Текст книги "Загряжский субъект"

Наутро Гаврила велел Зинаиде позвать Павла Забурунного. Потом они сели пить чай, и Курлюк спросил девушку:

– А что ты, Зинаида, про любовь думаешь?

Зинаида лукаво улыбнулась и погрозила пальчиком.

– Этого я никому не скажу, и тебе тоже. Любовь на люди не выносят. Я, как Глаша, в одиночку выть буду.

– Похоже… – согласился Курлюк. – А как вечер, понравилось?

– Нет! – откровенно сказала Зинаида.

– Гости хвалят.

Гости поели, попили, погыгыкали – и до свидания. Отчего не похвалить?

– А я и не хочу большего.

– Тогда зачем этот театр?

Гаврила поморщился, ему не нравилась принципиальная Зинаида. Улыбнулся ехидно.

– А зачем люди в театр ходят?

Зинаида задумалась.

– В театре красиво. Там переживаешь, думаешь…

– Какая красота в выдумке? Говорят по бумажке, все понарошку. А у меня по-честному, хочешь рассказывай, хочешь спорь. Все на глазах, откровенно, человек открывает рот, и никто наперед не знает, что он вякнет.

– Вот – вякнет! – Зинаида возмущенно стукнула по столу. – Ты унижаешь людей, потешаешься! А если над тобой погыгыкать?

Гаврила рассмеялся и добродушно махнул рукой.

– Валяй! Сколько хочешь. Кстати, ты знаешь, зачем я позвал Забурунного? Он, кажется, уже здесь. Посиди с нами.

Павло явился гоголем, в новом цвета крем с табаком костюме, в красной бабочке, с замшевым кейсом в крестьянской жилистой руке. Взгляд писателя был значителен, колюч, раздражающ. На открытом лбу пугала своей толщиной набрякшая кровью вена, вымытые шампунем волосья водопадом ниспадали на кремовую с табачным подсветом мануфактуру.

– Ну что, Павло, – шумно приветствовал его Курлюк. – Разбогател на мемуарах?

– Пасемся помаленьку, – важно ответил Забурунный и громко чихнул в белоснежный платок. – Мне теперь платят, чтобы не писал. Ей-богу! Казинаки, Стоиванов. Боятся попасть на мой «Шампур». Я теперь дорого стою!

– Вот ты мне дорогой и нужен!

Курлюк радостно заключил Забурунного в объятия, у Павла что-то мяукнуло в груди. Он лапнул за пазухой, из кармана выпал переломленный надвое мобильник. Павло искоса и злобно-вопросительно смотрел на хулигана, нервно поправляя красную бабочку.

– Вы хам и бирюк! – дрожащим голосом сказал Забурунный.

– Не серчай, Павло, это от избытка! – Курлюк примирительно похлопал его по плечу. – Я хочу на шампур и покупаю твое золотое перо. Пиши мемуар о Курлюке!

Забурунный подозрительно поглядывал на Зинаиду, боясь подвоха.

– Это моя помощница Зинаида, познакомься.

Павло жадно лобызнул руку, оттаял.

– Красавица, э-э, полумесяцем бровь! А перо не продается.

– Беру в аренду! – Курлюк задумался и насупил брови. – Официальный заказ. Зинаида, пиши договор…

– Минутку! Я не готов! – Забурунный растерялся и заискивающе поглядывал на Курлюка. – Я вас уважаю и боюсь подпортить, так сказать, харизму… Давайте договор на Казинаки, текст готов. «С яйцом в голове».

– С яйцом иди к Казинаки! – отмахнулся Гаврила. – Ты слушай меня, далдон! Мне не нужна трудовая биография. Наври, наваляй околесицу, ты можешь. Жми без припору, размажь, навоняй погуще! Бери дубину и бей меня прямо по голове. Мне нужна полная забурунность!

– Э-э, прошу не обыгрывать.

– Извини. Ты понял задачу?

– Нет, – честно признался Павло.

– Объясню проще, – терпеливо растолковывал Курлюк. – У тебя талант врать без оглядки, и про меня нужно наврать три короба. Чтобы человек прочитал книжку и окочурился от содержания. Потанцуй от бабушки Окунутова…

– Э-э, кажется, проклюнулось! – расцвел Забурунный и азартно потер ладони. – Прикол! Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков! С положительной харизмой, с трудовой биографией кому ты нужен? Ну в собес, в филармонию. А, допустим, в депутаты, в партию? Там, как вы деликатно выразились, только с забурунностью. Забурунных в России любят! Значит, художнику свободный полет?

– Перо в ж..! – засмеялся Гаврила.

Павло выторговал хороший гонорар и обязался через месяц представить рукопись. Подписали договор и выпили по такому случаю. Захмелевший и счастливый писатель обнял работодателя. Курлюк проводил Забурунного и вернулся к Зинаиде. Видя в ее глазах недоумение, Гаврила сменил тему.

– Что слышно из Загряжска? – спросил он и подсел поближе к девушке.

Зинаида поняла его, спрятала усмешку, задумалась и ответила растерянно:

– Много всего, даже не знаю, что тебе интересно…

– Рассказывай!

Зинаида стала перечислять, загибая пальцы.

– Ну, мама перешла жить к Жеребцову… Кукуй очень обиделся на тебя за Врубеля и за боксеров… Дрюню он повысил, назначил опять замом по казачеству… Антонина строит детский дом и жалуется, что не справляется. Строители местные, воруют и пьют. А стройфирмы не по карману…

– Подожди, – перебил Курлюк. – Почему ты мне раньше не сказала?

– Ты не спрашивал.

– Ай-яй-яй! – рассерчал Курлюк. – Выпороть тебя мало! Завтра же поезжай в Загряжск, дам тебе бригадира и пару ребят. Родителей проведаешь, стройку посмотришь, мне расскажешь.

– С радостью! – обрадовалась Зинаида. – Я бы и насовсем уехала, не обижайся, Гаврила Фомич.

– Успеешь! – Он погрозил пальцем. – Уедешь, а пока… Кстати, как у тебя с учебой?

– Нормально с учебой… – Зинаида замялась. – Пишу курсовые, долблю английский… компьютер. Скучно, не по мне это. Не выйдет из меня менеджера…

– Я тебя не неволю! – вспылил Курлюк. – Дурочка! Я тебя носом тыкаю в дело! В дело! Гляди на людей, вникай в деньги, в документы! В выгоду! У Врубеля учись! Ты мне нужна!

Эвелина Жеребцова очень расстроилась в день своего рождения. Ее не поздравил Гаврила Курлюк. Не вспомнили подчиненные, а их с утра до обеда побывало в ее кабинете не меньше, наверное, тридцати человек. Никто не позвонил из Загряжска, хотя кто бы мог звонить оттуда? Родителей нет, а бывшие сослуживцы по мэрии – где они теперь, сослуживцы по мэрии? Муж Ваня Жеребцов? Он теперь чужой муж, Танькин. Эх, Ваня, Ваня… Что ж, сама отдала, да невелика потеря. Но Гаврила, ему-то что замстило? Медведь, вахлак, а отворотил рыло. «Не милости прошу, – горло саднила обида. – Не любви, ее и в помине не было. Нормального, терпимого отношения. Хотя бы за то, что деньги зарабатываю. Запряг лошадку, толстый боров! Ну, погоди!»

Эвелина накручивала, натягивала нервы, натирала канифолью. Подчиненные – рабы, они безмолвны и бессловесны, да она бы не потерпела униженных подношений, коробочек, корзиночек, льстивых слов, затаенной зависти и неприязни. Она просто запретила секретарше раз и навсегда даже намеком напоминать о ее дне рождения. Но близкие, друзья? Хотя если оглядеться – где у нее теперь друзья, близкие?

Вспомнилось Эвелине, как студент Ваня Жеребцов в первый раз поздравлял ее с днем рождения в общежитии. Он привез на «жигулях» огромную коробку и целую охапку роз. У Вани смеялись глаза и уши! «А ведь он любил меня, – больно кольнуло ее. – Он был счастлив». Ваня достал из коробки красный китайский халат, шелковый роскошный халат с огромными золотыми павлинами на полах. Пожалуй, и она была счастлива тогда. Наверное, только один Ваня и любил ее по-настоящему. Куда все ушло? Почему хорошее уходит, а мерзостей прибавляется? Что думать о Ване, он и с Танькой, дурачок, будет счастлив. А будет ли счастлива когда-нибудь она, Эвелина?

Она нажала кнопку и велела секретарю позвать Врубеля.

Бритая голова финансиста учтиво накренилась с порога.

– Какой сегодня день, Михаил Исаакович?

– Двадцать второе июня.

Врубель бесстрастно ждал указаний, но указаний не было.

Эвелина молча и, не стесняясь, внимательно рассматривала непроницаемого человека. Она зажала карандаш между пальцами и задумчиво вертела им перед носом.

– Почему вы всегда в черном?

– Привычка.

– А на праздник что вы надеваете, на день рождения, например?

– У меня не бывает праздников, – тихо ответил Врубель.

Эвелина смотрела в его глаза, пытаясь заглянуть поглубже. Но лицо Михаила Исааковича было чисто и невозмутимо, как и его бритый череп.

– Ну это вы зря, у человека должны быть праздники.

Врубель молча пожал плечами. Эвелина наступала.

– Чем вы занимаетесь в свободное время?

– У меня нет свободного времени.

– Совсем?

– Совсем.

– Ну, этого не может быть! – принужденно засмеялась Эвелина. – Чем же вы заняты?

– Работа, – неохотно ответил финансист. – Я всегда беру работу домой.

– Так вы быстро состаритесь! – Эвелина даже рассмеялась от удивления. – Лошади, и той нужен отдых. Вы вполне заслуживаете, чтобы поехать куда-нибудь по путевке, взять машину на выходные наконец…

Врубель поднял веки и с благодарностью глянул прямо в глаза Эвелине. За всю долгую службу ему никто не говорил таких слов. Она смутилась. «Однако я ничего не знаю о нем. А ведь любопытно… Умен, скромен, симпатичен, можно сказать…»

– Сколько вам Гаврила Фомич платит?

Врубель назвал сумму. Эвелина удивилась.

– Девчонку, Зинку, он больше ценит. Это не справедливо. Я вам буду платить отдельно, вы заслуживаете.

Михаил Исаакович склонил голову и не сдержал благодарную улыбку.

– И еще. Я запрещаю вам брать работу домой.

– Не могу, привычка, – тихо возразил Врубель.

Эвелина задумчиво вертела карандашом и продолжала внимательно разглядывать коллегу.

– Гм… – вы не такой как все.

Под ее настойчивым взглядом Врубель позволил себе улыбнуться и сказать больше обыкновенного.

– Когда я уезжал на учебу в Харьков, а мы жили в пригороде, в местечке, бабушка моя Рахиль Львовна сказала так: «Мойша, ты едешь к чужим людям и должен учиться, как все, только немножко лучше. И работу должен держать, как все, но немножко лучше. Тогда будешь жить». Бабушка благословила меня и вскоре умерла. Я всегда делал, как учила бабушка, очень была разумная женщина. Поэтому я не такой, как все.

Михаил Исаакович смутился, что сказал лишку, и почтительно умолк. В глазах Эвелины заплясал огонек.

– У меня день рождения, Михаил Исаакович…

– Я знаю.

– Вот как! – удивилась Эвелина. – Почему же не поздравите?

– Вас еще не поздравил Гаврила Фомич, – бесстрастно возразил Врубель. – Нельзя вперед его…

– Почему нельзя! – Эвелина в сердцах переломила карандаш. – Кто сказал, что нельзя! Вы смеетесь! Я хочу, чтобы вы сейчас же поздравили меня!

Эвелина в гневе даже топнула ножкой. Врубель бесшумно исчез за дверью и тут же появился с букетом слегка подвявших тюльпанов. Эвелина надула губы и даже не взяла цветы в руки.

– Это отдайте секретарше. Я хочу, чтобы вы подарили мне. – Она задумалась на минутку, в желтых выпуклых глазах опять заплясал огонек. – Я хочу, чтобы вы подарили мне… красный шелковый халат с золотыми павлинами!

Врубель склонил бритую голову и удалился.

Появился он через два дня с коробкой, перевязанной красной ленточкой, и с белыми голландскими розами. Улыбнулся шире обычного.

– Поздравляю!

В коробке был красный шелковый халат с золотыми павлинами на полах. Эвелина развернула его и ахнула.

– Не может быть!

Врубель понял это по-своему.

– В Москву летал, вы поставили трудную задачу…

– Да я пошутила, дурак! Дурачок! – Эвелина так весело расхохоталась, как не смеялась давным-давно. – Спасибо, голубчик, ты просто сказочник! Приходи ко мне вечером на чай.

Врубель не без робости явился в назначенное время. Горничная встретила его и провела в столовую. В доме никого не было. На столе стояли закуски, фрукты, водка, шампанское. Эвелина в красном халате с золотыми павлинами быстро вышла из боковой двери. Она смотрела на Врубеля счастливыми глазами, на губах играла смешливая улыбка. Она вплотную подошла к Михаилу Исааковичу, не сводя с него немигающего взгляда, распахнула халат и заговорщицки прошептала:

– Нравится?

Маленькие груди и темный мысок под животом слились в глазах Врубеля в сплошное красное пятно. Он зажмурился. Эвелина осторожно взяла в руки гладкую выбритую голову Михаила Исааковича, крепко прижала к мягкой прохладной груди и поцеловала его в твердое темя.

– Ну вот мы и познакомились поближе… Не побоишься Гаврилы Фомича?

Врубель дрожал всей кожей.

– С вами я никого не боюсь.

– Зинка!

У раскрытой двери кабинета гыгыкал, как когда-то на краснодарском вокзале, высокий, худой, усатый парень.

– Иванчик!

Зинаида вскрикнула, выскочила из-за стола, схватила парня за руки.

– Цыган! Дурко! Мазурик!

– Зинка! Бандурша!

Иванчик хлопнул себя по ляжкам и лихо пошел вприсядку по кабинету. Из-за двери на них удивленно смотрели секретарша и ребята-компьютерщики. Заглянул Гаврила Курлюк, ухмыльнулся снисходительно.

– Через забор перелез твой Будулай. Охранники хотели угостить как следует, да я выручил. Но это первый и последний раз, учти, цыган!

Зинаида накормила Иванчика в столовой и позвала в свою квартиру, чтобы поговорить без посторонних. Цыган ходил по комнатам и присвистывал от удивления.

– Шикарная хата! – Он уже не балакал, как раньше, и голос был густой, грубый, совсем как у батьки Карпо. – Это все твое?

Иванчик оценивающе трогал кожаную мебель, книжные шкафы, компьютер, большой телевизор, столик на колесах, крутящиеся кресла, высокие китайские вазы, цветущие деревья в кадках.

– О! Тут богато денег закачано!

Зинаида молча кивала не без хвастливого торжества, она явно поддразнивала Ивана.

– У вас бы точно не заработала.

Иван согласно поцокал языком, его большие черные, как сливы, глаза поскучнели.

– А я, Зинаида, сбежал из дома насовсем.

– Что случилось?

– Совсем плохо случилось, под колесо попали Хомутовы.

Иванчик, как мусульманин, сложил ладони лодочкой, вытянул длинную шею, выразительно подвигал кадыком и прошептал трагически:

– Совсем под колесо…

Зинаида долго не могла добиться, что именно произошло, Иванчик только потерянно цокал языком, мотал головой и твердил: «Худо! Все пропало! Совсем карачун!» Он ходил по комнате, обхватив голову руками, и все приговаривал, причитал. Большие глаза наполнились слезами, он страдал и мучился неподдельно. Зинаида ждала, пока парень успокоится. Впрочем, это было недолго. Иванчик так же быстро повеселел, как и опечалился, рассказывал толково и умно, без «жали», посмеиваясь.

– Батьку, меня, брата и двух племянниц сцапали прямо на базаре. И дом перерыли. Товар, деньги, золото – все сцапали, бандюки…

– Постой, – перебила Зинаида. – Милиция, что ли?

– Ага! И все мы, батька, я, брат и две племянницы, сидели в тюрьме два месяца. Потом всех судили и всех увезли долго сидеть в тюрьму, а меня выпустили, несовершеннолетнего.

– Вот это да! – изумилась Зинаида не без сожаления.

– Попали Хомутовы под колесо! – весело продолжал Иван. – Гроши, какие были, все отдали в суде, защитникам. Хотели и дом отнять, и все что есть в доме, и машину братову, и самовар бабушки Катерины. Батьке хотели десять лет впаять, а за гроши только три впаяли, оставили дом и все, что в доме, и братову машину, и самовар бабушки Катерины…

– Жива бабушка? – спросила Зинаида, сдерживая улыбку.

– Умерла, – вздохнул Иван. – Как описали бандюки самовар, у нее язык отнялся, есть перестала и легла совсем умирать. И остались мы без грошей, а батька приказал мне жениться…

Зинаида не выдержала и рассмеялась. Иван тоже рассмеялся и продолжал рассказ:

– Старший брат стал главный в доме и крепко думал, как зарабатывать гроши. Барон записал большой долг на Хомутовых за весь товар, что бандюки сцапали. А новый товар нам не давали, бандюки всех цыган прижали, и все цыгане нас обвиняли. Пошел брат к барону, а барон бил брата палкой по спине и говорил: «Ты – собака, и тебя надо на цепь посадить!» Остались мы совсем без грошей…

– Подожди, – перебила Зинаида. – Ты говорил, что отец женил тебя?

– Тю! – Иван отмахнулся от Зинаиды, как от нечистой силы. – Типун тебе, Зинка, на язык! Батька приказал мне жениться на пожилой тетке с тремя детьми из-за грошей. Тетке тридцать лет, и она племянница самого барона. Женюсь – стану родичем барона, и барон спишет долг с Хомутовых. Вот как думал батько Карпо. Я поглядел на тетку с тремя детьми и сбежал из дома. А Хомутовы сидят без грошей…

– А может, лучше было жениться? – Зинаида вздохнула сочувственно. – И всем Хомутовым было бы хорошо.

– Не говори так, Зинка! – Иван обиженно сверкнул очами-черносливами. – Ты… ты моя жинка!

Зинаида рассмеялась было и осеклась, Иван смотрел на нее в упор, зло, требовательно.

– Понимаю, – вздохнул он разочарованно и медленно обвел глазами квартиру. – К Хомутовым ты не пойдешь… Тогда я у тебя жить буду! Ты вот что… – Он оглянулся и перешел на шепот. – Ты скажи Курлюку, чтобы он меня начальником сделал. На базаре или в магазине… Я честно заработаю много грошей, я умею. Скажи Курлюку, он всем городом владеет.

Цыган не моргая смотрел на Зинаиду. Она, как маленького, погладила его по голове.

– К Хомутовым, Ваня, не пойду и наркотиками торговать не буду. Жениться нам рано, тебя, видишь, и в тюрьму не взяли, несовершеннолетнего. А с Курлюком поговорю, только начальников у него и без тебя много, да и не любит он цыган. Ты вот что… Где остановился? Ночуешь где?

– Хлопец тут один, друг… – Иван обиженно сопел.

– Ты переночуй, а завтра приходи, я все обдумаю.

Наутро Иван явился с повинной и говорил, отворачивая глаза.

– Ты, Зинаида, не бери в голову… И Курлюка просить не надо. Я ж не слепой… Только он обманет тебя. А я никогда не обману.

– Дурачок! До чего додумался! – Она сердито шлепнула Ивана по лбу. – Слушай, что я тебе скажу. Сегодня же поедешь в Загряжск, я позвонила маме. Будешь жить в нашей хате и строить детский дом. Помощником у моей подруги Антонины, она одна не справляется. Там глаз и руки мужские нужны. Дом мой, на мои деньги строится, для сирот, таких, какие у твоего батька травкой торговали, ты знаешь… Сделаешь доброе дело, доведешь до ума, покажешь себя, тогда… тогда и поговорим.

Зинаида обняла Ивана и больно ущипнула за спину. Иван хотел что-то сказать, возразить, но Зинаида зажала ему рот.

– Загряжск или Краснодар!

Прошел год.

В загородном клубе Курлюка продолжались заседания, по-прежнему гости охотно съезжались поесть, выпить, порассуждать, поспорить. Много говорено было о каждом, бывало и горячились, ссорились, доходило до потасовок, но забалуевцы – народ отходчивый, добродушный; обиды быстро забывались, и все неизменно и по-прежнему уважали друг друга.

Только хозяин, Гаврила, поскучнел. Он почти не встревал в разговоры и молча в одиночку сидел за своим столиком, рассеянно наблюдая за гостями. Как подметила Зинаида, Гаврила Фомич спрятался в себя и никого близко не подпускал. Он плохо спал и ел мало, почти ни с кем не общался. Несколько раз ездил в Москву с большими деньгами – к кому и зачем, попробуй спроси у Гаврилы. Иногда он и вовсе не выходил из спальни, читал какие-то толстые книжки или дремал, уткнувшись в подушку. Раза два к нему приезжали гости, двое молодых людей в шляпах, с бородками, с одинаковыми кожаными кейсами. Гаврила надолго закрывался с ними в кабинете, и оттуда слышны были только тихие вежливые голоса гостей. За долгие часы уединения в кабинет никто не входил, на телефонные звонки Гаврила не отвечал, даже чаю с бутербродами не спрашивал… Гости уезжали молча, ни на кого не глядя, не сказав даже обычного «до свидания».

Несколько раз Гаврила приглашал Савика Окунутова и также вел с ним таинственные беседы. Савик выходил из кабинета с загадочной ухмылкой, прищелкивал пальцами и подмигивал Зинаиде: «Гаврила – гений, виртуоз!» И хвастливо похлопывал по оттопыренному бумажнику. Ясно, Гаврила задумал что-то, но Зинаиде словом не обмолвился, и это злило ее. Как ни пыталась она узнать о секретах, Гаврила был непроницаем.

Однажды Зинаида застала Гаврилу Фомича за странным занятием. Он внимательно наблюдал за передвижением мухи по оконному стеклу. «Жужжит?» – тихо спросил он, оглянувшись на Зинаиду. «Жужжит», – подтвердила она. Гаврила задумчиво заложил руки за спину. «Он жужжит». – Гаврила многозначительно кивнул на дверь. Походил взад-вперед. Взял со стола газету. «А сейчас… – Он медленно занес руку над мухой и остановился. – Пусть пока пожужжит». Гаврила уселся в кресло и глазами указал на раскрытую бандероль.

– Он жужжит!

– Кто?

Гаврила протянул ей листок бумаги, Зинаида стала читать:

«Гаврила Фомич! Уведомляю вас о расторжении договора и возвращаю аванс. Ты не заслужил моей околесицы и вранья относительно твоей персоны. Поскольку художественное вранье все-таки искусство. Ты заурядный серый персонаж, каковых в Забалуеве великое множество, задаром коптящих небо. Ты везучий остолоп, на которого богатство упало с неба. Есть такие люди, палец о палец не ударившие, чтобы заработать копейку, а деньги просто преследуют их всю жизнь, липнут, как в бане листья от дубового веника. Сколько ни старайся избавиться, прожечь, прокутить – они множатся и растут, как грибы после дождичка. То бабушка богатая помрет, то нечистый под руку сунет – присвой, уворуй; то в лотерею, дурак, выиграет, то просто под ногами клад найдет.

Иной совестливый человек работает за пятерых, а получает шишки и пинки, бьется, сердечный, экономит на еде, а все ходит в худых штанах, жена плюется, детишки велосипед канючат, а начальство похваливает: молодец, Ванек! Наживет Ванек горб к старости и помрет, болезный, света белого не видевши.

Ты ленивый сытый боров, бездарно прожигающий богатство. Себе на потеху. Обожрался, жиром заплыл, хочется, чтобы пощекотали, покузюкали. Сказочку захотел! Напиши, Павло, сказочку! Я, дурак, не докумекал сразу. А ты вон куда замахнулся. Говорится же – не тронь г… оно не воняет, а если тронуть да раскатать подальше, вот и пошел Курлюк по белу свету. Ну да я тебя, колобок, окорочу. Как сказал великий босяк и лицемер, такой же хмырь, как и ты: и сказок про вас не расскажут…

Я потратил год, чтобы заглянуть в твое нутро, покопался в потрохах и составил характеристику. Ты найдешь ее в моей книжке, а также прочитаешь в «Колупае», кои прилагаются. Гм… хочется назвать человека, который очень даже и бескорыстно помог мне составить характеристику, но погожу. Подумай, помучься.

Ты раздулся до неприличных размеров, а стоило мне ткнуть пальцем – пшик, дырка от бублика, пфу! Осиновый кол тебе от Забурунного, а не сказочку! Тьфу!

П. Забурунный

P.S. И еще. Вали отсюда, воздух очистится, здоровее дышать будет».

Павло благородно умолчал об Эвелине Жеребцовой, которая помогла составить «характеристику».

Курлюк ходил по кабинету, морщился страдальчески, постанывал, подвывал от обиды. Умоляюще смотрел на Зинаиду влажными глазами.

– Он ко мне в ухо залез и жужжит без передышки. Спать не могу, есть не могу. Зина, найди, позови, приведи его ко мне!

– Ты сам просил написать, деньги заплатил.

– Он, как разбойник, из-за угла напал, с ножичком. Он, Зина, крови моей хочет…

– Бог с ним, Гаврила Фомич! Язык без костей, он про всех брехню сочиняет.

– Это не брехня! Это хуже брехни, это правда…

Гаврила споткнулся на слове, злобно глянул на Зинаиду.

– Найди его!

Зинаида молча вышла в свой кабинет, посидела, не притрагиваясь к телефону и, поджав губы, вернулась.

Забурунного нет, и нескоро будет, он в отъезде.

– Фомберга зови! – Гаврила зло рвал бумаги и топтал ногами.

Зинаида свела брови, сжала кулачки.

– Не кричи! Сам зови, разбирайся. И не впутывай меня в свои игрища!

Она хлопнула дверью и в приемной, в упор глядя на секретаршу, громко сказала:

– Сам дурак!

Через час Гаврила позвал Зинаиду и вздохнул как ни в чем не бывало:

– А все-таки я их прихлопну.

– Кого?

– Забурунного и Фомберга с «Колупаем».

Зинаида, жалеючи, покачала головой.

– Не нашутковался?

Курлюк посерьезнел, прищурился.

– Меня, Зинаида, могут арестовать. Понимаешь?

– Нет.

– А могут и не арестовать… Понимаешь?

– Нет.

– На всякий случай я должен быть бедным человеком. Всю собственность я передаю тебе, ты хозяйка. А я бедный человек, понимаешь?

Зинаида впервые в общении с этим человеком почувствовала страх. Гаврила понял ее заминку по-своему.

– Ты побудешь хозяйкой недолго, может, год. Мне нужно будет отлучиться… А может, и обойдется, это я на всякий случай.

Зинаида хотела возразить, но Курлюк остановил ее тяжелым взглядом.

– Рождается великое дело. Скоро об этом узнает вся Россия. Я готовлюсь к великому делу, Зинаида!

Глаза Курлюка налились кровью, он смотрел на девушку тупо, угрожающе, властно.