Текст книги "Аромат обмана"

7

Евгения вышла на крыльцо. Утро на редкость росистое, поэтому и цветы, и листья, и трава сверкали. Точно так, как мех ее любимой норки.

Она потянулась и посмотрела на небо. Голубое, без единого облачка. Еще недавно такое небо она назвала бы пустым, на самом деле в нем нет ничего, кроме цвета, света и бездны. Но теперь она глядела в него, и ей хотелось улыбаться. Потому что пустота или полнота неба зависит от твоей собственной пустоты или полноты.

Евгения много думала в последнее время и удивилась: неприятности, которые преодолела, позволяют иначе увидеть все вокруг. Несчастье – указание тебе: ты изменяешь самой себе в чем-то, обманываешь себя или ошибаешься. А если она просто чего-то не поняла в том, что случилось с Костей?

Он уехал в Грецию через полтора месяца после того случая. Звонил. Она разговаривала с ним, спрашивала о знакомых, которые остались после ее служения у «сестер». Он хорошо устроился на новом месте, читал лекции по истории Древнего мира в Родосском университете.

Он не вспоминал о ссоре, она тоже. Говорят, чтобы избавиться от дурных воспоминаний, нужно полгода. Если они будут длиться год, то надо пойти к специалисту. Евгения чувствовала: обида утратила остроту гораздо раньше, хотя недоумение не покидало ее.

Но теперь она уже сама звонила Косте, иногда, особенно в пасмурные дни, которые не любила. Ей хотелось солнца, а оно на Родосе светит триста пятьдесят дней в году.

Той пустоты внутри, которая казалась ей звенящей, больше нет. Как и худобы, о которой мать насмешливо говорила:

– Тебе позавидовала бы Твигги.

– Кто это? – спрашивала Евгения.

– Модель-вешалка. Англичанка, знаменитая во времена моей юности. Мы все хотели греметь костями, но так, как делала это она, мало кому удавалось. Жаль, тебя тогда еще не было.

Евгения не обижалась на мать. Она привыкла с детства к ее манере говорить. Кстати, бабушка тоже слыла насмешницей. Девушке даже казалось, это особый дар, она пыталась найти его у себя, но безуспешно.

Сейчас Евгения была в той физической форме, в которой Творец, если судить по картинкам французского художника Жана Эффеля, выпустил в мир прародительницу Еву.

Ей нравилось работать со зверьками. Они изящные, длиннотелые, одетые зимой в мех с глянцевым отливом. Гибкие, быстрые как молнии.

Евгения перестала бояться их, у нее появились свои любимцы, она брала их, ворошила мех, нащупывая густую подпушь – плотную, шелковистую. За нее особенно ценится этот мех. Кроме того, хорошо кормленная норка в воде не намокает.

Она давала им с руки кусочки рыбы, а когда на ферму привозили ратанов – или бычков, пучеглазых и большеголовых, тогда Евгения давала норке целую рыбину.

Однажды рабочий заметил, как она кормит зверюшку, он долго наблюдал за ней, потом сказал:

– Ну что за рыба-то? Ты ей дай особь с килограмм… Или ее отпусти, сама наловит.

Евгения удивилась, но оказалось: на самом деле дикая норка с легкостью ловит килограммовую рыбу. Этот зверек – смелый, ловкий, беспощадный хищник. Съест лягушку, заберет яйца в гнезде и не откажется от птенцов. Норке ничего не стоит напасть на домашних кур или уток – только зазевайся. Но ее подопечные – безопасные для природы, утешала она себя.

С помощью приманок, которыми она занималась вместе с матерью, Евгения надеялась получить новый цвет, седьмой по счету на их ферме. Она наблюдала за зверьками во время гона – в первые дни весны, норочьего «праздника любви». Она думала о том, как с помощью феромоновых приманок этим процессом станет управлять.

Кстати, сама норка необыкновенно ловко руководит собственной природой. Беременная самка умеет остановить, замедлить развитие зародышей, если почувствует опасность для детенышей. Никогда не выпустит их в голодный, холодный или опасный мир. Она сумеет сохранить их в себе дольше – не шестьдесят дней.

В последнее время Евгения часто ловила на себе одобрительный взгляд матери.

Наконец Ирина Андреевна спросила:

– Ты никогда не проводила столько времени возле животных и в лаборатории. Ты нашла что-то еще, кроме приманок?

Евгения «раскололась»:

– Я нашла такое, мама, что мы в любой холод и голод будем при деньгах!

– Как интересно, – глаза Ирины Андреевны насмешливо блеснули. – Ну-ка, расскажи.

– Но мы должны работать в паре. Ты делаешь приманки, а я – «отманки».

– Ты хочешь заняться репеллентами? – удивилась Ирина Андреевна.

– Уже занялась, – заявила Евгения. – Под недреманным оком знаменитейшей Алевтины Даниловны Гороховой.

– Ты… виделась с ней? Снова?

– Ха-ха-ха! Мама, она предложила мне консультации в любое время. Между прочим, она сейчас знаешь, чем занимается? Антигормонами, человеческими.

– Но это уже эндокринология. Совсем другая сфера, – удивилась Карцева.

– Она говорит: само время подсказывает, что делать. Только надо уметь слушать!

– Гм…м – пробормотала Ирина Андреевна. – В логике не откажешь.

– С помощью антигормонов можно приостановить раннее половое созревание. Сейчас, говорит она, очень часто происходят гормональные нарушения у подростков, особенно состоятельных родителей. А я – тут как тут! Это она говорит, не я!

Ирина Андреевна молча слушала.

– Но ведь и ты, и бабушка тоже делали отступления? В человеческую сторону? – тихо спросила Евгения.

– Кто тебе сказал? – В голове Карцевой лихорадочно проносились варианты: откуда и кто мог узнать?…

– Да это просто. – Евгения заметила, как напрягся подбородок у матери. Она не ошиблась, она догадалась правильно. Чтобы продлить удовольствие от правильного ответа, она начала издали: – Те дни, когда ты меня лечила солнцем, – она насмешливо взглянула на мать, – думала, я не понимаю, почему ты меня выставляла на улицу в определенные часы? За это спасибо. Так вот, от лечения солнцем у меня просветилась голова. Видимо, витамина Д во мне стало столько, что мысли забегали. – Она засмеялась. – Я, оказывается, не коллекционер по своей природе, а аналитик. Вот этим я и занималась. Ставила вопросы, а потом сама на них отвечала.

– Что же ты такого наотвечала? – осторожно подталкивала мать.

– Если бы бабушка не делала кое-что для людей, никто бы не дал ей денег на исследования.

– Т-а-ак. А я?

– А ты продолжала. Из любопытства. Каждый ученый хочет открыть то, с помощью чего можно управлять другими. Разве нет?

– Ну-у… разумно, – кивнула мать.

– Ты могла этим заниматься из чисто академического интереса. Потому что выпала из поля зрения тех, в чье поле входила бабушка. Они сами выпали, – хмыкнула Евгения. – Все знаем, куда – в охранно-коммерческую сферу.

Ирина Андреевна покачала головой.

– Однако… Ну что ж, я рада.

– Чему именно? – спросила Евгения.

– Что у меня есть дочь, а у нее – мозги.

Они засмеялись, довольные друг другом.

– Что ж, тогда продолжим наши игры? – спросила мать.

– Конечно!

8

После того как Евгения и Лилька начали работать на звероферме, квартира в Тушине им была не нужна. Они расплатились с хозяйкой, которая все еще дежурила в своей мастерской. Прощаясь, художница сказала, что пока никому сдавать не станет, таких замечательных девушек, как они, ей не найти, а пускать кого попало – опасно. Не дай бог, потеряет и мастерскую, и квартиру.

У нее была особенная манера говорить – короткими фразами, с расстановкой. Будто кистью, с размаха, она кидала на холст порцию краски.

– И вообще. Я готова продать. Все. Купить дом. В деревне. Все забыть.

Подруги по-прежнему почти не разлучались. Лилька, правда, ночевала у себя дома, но не всегда. Работали девушки в разных отделах, поэтому не всегда часто виделись днем.

Лильке, похоже, не слишком нравилось в отделе кормов.

– Надоели мне эти потроха, субпродукты, рыбьи хвосты, костная мука и прочие звериные радости, – шипела она, с отвращением отряхивая руки. Как будто кормила зверьков с рук.

– Мама переведет тебя в лабораторию, как только появится место, сама знаешь, – пыталась успокоить Евгения подругу.

Она испытывала неловкость. Конечно, она никогда бы не поменялась с Лилькой. Да и мать не позволила бы. У каждого свой путь, а для нее он определен слишком давно, чтобы уклониться или изменить его. Иногда Евгении казалось, что случай с Костей тоже как-то связан с этим путем. Может быть, где-то там… где управляют Судьбой, написано: она, Евгения Карцева, прежде всего должна принять то, что ей приготовили бабушка и мать. А уже потом – все остальное. К тому же напоминала она себе, если бы не они, точнее, не их дело, она никогда бы не познакомилась с Костей.

Но… Что она могла сказать Лильке? Только вот это:

– Знаешь, чем трудна доля наследницы? – Она поморщилась, потом засмеялась, призывая поддержать ее, похихихать вместе над жеманным словом «наследница».

– Чем же? – Лилька не уловила никакого юмора, в ее голосе звучал иной оттенок – неудовольствия.

– Наследница вынуждена заниматься тем же, что и предки. Глупые они были или умные – не важно. Но если они создали свое дело, то его придется продолжать. Делать спички, например, или заниматься ассенизацией.

Лилька фыркнула:

– Между прочим, знаешь, как ассенизаторы назывались при царе Горохе?

– Как?

– Золотари, – теперь Лилька фыркнула с удовольствием. Оказывается, Евгения не знает чего-то, а она – знает. Наконец-то!

– Ну да? – изумилась Евгения. – А какая связь?

– Я думаю, чтобы красотой прикрыть гадость, – Лилька поморщилась.

– А я думаю, – Евгения смотрела поверх рыжих Лилькиных кудрей, – они надеялись найти золото в любом навозе. И наверняка находили.

Лилька махнула рукой: мол, ерунда!

– Но, если честно, если бы я выбирала сама, чем заняться, то, наверное… историей русской усадьбы, – продолжала Евгения.

– Ох… – Лилька остановилась с поднятой ногой, которую она уже поставила на деревянную ступеньку. По четвергам подруги ходили в баню на звероферме, обе любили париться. – С какой это радости? – она встала на ступеньку обеими ногами.

– Моя бабушка происходит из старинного рода Апраксиных.

Лилька поморщилась:

– Что-то такое слышала. Фамилию, я имею виду. Но вообще-то все происходят от кого-то. У каждого – свой род. Даже у меня какой-то…

– Так вот, – поспешила Евгения увести ее от болезненной темы, – у Апраксиных было поместье в Ольгове. Надо ехать по Дмитровскому шоссе…

– Уж не хочешь ли ты его заполучить? – насмешливо поинтересовалась подруга, снова стоя на одной ноге, но уже на ступеньку выше. Она смотрела на свой новый ботинок, который ей нравился. Черный, узконосый, на тонком каблуке.

– Лилит, – Евгения вдруг заметила такую красоту. – В таких – и в баню?!

– Я разуюсь, когда пойду мыться, – ядовито улыбнувшись, пообещала она. – Нравятся?

– Оч-чень, – с чувством ответила Евгения.

– На всю зарплату, – вздохнула Лилька.

– Ужинать будешь у нас, – предупредила Евгения.

– Премного благодарна, ваша светлость, – церемонно поклонилась Лилька. – Или как к вам, Апраксиным, обращаться?

– Да ну тебя, какая вредная. Я о высоком, а ты…

– А я о средней высокости, – засмеялась Лилька. – О ботинках.

– Имение в нынешнем состоянии в подметки не годится твоим ботинкам, – махнула рукой Евгения. – А прежде было, говорят, замечательное.

– Понимаю, – сказала Лилька. – А может, – ее ярко-синие глаза сверкнули, – может, пойдешь снова учиться? На исторический. А я на твое место. К Ирине Андреевне в лабораторию. Ха-ха!

– Тогда я бы открыла туристическую фирму, возила бы по русским усадьбам тех, кто понимает, что это такое.

– Зачем? Какой от этого толк? – Лилька скривила губы. – Для чего смотреть тем, кому не светит никакая усадьба? Кроме кладбищенской, конечно?

– Фу-у, как мрачно, – Евгения нахмурилась. – Да затем, чтобы поняли, как надо строить свои поместья.

– Ого, оч-чень сильная… Оч-чень просветительская задача, – насмешливо протянула Лилька. – Но заметь, все, что ты говоришь, ты все равно говоришь как наследница. Понимаешь? Ты сама-то – без бабушки и матери – много могла бы сделать?

Евгения почувствовала, как из глаз подруги на нее повеяло холодом. Никогда прежде Лилька не говорила с ней так. Или говорила, а она просто не слышала?

С того печального дня Евгения невольно относилась к Лильке иначе – настороженнее, внимательнее вслушиваясь в голос. Слова – что? Их много, а голос – один. Он всегда выдаст истинную суть любого слова, если умеешь слушать.

Лилька потянула на себя дверь, вошла в холл, следом за ней – Евгения. Прохладно, но обе уловили странный запах.

– Ландыши? Чувствуешь, пахнет ландышами? – Евгения толкнула подругу в бок.

Лилька рассмеялась.

– Интересно, – она повернула к Евгении лицо, оно переменилось и стало хорошо знакомым. Сейчас она приготовилась нашкодить. – Они сами-то знают, что делает с мужчинами запах ландышей?

– А что? – спросила Евгения.

– А то, что от этого запаха сперматозоиды бегают с бешеной скоростью. – Она засмеялась. – Спросим? – подмигнула и указала на менеджера, лениво привалившегося к кассе. Он смотрел на женщину, которая сидела в окошке.

– Не смущай дяденьку, девочка, – Евгения выбрала привычную для обеих интонацию. Лилька рвется кого-то завести, потрясти, а Евгения удерживает. Ее дело – смягчать энергичный дух подруги.

– Твоя взяла, пускай живет спокойно. А то еще узнает много лишнего.

– Я хочу узнать много лишнего! – воскликнула Евгения и приказала: – Говори!

Лилька смотрела, как Евгения открывает сумочку, вынимает кошелек и протягивает деньги кассиру: «Два билета, пожалуйста. Да, в сауну». – Лилька нехотя потянула молнию своей сумки, но Евгения привычно махнула рукой: – «Брось».

Лилька не спорила.

Они сидели в тапочках, в шляпах, жар действовал на каждую клеточку, расслабляя.

– А тебе не кажется, что твое и мое дело может рухнуть? – вдруг спросила Евгения, потирая пальцами горячий живот.

– Как это? – Лилька резко повернулась к подруге. – Ты что-то знаешь?

– Я не знаю, но чувствую. Мне кажется, Лилит, – она вздохнула, хватив большую порцию горячего воздуха, закашлялась. – Для нашего вишневого сада… – хрипела она, – если и не точат топор, то уже подбирают поострее. Даже в телевизоре хорошо видно – такие места под Москвой, как Петраково, – завидные для поместья.

Лилька приподняла бровь. Вот как? Значит, и для ее деревни Скотниково, что на границе с Петраково?

Она представила себе свой домик, как она называла его следом за матерью, «домик кума Тыквы». Чтобы отремонтировать его крышу, которая течет в любой дождь, надо год не есть, не пить. С тех пор как умерла мать, она почти не жила в нем, и он, брошенный, словно мстил ей. Всякий раз, когда она приезжала из Москвы, находила новую прореху. Или стекло треснуло, или рама рассохлась и не закрывается.

Но она снова уезжала в Москву, в тушинскую квартиру. За нее платила Ирина Андреевна. Она сразу после смерти матери сказала, что берет на себя ее учебу.

Иногда у Лильки возникла мысль: нет ли какой-то особенной причины для беспокойства о ней? Прежде она думала, что так и должно быть: ее мать, Марина Решетникова работала лаборанткой у Карцевой. Но чем взрослее становилась, тем яснее понимала – никакой особенной дружбы между ними быть не могло. Но Лилька как должное принимала заботу.

Если Карцевы сами рухнут, тогда что? Ее охватила злость на собственную мать, кстати, не в первый раз. Но никогда раньше она не произносила вслух то, что слетело с ее красных губ сейчас:

– Я не согласна, будто дети должны благодарить родителей за то, что они подарили, – она с отвращением поморщилась, – им жизнь. Хорош подарочек!

Евгения открыла рот и снова чуть не задохнулась от горячего воздуха.

– Ты что? Чего плохого?

– По-моему, – настаивала Лилька, – родители должны приносить извинения своим детям за то, что их родили.

Евгения внимательно смотрела на подругу. Никогда не слышала она ничего подобного от нее. Никогда не видела такого лица – напряженно-злого. Губы истончились на глазах, яркая помада, которую Лилька не стерла, стекала с них, взмокшие от пота волосы словно утратили густоту и золотистый оттенок. Холодные глаза чужой женщины смотрели на Евгению.

– Тебе плохо жить? Не нравится? – спросила она, стараясь говорить насмешливо-весело, чтобы вернуть прежнюю Лильку.

– Я буду хорошо жить! Я заставлю эту жизнь… – она чуть не задохнулась, – прогнуться под меня! Если мать взвалила на меня мешок, я не стану эту тяжесть тащить до конца дней. Я вытряхну из него все лишнее, все ненужное. – Лилька вздернула подбородок, расправила плечи.

– Не перепутаешь, с чем расстаться, а что надо оставить? – Тон Евгении переменился. У нее тревожно дернулось сердце. С подругой что-то происходит.

– Тебе не надо брать чужое, – продолжала Лилька. – У тебя достаточно своего. А у меня нет ничего.

– Но разве поэтому ты можешь брать чужое?

– Нет, но я должна найти тех, кто даст мне сам. Твоя мать дает мне давно. Я беру.

– Но мама любит тебя, – попыталась успокоить подругу Евгения.

Лилька резко подняла руку и сказала:

– Все, что я говорю, к тебе не относится. Ты, – она в упор посмотрела на подругу, – можешь благодарить своих родителей за то, что они произвели тебя на свет. Они приготовили тебе все. Тебе даже посадили сад!

– Мне нравится наш сад, – сказала Евгения спокойно, стараясь сбить накал Лилькиной ярости.

– Мне тоже нравится ваш сад, – процедила она. – Но он ваш, а не мой. Я в него гулять хожу, а вы в нем живете.

– Но ты сама можешь посадить сад, в конце концов. – В голосе Евгении появилась досада.

– Шутишь? Это вокруг чего я буду его сажать? Вокруг моего дома? На картофельном поле? Сколько лет надо, чтобы он вырос? Да я от старости облезу и не увижу.

– Но в вашем саду что-то росло…

– Росло, ага, моя мать росла, – фыркнула Лилька. – Бабушка не выполола, пропустила… сорняк.

– Да ну тебя. Ты такая злая сегодня, – Евгения поглубже надвинула шляпу.

Но Лилька не могла остановиться:

– Тебя выпустили в этот мир не голой, как меня. Беги, Лилька! Беги! Но спасибо матери, выбрала правильное имя. Оно разрешает мне делать то, чего нельзя другим. – В голосе Лильки угадывалось удовольствие.

– Ты на самом деле веришь, что имя влияет на жизнь человека? – удивилась Евгения. И продолжала примирительно: – Я думала, у нас с тобой игра. В Еву и Лилит…

– Конечно, верю. Подумай сама, если бы мать назвала меня Галиной или Тамарой. Фу, – она поморщилась. – Да, еще небольшое спасибо матушке, что выбрала приличного биологического отца. Не надо всю жизнь прятаться – получилась не кривая, не косая.

– Да ты просто красавица, сама знаешь! – закричала Евгения. – Посмотри на себя! Фигура, рост, цвет кожи, волосы!

– Я не красивая, – покачала головой Лилька. – Я эффектная. Это больше, чем красивая. Просто красивая женщина – кукла. Во мне есть драйв, характер. Я сама знаю, я – Лилит!

Евгения молчала. Она знала: сейчас Лилька не услышит ее. Говорят, что мужчины плохо понимают женские голоса, их тембр. Они с трудом расшифровывают подтекст – просто их мозги устроены иначе. Поэтому они не сразу отвечают на вопросы женщин. Сейчас, похоже, у Лильки похожая непроходимость в мозгах.

– Я разрешила себе думать, как хочу, поступать, как хочу. Романтическая скромность не по мне. Это ты можешь себе ее позволить. Потому что тебе приготовили все – на сейчас и на потом. – Она повернулась к ней всем телом.

Такую грудь, подумала Евгения, можно снимать и печатать в любом мужском журнале. Подписка выросла бы вмиг.

– Ты думаешь, твоя бабушка ездила за границу при социализме не под контролем Лубянки? Смешно!

Евгения не любила, когда подруга говорила с ней вот так. Но смолчала.

А та продолжала:

– Твоя мать совершила невероятное – не выпустила из рук хозяйство, когда многие мужики остались с носом.

Лилька усмехнулась.

– Но все начала бабушка, – заторопилась Евгения. Ее голос звучал растерянно. Она никогда не смотрела на мать со стороны и сейчас – тоже.

– Твоя бабушка начала это дело, потому что ее назначили стать знаменитой. Ей помогала страна, – с пафосом произнесла Лилька и фыркнула. – Странные слова, я понимаю, но это правда. Не веришь? – Она не ждала ответа. Чтобы усилить странность слов, из полузабытой аббревиатуры составила два слова другой жизни, – Цека Капээсэс стояло за ней.

– С какой стати? – искренне изумилась Евгения, – этой высокой исторической организации помогать моей бабушке?

– На самом деле не знаешь? – Лилька сощурила глаза. С бровей стекал пот, она моргала, сбрасывая капли. Ее лицо лоснилось, его цвет – сероватый от пота и света пугал. – Феромоновые приманки нужны были не только норкам.

– Ты думаешь, бабушка или мама продавали их для приворота? – Евгения рассмеялась.

– Нет, я предлагала твоей матери. Я могла бы найти клиентов. Ее приманки круто работают. – Лилька засмеялась так, что круглые груди запрыгали. Она закинула ногу на ногу. Точная поза Лилит из старого журнала, заметила Евгения. Но ничего не сказала. Потом, словно спохватившись, Лилька добавила: – Ты сама видела на тараканах.

Евгения уловила суетливость в голосе – почему? Но Лилька сбила ее с мысли, как и жар, от которого она уже пылала.

– Я видела рекламу – парфюмерно-косметические фабрики добавляют феромоны в кремы, духи и прочие радости. А твоя матушка не хочет на этом зарабатывать. Если бы хотела, тогда даже если рухнет сама ферма, можно быстро отряхнуться и встать на ноги. Понимаешь?

– Мама не пойдет на это. Что обманом начинается, им и кончается. Вот ее принцип. Я – в бассейн. Ты со мной?

– Конечно. – Лилька встала.

Вода охладила тело и разум. Они ныряли, дурачились, как будто все слова, только что сказанные, вывалились из распаренных мозгов. Теперь поры закрылись. Все.