Текст книги "Русский рыцарь"

Глава 24
Племянница императора

На следующий после первой беседы с императором день Борис получил дом и деньги на свое содержание. Мануил всячески выказывал свое благоволение к сыну короля Кальмана, что, впрочем, не мешало многочисленным императорским родственникам относиться весьма настороженно к вторгшемуся в их общество чужаку. Явную неприязнь к Борису демонстрировал один Андроник Комнин, остальные же ограничились холодной учтивостью.

Зоя сочувствовала двоюродному брату:

– Ты хоть и дальний родич Мануила, а все же иного племени. Здесь пришлых не любят. Вот кабы василевс сосватал за тебя одну из своих племянниц, все изменилось бы.

Император часто приглашал Бориса на различные придворные увеселения, а однажды позвал поохотиться. Однако охота не задалась, и ближе к полудню Мануил сердито сказал:

– Хватит на сегодня.

– Возвращаемся? – осведомился Борис.

– Нет, – ответил император и добавил со странной усмешкой: – Недалеко отсюда имение моей невестки Ирины – вдовы старшего брата Андроника. Я хочу ее навестить.

Борис был знаком со старшими детьми Ирины Комниной от брака с одним из двух умерших еще при жизни отца братьев Мануила: двадцатилетний Иоанн входил в ближайшее окружение императора, а его сестры Мария и Евдокия недавно вышли замуж за молодых людей, чьи отцы были членами синклита7171
  Синглет – византийский сенат, совещательный орган при императоре.


[Закрыть]. Теперь предстояла встреча с самой Ириной и ее младшими отпрысками.

Мануил отправил большую часть слуг и отпустил всех участвовавших в охоте вельмож, оставив при себе лишь Бориса и небольшую свиту. Путь до имения вдовы брата императора был недалекий, но ехать пришлось под палящим солнцем, поэтому все очень обрадовались, когда впереди показался, раскинувшийся в долине сад.

– Вот мы и добрались, – сказал Мануил Борису.

– Нет ни оград, ни рвов, – удивился сопровождающий своего господина Лупо.

Мануил не оставил это замечание без внимания:

– Подданным Ромейской империи нечего бояться, – гордо сказал он. – Они под защитой своего государя.

За арочными воротами тянулась вымощенная ровным камнем дорога, которая вела к большому двухэтажному дому с открытыми галереями и террасой. Посреди дворика бил фонтан, а рядом с ним стояла уже не молодая, но еще довольно привлекательная хозяйка в строгом темно-зеленом платье и глухом вдовьем покрывале. К женщине прижимался красивый мальчик лет семи, с капризным выражением на лице.

Ирина поприветствовала сошедшего с коня императора, а тот, вначале приласкал мальчика, назвав его «племянником Алексеем», затем представил невестке Бориса, как младшего сына венгерского короля Кальмана.

– А где твои дочери, Ирина? – осведомился Мануил.

– Анна и Феодора в саду, – ответила вдова. – Я сейчас же велю их позвать, василевс.

Император сделал предостерегающий жест.

– Не надо, Ирина. Мы еще с ними повидаемся.

– Как хочешь, василевс. Прошу вас, дорогие гости, войти в дом и немного отдохнуть до обеда.

– Пожалуй, мы погуляем по саду, – сказал император.

– Как пожелаешь, василевс.

Мануил и Борис отправились бродить среди оливковых и гранатовых деревьев, кипарисов, шелковиц, яблонь и померанцев, наслаждаясь прохладой и тишиной. На одной из полян Борис залюбовался розами.

– Здесь есть цветы еще прекраснее, – усмехнулся император.

И тут же послышался девичий смех.

– А вот и они, – встрепенулся Мануил. – Давай, поглядим на них.

За кустами жимолости резвились две юные, черноволосые красавицы в туниках из легкого светло-зеленого шелка.

– Это незамужние дочери Ирины, – объяснил император шепотом. – Постарше – Анна, а младшую зовут Феодорой.

У Феодоры были волосы цвета вороньего крыла, огромные черные глаза и правильные черты лица. Внешне она походила на свою старшую сестру, красавицу Марию – жену Федора Дасоита и отдаленно напоминала королеву Алиенору.

Анна была не столь яркой, как обе ее сестры, зато очень миловидной. Борису понравилось ее свежее, прелестное личико с мягким овалом, бархатными темно-карими глазами и маленькой родинкой над пухлыми губками

– Ну, и каковы цветы? – шепотом спросил Мануил.

– Хороши! – с улыбкой отвечал Борис. – Особенно старшая.

Их прогулка продолжилась. Император говорил о дворцовых делах и иногда задавал вопросы своему спутнику. Борис отвечал впопад, однако мысли его были далеко от насущных дел константинопольского двора. Он думал об меняАгнессе, ибо оставленная ею в его душе рана никак не рубцевалась.

– А ты не помышляешь о женитьбе? – донеслось вдруг до его ушей.

– На ком? – растерянно спросил Борис.

– А хотя бы на моей племяннице Анне, – предложил Мануил.

Обескураженный Борис пробормотал:

– Это большая честь для меня.

– Если ты женишься на Анне, – продолжил император, – все уверяться в том, что я, действительно, признал в тебе королевскую кровь, раз отдал за тебя племянницу.

– Да, это так, – согласился Борис.

Появившийся хозяйский слуга пригласил дорогих гостей на обеденную трапезу.

Стол был накрыт на просторной террасе. Хозяйка, относясь почти с одинаковым вниманием, как к императору, так и к Борису, потчевала их всевозможными яствами и самым лучшим вином. Во время обеда трое музыкантов наигрывали незатейливую мелодию.

Маленький Алексей сонно клевал носом, а его сестры, напротив, с трудом скрывали свое возбуждение, вызванное, по всей очевидности, присутствием гостей. Обе девушки успели принарядиться, и теперь, кроме туник, на них были еще разноцветные накидки, золотые диадемы и жемчужные подвески.

Борис невольно поглядывал на Анну, а она смущалась и опускала глаза.

– Ты еще не думала, за кого выдашь замуж Анну? – спросил Мануил у вдовы.

Та гордо ответила:

– Судьбы моих дочерей решает василевс.

– Вот муж для Анны, – сообщил император, указывая на Бориса. – Если Господу будет угодно, твоя дочь станет угорской королевой.

Анна закрыла лицо накидкой, а ее младшая сестра принялась с откровенным любопытством разглядывать будущего родственника.

– Я покоряюсь воле василевса, – отозвалась Ирина с улыбкой.

«Неужто ей по нраву зять, у коего нет ни кола, ни двора?» – удивился Борис.

После обеда всех потянуло в сон. Гостям предоставили для отдыха мягкие широкие постели в лучших покоях. Борис лег, закрыл глаза, но уснуть ему мешала духота. Он поднялся и вышел на террасу. Там никого не было: очевидно послеполуденная жара заставила попрятаться подальше от солнца даже слуг.

Борис прилег в одной из садовых беседок.

«Почто все-таки Ирина обрадовалась? – подумал он. – Ведь ее дочери можно найти и лучшего, чем я, мужа».

Тут он вспомнил, как Зоя однажды брезгливо сказала:

– Понятно, что Мануила с такой, как у него, женой на сторону тянет, но хоть бы уж он родню не трогал, а то почитай содомия получается.

«А ведь сестрица ничего не говорит зря. Знать бы, с кем из родни Мануил жене изменяет? Уж не с Анной ли? Уж не хочет ли он отдать за меня надоевшую ему полюбовницу?»

Спустя немного времени, Борис поднялся и направился к дому с твердым намерением поговорить с императором об Анне. Мануил сидел в одиночестве на террасе.

– Ты не на свидание ли с невестой ходил? – усмехнулся он. – Судя по твоему озабоченному виду, вы не поладили.

– Нет, я с Анной не виделся, – сухо ответил Борис.

– Что же тогда тебя беспокоит?

Собравшись с духом, Борис признался:

– Не нравится мне радость матери Анны. Я не больно завидный жених, чтобы желать меня в зятья.

Император окинул его пронзительным взглядом.

– И что ты об этом думаешь?

– А не с червоточинкой ли яблочко? – бухнул Борис. – Не из твоей ли постели мне жена достанется?

Мануил нахмурился.

– Значит, тебе мало иметь женой племянницу самого василевса Ромейской империи? Ты желаешь, чтобы она была чиста, как ангел?

Борис понимал, что, поссорившись с императором, он потеряет все, однако гордость сына короля Кальмана и внука князя Владимира Мономаха была в нем сильнее любых расчетов. Он сказал с твердостью:

– Я готов служить василевсу верой и правдой, не щадя своей жизни, но никогда даже под страхом смерти не соглашусь брать в жены его любовниц.

С лица императора исчезло суровое выражение.

– Ты или горд, как франк или хитер, как венецианец.

– Почему же хитер? – не понял Борис.

– Потому что угадал, чем вызвать мое уважение.

– Я весьма польщен, – сказал Борис и поклонился.

Император ухмыльнулся:

– Значит, ты не желаешь ни с кем делить жену? Выходит, гордости у тебя побольше, чем у короля франков – он, как я слышал, делит королеву со многими знатными мужами. Хотя, может, это лживые слухи?

– Не лживые, – буркнул Борис.

Мануил глянул на него в упор.

– А ты, похоже, знаешь об этом не понаслышке, из чего я делаю вывод, что мой родственник Борис заботиться только о своей чести.

– Как можно заботиться о чести того, кто сам ее не бережет? – возразил Борис и добавил ворчливо: – Я силком к королеве в постель не лез, она сама меня туда позвала.

– Э, да ты, оказывается, опасен не менее Андроника Комнина! – засмеялся император. – Хорошо, что моя супруга добродетельна, а то с такими, как у меня, родственниками и не заметишь, как станешь обманутым мужем.

Повеселившись, он сказал уже серьезно:

– Анна не была ни моей, ни чьей-либо любовницей. Возле нее бес Андроник кругами ходит.

Наконец-то Борису сразу стали понятны чувства Ирины. Испугавшись грозящего дочери бесчестья, мать с готовностью согласилась выдать ее за короля без королевства, лишь бы Анна не оказалась в постели женатого Андроника Комнина – непревзойденного мастера по части соблазнения женщин.

– Генрих Язомирготт просит себе в жены одну из моих племянниц, – продолжил Мануил. – Я хотел отдать ему Анну, а тебя женить на Феодоре, но раз тебе Анна понравилась, то бери ее – пусть Генрих женится на младшей сестре. Цени мое к тебе расположение.

Борис произнес благодарную речь. Убедившись в том, что его чести ничего не угрожает, он успокоился.

Император ушел в дом, а Борис, оставшись на террасе, раздумывал, как бы ему найти возможность встретиться с Анной.

«Кажись, Мануил не будет тянуть со свадьбой. Надобно бы мне с невестой до венца хоть парой слов перемолвиться».

– Мессир Борис женится? – услышал Борис голос Лупо.

– А ты имеешь что-нибудь против моей женитьбы?

– Прошу прощения, мессир! – смутился слуга. – Разве я смею указывать столь благородной особе? Мессиру Борису очень повезло: племянница императора Мануила – девица, достойная быть женой короля. Она хороша собой и, как я успел заметить, благонравна. Мне остается только пожелать мессиру долгих лет жизни в счастливом браке…

Он прервался на полуслове, поймав печальный взгляд своего господина.

– Эх, Лупошка! – заговорил Борис с болью в голосе. – Знаешь, недавно мне вдруг показалось, будто бы Агнесса где-то совсем близко, и мы с ней вот-вот можем встретиться. Только это было всего лишь наваждение.

– Да, наваждение, – грустно согласился Лупо. – Наверняка Агнесса уже приняла постриг в какой-нибудь святой обители.

– Ну, вот. А я пока еще живу в миру и собираюсь стать венгерским королем. В конце концов, и Агнесса того же желала, иначе она не отказалась бы от меня.

Последние слова Борис произнес с такой горечью, что Лупо стало его очень жаль.

– Да, мессир. Каждому свое в этой земной жизни. Кто-то должен править, кому-то положено служить, а кто-то молится за всех правителей, господ и слуг. Я уверен, что молитвы сестры Агнессы помогут тому, кого она любила.

– У нее теперь, должно быть, другое имя, – глухо заметил Борис.

– Да, будет оно благословенно Господом! – торжественно провозгласил Лупо.

– Аминь! – выдохнул Борис.

У него пропало всякое желание разговаривать с Анной.

«Чай, я еще повидаюсь с ней до свадьбы. Не завтра же мы пойдем под венец».

Глава 25
Неудачная осада

А крестоносное воинство тем временем осаждало Дамаск. Под древними стенами собрались немалые силы: кроме изрядно потрепанной походом войска Людовика VII, там были еще прибывшие в Святую землю по морю рыцари и ратники Тулузы, Прованса, Англии, Фламандии и Фризии; король Конрад и герцог Швабский с собранным за зиму вербовщиками отрядом; армия иерусалимского короля; а также, разумеется тамплиеры и иониты7272
  Иоанниты или госпитальеры – члены рыцарского ордена Святого Иоанна, основанного в Иерусалиме вскоре после Первого крестового похода.


[Закрыть]. Самонадеянно уверовав в свое превосходство над мусульманами, крестоносцы вяло начало осаду города. Расположившиеся в густых садах на берегу реки Барради рыцари и ратники вели себя так, словно они явились на веселый праздник, а не на жестокую войну: выпивалось огромное количество вина, а по вечерам устраивались рыцарские турниры.

Французскому королю было не до веселья, ибо Дамаск он осаждал, зная, что его семейная жизнь рухнула окончательно. В крепости Птолеманде7373
  Птолеманд – принадлежавшая Иерусалимскому королевству крепость, ныне более известная, как Акра.


[Закрыть] Алиенора заявила, что она больше не желает жить с таким ничтожеством, как ее супруг, и разведется с ним при первой же возможности, после чего она уплыла на корабле во Францию, а он остался. Людовик очень переживал по поводу разрыва с неверной женой.

Не поддался всеобщему радостному настроению и Бруно, ибо и он испытывал сплошные разочарования. Меньше всего рыцарь из Эдессы переживал из-за рухнувшего плана женитьбы на Агнессе де Тюренн. Как только ему стало известно, что девушка отправилась на родину, граф Тулузский скончался от болезни, а графиня покинула Святую землю вместе с французской королевой, он сразу вспомнил одно из наставлений отца:

– Спи с кем хочешь, но женись только на ровне. Если возьмешь себе жену низкого происхождения, станешь объектом насмешек для рыцарей, а если – слишком высокого, тебя будет презирать она сама.

Агнесса как раз была девицей более высокого, чем Бруно происхождения: по слухам, один из ее предков даже ставил в официальных бумагах свою подпись прежде подписи графа Тулузского. В отсутствии предмета своей страсти рыцарь из Эдессы быстро осознал, что, если бы даже ему удалось повести Агнессу де Тюренн к алтарю в Иерусалиме, то потом в Тулузе она могла бы добиться расторжения этого брака.

«Боже, ты знаешь, что творишь! – подумал Бруно, поняв, какого унижения он избежал. – Это хорошо, что девица убралась! Она теперь будет Христовой невестой, а Всевышний мне не соперник».

Гораздо больше Бруно переживал из-за того, что лишился последней надежды вернуться в свой замок. А ведь поначалу все шло к тому, что собравшееся в Иерусалимском королевстве огромное христианское войско будет освобождать от турок Эдессу. Но, увы, прибывших из-за моря крестоносцев больше привлекал славящийся своими богатствами Дамаск. Эти люди руководствовались алчностью, а вовсе не стремлением защитить единоверцев и христианские ценности: перед их взором возникали воображаемые горы золота, жемчуга, дорогих каменьев и еще много чего из того, чем можно было поживиться у сирийцев. Балдуину III и великим магистрам рыцарских орденов не нравилось задуманное предприятие, потому что эмир Дамаска был единственным из мусульманских правителей союзником иерусалимского короля, но разве могли устоять здравые доводы рассудка под натиском жажды наживы. В конце концов, решено было начать сирийский поход.

В садах на берегу Барради висело на деревьях множество спелых и сочных плодов. Новый оруженосец Бруно, Буше из Прованса, в первый же день осады съел столько абрикосов, что захворал и вынужден был обратиться за врачебной помощью к тамплиерам. Рыцарь не любил своего оруженосца, однако вынужден был его терпеть, потому что другого слуги для себя не нашел.

Больше всего Бруно угнетало безделье. Ему было бы проще в обстановке под Дамаском, если бы он мог пить вино. Но рыцарь из Эдессы вынужден был вести трезвый образ жизни, причем отнюдь не из высоких моральных принципов, а потому что на него отвратительно действовал хмель. Стоило Бруно выпить лишнее, его тянуло вытворять нечто, выходящее за рамками здравого смысла. Протрезвев (обычно связанным по рукам и ногам), он ничего не помнил и только с ужасом слушал рассказы о своих «подвигах». По этой причине рыцарь из Эдессы не любил, как вино, так и пьяных людей.

Однажды утром Бруно вышел из шатра и почти лоб в лоб столкнулся с качающимся из стороны в сторону де Шатильоном. Рено шагал между деревьями и, цепляясь за ветви, старался не упасть. Он явно начал пить еще вечером, а закончил только недавно.

«Да, много вина мальчишка выпил», – брезгливо отметил Бруно.

Де Шатильон уткнулся в рыцаря из Эдессы мутным взглядом и спросил:

– Ты кто?

– Рыцарь Конрад, – ответил Бруно, сам не зная почему.

Губы Рено растянулись в улыбке.

– Мессир Конрад к нам вернулся!.. Рено де Шатильон приветствует мессира!..

На последнем слове он покачнулся, но сумел удержать равновесие, ухватившись за толстую ветку.

– Пусть мессир Конрад не беспокоится – заговорил де Шатильон почти шепотом. – Я никому и словом не обмолвился про него и прекрасную Агнессу… Кто вас знает, что вы в беседке ночью вдвоем делали?.. Может, душеспасительную беседу вели… А ваши стоны мне послышались…

Хихикающий Рено попытался отойти от дерева, но тут же упал и громко захрапел.

Трезвый он вряд ли проговорился бы о том, о чем дал слово чести молчать, но хмель совершенно затуманил голову сыну благородного графа Жьенского.

Бруно был поражен. Он легко смирился с невозможностью заполучить Агнессу де Тюренн именно потому, что знал о ее желании стать Христовой невестой. Пусть эта девушка не принадлежит ему, зато и никто другой ей не овладеет. О том, что Агнесса уже кому-то отдалась, у Бруно даже мысли не было. И вот пьяный де Шатильон открыл рыцарю из Эдессы позорную тайну наследницы де Тюреннов.

Бруно в бешенстве сломал толстую ветку на растущем рядом с его шатром абрикосовом дереве.

«Все эти королевы, герцогини, графини, благородные девицы ничем, по сути своей, не отличаются от обычных шлюх».

Он с ненавистью вспомнил о человеке, называвшем себя «рыцарем Конрадом». Если бы этот соблазнитель находился среди крестоносцев, Бруно немедля расправился бы с ним, невзирая ни на какие последствия. Однако рыцарь Конрад покинул Христово воинство еще в Антиохии. Все, включая короля, отнеслись спокойно к его поступку и даже не придали значения тому, что он никого не предупредил о своем отъезде. В конце концов, рыцарь Конрад не был чьим-либо вассалом и следовательно ни перед кем не имел обязательств. Иногда, правда, его поминали вслух, но обычно лишь парой-тройкой слов. Молва о том, что этот человек венгерский принц, не повлияла на отношение к нему французского рыцарства. Мало ли на свете принцев?

«Наверняка он не принц, а мошенник, чтоб ему сдохнуть!» – выругался про себя Бруно.

Тем временем Буше приготовил завтрак. Рыцарь нехотя принялся жевать кусок мяса, запивая еду сильно разбавленным вином. Когда трапеза подходила к концу, мимо Бруно проскакал воин, который громко кричал:

– Велено поменять местоположение! Всем перебираться на восток от Дамаска!

Рыцарь возмутился:

– Брюхо дьявола! Кому это могло прийти в голову? Ведь с востока у крепости самые толстые стены, а перед ними голая пустыня.

Он обратил внимание на все еще похрапывающего под деревом де Шатильона.

– Скажи его людям, чтобы они забрали своего хозяина, – велел Бруно убирающему шатер оруженосцу.

Когда слуги Рено унесли своего бесчувственного господина, Бруно и Буше взобрались на коней и отправились на восточную сторону Дамаска. Путь их лежал мимо королевских шатров, где три короля – Людовик, Балдуин и Конрад – о чем-то спорили.

«Чего они никак не поделят», – неприязненно подумал Бруно.

Переселение лагеря крестоносцев продолжалось. Рыцари и ратники недоумевали, чем могла привлечь их военачальников новая позиция. Христианское войско оказалось на сухой бескрайней равнине, напротив толстой крепостной стены с высокими башнями, а защитникам города было очень удобно пускать в крестоносцев стрелы и совершать против них вылазки.

Новый сосед Бруно, рыцарь де Вилен проворчал:

– Клянусь утробой папы римского, я чувствую себя так, будто вышел голый на площадь.

Едва крестоносцы успели разместиться на новом месте, как среди них произошло смятение. Человек десять всадников промчались в сторону шатров королей, после чего по лагерю поползли тревожные слухи.

– Ты знаешь, что случилось? – спросил Бруно у вернувшегося откуда-то де Вилена.

Тот сердито выругался:

– Дьявол и преисподняя! Говорят, что на нас идет огромное войско сарацин во главе с двумя султанами, колы им в задницы!

Тамплиеры всегда знали больше других и никогда не поддавались панике. Бруно побежал в их лагерь, и первым, кого он там встретил, был де Винь.

– Из-за чего переполох? – спросил рыцарь из Эдессы.

Де Винь пожал плечами.

– Я сам еще ничего не понял.

Появившийся магистр французских храмовников де Бар выглядел мрачнее самой темной ночи. Всегда спокойный и невозмутимый он вдруг отпустил заковыристое ругательство. Рыцари, не слышавшие за весь поход от де Бара даже громкого слова, лишились от изумления дара речи.

Магистр молитвенно сложил руки и устремил взор к небу.

– Прости меня, Господи, за грех великий! Но надо быть святым, чтобы удержаться от сквернословия.

– Что же все-таки случилось? – подал голос Бруно.

Де Бар махнул рукой.

– Силы небесные! Пока мы непонятно зачем перебирались на восток, курды7474
  Курды – ираноязычный народ, который издревле обитает в регионе, называемом Курдистан.


[Закрыть] вошли в Дамаск с запада. Не иначе враг человеческий, прости Господи, помутил разум королям, когда они, вопреки предостережению великого магистра де Краона, затеяли это передвижение. Еще утром Дамаск можно было взять одним приступом, а теперь, как бы нас самих не разбили.

– Amat victoria curam7575
  Победа любит заботу (лат.).


[Закрыть], – изрек де Винь, который, вступив в орден Храма, уже не стеснялся демонстрировать знание латыни.

Вскоре уже весь христианский лагерь знал о курдах, а поутру распространилась весть о приближении к городу Нуреддина с огромным войском, значительно превосходящим силы христиан. В тот же день крестоносцы начали бесславное отступление.