Текст книги "Снежное дыхание любви"

Вера Копейко
Снежное дыхание любви
Роман

1. Последний букет

– Приглашаю, – сказал Дима и остановился перед тяжелыми деревянными дверями кафе.

– Пра-авда? – протянула Нина и посмотрела на своего приятеля. – Вот сюда! Неужели?

Никогда еще Дима не приглашал ее в такое кафе. Оно не похоже на полудетскую забегаловку – настоящее стильное заведение. Это видно даже по ручке двери, начищенной до солнечного блеска. Мама давно объяснила ей, что дверь может быть не самая новая, но ручка всегда должна сиять.

А эта не просто сияла, она отливала красной медью, когда солнце, собравшееся на вечерний покой, ударило своим лучом по ней.

Нина почувствовала, что лицо ее сияет почти так же – оно у нее в рыжих веснушках.

– Есть повод, – сказал Дима, взявшись за ручку. – Мы отметим прощание с детством.

– Ого, – сказала Нина. Она не могла придумать, как еще выразить то, что чувствовала.

Он открыл дверь, пропустил ее вперед.

Нина остановилась, обернулась, она как будто не решалась идти дальше, внезапно ощутив неловкость, которую никогда прежде не испытывала с Димой.

Он ободряюще кивнул, это движение головы тоже было новым для нее. Быстро, как будто кто-то подал команду, Нина наклонила голову влево – привычное движение при чужих людях. Тяжелые волосы, по цвету похожие на спелый колос пшеницы с рекламного щита за окном, закрыли половину лица. Плакат призывал всех и каждого покупать хлеб только у известных производителей. Нина прочитала призыв, написанный на нем, засмеялась и повернулась к Диме.

А он сказал:

– Не сверли меня левым глазом, – снимай куртку. Я повешу, – он кивнул на рогатую вешалку возле стены.

Нина отдала куртку и смотрела, как Дима набросил капюшон на один рог. Ее куртка теперь болталась, как шкурка тощего зверька, какого-нибудь крота. Она видела такую в биологическом музее. Рядом он повесил свою. Дима держался уверенно, не озирался по сторонам, и Нина подумала, что он здесь не в первый раз. Она молча наблюдала за ним.

– Я сказал, не сверли меня левым глазом, – повторил Дима.

– Ты хочешь, чтобы я сверлила тебя правым? – Нина наклонила голову вправо, волосы соскользнули с лица, открыли щеку. На долю секунды она поймала в Диминых глазах что-то новое. Ему не нравилось то, что он увидел?

Но Нина спросила:

– Вот так тебя сверлить? Двумя глазами?

– Ну… можно и так, – в Димином голосе она уловила неуверенность. – Ладно, прикройся, – бросил он, отвернулся и сел на кожаный диван возле столика. – Садись. – Дима похлопал по сиденью рядом с собой.

Нина села, поежилась. Ей показалось, что в этом идеальном кафе откуда-то дует. Скорее всего, кондиционер виноват, успокоила она себя, привычно укрывая правую щеку тяжелыми волосами. Такую прическу для нее придумала мамина стригунья Эла, чтобы скрыть от назойливых глаз большое, в половину щеки сизо-синее родимое пятно. С ним Нина появилась на свет.

– Значит, ты все-таки пошел на экономический? – задавая этот дежурный вопрос, Нина словно отодвигалась от Димы. Потом, спохватившись, добавила то, о чем знали только такие близкие люди, как она: – А звездное небо останется без тебя?

Он пожал плечами.

– Оно переживет.

– Ты уже… разлюбил его? – Она помолчала, потом добавила: – А я его полюбила. Через тебя.

На самом деле, с его помощью Нина научилась отличать отдельные звезды и целые созвездия, которые сияют в разные времена года над их дачным поселком недалеко от Фрязино.

– Прежде чем выбрать, какой диплом получить, – продолжал Дима, – узнай, сколько он стоит.

– Но ты поступил на бюджетное, – сказала Нина. – Как и я. – Она радовалась своей удаче каждый день. – Ты поступил бы не только на экономический…

– Я о другой цене диплома, – перебил ее Дима. – Сколько мне будут платить за него, когда я его получу? – Он многозначительно помолчал. А потом добавил: – Экономист с дипломом МГУ всегда в хорошей цене.

– Но ты стал бы талантливым астрономом…

– Вопрос решен, не обсуждается, – коротко бросил Дима. – А звездное небо – каким было, таким останется. На него можно смотреть всю жизнь.

Нина едва удержалась, чтобы не задать вопрос: а с кем? Она сказала другое, голосом уставшего от собственной мудрости человека:

– Конечно, в твоих словах… есть резон…

Дима ухмыльнулся. Нина заметила, как скривились его губы. Потом поспешно добавила:

– Резон – любимое слово Александры Михайловны, моей бабушки, которая тебе хорошо известна. Если честно, может, ты и прав. Твои родители наверняка захотят расширить свою мастерскую.

– Конечно, – кивнул Дима, привалившись к диванной спинке.

У родителей Димы Тугарина небольшая мастерская, где шьют рабочую одежду. Костюмы для поваров, горничных недорогих гостиниц, комбинезоны для рабочих автосервиса. Однажды Нина даже демонстрировала комбинезон для автослесаря. Он был с большим капюшоном, из-под которого вспыхивали золотом ее густые волосы. Особенно она понравилась Диминой бабушке, которая сказала:

– Какая стильная девочка. – И в первый раз пригласила ее в консерваторию на дневной концерт.

Официантка принесла им меню.

– Отвлечемся от скучного, – призвал Дима. – Посмотрим, что нам предлагают в этом заведении.

Нина открыла кожаную коричневую папку. Быстро пробежала по строчкам.

– Зеленый чай с водяной лилией, – сказала она. – Я читала про него, попробуем?

– Понял, – сказал он. – Как всегда что-то необыкновенное, да? А пирожное?

– Сырный торт, – так же быстро ответила она.

– Как на экзамене. Можно подумать, ты готовилась? Посмотрим, хорошо ли ты на самом деле подготовилась, – хмыкнул Дима.

Они сделали заказ и ждали. Дима смотрел на Нину, взгляд знакомый, спокойный, глаза те же, темные. Но ей казалось, в них сегодня что-то новое. Или сейчас они темнее, чем всегда? Нинино сердце забилось быстро-быстро. Она втянула носом воздух, в котором учуяла тонкие, едва уловимые ароматы корицы, ванили, лимона, которые проникали в зал. У Нины было тонкое обоняние, как у мамы. Она говорила, что если бы раньше были курсы титестеров, то она наверняка стала бы прекрасным дегустатором чая. Все дело в том, объяснил ей сведущий человек, что у таких людей в мозгу расширена зона, отвечающая за обоняние.

Нина откинулась на спинку дивана, мягкая кожа с готовностью приняла ее, не отозвавшись ни скрипом, ни вздохом.

Нина чувствовала себя странно, ей казалось, что все вокруг – все предметы, вещи живут какой-то особенной жизнью. Даже ее собственное тело. Вот сейчас ее бедро вспыхнуло от прикосновения Диминого… Никогда раньше такого не было.

Она слегка повернула голову, чтобы из-под укрытия густых волос посмотреть на него, понять, что в нем иное. Столкнувшись с его взглядом, заалела. Но глаз не отвела. Он медленно поднял руку и положил Нине на плечо. Она замерла. Бедро к бедру, плечо к плечу… Но дернулось сердце, это не все. Дима наклонился и губами зарылся ей в волосы.

– Как ты пахнешь, – пробормотал он.

– К-как? – прошептала Нина, чувствуя странную негу во всем теле.

– Как… как… водяная лилия, – рассмеялся он и выпрямился.

– Но ты еще не пробовал, – засмеялась она.

– Я попробую, – в его голосе, показалось Нине, было что-то особенное, от чего ее лицо стало еще краснее.

– Ты не пробовал еще чая с лилией, – поспешила уточнить она.

– И я о том. А ты про что подумала? – Дима стиснул ее плечо.

– Она идет, – сказала Нина, высвобождаясь.

Миниатюрная, как японка, девушка шла через зал мелкими шажками. Она несла прозрачный сосуд. Он походил на большой кувшин, и только искушенный любитель чая согласился бы признать в нем чайник.

– Ваш чай, – сказала она. – Ваш торт. Классический сырный и с лесными ягодами, – голос девушки вибрировал в тишине зала.

Нина посмотрела на чайник, за прозрачным стеклом что-то колыхалось. Она подумала, что если эти колебания перевести в звук, то они звучали бы как голос этой девушки.

Нина посмотрела на Диму, словно призывая поддержать ее. Это ведь она выбрала такой странный чай… Как он ему?

Он – ему?

Да неужели, одернула себя Нина. Она хотела посмотреть и увидеть совсем другое – как она ему? Сейчас, здесь, сегодня…

Не важно, что они знакомы с детства, соседи по даче, учились в одной школе. Но здесь, в этом церемонном кафе, Дима казался… чужим. Волнующе чужим. Незнакомым молодым человеком.

Вообще что-то случилось с ее чувствами, думала Нина.

Словно выпускной вечер изменил что-то в ней самой. Разрешил? Но что он разрешил именно ей? Быть как все? Перестать, наконец, ощущать свою особость?

Но она и на самом деле такая, как все. Если бы нет, если бы Дима стеснялся ее, разве он пригласил бы ее в такое кафе? Не важно, что они всю жизнь катались по дачным дорогам на велосипеде, купались в пруду, ходили за грибами. Это было там и тогда, а они здесь и сейчас. Не отрываясь, Нина рассматривала его в новом интерьере. Она видела молодого человека, темноволосого, с модной квадратной челюстью.

– У твоего Димы потрясающая челюсть, – вспомнила Нина восхищенный вздох школьной подруги Кати на выпускном вечере.

Нина тогда засмеялась и бросила:

– Правда? А я даже не заметила…

– Ты много чего не заметила и не замечаешь, Нина, – обронила Катя.

– А что, что еще? – допытывалась Нина, но Катя уже болтала о ярко-желтом топике, который подарила ей старшая сестра.

– Мне так идет, так идет…

А Катя права, думала Нина, рассматривая Димину челюсть. Она четко очерченная, крепкая. А над ней такие твердые губы. Рука готова была потянуться и дотронуться до них, проверить. Но Нина удержалась.

Дима на самом деле ее самый близкий друг? Конечно! Волна восторга подхватила ее, подбросила на вершину удовольствия. Дима Тугарин всегда был и… ну, конечно, будет, ее самым лучшим другом… или кем?

Нина почувствовала, как разгораются щеки. Чтобы дать им остыть, она убрала за ухо густую прядь с правой щеки. Но, перехватив взгляд Димы, мгновенно вернула волосы на лицо. Теперь Дима одобрительно кивнул. Конечно, конечно, это правильно, незачем выставлять щеку напоказ.

Нина быстро взяла чайник, подвинула к себе.

– Ого, а здесь два букета. Тебе и мне, да?

Дима тесно прижался к ее плечу, легонько отталкивая, но Нина не шевельнулась. От плеча, обтянутого флисовой рубашкой, шло горячее тепло. Оно проникало через тонкий белый свитерок, катилось по телу все ниже, оно обжигало все на своем пути. Но даже теперь Нина не отодвинулась.

– Два букета? – переспросил он хрипловато. – Отлично. Я дарю тебе оба.

– Ты щедрый, – наконец Нина отстранилась, но на Диму не смотрела. Она опасалась, что он поймет по глазам, что с ней творится. – Но я не принимаю. Я хочу… – наконец, она посмотрела в его темные глаза и тихо сказала: – Чтобы мы поделили эти букеты. Оставили на память. Один тебе и один мне.

– Ты считаешь, их стоит оставить на память? – Дима улыбнулся, а Нина не отрывала глаз от его губ. Она уже знала, какие они на самом деле теплые и мягкие. Уже попробовала их на вкус…

– Стоит, – сказала она. – Цветок лилии – символ невинности.

Дима засмеялся.

– Звучит интересно, – он быстро опустил руку и под столом нашел ее колено. Она вздрогнула. – Если это символ последней невинной встречи, – он не мигая смотрел на нее, – я… готов взять его на память.

Нина подскочила на диване.

– Да ну тебя, – вспыхнула она.

– Что такого я сказал? – Он вытаращил глаза, смешно по-детски вращая ими.

Нина засмеялась. Сейчас она видела прежнего Диму, который до сих пор не тревожил ее опасными словами.

– Что я такого сказал? – настойчиво повторил он. – Объясни, что ты услышала в них такого…

– Ничего не услышала, – ответила Нина. – С чего ты взял? Давай лучше пить чай. Ты сам читал вот здесь, – она ткнула пальцем в меню, – что этот чай прочищает мозги и освежает разум.

– Мой разум свеж, – Дима усмехнулся. – Как никогда. Он мне подсказывает, что мы оба уже взрослые, – теперь в его голосе не было игры.

Нина молча подняла чайник, пытаясь унять дрожь в руках. Она уже почти дотронулась носиком чайника о край его чашки – и она предательски звякнула.

– Хорошо, все, как ты хочешь, – сказал Дима. – Мы попросим девушку выловить нам букеты. – Он поискал глазами официантку. Но ее не было в зале. – Потом, когда я буду расплачиваться, я ей скажу. А пока давай-ка выжмем весь аромат и все целебные свойства из обоих.

– И станем… – подхватила Нина. Она обрадовалась, что он готов перейти на безопасную тему.

Но Дима перебил ее:

– Мы станем способны на то, – он быстро наклонился к ней и, горячо дыша в шею, закончил: – Чего давно хотели…

Она отпрянула.

– Ага-а, значит, знаешь, о чем я, да? Конечно, знаешь. Тогда чего ты боишься?

Нинин пульс сейчас мог соперничать с пульсом лыжника, который пробежал олимпийскую дистанцию. Сто восемьдесят ударов в минуту. Она пыталась унять его чаем. Никогда Дима не говорил ничего подобного. А она… она хотела услышать?

Хотела. Но только услышать. Чтобы знать, она – как все. Во всем, кроме пятна на лице.

Но не обсуждать, не делать… Потому что у нее свои собственные представления о том, что нужно ей и когда…

Наконец, чайно-лилейные букеты перестали колыхаться в сосуде, зелень топорщилась, словно ее никогда не укрывала вода.

– Заверните нам эти цветы, – попросил Дима, когда официантка подошла к столу и протянула руку к прозрачному чайнику.

– Два букета, пожалуйста, – добавила Нина.

Восточное лицо девушки не дрогнуло, она медленно кивнула.

– Одну минуту. – Чайник уплыл вместе с ней за ширму, расписанную драконами.

Дима подмигнул Нине:

– Видишь, все только так, как ты хочешь.

– Да, – сказала она, – я… – так хочу. – Но в голосе не было намека на то, что имел в виду Дима. Нина заметила, как скривились его губы.

Из-за ширмы, быстрее, чем через минуту, выскользнула девушка. Она держала перед собой прозрачный пакет, внутри которого, как только что в чайнике, лежали два букета.

– Ох, – не удержалась Нина. – Как здорово.

Дима взял пакет и отдал Нине.

– Дели, – сказал он. – Какой тебе, какой мне.

– Вот, – Нина пошуршала бумагой, вынула один. – Это тебе. А вот этот – мне.

Дима засунул букет в нагрудный карман флисовой рубашки. Нина заметила небрежность жеста, отвернулась к стеклянной двери. Он накинул куртку ей на плечи, помог надеть.

За высокими домами отгорал один из последних солнечных дней сентября, так похожий на летний. В общем-то, с печалью подумала Нина, может, даже не день отгорал, а их общее с Димой прошлое?

Она уткнулась носом в букет. Никакого запаха. Он перешел в чай, который они выпили.

2. В сердце только боль

Нина забралась в кресло с ногами, укрылась синим пледом до самого подбородка и смотрела на книжную полку. Там, на фоне разноцветных корешков, стояла узкая керамическая миска, в которой плавал чайно-лилейный букет. Вот уж символ так символ, подумала Нина, и ее губы дрогнули.

Не пришлось долго ждать, чтобы узнать – от их с Димой прошлого тоже не осталось никакого запаха, как у ее букета. Свой он наверняка выбросил, едва они расстались возле школы. Она как раз на половине пути между их домами, голубая школа, к которой в это лето пристроили кирпичный корпус для малышей. В новом облике она стала чужой. Как они с Димой в новой жизни.

Нинины плечи опустились, руки метнулись к лицу, чтобы опередить слезы. Плотина, которую она выстраивала в последние дни с таким тщанием, не выдержала напора.

Нина рыдала, громко, отчаянно. За серым окном сеял свои мелкие капли осенний дождь, а они, эти капли, как самые настоящие семена, всходили, из них вызревали большие лужи.

Раньше она любила такую погоду. Под дождик хорошо читать, думать, наблюдать за морской свинкой, кормить рыбок, которым уютно и тепло в большом аквариуме с теплым светом.

Но сейчас ей хотелось умереть. Если она умрет, закончатся все мучения, все несчастья жизни, причина которых одна – ее лицо.

Нина резко отбросила плед, спрыгнула с кресла, кинулась к зеркалу. Рывком убрала с лица волосы. Снова, в тысячный, нет, многотысячный раз, она видела родимое пятно во всю щеку, багрово-синее, похожее на не проходящий кровоподтек. Когда-то ей хотелось подсчитать точно – перемножить прожитые годы на дни. Но какой смысл в этом сейчас? Она всегда будет жить с пятном на лице. Один на один с ним.

Поток слез замер, словно сильная рука всадила длинную иглу и что-то глубоко внутри нее заморозила. Как она могла? Неужели вот с таким лицом она думала, что…

Нине хотелось немедленно опустить волосы, не видеть пятна. «Не-ет, смотри, смотри, – безжалостно говорила она себе. – Дима всегда видел его. Все-гда… А ты – только когда смотрелась в зеркало. Как могло прийти в голову, что к ее лицу кто-то может привыкнуть? Кроме мамы, папы, бабушки?»

Глазами, полными ужаса, Нина смотрела на свою правую щеку, она упивалась этим зрелищем. Она не знала, сколько бы простояла еще, но часы на стене ударили по тишине и прорвали оцепенение.

Раз-два-три-четыре… Она считала по привычке. Бой и счет требовали вернуться в настоящее, в котором у Нины были обязанности. Она пока не умерла, значит, в четыре пятнадцать должна выбежать из дома, чтобы не опоздать на практическое занятие. Сегодня их группа должна препарировать грибницу шампиньонов. Нина выбрала своей специальностью микологию – науку о грибах.

Но она не шевелилась. Часы отбили свое и умолкли. В этой тишине Нина снова услышала голоса Димы и его однокурсницы в библиотечной курилке:

– Говорят, у каждого мужчины есть свой, – девушка по имени Майя, с которой они встретились на вечеринке у новых Диминых друзей в начале сентября, на миг умолкла, потом продолжила с особенной интонацией: – любимый, – подчеркнула она, – тип женщины?

– Правда? – спросил Дима с таким восторгом в голосе, будто услышал нечто особенное, а не простую банальность.

Майя захихикала, отвела волосы с лица, открывая безупречно чистые щеки.

– Говорят, я похожа на твою подругу Нину. Ты тоже думаешь, что она похожа на меня? Я о твоей подруге детства? – Майя засмеялась, помяла пальцами тонкую коричневую сигарету. – А еще говорят, ты поклялся всю жизнь быть при ней, до последнего вздоха?

– Вздоха? Ха-ха-ха, – Нина похолодела. – Разве ты не знаешь, что мужчины любят слушать вздохи и стоны… только в одном случае? – Дима засмеялся громче.

– Все так серьезно, да? – Майя тоже засмеялась.

Но Дима продолжал:

– Ты рассмотрела, что у нее на лице? – в его голосе Нина уловила не насмешку, а что-то, похожее на возмущение. – Тогда о чем ты?

Они не видели Нину, которая стояла возле таксофона. Она крепко стиснула трубку, со страхом ожидая, что еще скажет самый близкий друг.

– Детство кончилось, моя милая Майя… А вместе с ним – детская любовь, детские клятвы. Понимаешь, да? Все мы уже свободны от заморочек милого прошлого.

В тот момент Нина увидела себя со стороны – ей показалось, что по всему лицу разлился сине-багровый цвет родимого пятна.

Он прав, детство кончилось. Теперь не спастись, как раньше, под маской для фехтования, под маскарадной маской или под какой-то еще… Ей так все это нравилось…

В замочной скважине заскрипел ключ. Это мама.

Нина быстро прошлась пальцами по глазам, вытирая последние слезы, привычно занавесилась волосами, отступила в темный угол. Незачем показывать заплаканное лицо.

Но Марии Андреевне не надо смотреть на дочь, чтобы догадаться. Она слышала ее стесненное дыхание, казалось, даже уловила запах влаги от слез.

– Привет, – сказала она. – Что-то случилось?

Нина не собиралась рассказывать, что случилось на самом деле. Зачем? Мама расстроится, что хорошего? Переложить груз на другого – не значит освободить себя от него. Нина знала, что с самого рождения мама только о том и думает, как сделать ей операцию на лице.

Но внезапно, вопреки собственной воле, она призналась:

– Да, мама. Случилось. Ты сама знаешь, это должно было случиться. – Голос Нины звучал хрипло.

Мария Андреевна бросила ключи на галошницу. Кивнула.

– Я знала, такое может случиться. Со страхом ждала. Как жаль… Неужели с Димой? – Она настороженно смотрела на дочь.

– С кем же еще? – Нина чувствовала, как снова мокнут глаза. Она заставила себя перевести взгляд на окно, но и там дождь, теперь со снегом.

– По-моему, у тебя сегодня практические занятия, – мама переменила тему. – Ты не опоздаешь? Успеешь?

Нина поморщилась. Ехать в университет? В разобранных чувствах? Снова ловить в метро сочувственные, удивленные, насмешливые взгляды? С тех пор, как они с Димой расстались, она замечала их на себе всегда. Они мучили ее. Нина понимала, на нее всегда смотрели люди, но окруженная теми, кто не замечал, она не обращала на эти взгляды внимания.

Мамины слова, произнесенные спокойно, удивили Нину. Она догадалась? Это мамина проницательность или… или то, что случилось, обычное дело? Тогда почему она должна сидеть дома и реветь?

Часы снова подали голос. Нина прислушалась, медные молоточки отбили четверть часа.

– Все равно успею, – сказала она, повернулась и быстро пошла к себе в комнату.

Мама печально смотрела ей вслед.

Нина надела серые брюки, серый свитер с высоким воротом, провела щеткой по волосам, они заблестели в свете настольной лампы под оранжевым абажуром. Она встала перед зеркалом. Зеленовато-серый глаз, все еще влажный от слез, смотрел спокойно, а другой едва выглядывал из-под волос. Нина прошлась по ресницам коричневой тушью, потом бледной губной помадой по губам.

Привычные действия успокоили. В прихожей, надев черные ботинки и черную пуховую курточку, утянутую в талии кожаным поясом, она снова посмотрела на себя в зеркало. Ничего ужасного, ничего нового. Такой она видела себя всегда.

Нацепив ремешок черного рюкзачка на плечо, Нина сказала:

– Пока, мам. Вернусь, как обычно.