Текст книги "Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть пятая"

Глава 10
Талиг. Старая Придда
1 год К.В. 7-й день Зимних Ветров

По разукрашенным залам бродили незнакомые по большей части господа, между ними сновали слуги, трещали свечи, мерцало оружие, в окна глядела вечерняя синева. Шаркало, бормотало, пахло смолистым дымком, горячим торским вином, а когда мимо проходили дамы, ароматической водой. Омерзительно, как в Агарисе, Роберу не было, не чувствовал он и напряжения. Происходящее его не касалось, здесь заправляли регент с Проэмперадором и куча других важных лиц, а маршал Эпинэ был простым гостем. Ну, пусть не простым, но ему незачем было прятать за улыбкой ненависть и неловкость, гадать, кому и что врать, как удержать Альдо, как не убить Кавендиша…

– Ты задумчив, – появившийся из-за угла Валме подхватил Робера под локоть. – А также красив и, того хуже, интересен. Мой тебе совет, будь осторожен.

– Ты о чем?

– О госпожах Гогенлоэ и не только. Сейчас самые высокочтимые из дам допьют шадди, тут-то и начнется.

– Да что начнется-то?

– Охота. В том числе и на нас с тобой, но на тебя больше. Неужели Арлетта не расписала тебе всей твоей завидности?

– Я жениться не собираюсь.

– Дочки и особенно маменьки полагают иначе, и по-своему они правы. Мы с тобой красивы, холосты и в фаворе, а это опасно, хотя мне проще, без папеньки меня кошки с две женишь! Рокэ прекрасен, но недостижим, его хорошо если в постель затащишь, а ты – человек честный.

– И что?

– То, что тебе следует избегать ситуаций, в которых честные люди женятся. И учти, некоторые присутствующие дамы могут знать тебя лучше, чем ты сам.

– Испугал! – рассмеялся Робер. – Арлетта с Жозиной… моей матерью были подругами, кому меня знать, если не ей?

– Графиней Савиньяк нас с тобой пугать глупо, но и ты, и я были вхожи в некий дом. Ты обратил внимание на оркестр и особенно на бывшую маркграфиню?

– Да, – не стал вдаваться в подробности Иноходец.

– Надеюсь, ты почувствовал руку?

– Руку?

– Чтобы дама стала произведением искусства, кроме самой дамы, нужен куафер, портной, ювелир, камеристка и барон Капуль-Гизайль. Глинтвейн будешь?

– Буду, но его здесь нет.

– И поэтому мы уходим, – Марсель поклонился худощавому господину с тремя орденами. – Гогенлоэ похож на цаплю, а тебе пора выпить.

– Как-то я кипятил вино Левию, – вспомнил Эпинэ, – и забыл, положил корицу или нет…

В здешний глинтвейн корицу не положили, только яблоки, пьяные вишни и мед. Робер помнил этот рецепт по Торке, у Капуль-Гизайлей такого не подавали.

– Я так и не понял, при чем тут барон?

– Тебя сбило то, что Урфрида не Марианна, потому шедевр у Коко и не получился, но где одна услуга, там и другая. Милейший Констанс вряд ли ограничивается дирижированием и советами по части портьер. Он знает, на что ты клюнешь, а от чего сбежишь.

– Подожди! Ты хочешь сказать, что эта Урфрида…

Так вот откуда это жуткое ощущение неправильности! У выходцев не бывает тени, а у маркграфини чужая тень, тень Марианны. Искаженная, расплывчатая, вроде и не узнать, а что-то царапает.

– Я хочу сказать, что барон оказался дамам Ноймаринен довольно-таки полезен, в Ноймаре же висит подлинный Коро, а, возможно, и Сольега. У тебя их нет, но тобой можно оплатить вечные ценности, так что будь бдителен.

– Лучше одолжи мне Котика.

– А знаешь, это мысль!

Чарльз в шестнадцатый раз напомнил себе, что на дежурство напросился сам. Даже не напросился – настоял. Ноймаринен был удивлен, герцогиня, рассчитывавшая на графа Давенпорта, откровенно недовольна, пришлось признаться в ненависти к дворцовым приемам и нежелании видеть памятные по Олларии лица. Ноймаринены поняли и оставили капитана в покое, однако теперь, вопреки всякой логике, он чувствовал себя обделенным.

Окна по зимнему времени были закрыты, да и ковры отлично глушили звуки, но что-то вроде отблеска музыки не давало спокойно сидеть над донесениями и отчетами. Чарльз пытался сосредоточиться и при этом словно бы видел, как в парадной половине дворца разряженные болваны раскланиваются друг с другом, обсуждают тех, кого видят, и еще больше тех, кого не видят. Кто-то наверняка заговорит о нем, и тот же Хейл скажет, что капитан Давенпорт на дежурстве. Разумеется, это истолкуют в том смысле, что его не пригласили, а значит, он что-то натворил. Отправка к бывшему регенту до завершения кампании вполне может сойти за отставку. Да, знаменитого Давенпорта не выставили из армии и не понизили в чине, но на большой прием его не пригласили. Генеральша Вейзель, если она об этом узнает, вообразит, что он или с чем-то не справился, или себя запятнал, а Мелхен не станет огорчать приемную матушку. В глазах болтливой вдовы нужно быть безупречным, а вдова любопытна, она всех расспрашивает обо всем. И еще она в восторге от Савиньяка. Еще бы, ведь он додумался до особой артиллерийской присяги!

– Герард, – окликнул Давенпорт составлявшего ему компанию теперь уже регентского порученца, – я буду тебе очень признателен, если ты объяснишь своей сестре, что на сегодняшнем дежурстве я сам настоял.

Брат Селины поднял голову от толстенной книги.

– Да, господин капитан, – пообещал он, – я все скажу, но зачем это Сэль? Она никогда о вас не спрашивает.

– Не в ней дело. Твоя сестра много с кем говорит. – Причем тогда, когда никто об этом не просит! – Мне бы не хотелось, чтобы она сказала ну хотя бы баронессе Вейзель, что… Давенпортов обошли приглашением.

– О таком Сэль никогда не думает, – Герард уткнулся было в свой томище, но поднял голову и улыбнулся. – И потом, я тоже отпросился у Монсеньора. Мне не хотелось встречаться с господином Креденьи и его супругой.

– Вот и мне много с кем встречаться не хочется, – воспрянул Давенпорт. – Как вспомню Фердинанда… Как же перед ним расстилались! Нас… дежурных офицеров эти господа не замечали, будто рядом никого нет. Говорили, словно сами по себе, объясняли, как они преданы королю, а потом либо удрали, либо переметнулись. В Старой Придде таких сейчас с полдюжины, не меньше! Теперь крутятся около Ворона…

– Он их разгонит, – Герард широко улыбнулся. – Монсеньор Рокэ не любит придворных.

– Я не об Алве! – Придворных Ворон и впрямь не жалует, а уж предателей! – Герцог и герцогиня Ноймаринен вынуждены… принимать тех, кто выказывает лояльность.

– Но ведь так положено. – Воистину братец змейки был цыпленком! – На дне рождения короля всегда говорят о верности. Мама видела то, о чем вы говорите, и как вы прыгнули, тоже видела. Не волнуйтесь, Селина знает, что вы герой, но не все герои годятся в мужья, особенно для Мелхен. Ее нужно понять, а у вас это не выходит.

– Так ты знаешь?!

– Конечно, – Герард с нетерпением покосился на свое чтиво. Давенпорт зачем-то приподнялся и узнал пресловутого Пфейхтайера. – Вы же сами хотели, чтобы о ваших чувствах знали все.

– Я хотел? – обомлел капитан. – Я?!

– Вы так сказали, когда стало известно, что соседи скоро принесут варенье, и вы объяснились с Мелхен при Селине. Конечно, она могла неправильно понять, но ей показалось, что вы хотите объявить о своих намерениях всем.

– Я и хочу! Итак, обо мне знает вся Акона.

– Нет, сударь. То есть от нас с Сэль нет, но при мне о вашем чувстве говорили драгуны. Кроме того, вас слышала наша кухарка, а у нее много родни.

– Отлично, – рычать на Герарда не за что, не зарычать на жизнь очень трудно, – и что обо мне говорит кухаркина родня?

– Мне не доводилось с ними говорить.

– А с драгунами доводилось?

– Да, они не верят, что у вас получится. Хотите, я сварю шадди, меня научил маршал Эмиль.

– Свари, – буркнул Давенпорт, чтобы услужливый герой заткнулся хотя бы на несколько минут. Герард аккуратно заложил страницу и исчез за ширмами, из-за которых вскоре запахло шадди и чем-то еще. Парень был славным и, похоже, отлично воевал, но лучше бы у него была другая сестра, то есть лучше бы проклятой Селины не было рядом с Мелхен. Кухарка… Драгуны… Сколько же вокруг болтунов, а Мелхен все принимает слишком серьезно. До Бертольда это не допирает, трепло не желает никому зла, но эта его привычка молоть языком… А другие и рады!

Запах из-за ширмы становился все сильнее, Давенпорт особым поклонником морисского пойла не являлся, но сейчас был рад и ему. В горячей горечи ощущалось что-то нужное, которое позволит понять… Только понять не вышло, раздались быстрые шаги, двери распахнулись, и Чарльз с трудом скрыл изумление.

– Добрый вечер, граф, – вежливо поздоровался Придд, – я счел возможным вас потревожить. Герцог Ноймаринен обо всем осведомлен, более того, именно он назвал ваше имя. В случае вашего согласия вас заменит капитан Бигот. Он уже вызван.

– Я не имею обыкновения обсуждать приказы.

– Это отнюдь не приказ. Мой друг виконт Сэ нуждается во втором секунданте и был бы рад видеть в этом качестве вас.

– Я готов. – Большой Руди на стороне Савиньяка, иначе он повел бы себя по-другому. – Могу я узнать, в чем дело?

– Разумеется. Виконт Сэ вступился за находящуюся в сложном положении девицу, которую за глаза оскорблял виконт Дарзье. Ситуация усугублялась тем, что Дарзье проявляет ощутимый интерес к состоянию, которое при определенных условиях может достаться мужу девицы.

– Я слышал про этого господина, – отбросил последние сомнения Давенпорт, – и ничуть не удивлен. Можете мной располагать.

Что от них с Валме понадобилось рыжей родственнице Придда, Робер не представлял, но встать при появлении дамы пришлось. Имени и тем паче зубодробительной фамилии Иноходец не помнил, вся надежда была на Марселя, и тот не сплоховал.

– Вам надоело общество, виконтесса? – Валме отодвинул от стола пустующий стул. – Мы вас понимаем. Более того, мы по первому же требованию избавим вас и от своего общества тоже.

– Виконт, я искала вас, – девушка выразительно покосилась на Эпинэ, оказывается, она была голубоглазой. – Мне надо… узнать одну вещь.

– Если это тайна, герцог Эпинэ немедленно нас покинет.

– Нет! – тревожный взгляд обшарил альков, добежал до портьер и Клементом шарахнулся назад. – Я хочу поговорить о фехтовании.

– Дамам больше пристал стилет.

– Я не собираюсь никого убивать.

– Даже защищаясь?

– Я еще не замужем… Младший Савиньяк хороший фехтовальщик?

– Он – Савиньяк, сударыня.

– Хороший или нет?!

– Впереди него вряд ли больше десятка, включая регента и братьев.

– А виконт Дарзье?

– Они дерутся?

– Да!

– Лионель Савиньяк предпочитает убивать, Эмиль – ранить, а виконт Сэ, насколько мне известно, с поганцами о вечности еще не беседовал, Дурзье – первый. Вы удовлетворены?

– Спасибо.

Повернулась и тут же споткнулась, кажется, наступила на подол. На глазах двух дубин!

– Прошу прощения, – Робер подал странноватой даме руку, – куда вас проводить?

– Мне все равно, моя накидка у камеристки, а она придет только когда все кончится.

– Вы ошибаетесь, – Валме тоже поднялся. – Когда все кончится, придет только Создатель, если, конечно, придет, в чем многие обоснованно сомневаются. Сейчас должны начаться танцы, собственно, они уже начинаются. Слышите?

Людское гудение за портьерами в самом деле растворилось в тягучих, плавных звуках.

– Коломба, – с ходу определил Валме. – Ваше платье, виконтесса, с ней справится. Робер…

– Разрешите, – спохватился Эпинэ, – попросить вас о сча…

– И кто только это выдумал?! – виконтесса густо покраснела. – Счастье?! Только не здесь и не от танца с… дорогими невестами!

– Неприятный вам оборот выдумали церемониймейстеры королевы Алисы, – услужливо объяснил Марсель, – но не печальтесь. Регент не терпит дурновкусия, так что алисианское безобразие скоро вымрет, а двор заговорит на кэналлийский лад. Поверьте, это будет красиво, но сейчас вам лучше немного потерпеть. Коломба с герцогом Эпинэ на какое-то время вас защитит, а дальше вас будет защищать фрейлинский патент.

– Мне его не дадут!

– Пари, сударыня? Вы получаете патент и отдаетесь на милость портного моего папеньки. Вы не получаете патент, и я делаю предложение графине Дорак.

– Благодарю вас, – в этот раз она не запуталась, но чуть не содрала портьеру. В альков рыжим котом прыгнул свет и растянулся на каменном полу. Виконтесса перехватила поудобней свои юбки и исчезла за спинами устремившихся в Длинный зал гостей.

– Кто она? – спросил Робер, глядя вслед гостье. – У нее что-то случилось?

– Можно и так сказать. Это старшая внучка Манрика, по матери она Гогенлоэ, но это не столь существенно.

– Так это из-за нее… Это на ней хотели женить Фердинанда?!

– Родичи наверняка хотели, но теперь у них другие заботы, особенно у Гогенлоэ. Крысы не только сбегают с кораблей, но и лезут на них.

– Постой! – перебил Эпинэ, вслушиваясь в ставшую вдруг непонятной музыку. Виолины словно сбесились, вытворяя нечто им не положенное. Мало того, сквозь вихри то сплетавшихся, то разбегающихся мелодий рвался звонкий ритмичный перестук, будто вдали по льду шла кавалерия. Или не по льду, а по блестящим, как черное стекло, камням, а вокруг кружил пепел и кричали хищные птицы. – Что это?!

– Четверо конных, – непонятно объяснил Валме. – Приехали. Не желаю их слышать и тем более видеть.

– А я посмотрю, – бросил Иноходец, почти выскакивая навстречу непонятной мелодии, заполонившей анфиладу и при этом словно прибившей человеческую ораву к стенам. Дамы растерянно обмахивались веерами, кавалеры переминались с ноги на ногу. Робера как-то вынесло в первый ряд, впереди лежала пустота, она манила, как манит пропасть или тонкий лед. Лед, по которому уходят черные кони.

Странный напев стих, как стихает на пороге бури ветер; взамен запела, что-то предвещая, труба, а люстры вспыхнули свихнувшимися звездами, словно всплывавшими из колодезных глубин. Эпинэ потряс головой, отгоняя наваждение, звезды попытались стать свечками, виолины очнулись и запели, получалось странно, будто в грозу защелкал соловей.

 
А-а-а-й мориска, мориска с шелковой гривой,
А-а-а-й мориска, жди меня под оливой…
 

Он никогда не слышал этой песни, не слышал, не знал, не понимал, и созвездий таких не видел, и вспоровшего небо острого утеса.

 
А-а-а-й мориска, мориска, пьющая ветер,
А-а-а-й мориска, жди меня на рассвете…
 

Женщина в багряном и белом выходит на середину зала. Боком, как рассвирепевшая кошка. Чужая и при этом знакомая, она вскидывает руки, закидывает голову, делает шаг назад, резко разворачивается… В черной гриве что-то алеет, мечутся тени, сходят с ума струны и ветры, море лижет облитый закатной кровью берег, на мокром песке следы – женские и мужские.

– Это будет шикарно!

Валме! Всего-навсего Валме бросает слуге шпагу с перевязью, машет рукой, то ли прощается, то ли манит за собой, идет, бежит навстречу девушке в сиреневом, двое почти сталкиваются и отскакивают назад. Всего их там, впереди, пятеро – трое мужчин и две женщины. Та, в сиреневом и… Леона! Маркиза Ноймар, будущая герцогиня, неслучившаяся королева, невеста Арсена, так и не ставшая его женой.

– Эпинэ!

– Мы вас ждем!

Ждут? Его? Кто?! Позади разряженные люди – ненужные, удивленные, зачем они тут? Зачем тут ковры? Зачем флейты, камзолы, отбирающий небо потолок?

– Сударь, оставьте вашу шпагу мне.

– Шпагу?.. Спасибо, Валентин.

Он же не сумеет! Кэналлийцем надо родиться, а ты видел лишь маки, заливающие позднюю весну кровью.

– Ро! Сюда! Эномбрэдастрапэ!

– Лэйе Астрапэ!

Птицей вскрикнула скрипка, что-то громко застучало. Будто у дворца появилось сердце, будто в него ворвалось счастье.

Голову кружит запах цветов и горячей пыли, собирается гроза, но звезды еще сияют. Гитарный бой, винно-красные цветочные гроздья в черных волосах, вскинутые руки. Да нет тут никаких гитар, только виолины и еще что-то, отбивающее ритм. Ничего, Дракко может догнать мориска, ну или хотя бы не отстать.

– Может, Ро, еще как может!

Ворон! Они вместе на вершине озаряемой синими зарницами скалы, они и женщина с крыльями, ее нельзя ревновать, ее нельзя забыть, от нее нельзя отказаться. Вверху – небесная тьма, внизу грохот прибоя, а до утра далеко, как до смерти, которой не бывает, не может быть! Молнии вспарывают черный бархат, женщина расправляет крылья, у нее кошачья голова, ну и что?! Она прекрасна, жизнь не может не быть прекрасной, а гроза дарит крылья всем.

 
– Это было прекрасно, но хватит с меня,
Здесь нужны птичьи крылья и сердце коня.
 

– Сударь, возвращайтесь! – кричит вслед Марселю Арно.

– Мы будем ждать! – подхватывает та, с кем он танцует, ярко сияют люстры, хрусталь дробит, мелет звезды в радужную пыль.

– Я вас… не знала, Ро!

– Я тоже… сударыня!

– Леона, Ро! Леона…

Хлопают в ладони друзья, толкаются зрители, они есть, и их нет… Нет никого, только двое в отсеченном песней круге… Не важно, что будет, когда отзвенит гитара, когда придет гроза, когда пройдет ночь. Они никогда не увидятся вновь, они будут вместе до конца времен. У них не будет ничего, у них есть всё… Эта ночь, эта песня, этот ветер, что ласкает молнии. Прошумят крылья невидимой и неведомой птицы, пробежит пламя по телу лозы, это еще не вино, это только солнце, только танец, только пламя, пламя, пламя…

 
Четыре звезды в глазах, жемчуг смерти,
Четыре кинжала в сердце, берег песни,
Четыре песни в сердце, пламя лета,
Четыре лета в песне, голос сердца,
Четыре звезды в глазах…
 

Четыре звезды – это память, тень памяти – это гордость, тень гордости – это нежность, сердце нежности – это осень, сердце осени – это пламя, четыре пламени – это песня.

Бьют оземь молнии, бьют оземь каблучки, мечутся тени, взлетают руки. Мы идем друг к другу, нам не дойти; мы уйдем в ночное небо, мы останемся; мы сгорим в огне зари, но родится вино. Вино – кровь жизни, жизнь – тень огня, огонь – песня вечности.

Песня радости в песне боли, песня солнца и песня ночи, песня встречи и песнь утраты, шум прибоя и плеск отлива, это схватка тебя с тобою, это ветер в ветвях оливы. Ветер в кронах, и звезды в море, звезды в сердце и звезды в небе, старый шрам над сломанной бровью, юный месяц, зеленый стебель. Плачут росы, смеются губы, мчатся кони призрачным кругом, что спасает, то догорает, станет стебель лозою старой, станет ветер песком и камнем, станет камень слезой и морем, все исчезнет, чтоб повториться, все вернется и струны тронет…

Ночь кончилась внезапно, будто рухнула загнанная лошадь. Ни грозы, ни моря, над головой потолок, вокруг люди. У Валентина в руках охапка шпаг, рядом Арно утирает лоб, светлые волосы слиплись, Валме расправляет манжеты, герцогиня Ноймаринен улыбается и сдвигает ладони, зачем она здесь? Зачем здесь она?

Толпа шевелится, аплодирует, подступает, улыбаясь множеством ртов, от этих улыбок становится душно. Их не хочется видеть, и Робер резко отворачивается, чтобы столкнуться взглядом с Вороном.

– Проклятье, – смеется тот, ловя губами воздух, – у них струны не выдержали. Браво, Ро!

– Браво, – вторит женский голос, – браво, Ро.

Это всего лишь маркиза Ноймар, но в волосах у нее алые цветы, неужели они были и раньше? Неужели он их не заметил?

Глава 11
Талиг. Старая Придда
1 год К.В. 7-8-й день Зимних Ветров

Музыка оборвалась, графиня Савиньяк устояла, то есть усидела. Женщина не могла бы поручиться, что именно ее удержало – почтенный возраст, тяжеленное придворное платье, боязнь не ко времени расчувствоваться или необходимость все замечать.

– Удивительно, – Рудольф был озадачен, но, несомненно, доволен, – Рокэ готов плясать всегда, Савиньяки без кэналлийских фортелей не Савиньяки, но Эпинэ с Валмоном когда успели набраться?

– Виконт Валме танцевал иначе, чем прочие, – очень равнодушно заметила Урфрида. – Зрелище в самом деле необычное, и я бы не сказала, что оно годится для дворца.

– В тебе слишком много севера, – не согласилась словно бы помолодевшая Георгия. – Алва позволяет себе многое, но лишь там, где это уместно. Регент – не талигоец, он это помнит сам и напоминает другим. Алва защитит Талиг от любых врагов, но внутренними делами придется заниматься талигойцам.

– Для меня это слишком сложно, – Фрида улыбалась, но Арлетта могла поклясться, что бывшую маркграфиню что-то бесит. – Любопытно, когда Алва успел вступить в сговор с Леоной?

– Утром, – зевнул Людвиг. – Они возились со своим распрекрасным шадди и сговаривались. Только не спрашивай о подробностях, я кэналлийский после бессонной ночи понимаю через раз.

– Не думаю, что, выспавшись, ты поймешь больше, – покачала головой Георгия. – Кэналлийцы и алаты – прекрасные друзья и надежные союзники, но они ближе друг другу, чем нам.

– Нам? – растерялся выспавшийся не больше Людвига Жермон. – Я всю жизнь провоевал в Торке, но с алатами мы спелись с ходу. Это в тылу не знаешь, как кого понимать.

– Да уж, – поддержал друга маркиз Ноймар. – За нашими спинами потеплело, вот и повылазили. Мы их не поймем, они нас – тем паче, а денег на прокорм этой своры ушло немерено. Отец, я прав?

– Нет, – отрезала герцогиня. – Чтобы вы побеждали, «за вашими спинами», как ты изволил выразиться, всё должно быть в порядке. Арлина, я очень надеюсь, что твой сын с Дарзье не поделили девицу. Сами не поделили.

– Увы, – сощурилась графиня, – насколько я поняла, они не поделили свинство.

– Именно, – Рудольф всем телом – менялся ветер, и герцога донимала спина – повернулся к супруге. – Дарзье нарвался, и поделом. Я велел Лизобу подштопать, кого потребуется, на месте, а пойдет ли наука впрок, поглядим. Боюсь, нечестные перевязи нам еще не раз аукнутся.

– У Дораков слабое сердце, – устало, словно продолжая нелегкий разговор, напомнила Георгия.

– Со слабым сердцем либо не идут в кавалерию, либо уходят в отставку, а Дарзье хворым не кажется.

– Некоторые болезни проявляются не сразу, – герцогиня протянула обе руки вперед, приветствуя вернувшегося регента и одновременно прекращая спор. – Рокэ, вы с Эпинэ меня просто потрясли! Изумительная неожиданность.

– Неужели? – удивился Алва. – Людвиг, так ты решил сохранить интригу?

– Матери так интересней, – выкрутился маркиз. – К тому же про Эпинэ я не расслышал.

– Мне помогал виконт Сэ, Эпинэ просто расправил крылья.

– А Валме?

– Его тоже подхватило, но по-бакрански.

– Признаться, – понизила голос Георгия, – я чудом себя сдержала, но что все это значит?

– То, что наши судьбы лепят случайности.

– Пожалуй… И все же объясните.

– Извольте. Быть счастливым на Марикьяре можно, лишь танцуя. Умение приложится, главное – броситься со скалы и расправить крылья. Останься ваша младшая дочь сидеть, я бы предложил расторгнуть помолвку.

– Какая странная проверка, – герцогиня поправила браслет. – Но вы правы, у Эпинэ в самом деле есть крылья.

– Не пора ли подумать о прочих гостях? – похоже, Урфриду раздражали разговоры о Ро. – Господин регент, вы не возражаете против банальных танцев?

– Банальности необходимы, – Алва пригладил волосы, – без них оригиналом просто не прослыть. Герцогиня, так вы не сердитесь на мою будущую родственницу?

– Я не сержусь даже на Леону.

– Это как раз несущественно. Людвиг достаточно самостоятелен, чтобы злиться на жену без родительской подсказки, но он не злится, он хочет спать.

– Хочу, – наследник Рудольфа очень славно улыбнулся, – и пойду, как только смогу убраться. На перевалах гораздо приятней.

– Лично я намерен убраться прямо сейчас, присоединяйся. Гости сочтут, что мы удалились обсуждать что-то судьбоносное.

– Вот спасибо, – оживился Людвиг, – но если мы возьмем еще и Жермона, наш уход будет выглядеть убедительней.

– Тогда завтра вы вообще не проснетесь, – припечатала герцогиня. Изящная рука приподнялась, подзывая бывшего наготове секретаря. – Пусть открывают танцы. Рокэ, ваше неучастие хотя бы в первой коломбе будет выглядеть странно.

– Ему не привыкать, – вмешался Рудольф, – но лучше бы ты сбежал после.

– Мы сбежим не после, мы сбежим вовремя. Людвиг, Ариго, идемте и ничего не бойтесь. Вы не деретесь и не уезжаете, зачем вам просыпаться? Графиня, я могу рассчитывать на ваш шадди и ваш чернильный прибор?

– Лицемеришь? – укорила Арлетта. Она могла ошибаться, но Рокэ что-то очень не нравилось, и это что-то не получалось ни застрелить, ни прогнать.