Текст книги "Русский рыцарь"

Глава 3
На берегу Босфора

За рекой Савой простирались обширные земли населенные православными сербами, болгарами и греками: то есть, христианами, чьи взгляды приверженцы римской церкви считали ошибочным. Крестоносцы, не стесняясь, грабили неправильных христиан, те тоже не оставались в долгу: прятали снедь, добавляли в муку известь и при любой возможности истребляли ненавистных латинян. Таким образом Христово воинство несло потери, еще ни разу не вступив в сражение.

А Борис тем временем осваивался в новой обстановке. Меньше всего проблем у него возникло с французским языком: благодаря своим способностям, он уже на подходе к Константинополю говорил, как житель северной Франции и понимал прочие диалекты. Однако отношение к нему большинства крестоносцев оставалось прохладным. Из рыцарей с Борисом водил дружбу один де Винь, а прочие ограничивались в общении с «рыцарем Конрадом» одной учтивостью. Зато дамы проявляли заметный интерес к чужеземцу, но он сторонился их из опасения попасть в неприятную историю.

Осенью крестоносцы Людовика VII добрались до столицы Византийской империи, где узнали, что их германские союзники уже успели переправиться через пролив Босфор. Спесивые немецкие бароны рвались в бой, не желая ни с кем делить славу победителей магометан. Французские рыцари тоже были не прочь двинуться немедля на врага, однако их король благоразумно решил устроить своим людям хороший отдых.

Французы встали лагерем вблизи Константинополя. Император Мануил, небезосновательно опасаясь грабежей, велел не впускать крестоносцев в город; лишь король, королева и несколько знатных рыцарей были приглашены на прием в Влахернский дворец2323
  Влахернский дворец – дворец, расположенный на берегу бухты Золотого Рога, принадлежавший константинопольским императором и ставший с конца XI века их основной резиденцией.


[Закрыть]. После визита к властителю Византийской империи, Людовик был мрачен как никогда, а прекрасная Алиенора пыталась изо всех сил скрыть свою досаду. Сопровождавшие венценосных особ рыцари поведали о том, что парадный зал императорского дворца отделан золотом, посуда на пиру была золотой, а на самом последнем придворном Мануила столько драгоценностей, сколько не наберешь во всей сокровищнице французских королей. От таких рассказов неприязнь крестоносцев к грекам усилилась. Некоторые священнослужители даже предлагали овладеть Константинополем с боя, однако наиболее здравомыслящие сподвижники французского короля посоветовали ему не ссориться с императором Мануилом, чья помощь могла еще понадобиться Христову воинству.

Около трех недель французы отдыхали под стенами столицы Византийской империи. Светило нежаркое осеннее солнце, дул с моря свежий ветерок, и у предвкушавших близкие победы воинов было самое замечательное настроение.

Борис часто гулял в сопровождении Лупо. Шут можно сказать приклеился к «рыцарю из Мазовии» потому, что видел в нем воплощение своей давней мечты – встретить такого знатного человека, которому он, Лупо, будет рад служить.

В феодальном обществе хозяев обычно себе не выбирали, а дети слуг впитывали с молоком матери уважение к своему господину, каким бы тот не был. Но Лупо матери не имел: то есть, какая-то женщина его родила, но, родив, почему-то бросила в лесу. Собиравшие хворост монахи окрестного монастыря нашли младенца и отдали на воспитание в крестьянскую семью. Приемные родители мальчика польстились на несколько предложенных святыми братьями монет, но при этом растить найденыша у них не было ни малейшего желания. Ребенка почти не кормили, бросали где попало, но, несмотря на такое отношение, он не умер, потому что никому не нужные дети – самые живучие. Когда мальчик подрос, аббат Гозлен взял его в монастырские послушники. После пяти лет, проведенных в тихой обители, Лупо еще пять лет служил епископу Мецкому, однако монахом так и не стал. Увы, и добрейший аббат, и достойнейший епископ были сторонниками Бернара Клервоского, ратовавшего за строгое соблюдение монашеских обетов, и прежде всего целомудрия, а Лупо с отроческих лет ощущал в себе непреодолимую тягу к женщинам. Можно было, конечно, найти такой монастырь, где настоятель поглядывает сквозь пальцы на грешки братии, но Лупо был по-своему благочестив и хотел оставаться честным по отношению к Всевышнему.

После раздумий, молодой послушник отказался от духовного поприща и ушел в мир. Он успел послужить трем феодалам и о каждом из них имел довольно нелицеприятное мнение. После бегства от своего последнего хозяина, Лупо пристал к бродячей труппе актеров и принялся потешать народ, что у него неплохо получалось. Однажды, когда артисты давали представление в Париже, мимо них ехал король, обративший внимание на забавного коротышку, уморительно изображавшего различных персонажей. Все мысли Людовика были о походе в Святую землю; вот и глядя на веселящего публику актера, король подумал, что государю даже на пути по стезе Господней нужен шут, и лучше, если это будет не старый, уродливый карлик, а молодой, ловкий парень. Так Лупо стал королевским дураком. Ему потребовалось не так уж много времени, чтобы обзавестись собственным мнением, как о венценосных особах, так и обо всех остальных крестоносцах. Кого-то Лупо презирал, кого-то уважал, кто-то ему нравился, кто-то нет, и только рыцарь Конрад вызвал у него такое почтение, какое он прежде испытывал лишь к аббату Гозлену и епископу Мецкому.

От проживающих в Венгрии французов шут кое-что узнал о происходивших там недавно событиях, к тому же он сразу углядел внешнее сходство между рыцарем Конрадом и королем Гёзой. Лупо, хоть и было очень болтливым, никогда не говорил больше, чем находил нужным сказать, поэтому его догадки остались при нем, выразившись в отношении к рыцарю Конраду, как к особе самого благородного происхождения. Даже более того – только с рыцарем Конрадом, Лупо не допускал шутовской фамильярности.

Однажды они гуляли вдвоем, разговаривая о том и о сем. Борис заметил, что, по его мнению, французский король слишком добр для военачальника.

– Людовик не такой добрый, каким кажется, – возразил Лупо. – Будучи в гневе, он подобен сатане. Никто иной, как наш благочестивый король велел сжечь собор в городе Витри со всеми прихожанами.

– Не может быть! – удивился Борис.

– Клянусь своим спасением! Это случилось во время войны Людовика с графом Шампаньским. Потом, правда, наш добрый король впал в раскаянье…

– Наш король впал в раскаянье? – спросил вдруг кто-то заплетающимся языком.

Обернувшись, Борис и Лупо увидели де Шатильона. Глаза красавчика блестели, щеки пылали, а тело покачивалось.

Борис кивком поприветствовал молодого человека. После их первой встречи де Шатильон некоторое время делал вид, что не замечает чужака, но потом вдруг попытался сойтись с рыцарем Конрадом поближе и однажды попросил у него денег, но получил отказ. Впрочем, к подобным отказам младшему сыну графа Жьенского было не привыкать: он уже задолжал половине воинства в счет своей будущей добычи. Рено успел потратить все, что имел и взял в долг, но каким-то образом умудрялся продолжать вести разгульный образ жизни.

– И в чем же раскаивался наш благочестивый король? – осведомился де Шатильон.

– В том, что он почти перестал блюсти пост, – нашелся Лупо.

– А-а-а! – протянул Рено и направился дальше.

Шагая, он качался, спотыкался и бранился на весь лагерь. Шут проворчал ему вслед:

– Де Шатильон, как напьется, не может усидеть на месте, как будто его черти пинками в зад гонят.

Борис тем временем обратил внимание на юношу в простой полотняной одежде и в башмаках из подвязанных ремешками кусков кожи. Это был один из музыкантов королевы: он играл на инструменте, который назывался у русских дудой или свирелью, а у греков и франков – флейтой.

Борис хотел окликнуть флейтиста, но тот вдруг бросился со всех ног прочь.

– Ты что-нибудь о нем знаешь? – спросил Борис у Лупо, указывая на убегающего юношу.

– Очень мало – в основном то, что известно всем. Он прежде развлекал игрой на флейте венгерского короля. Алиенора восхитилась его искусством, и ей подарили музыканта, как какую-то безделушку.

– Значит, он служил Гёзе, – озабоченно пробормотал Борис.

– Да, служил, – подтвердил шут и, немного помолчав, добавил: – Я могу ошибаться, но, кажется, этот парень не венгр.

– А кто он, по-твоему?

Лупо пожал плечами.

– Не знаю. Подарок короля Гёзы не говорит ни по-французски, ни на латыни, ни по-гречески, и не понимает – или делает вид, что не понимает – ни одного из этих языков.

Борис вспомнил, что у флейтиста русые волосы, небесно-голубые глаза и мягкий овал лица. Да, действительно, вряд ли этот юноша – венгр, а вот русским он вполне может быть.

Пока Борис размышлял об убежавшем музыканте, откуда-то появились еще трое артистов из свиты королевы и направились к морю.

– Скоморошья ватага, а не Христово воинство, – проворчал Борис по-русски.

Лупо не понял ни слова, но догадался о смысле сказанного. Усмехнувшись, он пропел:

 
Берегитесь сарацины:
Наша рать непобедима,
Ни к чему владеть копьем,
Мы вас флейтами побьем.
Воины у нас танцоры,
Трубадуры и жонглеры,
Вместо знамени – колпак,
А за главного – дурак.
 

– Что верно, то верно, – согласился с ним Борис.

Шут опять хмыкнул:

– Королева хотела взять с собой всех своих трубадуров, музыкантов и жонглеров, полагая очевидно, что сарацины при виде комедиантов умрут от смеху, не успев взяться за оружие. Король воспротивился желанию жены, но она все-таки сумела отстоять своих самых любимых забавников, коих оказалось не так уж и мало. В придачу к ним есть еще и рыцари, желающие привлечь к себе внимание королевы сочинением куртуазных песенок…

Он прервался на полуслове, потому из-за ближайшего шатра вышла юная Агнесса де Тюренн. Заметив рыцаря, она покраснела и присела в глубоком реверансе – в таком, каким обычно приветствуют особ королевской крови. А Борис почувствовал, как у него дрогнуло сердце. Он с первого дня своего пребывания среди крестоносцев испытывал в присутствии Агнессы волнение, и ничего с этим не мог поделать, как не досадовал на себя. Борис ни с кем не говорил об этой девушке, но всегда прислушивался, если при нем заходила о ней речь. Де Винь, как-то сравнил свою даму сердца со сказочной феей, и это сравнение было удивительно точным, ибо тоненькая, почти прозрачная девушка действительно казалась существом, явившимся из иного, нереального, мира.

– Сможет ли она перенести тяготы похода? – беспокоился о ней де Винь.

А вот Лупо, который, кстати, очень хорошо относился к Агнессе, считал, что ее внешность обманчива и юная де Тюренн, благодаря своему крепкому здоровью и имеющейся у нее несокрушимой силе духа многое сумеет преодолеть.

Под пристальным взглядом Бориса девушка еще пуще покраснела и почти бегом бросилась прочь.

– Малютка де Тюренн очень смущена, – пробормотал Лупо.

– Кажется, она сирота? – спросил Борис как бы невзначай, стараясь не демонстрировать своего интереса к девушке.

– Да, сирота, – подтвердил Лупо. – Ее матушка, благочестивая Арсинда де Тюренн, скончалась давно, а отца Агнессы, знатного тулузского сеньора Гильома де Тюренна, не стало чуть более года назад. Упокой их обоих Господи! Бедная девочка теперь, увы, под опекой своего дяди, аквитанского сеньора де Блая.

– Почему, увы? – удивился Борис.

– Де Блай – этакий беззаботный мотылек, порхавший с празднества на турнир, с турнира на празднество, пока не приземлился на королевский двор, где принялся сочинять стихи – плохие на мой грубый вкус и прекрасные на утонченный вкус Алиеноры. Когда этот легкомысленный трубадур стал опекуном своей тулузской племянницы, он ничего лучшего не придумал, как взять ее с собой в Париж и пристроить к королеве – якобы для того, чтобы найти Агнессе достойного жениха. Я, в отличие от де Блая, считаю двор Алиеноры не самым подходящим местом для неискушенной девицы. Уже хорошо, что Агнессы не коснулся царящий там разврат, однако общение с королевой все-таки внесло некоторую куртуазность2424
  Куртуазность (от фр. courtois – учтивый, рыцарский) – средневековая концепция любви, согласно которой отношение между влюбленным и его Дамой подобны отношениям между вассалом и его господином; в куртуазных отношениях далеко не последнюю роль играет долг.


[Закрыть] в восприятие ею действительности. Не стоило малютке де Тюренн покидать родную Тулузу.

– Но могла же она жить одна.

– Почему одна? Сюзерен де Тюреннов, граф Тулузский – крестный отец Агнессы и позаботился бы о ней.

Борис наморщил лоб.

– Граф Тулузский? Его, кажется, нет с нами? Он старик?

– Граф Альфонс Тулузский уже не молод, но еще полон сил, – ответил Лупо. – Он принял крест, но, сославшись на какие-то свои проблемы, пообещал королю прибыть на Святую землю морем. Весьма благоразумное решение.

– А дядя девицы здесь?

– Здесь. Он крутится постоянно возле королевы.

– Возле королевы крутиться постоянно целая толпа в штанах, – проворчал Борис.

Шут широко ухмыльнулся:

– Толпой они в штанах, а поодиночке без штанов.

– Неужели король не догадывается о шашнях королевы?

– Наверняка догадывается, но сам себя переубеждает. Беда Людовика в том, что он по уши влюблен в жену, хотя женился на ней по расчету.

Борис и Лупо вышли на открытую площадку, где небольшая толпа рыцарей собралась вокруг епископа Лангрского. Святой отец громко призывал крестоносцев на борьбу с греками, называя последних еретиками-схизматиками2525
  Схизматики – раскольники, люди принадлежащие к другой христианской церкви.


[Закрыть]. Борис поморщился. Он родился в Киеве, и, следовательно, был крещен по православному обряду. Хотя прошло почти сто лет с тех пор, когда западная и восточная христианские церкви отделились друг от друга, между ними еще не существовало огромной пропасти. Переход из католичества в православие и обратно не считался изменой вере, а споры о том, какое христианство правильное, вели в основном священнослужители. Вот и Бориса нисколько не смущало, что большинство жителей Венгерского королевства – приверженцы римской церкви, он сам часто причащался у латинских священников, при этом ему крайне были неприятны нападки на веру, в которой его растили с младенчества.

– Расшумелся святой отец! – заворчал шут. – А вот я уважаю греков уже за то, что для них невежество не является достоинством. Да, они нас ненавидят. Но никто в здравой памяти не будет любить забравшегося в его жилище разбойника.

Гулять Борису больше не хотелось. Простившись с Лупо, он подошел к своему шатру, возле которого Векша варил на костре похлебку. Угрин, скрестив на груди руки, наблюдал за другом.

– Милости прошу отобедать! – обратился Векша к Борису. – Господь послал нам сытную трапезу!

Угрин почему-то хмыкнул.

Кроме жирной похлебки Борис получил от Векши еще и пышную лепешку с козьим сыром, да кружку вина.

– Доброе вино, – похвалил Борис после первого глотка.

– Вестимо, доброе, – откликнулся Векша.

– Где ты его взял?

– У одной греческой женки. Она бедная вдовствует, а я ей помогал по хозяйству.

– Не токмо по хозяйству, а еще и в постели, – уточнил Угрин. – Не зря тебя почитай до зари не было.

Векша самодовольно ухмыльнулся:

– Не без того. Покойный князь Владимир Всеволодович поучал нас не обижать вдовиц. Я ее и не обидел.

– Старый греховодник, – буркнул Угрин.

Векша не остался в долгу:

– Старый-то старый, но на старость покуда не жалуюсь, не охаю и не брюзжу с утра до вечера.

– Очи мои не глядели бы на тебя, черт плешивый, – процедил Угрин сквозь зубы и ушел за шатер.

– Опять вы разбранились, – усмехнулся Борис.

Векша тоже улыбнулся.

– Как разбранились, так и помиримся. Не впервой.

После обеда Борис забрался в шатер, чтобы немного вздремнуть. Устраиваясь поудобнее, он снял с пояса мешочек, в котором хранил драгоценности. Неожиданно что-то упало и покатилось с тихим звяканьем по земле. Борис напряг зрение и разглядел на земле золотой массивный перстень с большим сапфиром. Эту дорогая вещь была подарена племяннику киевским князем Мстиславом Владимировичем Великим.

«Князь Мстислав Владимирович любил меня, как свое дите – думал Борис. – Он часто навещал нас с матушкой и не скупился на дары. Нынешний киевский князь Изяслав, даже ревновал ко мне своего отца…»

Навалившаяся дрема спутала в клубок все его мысли. Когда Борис уже засыпал, ему померещилось, что кто-то глухо бормочет:

– Кто в моем шатре?.. Клянусь утробой сатаны!.. Что ему здесь надо?.. А это оттуда взялось?..

Больше Борис ничего не услышал, потому что забылся сном…

Проснувшись, он позвал Векшу, но услышал в ответ голос Лупо:

– Оруженосцы мессира Конрада пьют вино с ратниками графа Суассонского.

– Значит, Векша и Угрин уже помирились, – хмыкнул Борис.

Выбравшись из шатра, он обнаружил, что обстановка в лагере кардинально изменилась: несколько часов назад было тихо и спокойно, а теперь царила суматоха. Рыцари и ратники проверяли оружие, мужики-обозники собирали вещи. Стоял гул от множества голосов.

– Что случилось, пока я спал? – спросил Борис у шута.

– Завтра в путь, – сообщил тот. – На рассвете император Мануил переправит нас через пролив.

– Вот как? – удивился Борис. – Но ведь король предполагал отдохнуть еще дней десять.

Лупо саркастически улыбнулся.

– Рыцари его поторопили. Они беспокоятся, что воины германского короля заберут себе всю славу победителей сарацин.

– Слава – не хлеб, ее всем хватает, – пробормотал Борис, садясь на камень у шатра.

– Я кое-что узнал о флейтисте королевы, – объявил Лупо.

Борис не сразу вспомнил, о ком идет речь:

– О каком флейтисте?

– О подарке короля Гёзы Алиеноре.

– Ах, да! Ну, и что ты о нем узнал?

– Говорят, он часто повторял два слова – Русь и Перемыш.

Борис с трудом скрыл волнение.

«Кажись, игрец из Перемышля. Тогда он, должно быть, видал меня у князя Владимирко Володарьевича».

– А больше ты ничего не узнал о нем?

– Не узнал и уже не узнаю. Флейтист сбежал от нас.

– Куда сбежал? – удивился Борис.

– Может, в Константинополь, может, на родину, – предположил Лупо.

«Далече отсель его родина», – подумал Борис.

Он хотел повторить это вслух, но от мыслей о музыканте его отвлек проходящий мимо незнакомый рыцарь с необычной внешностью: очень темной кожей и похожим на клюв ястреба носом.

– Кто это? – спросил Борис у Лупо.

– Это рыцарь Брунó, – ответил шут. – Он прибыл три часа назад из Иерусалима, чтобы вступить в наши ряды. В Эдесском графстве у него был замок, который, увы, достался туркам. Рыцарь, конечно же, мечтает вернуть то, что у него отняли.

– Греки рыцарей Святой земли называют франками. Но этот Бруно совсем не похож на франка.

Лупо пожал плечами.

– Насколько мне известно, в Палестине собрались рыцари со всего христианского мира. Возможно, они берут себе в жены местных девиц, и у них рождаются дети, похожие на матерей.

В лагере тем временем стало еще оживленнее.

– Куда пропали Векша и Угрин, – забеспокоился Борис. – Нам тоже надо собираться.

– Я приведу слуг мессира, – пообещал Лупо и бегом направился в сторону стоянки графа Суассонского.

Борис вспомнил об оброненном перстне.

«Надобно его поднять».

Однако, осмотрев шатер, он не нашел дара князя Мстислава Владимировича.

«Значит, не во сне, а на самом деле кто-то был в моем шатре. Видать, незваный гость и взял мой перстень. Вряд ли теперь я сыщу вора. Прощай, дар князя Мстислава!»

Выйдя из шатра, он увидел своих слуг, ведомых исполнительным Лупо. Векша и Угрин раскраснелись, но на ногах держались твердо.

– Собирайтесь, – велел Борис, решив не говорить пока слугам о пропаже перстня.

Глава 4
Никея

Полные радужных надежд французы вступили на азиатский берег Босфора. Однако во время остановки у Аскалонского озера случилось солнечное затмение, которое многими было воспринято, как дурное предзнаменование и в корне изменило общее настроение. А вскоре появились первые вести о сокрушительном поражении короля Конрада под Дорелеей. Вначале французские крестоносцы отказывались верить дурной молве, уверяя себя в том, что она ничто иное, как происки коварных греков. Но, увы, вскоре французы увидели своих переживших недавнюю битву союзников. Вид у германских крестоносцев был самый жалкий, и никто из них ничего не знал о судьбе короля Конрада.

На Людовика VII разгром под Дорелеей подействовал удручающе. Французский король, хотя и не отличался особой воинственностью, тем не менее при благоприятных условиях мог проявить и отвагу, и смелость, однако в трудной ситуации он терялся. Вот и на сей раз при виде обезумевших германцев Людовик все больше мрачнел, и когда на горизонте появилась Никея – мощная цитадель с огромным количеством башен, – он выглядел так, словно сам потерпел поражение.

В городе королева остановилась в великолепном дворце наместника византийского императора. Вела она себя так, словно ничего особенного не случилось, продолжая развлекать себя музыкой и песнями. В сложившейся обстановке такое поведение было явно неуместным, но король не решился упрекать жену, а предпочел выбрать для себя другое временное жилище – расположенный по-соседству с дворцом наместника дом богатого никейского купца.

Людовик сразу собрал совет, на котором в основном растерянно молчал. Вельможи, святые отцы и магистр тамплиеров успокаивали его, говоря, что не все еще потеряно: французские крестоносцы вполне способны самостоятельно противостоять врагу, да и германские союзники не все уничтожены, поэтому их не следует совсем сбрасывать со счетов. Король слушал и хмурился.

Воины тем временем располагались на постой. Борис нашел пристанище в харчевне, где рыцари заняли все комнаты, включая каморки и кладовки, а ратники разместились в конюшне и под растущим во дворе густым платаном.

Пока Векша и Угрин искали в Никее баню, Борис попытался поговорить с хозяином харчевни о битве под Дорелеей. Однако беседа не получилась, потому что тучный грек то ли вообще не доверял крестоносцам – даже тем, которые говорят на его родном языке, – то ли на самом деле мало знал. Не услышав ничего нового, Борис оставил в покое хозяина харчевни и направился во двор. На крыльце его догнал де Винь.

– Оказывается, мессир Конрад говорит не только на латыни, но и по-гречески!

– Да, говорю, – подтвердил Борис.

– Ух, ты! – изумился де Винь. – Немногие наши святые отцы знает греческий язык.

Их внимание привлек рыцарь Бруно. Он стоял посреди двора, устремив взгляд на двух устроившихся под платаном едва живых германских крестоносцев.

– Что ты их разглядываешь? – спросил Борис.

Бруно ответил ровным, бесстрастным голосом:

– Если бы наш корабль не задержался в пути, я ушел бы с ними, и возможно меня уже не было бы в живых.

– На все Божья воля, – заметил де Винь.

Во двор вошли Векша и Угрин, выглядевшие очень довольными.

– Должно быть, они нашли баню, – предположил Борис.

– Баню? – заинтересовался де Винь.

Его тело не знало воды почти полгода, и в последнее время собственный крепкий запах очень не нравился молодому рыцарю.

– Я бы тоже помылся, – смущенно сказал он.

– Ну, так пойдем с нами, – пригласил его Борис.

Путь до бани был неблизкий. Векша шел впереди, а Угрин замыкал шествие. Город кишел крестоносцами, местных жителей почти не было видно. Французские рыцари и ратники рыскали по узким улочкам Никеи в поисках развлечений – они были веселыми и довольными.

Выйдя из лабиринта улочек на широкую улицу, Векша, Борис, де Винь и Угрин увидели воинов, заметно отличающихся от тех, которыми был полон город. По вымощенной камнем дороге медленно двигались около дух десятков верховых, возглавляемых седым стариком с перевязанной рукой. Трудно было понять, кто в этой толпе рыцарь, а кто простой ратник: у всех на кольчугах и шлемах лежал толстый слой пыли. Их кони шатались от усталости.

Глянув на знамя, де Винь тихо воскликнул:

– О, Иисус! Это же германский король?

Да, действительно, это был никто иной, как король Конрад, чудом уцелевший в той битве, где полегло почти все его войско. С опущенной головой он выглядел совсем поникшим.

Правителю земель, называемых Священной Римской империей, удача по-настоящему улыбнулась только однажды – когда германские князья избрали его своим королем. А потом ему пришлось потратить немало безуспешных усилий, дабы справиться с раздорами тех же князей. Но если в немецких землях у Конрада еще была какая-то власть, то итальянцы, включая сменявших друг друга римских пап, совсем не желали его признавать. В результате он так и не был венчан императорской короной (коронация, как известно, проходила в Риме) и довольствовался титулом короля. Отправляясь в этот поход Конрад рассчитывал поднять свой низкий авторитет, однако первый же бой обернулся для него катастрофой.

Справа от неудачливого короля был крепкий рыжебородый молодец, а слева – коренастый воин, у которого было широкоскулое лицо с густыми темными бровями, синими азиатского разреза глазами и висящей клочьями черной бородой.

«Вот те на! – поразился Борис. – А ведь сей ясноокий витязь никто иной, как князь Андрей Юрьевич!»

Сын ростово-суздальского князя Юрия Владимировича Долгорукого, Андрей, приходился Борису двоюродным братом. В детстве два внука Владимира Мономаха, будучи почти ровесниками, иногда играли вместе, в юности они встречались всего пару раз, однако Борис узнал родственника.

– Избави нас, Боже, от такой беды, – бубнил де Винь. – Salvum nos fas, Deus!2626
  Спаси нас, Боже! (лат.).


[Закрыть]

Борис опустил голову, не желая, чтобы князь Андрей заметил его и назвал при всех настоящим именем. Лучше уж им встретиться потом наедине.

Когда германский король и его свита скрылись за поворотом, Борис обратился по-русски к своим слугам:

– Вы признали князя Андрея Юрьевича?

– Вестимо, признали, – откликнулся Векша.

– Как же его сюда судьба занесла? – удивился Угрин.

– Заносит ветром листья, – буркнул Векша, – а люди Господней волей…

– Слушай меня, Векша! – прервал его Борис. – Опосля бани ты сыщешь князя Андрея и скажешь ему, что я желаю с ним повидаться.

– Слушаюсь.

– Токмо не забудь помянуть о том, что здесь я для всех – рыцарь Конрад, и никто иной.

– Слушаюсь, – повторил Векша.

Отдав распоряжение, Борис повернулся к де Виню:

– Прости, Ги, что я завел речь на непонятном тебе языке, но мои слуги не говорят по-вашему.

Де Винь кивнул.

– Не стоит беспокоиться, мессир. Меня не касаются взаимоотношения рыцарей с их слугами.

Они двинулись дальше и вскоре дошли до большого белокаменного строения.

– Вот и баня, – сообщил Угрин.

– Ух, ты! – вырвался восхищенный возглас у де Виня.

– Тоже мне баня, – забурчал себе под нос Векша. – Настоящая баня бревенчатая, с паром и вениками березовыми…

– Не ворчи, – оборвал его Угрин. – Радуйся тому, что Бог дал.

Помывшись, Борис, де Винь и Угрин вернулись в харчевню, а Векша отправился на поиски князя Андрея. Старый воин догадался, что, раз нужный ему человек возле германского короля, то оба они должны быть где-то рядом с королем французским. И действительно Конрад вселился туда же, где уже пребывал Людовик. Когда Векша подходил к временному пристанищу двух королей, он еще издали увидел возле арки князя Андрея, беседующего с тем самым крепким рыжебородым молодцом, который ехал справа от короля Конрада.

«Подожду, когда князь Андрей Юрьевич останется один».

А в это время Агнесса де Тюренн вышла из дворца наместника в сопровождении своей служанки Жервезы – крупной девицы с пышными формами. Настроение у Агнессы было скверное потому, что сразу по прибытию в Никею она получила разнос от королевы, затем ее вторая служанка подвернула ногу, и, наконец, ей пришлось выслушать замечание от злоязычной графини де Росси. После всех этих неприятностей девушка решила немного прогуляться, чтобы успокоиться.

На улице воины беззастенчиво разглядывали Жервезу, а точнее на ее выступающие округлости. Кое-то из ратников, не стесняясь присутствием благородной девицы, отпускал соленые шуточки.

Агнесса и без того была раздражена, а поведение мужчин совсем вывело ее из себя.

– Невозможно с тобой появиться на людях, – зашипела она на служанку.

Та виновато шмыгала носом.

Увидев Лупо, Агнесса знаком подозвала его и попросила:

– Проводи меня, дурачок.

– С великим удовольствием! – откликнулся шут.

– Ступай! – велела Агнесса Жервезе.

Девица подчинилась с явной неохотой. Она, как и многие другие служанки, была неравнодушна к королевскому шуту и с радостью провела бы время в его обществе.

Как только Жервеза ушла, внимание ее юной госпожи привлекли два незнакомых рыцаря у арки.

«Кто они? Рыжебородый похож на норманна, а у второго рыцаря очень необычная внешность».

– Ты их знаешь? – тихо спросила девушка у Лупо, указав взглядом на незнакомцев.

– Дурак знает все и всех, – ответил шут. – Рыжебородый рыцарь – племянник короля Конрада, герцог Фридрих Швабский, а его собеседник – герцог Андре из-за реки Борисфен2727
  Греческое название Днепра, употреблявшееся и в других странах Европы.


[Закрыть].

– Борисфен? – удивилась девушка. – Я никогда не слышала о такой реке.

– Я читал о ней у греков.

Между тем разговор у арки закончился, и герцог Швабский удалился, оставив своего собеседника в одиночестве. Стоявший в сторонке Векша решил, что ему пора подойти к князю Андрею.

«Это же оруженосец рыцаря Конрада!» – удивилась Агнесса, увидев, что старый воин приблизился к «герцогу Андре из-за реки Борисфен».

Таинственный рыцарь Конрад вот уже три месяца не давал покоя девушке из благородного рода де Тюреннов. Было в этом мужчине нечто такое, отчего сердце Агнессы бешено колотилось. В ее воображении этот таинственный чужеземец был одновременно и Роландом, и Тристаном2828
  Роланд, Тристан – герои средневековой рыцарской литературы.


[Закрыть], а все, что касалось его, казалось ей необычайно интересным.

– Что случилось с малюткой де Тюренн? – спросил Лупо, когда девушка замерла на месте, уставившись в одну точку.

– Погоди! – с досадой отмахнулась она от него.

Агнесса увидела, как у «герцога Андре» изумленно взметнулись вверх его мохнатые брови.

– Кажется, он его удивил, – тихо проговорила девушка.

– Кто, кого? – не понял Лупо.

Не ответив ему, Агнесса продолжала наблюдать за беседующими мужчинами. Лупо укоризненно покачал головой.

– Если бы Господь велел бы мне, недостойному Его рабу, избирать наказания для женщин, я для всех вас придумал бы только одну кару – целую вечность сторожить полный мешок, не зная, что в нем находиться.

Девушка обиженно надула губы.

– А тебя никогда не мучило любопытство?

– Увы, мучило и мучает, – признался шут, бросив на Агнессу взгляд, полный тревоги.

Он испытывал к ней чувство, начисто лишенное страсти (у него, как у большинства коротышек, была слабость к женщинам с пышными формами), но полное нежности и умиления. Желая этой замечательной девушке счастья, Лупо беспокоился за нее и не хотел, чтобы любовь, которую она, похоже, начала испытывать к рыцарю Конраду, разбила ей сердце.

Тем временем встреча, за которой они наблюдали, закончилась. Векша отвесил поклон и скрылся в толпе крестоносцев.

– Пожалуй, не стоит болтать о том, что мы видели, – сказал шут.

– Я вовсе не болтлива, – обиженно отозвалась Агнесса.

У нее пропало желание продолжать прогулку. Она решила вернуться во дворец наместника, чтобы где-нибудь в укромном уголке предаться своим мечтам о таинственном рыцаре Конраде.