрашнем дне и хлебе насущном не очень заботишься – зарплата позволяет. «Свой дом – свое гнездышко»! Тошнит меня от нашего гнездышка. И Светку тоже тошнило, уверен. В меня пошла.

Надо ставить точку. Встречу хорошего человека – женюсь. Подумаешь, дело какое. Кораблин в сорок пять лет сына родил – сейчас счастливей его человека не найдешь… Парню уже третий год пошел. А пока не встречу – буду жить в свое удовольствие. Светку к себе заберу, хватит ей в этом гадюшнике задыхаться. Квартиру сделаю – у меня тоже друзья есть. И нечего меня попрекать заботой тестя. «Заграница, заграница!» Шут с ней, с заграницей! И без нее люди живут, не тужат. А то застило все глаза тряпками, человека не видно – потерялся. Нет, пора, пора становиться человеком. Не когда-нибудь в отдаленном будущем, а сегодня, сейчас! Витька вечером предлагал в ресторан сходить, у его девицы свободная подруга появилась. Не буду отказываться. Вот так! Не буду и все.

Надо позвонить «своей» и сказать, что я приеду позже или вовсе не приеду. Просто сказать и никаких объяснений! Пусть думает, что ей захочется. Я начинаю новую жизнь…

Господи, но где же Светка-то?!

21. Начальник отдела управления уголовного розыска

– Чай будешь?

– Можно по чуть-чуть.

Вопрос излишний. Просто так – дань традиции. Сколько вместе работаем (точную цифру лучше и не называть, а то совсем грустно станет), столько пьем с Прокопычем крепкий чай.

Ослабляет узел галстука, снимает пиджак и вешает его на спинку стула. Устал наш следователь, устал. А ведь сегодня допрос мы вели вместе, вдвоем. Когда мои ребята этого Сашку вытащили из подвала, я сразу послал машину за нашим следователем. Как чувствовал, что задачка разговорить этого парня будет не такой простой.

Найти контакт с Радовым было сложно. Нет, он не молчал и не очень врал. Просто не хотел говорить основного. Только когда мои ребята принесли к нам в следственную комнату протоколы допросов его приятелей, тот понял, что дальше выкручиваться бесполезно. Однако полной уверенности в правдивости полученных показаний у меня так и не появилось.

Ставлю на поднос две пиалы – подарок из Ташкента. Густой темно-золотистый напиток ароматно дымится. Ну, как себя не похвалить? Удался сегодня чаек.

Прокопыч с наслаждением делает глоток.

– Поэзия… Ты, как на пенсию выйдешь, устраивайся в чайхану. Можешь в ту, что на Садовом. Нельзя такой талант от народа прятать.

– Ты мне в который раз уже одно и то же советуешь.

Опять о пенсии заговорил. Знает же, отчего не люблю я вспоминать о ней. Как мальчишка боюсь, что совсем скоро с утра не на работу буду торопиться, а в булочную, за хлебушком.

Сидит и блаженно прихлебывает чай из пиалы. А самому-то, кстати, тоже скоро на заслуженный…

– Ну, сыщик, о чем задумался? Полдела, считай, раскрутили, – у Прокопыча настроение благодушное. Мне бы его оптимизм.

– Лучше давай на ту, вторую, половину посмотрим. Что-то она пока яснее не становится. Смотри: кто ранил девушку, нам известно – Радов признался, и другие его вину подтверждают. Это хорошо. Взяли еще двух его сообщников – трое получается. Правильно? Плюс Слава, которого мои ребята в кафе выудили. Итого – четверо. Все, вроде, сходится? И у троллейбусов четверо было. Живи и радуйся. Мелочь только одна неизвестна, маленькая-маленькая. Если мы всю группу взяли, где девчонка? А? Где, я тебя спрашиваю?

– Ты, как бухгалтер в плохом магазине – дебет с кредитом никак не сведешь… – хрипло засмеялся Прокопыч. – Плесни-ка еще, в горле пересохло. Давление, что ли скачет, будь оно неладно. Не погода, а так, божье наказание… Я вот что думаю – не крутит ли нам мозги этот Радов?

– Есть такое впечатление. Смотри – о преступлении рассказывает подробнейшим образом, самые мелкие детали помнит: кто, где стоял и что делал. Готов выехать на место и все показать, как было. Но организатором преступления себя не признает. Утверждает, что его этакий «страшный дядя» заставил. Глупо?

Прокопыч отвечает не сразу. Помешивает чай в пиале, делает несколько глотков. Я терпеливо жду. Информация сама по себе – сырье, необработанная руда. Что она отдаст нам?

– Глупо… – соглашается он подумав. – Настолько глупо, что похоже на правду. С другой стороны – вполне объяснимо. Кому охота на себя все брать? Лучше выставить впереди себя паровозом некую мифическую фигуру – с него, с дяди этого, и весь спрос. А я так, мелкая, дескать, сошка. Тем более, Радову своих грехов вполне достаточно, чтобы получить солидный срок.

– Значит, вертит? Но если ему хочется себя максимально в этом деле выгородить, то есть все резоны сказать, где Света Горяева. А он не говорит. Почему?

– Допустим, что Радов нам «арапа заправляет», желая прикрыть более тяжкое преступление. Пока не исключена его заинтересованность в этом. Горяевой-то, действительно, нигде нет. Но, может, и игра…

Нет у меня уверенности в том, что он говорит правду. Понимаешь, нет! Вот представь: он и его дружки расправились с Горяевой, потом Радов наносит ранение Фоминой. Могло так быть?

– Не думаю. Ты же знаешь, мои ребята на месте происшествия все излазили, просчитали. Не хватило бы у него времени на все. Да и Слава утверждает, что Горяева еще и поговорить с незнакомцем успела. Крик был позднее. Значит, Светлана еще разговаривала, когда ранили ее подругу. Не сходится.

– М-да, – Прокопыч поставил пиалу на край стола. – Я и говорю – так глупо, что похоже на правду.

Он замолчал. Я тоже не спешу высказывать новые догадки. От правильности выдвинутой нами версии зависит, в каком направлении дальше пойдет поиск и преступников, и пропавшей девочки. Ошибемся, и кто знает, что случится дальше и с ней, и еще с кем-нибудь?

– Хорошо, – наконец произносит следователь. – Все равно нам проверить существование той темной личности необходимо. А Радова я еще порасспрошу, может, что новое скажет?

– Согласен. Давай тогда прикинем, как лучше действовать. Прокопыч берет бланки протокола допроса, нетерпеливо трясет очки, расправляя запавшие дужки заушников.

– Так-так-так, – приговаривает он, просматривая листы. – Попробуем внести нашу логику в росказни.

Часть листов, которые он уже просмотрел, передает мне.

– Начнем? В кафе у метро «Электрозаводская» Радов знакомится с двумя молодыми мужчинами. Обоим на вид лет тридцать, речь, с точки зрения Радова, интеллигентная, одеты без претензий, но аккуратно. Светловолосый представился Севой, второй, постарше – Николаем. Радов в тот день гулял. Начал их угощать и расплатился сам. Ты следи, следи, чтобы я чего не напутал…

– Давай дальше, – говорю я, – пока все правильно…

– Расставаясь, договорились встретиться через день. Новые знакомые обещали отдать должок. Думал, что не придут, но встреча все же состоялась. Выпили, разговор стал более откровенным. Главное, что Радов уяснил – его новые приятели терпеть не могут «слизняков с деньгами». В доказательство, Николай и Сева «поговорили» в туалете с одним из «модных» посетителей. Парень безропотно выложил деньги и никуда не заявил. При следующей встрече подобная «реквизиция» не удалась. Они едва убежали от милиции. Тогда-то Николай и предложил свой план. Создать группу подростков и, после определенной подготовки, совершить с их помощью несколько нападений на квартиры известных ему состоятельных людей. При этом, заявив, что ежели хозяева денег не захотят отдавать, их и попытать можно. Радов согласился.

– Погоди-ка, а зачем им в таком случае Радов?

– Ну, здесь остается только гадать. С первого взгляда, действительно, – мелковат он для их наполеоновских планов. Хотя, если вдуматься… Мелковат, но калач тертый. Судя по его показаниям, ни Николай, ни Сева уголовного опыта не имеют. С другой стороны, Радов не слишком умен, а Николай, очевидно, считает себя мозговым центром. Кроме всего, Радова можно было и обмануть. А для того, чтобы сколотить свою группу, нужны были средства. Исходя из нашего допущения, идея ограбления хорошо одетых девушек принадлежит Николаю. Но кому-то ее надо выполнять? Вот Радов и пригодился.

– И все-таки, слишком нереально.

– Ну, вот ты, наконец, и произнес это слово. Но если ставка именно на это? Попадется Радов, расколется, а ему не поверят? Слишком неправдоподобно. А, не поверив, не будут их искать. Тем более, никаких данных, кроме описания внешности и имен Радов сообщить не может. Исполнитель «втемную»? Что? В этом есть своя логика! К тому же, Николай со своей малолетней компанией собирается, со слов Радова, за три-четыре дня взять максимально возможное количество квартир в разных концах города. А если с ним действительно будут подростки? Первое ощущение обманчивой силы безнаказанности! Сам знаешь эти вещи. Но зачем им девушка нужна? Не проверял, у родителей выкуп не требовали?

– Нет, никто и ничего. Скрывать, думаю, не станут. Какой резон? Да, здесь Света ломает все наши логические построения.

– Ломает, не ломает, а третьего пока не дано. Единственная зацепка – завтрашняя встреча на футбольном матче! Если Радов не врет, то Николай или Сева туда придут. Хотя бы для того, чтобы со стороны посмотреть, как и что: все ли чисто. Согласен?

– Что же, наши выводы совпали. Я уже дал задание. Ребята сейчас подойдут, останься, обсудим вместе кое-какие детали этой операции. Черт, стадион какой-то. Очень мне эти игры не нравятся. Слушай, а тебе не кажется, что нам давно пора не девушку, а тело искать?

Прокопыч встал, надел пиджак. Это со мной, по старинной дружбе, он позволяет себе немного расслабиться. Но через несколько минут войдут оперативники. И он не может позволить себе появиться перед ними в одной рубашке. Старые служебные привычки.

– Скорее всего, ты прав…