Текст книги "Привычка жить"

– …А вы, Евгения, надеюсь, замужем? – огорошил ее последним вопросом того собеседования будущий шеф, Петр Алексеевич. Очень сильно огорошил, потому что сам вопрос уже таким образом прозвучал, что признайся она сейчас в своей женской незамужности, и не видать ей этого места, как своих ушей.

– Д-д-а… – неуверенно подтвердила Женя, скромно потупив глаза. Потом, собравшись, снова вскинула их на потенциального и довольно симпатичного шефа, проговорила уже смелее: – Да! Конечно, я замужем.

– Ну, слава богу! А то, знаете, не люблю я как-то одиноких баб с их этими вечно рыскающими по мужикам глазами. Смотрят всегда, будто тебя под себя подстраивают. Да и работать им некогда – они ж в вечном творческом поиске находятся. Шарят и шарят по Интернету да по сайтам знакомств. Так и денег на них не напасешься.

– Нет, я не шарю… – замотала головой Женя, скромно улыбнувшись.

– Да. Я уже понял. Ну что ж, давайте поработаем, Евгения.

Женя, выйдя на улицу после этого собеседования, даже закомплексовала немного по поводу своего вранья, а потом быстренько успокоилась. Потому что получалось – формально она и не соврала вовсе. На тот момент они с Игорем еще в официально-бумажном браке состояли, до процесса бракоразводного пока не добрались. Главной теперь ее задачей было – тайны своего бабского одиночества никак не раскрыть, то есть быть той самой – устойчиво замужней, которая глазами по мужикам попусту не рыскает, по интернетским сайтам не шарит. Решила она тогда скрывать свое неофициальное, но полностью незамужнее положение до последнего. Выхода-то у нее не было. А раз не было, и вести себя следовало своему вранью соответственно. Я, знаете ли, ребята, не такая. Я дама замужняя и очень даже серьезная. И вообще – мне работа важнее. И даже не подходите ко мне с глупостями всякими. Хотя чего там говорить – таланты актерские совсем ей в этом деле были без надобности. Она и в бывшем, самом что ни на есть натуральном своем замужестве такой была, недоступной для флирта всякого легкомысленного.

А потом ее положение взяло и рухнуло в одночасье – Игорь официальный развод затеял. Поначалу она побарахталась еще, конечно, чтоб скрыть этот факт от общественности, но разве такое скроешь? Такие факты, они особое свойство имеют – чем больше их скрыть стремишься, тем больше они изо всех щелей выползают.

В общем, неприкаянность ее в этом вопросе вышла наружу во всем своем тягостном безобразии, то есть в сочувствующе направленных в ее сторону взглядах сослуживиц и сослуживцев, в шепотках за спиной, в искренних и не очень искренних словах поддержки, что было по сути отвратительно-равнозначно. Ох уж эта искренняя и не очень искренняя поддержка, способная вогнать молотком в доску по самую шляпку любую нервно переживающую свою семейную драму женщину. И без нее – никак. Потому что не объяснишь же людям, что выслушивать их искренние слова поддержки – пытка настоящая. А что делать – надо было терпеть. И улыбаться благодарно – спасибо, мол, за проявленную вашу душевность, будь она трижды неладна. Спасибо, что напомнили лишний раз о временной моей женской ущербности.

Именно это проклятое чувство ущербности и толкнуло ее в то тяжелое время к Юрику, который тут же и легализовался, и шагнул смело вперед из тени тайных своих страданий. Прямо на глазах его это смелое преображение произошло. Можно сказать, под рукоплескание общественности. Долой, долой, мол, Юрик, всякие там униженные да тревожно-безысходные тайные взгляды, путь завоевания теперь открыт. Давай, шашку наголо – и вперед, пока почва женской ущербности новой да чужой травой не проросла. Самое место, самое время.

Да. Наверное, все так. Права общественность оказалась, наверное. И место, и время для Юриковых по Жене страданий оказались подходящими. Женя и сама не поняла толком, как это все у них тогда получилось катастрофически скоропалительно. Когда оконное стекло злым ветром разбивается, его же быстренько заткнуть хочется, неважно чем – подушкой, например. Вот и она свою дыру подушкой заткнула. Юриком то есть. Потому что надо было посещать бракоразводный процесс, потому что надо было смотреть в ставшие в одночасье чужими глаза Игоря. Потому что было это ужасно. Зло и холодно очень. И страшно. Точно так же было ей страшно, когда умерла бабушка и она осталась совсем одна. Перепуганная восемнадцатилетняя девчонка в большой пустой квартире с шорохами ночных звуков. Тогда Игорь, можно сказать, пришел и спас ее, как герой прекрасный и благородный. Просто поднялся этажом выше из убогой однокомнатной квартирки, которую он снимал в их доме два года уже и был знаком с нею, можно сказать, шапочно. Просто зашел, просто прижал ее к себе, от страха дрожащую, просто остался и стал жить. Это потом уж случились у них и свадьба, и белая фата – все честь по чести. А сначала она просто взяла и ему поверила. Потому что больше некому было поверить. Потому что он был большой и теплый. И взрослый. И самостоятельный. Каменная стена, из-за которой можно выглядывать изредка в трудную жизнь и плевать на все ее страшные страхи. И снова за стену эту прятаться. А почему нет? На то она и стена, наверное, чтоб за ней от злых ветров прятаться?

Вот и про Юрика ей так же подумалось – а почему нет?.. Что ему – слабо стеной этой быть? Чем он ей не стена? Вон как смотрит на нее восторженно-преданно. И вообще – он добрый, он тихий, он заботливый, он детей ее обязательно полюбит. Тем более, как выяснилось, у него своих нет. У него – ничего в жизни, как выяснилось. Ничего, кроме вздорной да истеричной жены, которая срывала на Юрике каждодневное свое раздражение. Бедный Юрик. Бедный Йорик…

В порыве жалостливой за любовь к себе благодарности она его даже домой к себе пригласила под предлогом полку к стене прибить. И ужином вкусным накормила. И с детьми познакомила. И ночевать оставила. И даже переспала с перепугу. Потому что любое предательство делает человека немного испуганным. И слабым. А особенно предательство близкого человека. А особенно – легализованное предательство, выведенное на людское судилище в самом прямом, даже буквальном смысле этого слова. То есть оно, конечно, очень цивильно бракоразводным процессом называется, но по сути все равно – судилище. Стоит бедная женщина на нем по другую сторону баррикады и слушает, как недавно еще очень близкий человек настоятельно просит судью удовлетворить его бракоразводное заявление побыстрее. Терпежу, мол, никакого уже у него не осталось. И каждое слово этого недавнего близкого прямиком в сердце летит, и таращит бедная женщина на него глаза, онемев от боли и ужаса. Кажется, вчера еще свой хлеб и кров, и тайные помыслы с ним делила, а сегодня – раз! – и на тебе. Получай. Ну как, как тут слабой не будешь? Тут и не таких глупостей со страху да от обиды наделаешь. Потом вдруг опомнишься, конечно, а дело-то уже сделано.

Женя именно так и опомнилась – вдруг. Иль спохватилась запоздало – чего это она творит такое?.. Потому что подушка в разбитом окне – вовсе от холода не спасение. Так, временная мера. Психологический скорее фактор эта подушка. Ну ее – пусть уж лучше ветер сквозь дыру эту хлещет, чем подушка углами торчит.

В общем, обнаружила она в одночасье, что неприятен ей стал Юрик до самой крайней степени отвращения. Почти до мерзости. Просто всю ее залило как-то враз по самую маковку отвращением этим дурацким, и сделать с ним ничего было нельзя. Вроде и уговаривать себя пыталась, и стыдить всяко – нельзя, мол, такие чувства нехорошие к человеку испытывать. Как будто они, чувства наши, к человеческим да к совестливым уговорам когда-то прислушивались! Плевать им на эти уговоры, они сами по себе живут, как хотят. И сами знают, на кого им следует отвращаться категорически. Вот и на Юрика бедного взяли они и ополчились, и ни за что совсем, казалось бы.

Хотя, если уж по правде рассуждать, Юрик этот был совсем уж никаковским. Или, может, Женя его именно таким видела – никаковским. Было, было что-то в его облике… маломужицкое. То ли суетливость какая излишняя, то ли с лица некрасивость – не поймешь. И еще – была у него голова в форме вытянутой такой желтенькой тыковки. Или дыньки. Ну да, голова в форме вытянутой дыньки с проплешинкой на самой макушке. Раньше он проплешинку эту закрывал старательно редкими мягко-цыплячьими волосами, зачесывая их с одного боку на другой, и волос этих катастрофически не хватало, и череп просвечивал сквозь них так жалко и так убого-стыдливо, что хотелось быстренько отвести от Юрика взгляд, чтоб не смущать его лишний раз. А потом его научил умный кто-то, и он вообще ее закрывать не стал. Просто подстригся коротко, заодно и весь жалкий волосяной камуфляж сверху остриг. Хотя и неизвестно еще, что было лучше в данном конкретном случае. Потому что выглядела теперь та проплешинка и не проплешинкой уже вовсе, а нелепой лысой шишечкой, невесть откуда у Юрика на голове взявшейся. Смешно. И жалко. И как себя ни стыди за такие ущербные человеческие ощущения, но оно все равно смешно. И все равно жалко. Если, конечно, тебя все это напрямую не касается. А если касается – тут уж тебе не до смеха. Тут уж выкручивайся как хочешь, чтоб из всего этого по-честному выскочить да человека вусмерть не обидеть. Хотя тут середины и не бывает – все равно ведь обидишь…

А Юрик тогда, наоборот, сильно будто духом воспрял. Распрямился весь, засиял мутно-голубыми глазками, аж засветился изнутри горделивым своим счастьем. И смотрел взором смешным да петушино-победным – смотрите, мол, добился-таки я расположения любимой женщины! Вот я каков на самом-то деле! А вы сомневались! И что Женю совсем уж окончательно от него отвращало, демонстрировал эту победу свою при любом удобном и даже не очень удобном случае – то подойдет юбку ей по-хозяйски отряхнет, то знакомить начинает со всеми подряд – вот она, мол, моя женщина, смотрите. Правда, хорошенькая? Это подруга моя, Женечка. Смотрите, смотрите все – моя любовница ничуть не хуже, чем у других. И я сам, стало быть, не хуже. А вы как думали?..

В общем, чем более Юрик счастьем победы горел, тем более Женя от всего этого в ужас приходила. Да еще и девчонки не унимались в своих убийственных по этому поводу комментариях, подливали потихоньку масла в огонь. Аленка, например, в силу своего возраста не успевшая подзабыть еще школьных уроков литературы, вдруг высказалась однажды про Юрика:

– Жека, да он же настоящий Карандышев. Точно, точно Карандышев! Помните «Бесприданницу» Островского?

– Да ну, скажешь тоже! – фыркнула в ее сторону Оля. – Карандышева какого-то приплела…

– Нет-нет, правда! Ой, да вы посмотрите, посмотрите на него! Он же и внешне даже похож!

– Да не выдумывай ты! – снова сердито махнула на нее рукой Оля. – Никакой он тебе не Карандышев! Мужик как мужик. Добрый, хороший. И умный. Его шеф знаешь как ценит? Просто ему с женой не повезло – не любит она его совсем. Это сразу видно. Живет, а любить не любит. Пилит все время, унижает всячески. Совсем мужика по стенке размазала. Вот вам и результат.

– Ой, а я даже слышала, что она на какой-то вечеринке оплеуху ему при всех закатила, – заговорщицки доложила Аленка, стрельнув в Женю глазами. – Что, правда, Оль?

– Ну да, было дело… – задумчиво проговорила Оля, глядя большими близорукими глазами в пространство и прожевывая старательно бутерброд с сыром. – Женьк, а он тебе на жену не жаловался случаем, а? Ты ж говорила, он у тебя ночевать оставался… А что? Она такая! Запросто и тебя побить может за такие дела!

– Да ну тебя! Не пугай меня! Как это – побить? Из ревности, что ли?

– Ну почему – из ревности. От досады просто, – констатировала Оля, махнув на нее рукой. – Так что насчет Карандышева Аленка где-то и права, наверное.

– Ну, а я что говорю! – радостно взвилась на стуле Аленка.

– А чему ты так радуешься-то, глупая? – осадила ее Оля. – Чего ж тут такого радостного-то? Ты хоть помнишь, чем там пьеса для бедной героини закончилась? Если судить по этим твоим дурацким аллегориям, то Женька теперь она и есть эта самая героиня? Как ее… Ну, бесприданница которая…

– Лариса?

– Ну да. Лариса. Которая все любви искала, да так и не нашла.

– Да ну вас, бессовестные! – сердито отмахнулась от них Женя. – А еще подруги называются. Вместо того, чтоб поддержать… И так тошно на душе, а вы…

– Да брось ты, Женька. Чего тут такого тошного-то? Ну, ошиблась, с кем не бывает. Дай ему полный отлуп, и все дела. Только учти – тут надо сразу и в лоб. Если начнешь по кусочку отрезать, завязнешь навсегда в объяснениях. На то они и Карандышевы, чтоб с ними не шибко церемониться. По-другому потому что не понимают. Как говорится, хоть и глупы, да самолюбивы очень. Или лучше это… Лучше ты ему романс прощальный спой, как бесприданница Лариса! Как там? «Он говорил мне, будь ты моею, и стану жить я, страстью сгорая…» – тут же заголосила она громким фальшивым фальцетом, закатив к потолку глаза и вытянув шею, чем рассмешила Аленку до слез. Женя тоже улыбнулась грустно, решив про себя, что Оля, как тут ни смотри, а все-таки права. Да, именно так и надо. Чтоб сразу – и в лоб.

Вечером после работы Юрик снарядился было проводить ее домой. То есть довезти на своей машине. Суетливо пробежал вперед, распахнул перед ней дверцу, подсадил под локоток.

– Женёк, а может, в магазин за продуктами заедем, а? – резво повернулся он к ней, плюхаясь на свое водительское сиденье. – Давай теста купим, Женёк? Пирог испечем. Я один рецепт начинки знаю – просто ум отъешь, как вкусно! И ребятам понравится.

Женя на секунду закрыла глаза, представила сразу, как суетится по ее кухне Юрик с повязанным на пузе фартучком в розовых оборочках, как мелькает там и сям его шишечка-проплешинка, потом вдохнула в себя побольше воздуху и на выдохе сурово произнесла:

– Нет, Юрик. Никуда мы с тобой больше не поедем. И никогда не поедем. Мы сейчас поговорим, потом я выйду из машины и поеду домой сама. На автобусе. И все. А завтра… С завтрашнего дня мы будем просто хорошими знакомыми. Как раньше. Ты прости меня, Юрик. Виновата, каюсь, я не должна была…

– Женя! Женечка, что ты! Не надо, Женечка! – вдруг кинулся он к ней, впился цепкими руками ей в плечи, даже встряхнул чуть-чуть, будто из последних отчаянных сил. – Ради бога, молчи, Женечка! Не говори ничего такого! Я умоляю тебя, Женечка! Молчи, молчи…

Женя подняла руки, с силой попыталась отодрать его ладони от плеч. И вдруг почувствовала, как они дрожат мелко, как в температурной больной лихорадке. И весь он дрожит. И плечи, и шея, и голова вместе с проплешинкой… Жалость на миг ударила горячо по сердцу, но давешние то ли раздражение, то ли отвращение тут же и напомнили о своем существовании, наплыли быстрой отрезвляющей и холодной волной. Беспощадной и суровой. До чего ж они злые, эти чувства – раздражение да отвращение. Как в наказание. Господи, да за что? И вовсе они ей не нужны, эти чувства… Но что, что теперь с ними делать-то?

– Женечка, молчи, молчи… – продолжал тихо бормотать Юра, пока она безуспешно пыталась отодрать от себя его пальцы, – ты не поняла меня, наверное, Женечка… Я же как раз тебе сегодня все сказать хотел… Я же развестись хочу, Женечка! Я хочу с тобой, чтоб навсегда… Чтоб всегда рядом… Я о детях твоих буду заботиться! По-настоящему! Я отцом им буду, Женя! Да я для тебя все, все, что могу… Только не говори больше ничего такого, Женечка! Прошу тебя!

– Ю-ра! – сердито проговорила она, еще больше раздражаясь от его жалкого бормотания. – Послушай меня, Юра! Прости меня, я перед тобой очень виновата, конечно. Нельзя было повод давать. Обругай меня, если хочешь. Но только прошу тебя – оставь меня в покое, и все. Прости, не смогу я. И давай прекратим эту историю.

– Нет! Нет, Женя!

– Что значит, нет?

– Погоди, Женечка, послушай… Я понимаю – ты совсем не любишь меня. Ничего страшного! Я и не претендую ни на какую такую любовь, что ты. Я же просто хочу быть рядом, и все. Помогать тебе, быть нужным. Ты же сейчас одна живешь, Женя! У тебя же нет никого! Я знаю! И скорее всего уже и не будет никогда! Кому нужны чужие дети, Женечка? Тогда почему не я? Какая тебе разница, кто будет о тебе заботиться? О тебе, о детях твоих? Подумай, Женя, не отказывайся! Все-таки мужское плечо.

– Ну, знаешь! – задохнулась от злости Женя, отпихнув наконец от себя его руки. – Давай уж я как-нибудь сама со своей судьбой разберусь. Не тебе судить… Отстань! Все, Юра, прости…

Выскочив из машины, она бегом ринулась к автобусной остановке, ругая себя последними словами за трусость и малодушие. Надо же – одиночества она испугалась. Идиотка какая. Орхидея нашлась нежная. Ах, разводом ей по сердцу удар нанесли… Вот и расхлебывай теперь эту историю с Юриком как хочешь! Так и примчалась тогда домой злющая, с красными от стыда и раздражения щеками, напала на Катьку с ходу, придравшись к оставленной в мойке немытой тарелке…

Всей этой истории вот уже год как случился. И весь этот год она прожила как на вулкане, спасаясь от Юриковой навязчиво-тоскливой страсти. И с работы черным ходом уходила, и от каждого звонка в дверь вздрагивала, и в глазок внимательно смотрела – не Юрик ли там под дверью с букетиком цветов мнется. Он поначалу и правда – часто под ее дверью со своими дурацкими букетиками маялся. А потом перестал. Но из поля его молчаливого и пристально-болезненного внимания Жене все равно никак не удавалось выйти, что раздражало ее до крайности. Всюду ее преследовал тоскливо-пронизывающий взгляд Юрика. Внимательный такой взгляд, будто в самое ее нутро проникнуть пытающийся. Противно было – жуть. Иногда шла с работы и на спине его жгучей точкой ощущала. А иногда казалось, что в любой момент кто-то может выскочить ей наперерез, где бы она ни находилась, и заорать дурным голосом: внимание, вас только что снимала скрытая камера! В общем, пытка настоящая, ни дать, ни взять. Правда в последнее время, надо отдать должное, Юрик поутих как-то, и вот опять, здрасьте вам, приехали, новый всплеск чувств настиг – шоколадки в столе появились.

– …Женя, можно тебя на минутку? – вздрогнули они все втроем от тихого Юрикова голоса и дружно повернули головы к двери.

– О! Легок на помине… – тихо прошептала Оля, мотнув головой едва заметно и выразительно посмотрев на Женю. – Помяни рогатого, он уж и тут как тут.

– Сама ты рогатая… – так же тихо буркнула ей в ответ Женя. – Тоже мне, рогатого она выискала.

– Иди-иди давай, разворчалась тут! – растянула в улыбке губы Оля. – Раз мужик зовет – иди! И не шибко там привередничай. Не буди униженное мужское самолюбие.

– Да ну вас! Лишь бы шутки им шутить! – притворно-сердито проворчала Женя, направляясь к двери. – Может, у него дело ко мне какое.

– Ага. Дело, конечно. Служебное. Прям шибко срочное. Кто ж спорит? Иди давай, не оглядывайся.

Под дружное хихиканье Оли с Аленой Женя дошла до двери, вышла в коридор, огляделась. Юра стоял у окна, повернувшись к ней спиной и втянув свою продолговато-дынную голову в плечи. В новый костюм обрядился – неприязненно отметила про себя Женя, и тут же поймала себя на мысли – ну и что? Чего она так злится-то? Ну, купил человек новый костюм. Молодец, значит. Он вообще очень аккуратный во всем и за собой следит. И воспитанный, и матом не ругается. И добрый. Чего она на него так взъелась вдруг? Другая б на ее месте радовалась такому мужскому вниманию.

Развернувшись навстречу ее шагам, Юрик полоснул затравленным взглядом по ее лицу так, что вновь зашлось сердце от прежнего противного в своей несуразности раздражения: ну за что ей все это, господи? Чего ж он никак не отстанет-то от нее? Ну да, сама виновата, не надо было повода давать. А с другой стороны – сколько ж можно трясти саму себя за этот повод, биться в виноватых конвульсиях? Она что, на бабскую ошибку уж и права не имеет? Тоже, выстроился тут жалким зайчиком, как живой укор ее совести.

– Ну? Чего тебе, Юр? – спросила она грубовато, подходя. – Только быстрее говори, у меня работы много.

– Пойдем ко мне в кабинет, Женя. Там поговорим. Чего мы – в коридоре.

– Ну, пойдем… – обреченно шагнула к двери его кабинета Женя.

Юрик шустро забежал вперед, открыл перед ней дверь. Женя вошла, встала в оборонительно-выжидательной позе, взглянула на него исподлобья.

– Ну? Чего тебе?

– Чаю хочешь?

– Нет! Пила уже. С твоей шоколадкой… Говори, Юр, у меня времени мало. Чего ты от меня хочешь?

– Да ничего, собственно… – пожал плечами Юра, доставая руку из кармана брюк. – Я только хотел… Вот тут, возьми, пожалуйста… Тут десять тысяч.

– Чего десять тысяч? – удивленно моргнула Женя, рассматривая протянутую к ней пачечку свернутых вдвое бумажек. – Что это? Зачем это?

– Ну как – зачем?.. Слышала же – зарплаты к Новому году не будет. А детям как ты все это объяснишь? Никак и не объяснишь. Так что возьми. Я бы больше дал, но у меня нету больше.

– Прекрати, Юр. Не надо мне ничего. Ну что ты, в самом деле. И не смотри на меня так жалобно, ради бога! Я же ни о чем таком тебя не просила! Не надо, понял?

– Женя, не отказывайся, прошу тебя. Я же… Я же от души, Женя! И это… Отдавать ничего не надо.

– Здрасьте, пожалуйста! Еще и отдавать не надо! А с чего это вдруг я от тебя такие подарки должна брать? Ты не подумал, что, может, это несколько для меня унизительно? А? Не подумал? – вдруг неожиданно для самой себя сильно рассердилась Женя. Даже задохнулась слегка от злости – что же это такое происходит, в самом деле? Сколько уже можно-то? Дурдом какой-то происходит, чистое сумасшествие с этим навязчиво-раздражающим фактором по имени Юрик. И впрямь какой-то Карандышев Юлий Капитонович, Аленка-то права оказалась!

– Ну, не хочешь деньги брать, давай по магазинам проедем, подарки детям купим. Пусть это от меня будет. Потом заедем к тебе, я их сам вручу.

– А ты кто такой вообще, чтоб моим детям подарки вручать?

– Как это – кто такой? Они же меня знают. Они меня знают как… как твоего мужчину. Этого что, мало?

– О господи… Юра, ты когда-нибудь угомонишься или нет? Ну что ты мне все время напоминаешь о том, что я забыть хочу?

– Я не напоминаю. Я просто люблю тебя, Женя. Очень люблю.

– И потому мне даешь десять тысяч, да? А не дешево ли? Если уж решил купить, так плати больше! Или думаешь, что и такой суммы для меня достаточно?

– Ну зачем ты так со мной, Женя? Не надо так со мной.

– А как с тобой надо, если ты не понимаешь?

– Да все я понимаю! Не сердись, пожалуйста! Я и впрямь дал бы больше, но у меня нет больше. Возьми… Конечно, это мало… А с другой стороны – кто тебе еще поможет, если не я? От кого-то тебе еще помощи ждать? Я же знаю, у тебя нет никого. А я же от души.

– А мне не надо от души, понял? Ничего мне от тебя не надо, и от души твоей тоже ничего не надо! – все больше распаляясь, сердито шипела Женя. – Отстань, отстань уже от меня, ради бога! Понял? Добром прошу – отстань.

– Возьми деньги, Женя! – тянул упорно к ней свою пачечку Юрик, одновременно наливаясь сердитым кирпичным румянцем. – Возьми, я сказал!

– О! Вы посмотрите-ка на него – сказал он! Да кто ты такой, чтоб мне приказывать? Все, хватит! Пошла я. Спасибо за внимание.

Она совсем было хотела развернуться и выйти из его кабинета, но Юрик ей не дал. Схватив за руку, шагнул к ней быстро и с силой начал засовывать деньги в маленький кармашек ее пиджака, раздув сердито ноздри и стянув губы решительной скобочкой. Женя дернулась изо всех сил, вырвала руку, толкнув при этом своего незадачливого кавалера так, что он посмотрел на нее странно уж очень – впервые в его взгляде настоящая искра злобы метнулась и тут же погасла, так до нее и не долетев. Но мелькнула же…

От ее неловкого рывка деньги выскользнули из Юриковых рук на пол, рассыпались у ног веером. Перешагнув через него, чтоб не потоптать радужных бумажек, Женя выскочила за дверь, пошла очень быстро в сторону своего кабинета, будто спасаясь, что Юрик помчится за ней следом.

– Ты чего раздутая такая, как жаба злая? – удивленно подняла к ней голову Оля. – Опять, что ли, Юрик довел? Чего он хотел-то?

– Чего, чего! Денег дать хотел, чего…

– И что? Человек помочь тебе хотел, подумаешь… Чего злиться-то? Мне бы кто сейчас денег предложил, я бы точно не отказалась.

– Да с чего это ради, Оль? Он мне кто? Сват, брат или родственник какой, чтоб я у него деньги брала?

– А ты думаешь, у свата да брата легче взять, чем у чужого человека? Я вот вчера к матери на поклон ходила денег просить, а она меня отчитала по полной программе.

– Но дала же?

– Дала, конечно. Она ж понимает, что мне их взять негде. У меня тоже, между прочим, мужа нет, как и у тебя. И проблемы у меня те же самые. Знаешь, как противно, когда тебя отчитывают, как маленькую? И не экономлю-то я, и о черном дне не думаю, и работа-то у меня плохая… А в чем я виновата, если такую свинью нам шеф под Новый год подложил? Так что я бы точно не отказалась на твоем месте.

– Отказалась бы, Оль. Лучше уж материнские упреки выслушивать, чем… чем…

Женя махнула рукой безнадежно и спряталась за монитор компьютера, сжалась вся внутренне, чтоб не разреветься, не дай бог. Оля долго еще смотрела из-под очков в ее сторону, потом вздохнула, пожала плечами и сердито взглянула на Аленку, которая сидела с озадаченным видом, чуть приоткрыв накрашенный ротик и удивленно поглядывая то на одну, то на другую. И впрямь – странные какие эти тетки… Ну о чем тут спорить-то? Напридумывают себе всяких сложностей… Все же так просто! Когда дают, нужно брать, и не думать ни о чем. И не нагружать себя глупыми комплексами.

* * *

В обед Жене позвонила Ася. Все еще находясь под впечатлением утренней сцены, Женя сердито буркнула свой встречный «привет» ей в трубку: чего с подругой церемониться? Это же Аська. Она своя. Она поймет…

– Чего злая такая? – тут же учуяла Ася настроение подруги. – Случилось что, Жень?

– Да нет, ничего особенного, – замялась в ответ Женя. – Так, неприятности маленького психического масштаба.

– Понятно. Опять этот твой… как его там? Юрик? Опять на тебя охоту устроил?

– Ну да.

– Понятно… – снова пропела в трубку Ася. А помолчав немного, добавила: – Ну чего ты так на все это болезненно реагируешь, Женька? Он потому и охотится, что ты реагируешь, как интеллигентка чувствительная. То вину испытываешь перед ним, то злишься. Ты ж сама кормишь его своими эмоциями до отвала. Прекрати его замечать, и все. Будто нет его, и не было никогда.

– Да как? – уныло простонала в трубку Женя. – Как я его не буду замечать, если мы вместе работаем? Что мне, увольняться отсюда? А где я новую работу найду? Прямо заждались меня с этой работой, как же.

– Ну ладно, брось эти упаднические настроения! И вообще… Сдается мне, подруга, что ты комплексуешь больше, чем ситуацию переживаешь! Напридумывала себе чего-то. Брось. Что ты? Скоро Новый год, попразднуем, погуляем. Валерка вчера предложил всем вместе на дачу поехать. А что? Идея хорошая. Правда, протапливать дом долго придется, но мы с Машкой решили заранее туда мужиков заслать. А мы тридцать первого декабря утречком к ним и нагрянем. На электричке. Я вчера и Новоселовым, и Демченкам звонила, они тоже не против такой перспективы. Ты, я надеюсь, с нами поедешь? Хотя что я спрашиваю, идиотка. Конечно же, с нами.

– Я не знаю, Ась. Я еще не решила.

– Как это – не решила? А куда ты намылилась? Тебе же вроде как и некуда! Ты ж одна совсем! Нет, точно некуда.

Женя дернулась слегка, улыбнулась грустно. Вот она, женская дружба во всей своей красе – здрасьте пожалуйста. Ненавязчиво так и по-медвежьи надо подпнуть в больное место востреньким каблучком. Нет, не зря все-таки мужики над этой женской дружбой вовсю, бывает, потешаются. А самое главное, ведь и впрямь Ася никогда не заметит и не поймет, что больно ей сделала! Она замечательная, конечно, подруга, и никаких к ней претензий у Жени нет – добрая, отзывчивая, понимающая… Но только иногда так выскажется в простоте своей – комара будто на щеке твоей неожиданно прихлопнет. Вроде и хорошо, а выходит – пощечина.

– Эй, чего замолчала? Все еще решаешь, что ли? Не выдумывай давай! Собираешься и едешь к нам на дачу вместе с отпрысками. Поняла?

– Поняла. Только один отпрыск уже на турбазу намылился.

– Максимка, что ли?

– Ну да. С командой своей хоккейной.

– Ладно. Пусть едет, раз так. Тоже пусть чистым воздухом подышит, – милостиво разрешила Ася. – Слушай, Женьк, а может, сегодня по магазинам прошвырнемся? Вечерком, после работы? Ты как, а? У меня вот лично подарки никому еще не куплены.

– И у меня тоже. Давай. Хорошая идея.

– Ну, тогда до встречи?

– Ага, Ась, до встречи.

– А насчет Нового года и не выдумывай даже. Чего это ты вдруг? Мы же всегда его вместе встречали. Столько лет уже…

Положив трубку, Женя вздохнула еще раз, задумалась, тупо разглядывая испещренную цифрами таблицу на экране компьютера. В голове было пусто и гулко, и безрадостно как-то, и где-то в груди до сих пор плавало и никак не могло угомониться давешнее раздражение на Юрика с его навязчивым стремлением напомнить о себе любым способом. Нет, сегодня определенно не ее день. Как-то с утра не задался. Да еще Новый год этот с его противной суетой. Ну кто, кто придумал этот дурацкий праздник, ей-богу? Наверное, как лучше хотел… Чтоб люди семьями собирались, чтоб хорошо им было. Странно все-таки, как этот красивый семейный праздник разделяет всех людей на счастливых и несчастливых. Потому что когда одним вместе хорошо и весело, другие в одиночку страдают потихоньку. А счастливые и веселящиеся тоже при этом на две явные группы разделяются – одни по-настоящему счастливы и веселы, а другие под их счастье своей суетой подстраиваются. Вроде того – мы с вами, мы такие же, мы так же и по магазинам за подарками бегаем, и елку наряжаем, и в компании шумные плясать идем… А на самом деле в компаниях этих они – не пришей кобыле хвост.

Экран компьютера вдруг потух перед ее глазами, перейдя автоматически в режим ожидания. Женя вздрогнула, моргнула грустно. Вспомнилось ей отчего-то, как встречали они все вместе раньше новогодние праздники… По-настоящему встречали, как самые что ни на есть натуральные счастливые и веселые. Детей под мышки – и к друзьям. У них хорошая компания за годы сложилась. Разномастная, но дружная. Четыре семьи. Они – Ковалевы, Женя с Игорем, потом Ася с мужем и детьми, потом Новоселовы, еще Демченки…

А потом их семья Ковалевых развалилась. А компания осталась, конечно же. Все дружно осудили Жениного вероломного мужа, а ее пожалели, стало быть. И прошлый Новый год она встречала вместе с друзьями, но уже без Игоря, естественно. Боже, что это была за пытка, кто бы только знал!.. Хотя, конечно же, никакой такой особенной пытки и не было. Было другое: преувеличенно-жалостливое к ней внимание всех, на праздник собравшихся. Очень преувеличенное. То есть с самых первых музыкально-танцевальных аккордов кто-нибудь из мужчин кидался к Жене с приглашением, как кипятком ошпаренный. А скорее всего не ошпаренный, а ведомый командующим глазом жены: не видишь, мол, что ли, опять Женька одна сидит. Никогда раньше Женя на себе так много мужского внимания не ощущала. И выкручивалась как могла. Нельзя ж было друзей в их великодушии обижать! Улыбалась изо всех сил, изображая необузданную веселость. А на душе такие кошки скребли. Прям слоны настоящие, а не кошки. Господи, ну почему, почему все-таки люди не понимают, что проявленное в данном случае медвежье горячее великодушие ранит еще больнее, чем равнодушие ледяное? Во льду хоть согреться перспектива есть, воспрять, как говорится, да снова взлететь, а в горячем огне великодушия вся твоя личностная оценка, подхватившись, тут же и сгорает, практически до нуля падает.