Текст книги "Либертион"

Пещера Кобольда

Разочарованный мишурным блеском имперских брендов Тиберий направился на Семнадцатую улицу. Здесь царил дух старого мира: дома были ниже, росли большие, раскидистые деревья, казалось, даже звуки тут гасли, становились тише. Меньше машин, меньше людей, меньше света. Здесь можно было потратить деньги тем, у кого уже абсолютно все есть, и кто может себе позволить немного собственного стиля. Картинные галереи предлагали презренное классическое искусство, были мастерские, изготавливающие (почти вручную!) элементы интерьера, а также три антикварных магазина. Первые два он миновал, едва взглянув, ухмыльнулся, правда, приметив в витрине неплохо выполненного мраморного Эрота. Судя по цене, продавали его как настоящего, времен греческих оригиналов. Учитывая, что и экспертные оценки проводились здесь же, покупателю оставалось только уповать на собственные знания. Третий магазин прятался во дворе, как Золушка за спинами выскочек-сестер. Тиберий толкнул входную дверь.

Мелодично и нежно прозвенел колокольчик, и он перенесся из техногенного двадцать первого века в гостиную стареющей куртизанки восемнадцатого столетия. Куртизанки средней руки, к тому же, переживающей не лучшие времена. Якобы настоящая мебель эпохи барокко, бесстыдно сверкавшая фальшивым золотом, на стенах картины не самого высокого класса – все эти бесчисленные пейзажи и натюрморты, облаченные в пышные, опять же золотые рамы. Китайский чайный столик, инкрустированный перламутром, пара индийских божков, мрачно и неодобрительно глядевших на посетителя потускневшими нефритовыми глазами, рыдающий мраморный ангел, явно с надгробия. Гармонию довершали две охранницы в черном, похожие на скучающих без дела могильных воронов. Охраняли они непрезентабельную лесенку, ведущую вниз и, судя по массивной титановой цепи, негостеприимную.

Несмотря на довольно ранний час в салоне бойко шла торговля. Тиберий кивком головы поздоровался с хозяином, мистером Ротом, и предоставил ему возможность дальше заниматься клиенткой. Сам отошел вглубь помещения и оттуда наблюдал за совершением сделки, которая изрядно его впечатлила.

Клиентка, сухопарая, элегантно одетая дама, сидела, закинув ногу на ногу, на одном из фальшивых стульев и созерцала поставленную на мольберт небольшую картину. Тиберий одобрил: «Очень приличная копия „Святой Лукреции“ Тициана». Хорошо хоть от комментариев воздержался, потому, что мистер Рот, бросив на него извиняющийся взгляд, продолжил свой рассказ:

– …И тогда Джулианна воскликнула: «О, счастье! Кинжал Ромуальды! Ножны вот твои!». Это она про свою грудь. И закололась. И упала бездыханная на труп Ромуальды. Очень трагично.

– Бедная девушка! – покупательница осторожно отерла слезы с щедро накрашенных глаз. – Как ужасно, что в те дикие, варварские времена была запрещена столь естественная однополая любовь.

– Да. Прелестный портрет, не правда ли? Верона, семнадцатый век.

Дама распахнула глаза.

– Так это ее прижизненный портрет?

Мистер Рот немного смутился.

– Э, ну как вы можете видеть, здесь она закалывается кинжалом, так что, скорее всего – после смерти. Но уверен, непосредственно после. Прямо сразу.

– Я покупаю!

– Превосходно. Всего-то сорок тысяч долларов, сущие пустяки за такое сокровище.

– А скажите…, – клиентка немого замялась, – нет ли у вас случайно портрета Ромуальды? В момент отравления? Ну, то есть, непосредственно после?

Если почтенным антикваром и овладело какое-то чувство, то это была радость старателя, напавшего на золотую жилу.

– В данный момент нет, но, – тут он улыбнулся многозначительной улыбкой, и сказал, понизив голос до шепота, – через две недели точно смогу для вас достать. Правда, будет значительно дороже.

Проводив счастливую клиентку, которая ушла, прижимая к груди картину, как некогда потерянное и вновь обретенное дитя, антиквар повернулся к Тиберию. На первый взгляд он был очень молод, но опытный взгляд отмечал неестественную восковую гладкость кожи, уж слишком плотно обтягивающей лицо, отсутствие даже мимических морщин и несвойственный молодости проницательный чуть насмешливый взгляд. Эта молодость была создана армией врачей, хирургов и художников, и за очень приличные деньги.

– Здравствуйте, мистер Рот.

– Что я могу вам предложить? – антиквар оценивающе взглянул на Тиберия.

– Здесь? – Тиберий окинул насмешливым взглядом благопристойный будуар. – Здесь ничего.

Лицо антиквара приняло настороженное и недоверчивое выражение. Он сделался похож на порядочную девушку, которой настойчивый кавалер предложил посетить темный лес с целью собрать подснежники. В июле.

– Это единственный зал, сэр.

– Это было бы прискорбно, – улыбнулся Тиберий, – но, по счастью, Гордон Уайт говорил мне, что это не так.

Настороженное выражение исчезло. Теперь антиквар уподобился девушке, которую заверили, что после посещения леса ее поведут к алтарю.

– Так бы и сказали, что желаете что-нибудь стоящее. Тогда вниз?

– Тогда вниз.

Охранницы посторонились, отстегнули цепь с нарочито-безразличным выражением на совершенно одинаковых лицах. Но Тиберий отметил профессиональным взглядом, как одна внимательно следит за ним в отражении зеркального трюмо, а другая положила руку на оттопыренный карман. Внизу обстановка была совершенно другой. Никакой благопристойности – чистый бизнес. Пол, стены, все было уставлено, увешано, занято, и чего тут только не было! Двое мужчин ожесточенно спорили, стоя возле очаровательной пасторали Буше. Женщина упаковывала ониксового дракончика, при виде которого Тиберий одобрительно хмыкнул. Династия Цинь. Таким и Британский музей бы гордился. Впечатлило его еще и то, что подвал оказался втрое больше помещения наверху.

– Извините за это, – мистер Рот сделал выразительный жест, указав вверх, – но продается не картина, продается легенда.

– Каждое поколение переиначивает историю под свои нужды, – пожал плечами Тиберий, – мне ли не знать.

– Вы – священник?

– Нет, историк.

Их беседу прервал звонок смарта мистера Рота.

– Извините, я отвечу. Джонни, мой мальчик! Ты как раз вовремя. Я продал твою «Святую Лукрецию». И как раз собирался перевести тебе деньги. На сколько мы договаривались? Триста долларов? Ты знаешь, я сегодня непозволительно щедр, пусть будет четыреста!

Трубка в ответ радостно пискнула.

– Только, Джонни, на будущее – имей совесть, хотя бы кракелюрным лаком их покрывай, знаешь, чтобы трещинки были. Клиенты все любят с трещинками. А то слишком новым выглядит. Да, и еще, мой мальчик. Ты не мог бы намалевать еще одну девицу со склянкой, поднесенной к губам. Вроде как травится. И слез побольше, они у тебя хорошо получаются.

– Еще раз прошу прощения. Бизнес, – антиквар положил руку на портативную кассу, очевидно, переводя деньги современному Тициану.

– Понимаю, – улыбнулся Тиберий, – и не осуждаю. Сам великий Микеланджело, будучи молод и не известен, прибег к такому приему. Создал скульптуру в духе классической Венеры, отбил ей руки и закопал в грязи неподалеку от мусорной свалки. Затем сделал так, что ее нашли. Ну и шум поднялся! Хвалебные отзывы, восторг творением таинственного античного мастера, и драка между желающими ее приобрести. Когда же он открыл общественности, кто является автором бессмертной статуи, случился скандал. Будущего великого творца обвинили в хулиганстве, на что он спокойно ответил: «Что же делать, если вам нравится только то, что вы находите на помойке в скверном состоянии?»

Рот расхохотался.

– А недурная идея, благодарю вас! Надо будет провернуть что-то подобное.

– А этот будуар сверху для дилетантов? – поинтересовался Тиберий, который никак не мог отвести восхищенный взгляд от мраморной головки Гермеса, которую как раз демонстрировали мужчине в темных очках.

– Да. Но мы на них не особенно рассчитываем. Обычно это дамы бальзаковского возраста, желающие, так сказать, приобщиться к прекрасному. Они не готовы тратить много денег, совершенно ничего в этом не понимают, выбирают по принципу: «Это подойдет к моим элитным обоям». И они не «болеют».

– Не болеют?

– Знатоки обычно приходят за конкретной вещью, ждут и желают ее до одержимости. И мы всегда достаем. Все дела ведутся здесь, – антиквар с гордостью обвел широким жестом свое подземелье. – Наверху декорация.

Тут Тиберию пришло на ум, что со своей статьей «Гибнущие шедевры галерей Европы» он погорячился – ничего не гибнет в покинутых залах Лувра и Пинакотеки. Все давно вывезено и продано здесь, в этом подвальчике. Пожалуй, это правильно. Жемчужины искусства подобны принцессе, томящейся в заброшенной башне. Что лучше – если благородная принцесса проведет там свои лучшие годы в отсутствии душа, хорошей кухни и модных шляпок, или если ее похитит для своих неблагородных нужд предприимчивый принц?

– Мне нужен подарок, украшение. Для моего друга, – он слегка запнулся, – для женщины. В идеале – кулон.

Заминка не осталась незамеченной. Антиквар понимающе усмехнулся.

– Что ж… Опишите ее. Так я лучше смогу понять, какую вещь вам предложить.

Тиберий представил Лору в ее рабочем кабинете.

– Умная, смелая, решительная, деловая…

Кабинет дрогнув, растаял в его сознании, превратившись в тюремную камеру. Нежные, земляничные губы Лоры, ее изумленно распахнутые глаза, тихий стон, сорвавшийся с губ…

«Увы, похоже на смертном одре, окидывая взглядом прожитую жизнь, мне придется признать, что самые сладостные и лучшие мгновенья я пережил на тюремной койке, закованный в наручники».

– Нет. Она нежная, хрупкая, страстная…

Последнее слово как-то само собой сорвалось. Тиберий тут же прикусил язык. Но антиквар и ухом не повел, словно каждый день работал исключительно с маньяками и извращенцами. Заметил только:

– Вы описали двух совершенно разных женщин. И одна из них не существует. Но я знаю, что ей подойдет.

Он ушел и не возвращался довольно долго. Из-за вынужденного бездействия время тянулось мучительно медленно. А вокруг, как сера в адском котле кипел бизнес. За соседним столиком шла оживленная дискуссия. Худой, аристократического вида искусствовед вел торги с брутального вида дамой в твидовом пиджаке. Его вдохновенный голос соловьем разливался под низкими сводами подземелья, и Тиберий невольно прислушался.

– … так что позвольте представить вам шедевр позднего маньеризма под названием «Суд Париса». На полотне, в характерной для Гирландайо манере, изображены три богини…

Молчание.

– …обратите внимание на эти несколько гротескные формы, стилизация, столь характерная для этого изысканного…

Мрачное молчание.

– … апогеем поиска формы для Гирландайо является…

Угрожающее молчание.

– А знаете, что, – вдруг совершенно другим, значительно менее возвышенным тоном спросил искусствовед, – хотите голую бабу?

И не давая клиенту опомниться, вытащил на свет божий бронзовую скульптуру, изображавшую обнаженную нимфу.

– Груди – высший класс, задница – также великолепна, – авторитетно сообщил искусствовед.

– Маловата.

– Что, простите?

– Задница, говорю, маловата.

– А, тогда позвольте представить вам шедевр Аристида Майоля. Представитель движения импрессионизма, Майоль стремился передать своими работами хтоническое начало в женщине…

– Че?

– Гм… Короче, этот парень всем бабам делал сногсшибательные задницы.

«Да уж, мистер Рот, знатоки…», – Тиберий, про себя посмеявшись от души, от нечего делать залез в смарт. Почистил его от гигабайта Мупочкиных писем, пришедших за сегодняшний день и состоявших преимущественно из желтых рыдающих или смеющихся лиц, странных животных с сердечками и прочей чертовщины. Мупочка даже расщедрился на два текстовых сообщения, неслыханная роскошь в век скоростей и технологий. Первое начиналось: «Мой сладкий свирепый котеночек! Ты простишь своего глупого, гадкого мальчика, если он…».

А дальше шел список весьма широких, как оказалось, Мупочкиных возможностей. У Тиберия брови полезли на лоб. О многих нижеперечисленных вещах он только слышал, о других даже не догадывался, а кое-что его, прошедшего довольно яркий и непростой жизненный путь даже испугало. Второе сообщение пришло через пять минут после первого: «Не отвечаешь, забыл! Конечно, теперь, когда у тебя есть этот роскошный жеребец…».

Тиберия затошнило. К счастью, вернулся антиквар. В руках он держал маленький, цвета бутылочного стекла бархатный футляр. Щелкнула крышка, и на ладонь Тиберия лег небольшой кулон, оправленный в простое, слегка потемневшее серебро. По форме он напоминал слезу, но слезу, высеченную резкими, длинными гранями из прозрачного сиреневого камня.

– Это александрит. Удивительный, очень редкий камень. Подобно хамелеону он меняет цвет. Утром он таинственно-зеленый, днем, вот как сейчас – магически-сиреневый, а ночью – кроваво-красный. Как и ваша женщина, он не изменчив, он, скорее, имеет несколько сущностей и в каждой из них он настоящий.

– Даже не слышал о таком, – Тиберий провел пальцем по гладкому камню, и показалось на мгновение, что отдало человеческим теплом.

– Он был найден в России и назван в честь правившего тогда императора Александра. Вначале его не слишком оценили, как и в случае с платиной, потом месторождение иссякло, и оказалось, что другого просто нет! Позднее, правда, нашли еще одно, в Бирме, но те камни отличались крайне низкой степенью рефракции.

Тиберий был совершенно очарован этой находкой, и с легким сердцем заплатив десять тысяч долларов, ушел, получив на прощание заверения в строжайшей конфиденциальности его пристрастий в целом и покупок в частности.

Король миража

Сообщение. Снова от Дона Ларго: «Мистер Краун! У меня к Вам сугубо деловое, необременительное предложение, которое, смею надеяться, может Вас заинтересовать. Если Вас не затруднит, давайте встретимся у меня дома? Я не замедлил бы приехать в любое удобное для Вас место, но здесь нужно, чтобы Вы увидели все, что называется, Ad oculos».

Тиберий удивленно вздернул брови. Неожиданный стиль речи для шоузведы. С другой стороны, они ведь практически незнакомы. Да и знакомство-то очень уж по современным канонам произошло. Поговорить не успели. Он немного поколебался. Конечно, проводить вечер в гостях у короля вечеринок в планы не входило, но неплохо бы принести извинения за свое поведение, к тому же… Рука коснулась заветной коробочки в кармане пиджака. «Ладно, Тиберий, не будь неблагодарным».

Он коротко ответил: «Буду». Ответ пришел несколько секунд спустя: «В таком случае жду Вас! Сегодня у меня, что называется, журналистский день, принимаю прессу, но Вы входите, как только приедете!».

Когда Тиберий остановился у особняка, располагавшегося в конце Седьмой улицы, он воочию убедился, сколь тяжки будни звезды. У кованой ограды толпа – пресса, зеваки, поклонники, охотники за скандальными снимками. Когда протиснулся к воротам, по толпе пробежал возбужденный шепот: «Это же он, пропустите, пропустите!». Тиберий поднес руку к электронному замку и тот послушно открылся, негромко щелкнув. Миновав небольшой, но весьма уютный тенистый сад, он вошел в типичный современный дом – белые стены, сияющие чистотой полированные мраморные полы. Пусто, голо, стерильно. С верхнего этажа доносились голоса. Он помедлил, прислушиваясь.

– И что вы чувствовали, участвуя в этой дикой, разнузданной оргии? – игриво спрашивал высокий мужской голос.

«Должно быть, репортер», – подумал Тиберий.

– То, что и всегда. Скуку. Ну да, это был хороший, горячий групповой секс, но он оставил мало впечатлений. Лишь отдельные моменты. Два голубоглазых, золотоволосых близнеца, которых я…

А это уже Дон. Его голос – низкий, хрипловатый.

– Так, стой, Дон. У нас с тобой голубоглазые близнецы уже в третий раз за год. Совсем фантазия иссякла? – голос репортера утратил всякую игривость и в нем появились нотки усталости и раздражения.

– Мартин, я тебе за что плачу? Нести бред я могу перед любым носителем пера, ты же мог бы и сам писать сценарии этих интервью, будь они неладны. Давай, придумай сегодня на досуге, что я там делал и с кем. Завтра доснимаем. Устал я зверски.

Тиберий поднялся по прозрачной плексигласовой лестнице на второй этаж. Тут рука шаловливого дизайнера потрудилась на славу. Нет, стены, пол и потолок были традиционного цвета, но все пространство большой и практически пустой комнаты было разделено на зоны с помощью цветного света. Гибкие световоды, как ядовитые змеи, струились по верху, формируя концентрические круги и придавая потолку удивительное сходство с очень токсичной тропической улиткой. Местами фонтаны жаркого, огненного зарева вырывались из-под пола, отчего казалось, что внизу, на первом этаже удобно расположена преисподняя. Звезда светской жизни возлежала на необъятной двуспальной кровати, застеленной шелковым покрывалом с кокетливыми викторианскими розочками. Мощный, загорелый, затянутый по своему обыкновению в кожу и сталь, смотрелся Дон Ларго на этом романтическом лежбище, мягко говоря, странновато. Увидев Тиберия, он заметно смутился, репортер же окинул гостя оценивающим взглядом и одобрительно хмыкнул.

– До завтра, Мартин, – буркнул Дон, поднимаясь с постели так поспешно, словно обнаружил в ней скорпиона.

– Пойду, не буду мешать, – расплылся в глумливой улыбке труженик пера и исчез, прихватив с собой кучу загадочной аппаратуры.

– Наконец-то он ушел, – с облегчением пробормотал Ларго, – Вы не будете возражать, если я избавлюсь от этой сбруи прямо сейчас?

И, не дожидаясь согласия Тиберия, исчез за неприметной дверью. Когда минуту спустя он вернулся, на нем были домашние брюки, рубашка и классический халат синей парчи. Он успел избавиться от своего демонического макияжа и выглядел теперь совершенно иначе. Красивое мужественное лицо, волевой подбородок, высокие, резко очерченные скулы вкупе с татуировками и волосами, заплетенными в косы и хвосты, придавали ему сходство с скандинавским викингом, но совершенно не вязался с этим портретом взгляд: мягкий, деликатный, даже немного застенчивый.

– Извините за этот балаган. Несколько лет назад я имел неосторожность сменить свою работу на эту, приносящую гораздо больше денег и гораздо больше мигрени.

– А прежде кем были? – полюбопытствовал заинтригованный Тиберий.

– Спичрайтером в аппарате императора. Тихая, приятная работа, идеально подходящая для такого мизантропа, как я. Но потом, по воле случая ситуация изменилась и я, что называется, «Ab equis ad asinos». Могу я предложить вам выпить?

– Чай, если вас не затруднит.

– Превосходная мысль! – явно обрадовался Дон.– Тогда идемте в жилую часть.

– А это что в таком случае? – усмехнулся Тиберий, уже начавший кое-что понимать. – Бутафория для прессы, поклонников и любовников?

– Какие там любовники, – скривился секс-символ эпохи, – последнее, чего бы я хотел… Впрочем, об этом мы сейчас и поговорим.

Он подошел к картине, занимавшей половину пространства стены. Металлический лист, окровавленный ржавчиной, оправленный в крайне простую и при этом крайне дорогую пластмассовую раму, венчала табличка с надписью «Время». Ларго нажал клавишу, которую Тиберий принял вначале за простой выключатель, и картина послушно отъехала в сторону. За ней обнаружилась комната, мягко говоря, отличавшаяся по стилю от ее сестры. Стены были зашиты великолепными дубовыми панелями (завидуй, «Пьяный лось»! ), превосходные кресла натуральной кожи, на полу наборный паркет, в глубине, отделенная ширмой, инкрустированной зеленоватым перламутром, простая односпальная кровать. Вся противоположная от окна стена занята библиотекой. Тиберий не удержался, подошел. Античные философы соседствуют с британской поэзией, альбомы по искусству эпохи Возрождения делят полку с жемчужинами европейской прозы двадцатого века. Подобрано со вкусом и любовью. На маленьком комоде разнообразный набор лекарств. Дон поймал проницательный взгляд своего гостя и поспешил пояснить:

– Снотворное, антидепрессанты. Приходится всю ночь работать, потом днем отсыпаться, затем спортивный зал и снова светская жизнь, гори она в Геенне огненной. Aliis inserviendo consumor. Никак не привыкну.

– А я думал, вы получаете удовольствие от процесса, – Тиберий бережно снял с полки «Монт-Ориоль» Мопассана.

– Только от результата. Финансового, – Дон заглянул через плечо Тиберия. – К сожалению, на французском, в котором я не силен. Мне сказали, в фондах исторического отдела была на английском, но пропала.

– Она у меня, – заулыбался бессовестный Тиберий. – Хотите, поменяемся? Буду только рад читать на языке оригинала.

– Нет, правда? Я был бы счастлив. Простите за беспорядок, – Дон явно нервничал, пытаясь освободить место на столе, заваленном книгами, неплохими рисунками, выполненными сепией, и бумагами. – Какой чай вы предпочитаете в это время дня? Япония, Китай, Англия?

Тиберий дернул плечом – мол, все равно.

– Тогда осмелюсь предложить «Серебряные иглы». Тонкий, изысканный вкус и ненавязчивый аромат.

– Знаете, – Тиберий обвел задумчивым взглядом потайную комнату, – честно говоря, не ожидал.

– Ну, у всех свои маленькие секреты.

Дон достал с полки большой чайник иссинской глины и разномастные чашки: одну – тонкую, из прозрачного китайского фарфора, другую – глиняную, грубо покрытую зеленой глазурью. А Тиберий подошел к картине, которая сразу привлекла его внимание. Выполненная на дереве, а не на холсте, оправленная в скромную, источенную жучком раму, она явно была любимицей хозяина. Напротив картины располагались кожаное кресло и низкий трехногий столик с кофейным прибором. В нише на тумбе, доверху начиненной виниловыми дисками, стоял допотопный проигрыватель с уже заготовленной пластинкой. Все для отдыха и созерцания. На картине была изображена дева Мария, в ту безмятежную пору, когда не вошли еще в ее жизнь грозные ангелы, не легло на плечи бремя матери, которой суждено потерять свое дитя. Она сидела за шитьем в летнем саду, залитом сияющим солнечным светом. Нежные, полудетские черты ее безмятежного лица дышали такой чистотой и кротостью, что казалось – этот сад, эти окружающие ее цветущие розы, травы, прозрачные от солнечного света, все это и есть рай, вечный, совершенный. И другого не дано. Вся сцена дышала необыкновенной нежностью и сонным летним покоем, безмятежным и теплым, таким, какой снисходит в самые счастливые моменты нашей жизни.

– Очаровательна, неправда ли? Возрождение, школа Ботичелли, – Дон стоял с чайником в руках и с нежностью смотрел на девочку Марию.

– Я… Видел у вас пластинки.

– Да. – Дон обернулся, с живым любопытством взглянул на Тиберия. – Винил как нельзя лучше передает все богатство и полноту звука. Что вы хотите, чтобы я поставил? Здесь можно совершенно безопасно говорить, смотреть и слушать, что пожелаешь. Полагаю, Вагнера? Вам он подходит, в нем есть необыкновенная сила и глубина.

– Я и правда его люблю, но сейчас хочу услышать то, что уже лежит на проигрывателе.

– Охотно, – Ларго повернул черную ручку, и комната наполнилась великолепной и печальной, полной надежды и силы музыкой Франца Шуберта.

– Третья песня Эллен. Признайтесь, вы слушали ее, глядя на эту картину?

– Да… Она ведь исполнялась на канонический текст соответствующей молитвы?

– Верно. Но была написана на стихи из поэмы английского писателя Вальтера Скотта «Дева озера». Мне всегда казалось, что это одно из самых прекрасных произведений мира:

 
Ave Maria! stainless styled.
Foul demons of the earth and air,
From this their wonted haunt exiled,
Shall flee before thy presence fair.
We bow us to our lot of care,
Beneath thy guidance reconciled;
Hear for a maid a maiden’s prayer,
And for a father hear a child!
AveMaria
 

Голос великой Марии Каллас растаял и умолк среди тихого шипения и шороха винила. Тиберий повернулся к Дону Ларго, который не отрывал своих зеленых ирландских глаз от нежной девочки в солнечном саду.

– Мистер Ларго, я, честно говоря, хотел извиниться, – тихо произнес Тиберий, – за тот эпизод в клубе. Виски и принятый по ошибке наркотик сослужили плохую службу.

– Не стоит, – со спокойным достоинством ответил Ларго, – это не худшее, что со мной случалось. Видите ли, мне платят, чтобы я появлялся на различных встречах, вечеринках и прочее. Вчера оказался на открытии выставки и конкурса красоты пекинесов. Можете меня презирать, но рейтинги у этого прискорбного мероприятия выше, чем у ежедневных новостей.

– Ну, в новостях ничего нового не сообщается, а здесь есть надежда на сюрприз.

– Возможно. Но создания эти повергнут в шок и князя тьмы. У них лица, как у людей, родившихся с серьезной умственной патологией, и что-то есть от приматов. А мне пришлось их целовать! Да, целовать и не один раз, между прочим! Оператор все просил еще дубль, это у него личное, очевидно. Мы немного повздорили на парковке. И вот, когда я в очередной раз целую перед камерой одного маленького монстра, другой метит мне обувь. А мне через полчаса надо быть на благотворительном вечере общества защиты детей. На мой взгляд, этим милым деткам ничто угрожать не может, а вот они опасны для окружающих, как молодые жизнерадостные аллигаторы. Слышали бы вы, какие вопросы они мне задавали! Даже Мартин смутился, а у него скромности и порядочности не больше, чем у составителя рекламных текстов. Однако поищем чего-нибудь к чаю.

Дон вернулся в показательную часть дома и заглянул в громадный металлический холодильник, который Тиберий вначале принял за платяной шкаф. Очевидно, результаты исследования его не порадовали, потому что вынырнув из хромовых недр, он пробормотал разочарованно:

– Нет, ну надо же, опять все слопали. Просто всадники апокалипсиса какие-то. После их нашествия пустыня, глад, скорбь и скрежет зубовный.

– Кто, простите?

– Мой юрист, мой менеджер и пиар менеджер, Мартин. Мистер Краун, у вас нет случайно какой-нибудь корпорации, которую нужно пустить ко дну в кратчайшие сроки? Могу одолжить эту великолепную команду и гарантировать стопроцентный результат. Особенно журналист хорош. Я, видите ли, еще и должен сам придумывать свои скандалы и любовные похождения.

С грохотом захлопнув пустой холодильник и тщательно закрыв дверь в свои футуристические апартаменты, Дон вернулся за чайный столик. Тиберий задумчиво смотрел на тоненькую струйку пара, поднимавшуюся из носика глиняного чайника.

– Так эти похождения не существовали в реалиях?

– Да нет, конечно, – ответил Дон с ноткой легкого раздражения в голосе. – Я мирный человек, который весьма ценит свои спокойные одинокие вечера в окружении любимых картин, музыки Моцарта и Шуберта… Мистер Краун, что вы скажете, если я предложу вам контракт? Вы обеспечиваете мне алиби, представляясь моим любовником. Наверное, придется пару раз в месяц появляться вместе на публике, иногда совместные интервью, ну и мы могли бы оговаривать заранее некоторые сценарии, которые донесем до прессы. Допустим, мы поссорились, помирились, я вас ревновал и прочую ерунду, которую ждет от меня публика. Я понимаю, что это в некоторой степени обременит вас и готов предложить солидный ежемесячный платеж.

– Дон, – с чувством произнес Тиберий, – Вы позволите так к вам обращаться? О каких деньгах может идти речь? Если с меня не снимут обвинения в гетеросексуализме, я потеряю не только работу, но и свободу. Ваше предложение для меня как манна небесная.

– Значит, договорились?

Договор был торжественно скреплен рукопожатием над чайным столиком. Последующие полчаса прошли в приятнейшей для обоих беседе о итальянском кватроченто, живописи Мантеньи и Джотто. Тиберий чувствовал себя примерно так, как четырнадцатилетний подросток, оставшийся один дома и случайно нашедший родительскую коллекцию порнографии. Когда пришло время прощаться, запретный Мопассан был тщательно упакован в коробку из-под продукции магазина интимных удовольствий и тем надежно защищен от любопытных глаз. Их сердечное прощание нарушил звонок в дверь.

– Очередной журналист? – поинтересовался Тиберий, прижимая к груди драгоценную ношу.

– Да… Мистер Краун. Тиберий, – Ларго выглядел несколько смущенным, – в рамках нашей договоренности… Не могли бы вы надеть на меня наручники? Дело в том, что сейчас придет новый репортер, было бы хорошо, если бы он нашел меня прикованным к колонне. Или к стулу. Нет, полагаю, к колонне все же лучше. А вы открываете ему дверь и уходите. Жестоко и драматично. Я скажу, если вы не возражаете, что мы повздорили, и вы меня наказали.

– Извольте.

– В таком случае, вот наручники. Это настоящие, полицейские. Я сейчас объясню, как ими пользоваться, они гораздо сложнее тех, что продаются в секс-шопах. Там надо сдвинуть одну… Ого. Послушайте, как вы это сделали? Одним движением, и даже не глядя. Я на прошлой неделе был в садомазохистском клубе «Красное и черное», так там президент этого славного заведения минут пять возился с такими.

– Ну, – ухмыльнулся Тиберий, – у всех свои маленькие секреты.

Тиберий впустил журналиста, удивленного неожиданно долгим ожиданием, поправил под мышкой коробку из-под аксессуаров, которые и святая инквизиция сочла бы негуманными, и рявкнул через плечо:

– А теперь подумай о своем поведении!

И вышел, пряча улыбку под маской суровой неприступности.