Текст книги "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан"

Не шей ты мне, матушка, красный сарафан
Вера Мосова

© Вера Мосова, 2016

© Мария Лебедева, иллюстрации, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Хмурое мартовское утро взорвалось пронзительным воплем. Спросонок Маруся не поняла, что происходит. Кричала Лушка, жена Ивана, старшего брата, который вместе с отцом был сейчас в отъезде. Хлопотавшая у печи мать уже спешила к ней за занавеску, сонная ребятня повскакивала с полатей.

– Ой-ёй-ёй, сыночек мой, голубочек! Да как же так? Да что же это такое? – причитала Лукерья в голос.

Плетеная зыбка была пуста, а заглянуть за занавеску Маруся не решалась. Она сообразила, что случилось что-то страшное с Гришенькой, её племянником, первенцем Лукерьи и Ивана. Вспомнила, что сквозь сон слышала, как младенец ночью громко плакал, потом замолчал. Видимо, Лушка положила его к себе и дала грудь.

– Ой, что же я Ванечке скажу? Ой, как же так? Боженька, за что ты меня караешь? За что, Господи?! – продолжала вопить Лукерья.

Из-за занавеси молча вышла мать с Гришенькой на руках, положила его на лавку и повернулась к застывшим в ужасе детям:

– Василко, беги за тёткой Тоней, скажи, обмыть надо.

Маруся, словно в тумане, видела, как младший брат метнулся к двери, сдернув с печки пимы и на ходу натягивая овчинный полушубок. Она смотрела на посиневшего Гришеньку и не могла поверить, что всё это правда, что нет больше её милого мальчика, который ещё вчера кривил губки, смешно причмокивал и таращил свои глазёнки, когда она качала зыбку. Нет! Не может быть! Сейчас он откроет глазки. Он не мог умереть. Это ошибка. Он оживет. Вот… сейчас… Слезы застилали глаза, боль душила, а безумные крики Лушки совершенно сводили с ума. Сзади подошла Нюра, мягко приобняла её, и Маруся, повернувшись, уткнулась в плечо сестры.

Весть о том, что беловская сноха приспала ребеночка, мигом облетела околоток. Дело-то обычное, никого этим не удивишь. Бог дал, Бог взял. К вечеру вернулись мужики. Лукерья бросилась в ноги Ивану, причитала, каялась, что не сберегла сыночка. Он подошел к младенцу, сел рядом и уронил голову в ладони. Дом, погруженный в печаль, тихо мерцал лампадами, словно скорбел вместе со своими жильцами. Вдруг с улицы послышался звон колокольчика, и у ворот остановилась повозка. Прохор махнул рукой Васятке, как бы зазывая его за собой, и направился во двор встречать гостя. Горе горем, а работу никто не отменял…

Дом Степана Белова в далёком уральском заводе знает каждый. Большой пятистенок, рубленный еще его отцом, приветливо смотрит на мир всеми своими пятью окнами с затейливыми резными ставнями. Место выбиралось специально на самом въезде, по пути следования из Екатеринбурга в сторону Верхотурья. Просторный постоялый двор всегда готов принять путешественников, и редкая повозка не останавливается тут на отдых. Хозяева приветливо встречают гостя. Уставших лошадей распрягают, засыпают им овса. А путника приглашают к высокому крыльцу, которое переходит в длинную галерею с перилами, тянущуюся вдоль всей избы. Отсюда два входа в дом. Первая дверь ведёт в просторную горницу, где стоит большой стол и лавки вдоль стен. Пол застлан половиками, на окнах строчёные задергушки. Хозяйские дочери мигом разжигают самовар, подают наваристые щи, кашу и румяный домашний хлеб. Удобная лежанка, накрытая домотканым покрывалом с кружевным подзором, призывно манит к себе горкой подушек, обещая сладкий сон. В комнате всегда чисто и уютно, а потому и постояльцы часто останавливаются на отдых именно здесь, а порой и на ночлег остаются.

Во второй половине этой большой избы живет сын Степана Прохор со своим многочисленным семейством – женой Анфисой Игнатьевной и четырьмя отпрысками. Сам же Степан, крепкий семидесятилетний старик с седой бородой и цепким взглядом карих глаз, овдовев, поселился в малухе. Тут у него и дом, и работа. Он каждый день топит небольшую печурку, в объемной колоде вымачивает лозу и плётёт на продажу корзины, туеса, большие решётки, с которыми бабы ходят на реку бельё полоскать. И сколько не звал его сын вернуться в дом, старик наотрез отказывается. В такой уединённой жизни обрёл он покой своей душе. Правда, внуки не дают ему поотшельничать вволю, постоянно топчутся тут же. Они любят смотреть, как дед работает, а еще больше слушать его сказы да притчи. Младший, Василко, пытливый парнишка двенадцати лет от роду, уже старается помогать Степану, осваивает его ремесло. Погодки Нюра и Маруся – девицы на выданье. Нюре исполнилось шестнадцать, и отец уже начал приглядывать ей жениха. Маруся годом младше. Обе девки справные, работящие, хорошая подмога матери по хозяйству. Старший внук Иван – человек семейный. Год назад привёл он в дом молодую жену, дочь заводского шихтмейстера. И всё вроде сладилось, и сыночка народили, Гришеньку. Да только радость нередко с бедою чередом идёт.

После смерти сына Лукерья совсем лицом почернела. Вину свою себе простить не может. Из дому не выходит, ни с кем не разговаривает, только всё молчит да вздыхает. А тут и масленичные гулянья подоспели. Весь посёлок ходуном ходит, гармошки играют, балалайки звенят, песни льются рекой. В каждом доме румяные блины на сковородах шкворчат да бутыли с бражкой распечатываются. Молодёжь гуляет– развлекается, на тройках катается. Нюре с Марусей так и хочется примкнуть ко всеобщему веселью, но боятся даже заикнуться матери об этом. Нельзя, траур в семье.

А как, бывало, весело проходили у них масленичные гулянья! Маруся всегда любила этот праздник, ведь он нёс с собой особый, неповторимый привкус грядущей весны. Отец доставал праздничную сбрую с бубенцами, запрягал Буянку в красивую кошёвку11
  Кошёвка (кошева́) – широкие и глубокие сани с высоким задком, обитые кошмой, рогожами.


[Закрыть], на дугу с колокольцами девочки крепили бумажные цветочки, в гриву ленточки вплетали. На сиденье стлали телячью шкуру, поверх шубеек мать укутывала дочерей в большие дорожные шали, отец бросал им на ноги старую дедову ягу22
  Яга́ – тёплая шуба мехом наружу (устар.)


[Закрыть] для тепла. А Василке позволял сесть на передок, рядом с собой, и доверял ему вожжи. Весь завод, казалось, приходил в движение. Порой на улицах выстраивались целые санные поезда. И так это было лихо, задорно, что потом вспоминалось весь год.

– Разрешите, маменька, девушкам на гулянье пойти, – обратилась Лукерья к свекрови в последний день масленичной недели. – Они молодые, а молодым завсегда веселья хочется. Негоже им тут со мной горевать. Да и я себя еще виноватее чувствую, когда они дома томятся из-за моей беды. Пусть хоть на катушки сходят.

Глянула тогда Анфиса Игнатьевна на мужа, словно спрашивая его разрешения, а он только рукой махнул – пусть, мол, идут.

Обрадовались девицы, быстренько стали собираться. Кабы их воля, давно бы уже были они в центре веселья. За ними и Василко увязался, прихватив с собой деревянные санки, на которых можно поочерёдно катить друг дружку. Сегодня надо успеть побывать во всех самых оживлённых местах. Вот поперек Заводской улицы снежный городок выстроен, ребятня перебрасывается снежками, и лихие наездники скачут тут же. На базарной площади огромная Масленица стоит, ждёт своего часа, чтоб погибнуть в огне. Тут же идет бойкая торговля, дымятся самовары, играет гармонь. Но ребята уже бегут на Катушечную улицу, которая имеет сильный уклон, и в праздники превращается в чудесную забаву. Здесь всегда царит веселье. Катаются не только дети, но и взрослые. Вздымая снежную пыль, летят санки вниз, почитай, до самого конца улицы. А по бокам, вдоль домов, тянутся вверх вереницы людей, готовых вновь с ветерком промчаться с горы. Они тащат за собой в гору кто сани, кто ледянки. Вот из одного дома высыпала на склон ватага подгулявших парней, двое из них несут в руках лавку, переворачивают её вверх ногами и вся орава плюхается на широкое сиденье.

– Ой, чо творят, окаянные! – доносится из толпы, – вот щас зубы-то повышшелкают!

– Неее, ничо не выйдет, не покатится она, – подхватывает другой голос, – навозом бы смазать да тонкого ледку наморозить, тогда другое дело!

В это время один из парней, ухватившись за крепкие ножки скамьи, толкает её, и вся компания с криками и улюлюканьем уже несётся вниз под дружный смех зевак.

Чтоб не ждать всяк своей очереди, на сани беловские ребята стали усаживаться втроём, обхватив друг друга за пояс. Впереди Василко, а позади Нюра, как самая старшая. А кому ж, как не ей? Ведь порой бывает, что сидящий последним на ходу вываливается из саней. Марусе досталось место посередине. И то хорошо, хоть снег в лицо не летит, только как повернёшь голову в один бок, так и катишься до конца. То ли дело сидеть первым, тут можно и санями управлять, если их заносить начнёт, но и в сугроб лететь тоже первым придётся. Зато как это весело – вместе мчаться с горы, вместе вываляться в снегу. В гору тянули сани по очереди, чтоб никому не обидно было.

– Давай помогу! – вдруг обратился к Нюре какой-то высокий статный парень, ухватившись за веревку саней.

– Сама справлюсь! – ответила она, зардевшись.

Понимала девица, что неспроста он подошёл, давно заприметила его частые взгляды в свою сторону. Да и неудивительно, ею невозможно было не залюбоваться: от лёгкого морозца щёки разрумянились, огромные серые глаза горели восторгом, а выбившиеся из-под платка завитки волос красиво обрамляли её милое личико.

Парень всё не отпускал верёвку, и так шли они рядом: она – смущенно потупив глаза, он – весело поглядывая на неё. Странно, что парень был ей незнаком, хотя многих в посёлке Нюра знала. Он позвал Василку на свои сани, чтоб девушкам было удобнее кататься. Стали скатываться по двое в каждых санях. Тут и познакомились. Незнакомец представился Алексеем. Он сказал, что его санки сильнее катят, и позвал Нюру прокатиться с ним. С замиранием сердца садилась она перед ним, а когда новый знакомец обхватил её за талию, раскраснелась от приятного смущения.

Домой она возвращалась совершенно счастливая. Удовольствие от праздника в этот раз приправилось еще каким-то непонятным чувством. Тут было и радостное предвкушение, и лёгкое томление, и будоражащее ожидание перемен. Вечером Нюра долго не могла заснуть, всё виделись ей озорные глаза Алексея и его улыбка, добрая и слегка загадочная. Она ничего о нём не знала, но уже с нетерпением ждала новой встречи. Вот Великий пост закончится, а там и Пасха, гулянья да игрища, где, она была уверена, снова повстречается с этим парнем. Она носила в себе свою радость, лелеяла её и светилась изнутри. Только слепой мог не заметить этих перемен в ней да разве что Лукерья, по-прежнему живущая в кандалах своего горя.

Иван стал часто отлучаться из дому, чтоб не видеть мрачного лица жены, которая часами простаивала на коленях перед иконами. А потом и вовсе решил наняться на завод коновозчиком на время, пока санный путь не растаял. Отец был недоволен таким его решением. Зимой, свободные от полевых работ, они обычно вместе шорничали. Их упряжь отличалась своей добротностью и слыла в округе лучшей. Но сейчас все заказы были изготовлены, и Прохор протестовать не стал. Решил Иван поработать на завод, пусть поработает. А тот запрягал утром Буянку и уезжал в леса к углежогам. Возил древесный уголь для заводских печей. Однажды взял с собой Василку, уж больно тот его упрашивал, да и приобщать мальца к работе надо.

Вернувшись из лесу, меньшой братец всё хитро посматривал на Нюру, а потом улучил момент и шепнул:

– Поклон тебе привёз от Алёшки, передать просил, что скучает.

– Вот ещё! – вспыхнула Нюра. – Чего выдумываешь!

– Ничего я не выдумываю, – обиделся Василко, – в лесу он, на Горевском, углежогом работает.

Сестра сделала вид, что эта новость ей совершенно неинтересна и скрылась за печью, гремя деревянной посудой, на самом же деле, просто поспешила спрятать от братца пылающее лицо и унять бешеный стук своего сердца.

Глава 2

– А девка-то у нас заневестилась, – сказал однажды Прохор жене, – пора бы и замуж выдавать. А там и Марьин черёд подойдёт. Есть тут у меня на примете один женишок, сын купца Никитина, хорошо бы как-то сладить это дело. Сговориться бы сейчас, а по осени и свадьбу сыграть можно.

– Эвон как ты замахнулся! Никитин теперь больше в Тагильском заводе торгует, у него и связи там, – откликнулась Анфиса Игнатьевна.– Да он в нашу сторону и не посмотрит. Не рóвня мы ему.

– Так и мы не лыком шиты! Не последние люди в заводе! Хозяйство у нас крепкое, постоялый двор хороший доход даёт, да и пошорничали мы с Иваном за зиму неплохо, так что приданое дочери справим знатное, – попытался возразить Прохор Степанович.

– Нет, Проша, не выйдет. Ходят слухи, что он сынка своего к какому-то тагильскому купцу в зятья прочит, – спокойно возразила ему жена. – Нам бы кого попроще, чтоб сильно нос не задирали. Может, из заводских кого.

– Голытьбу-то тоже не хочется. Надо отдать девку в добрую семью, в крепкую, чтоб горя не мыкала, сытно жила.

– А помнишь, надысь33
  Нады́сь – на днях, недавно (устар.)


[Закрыть] постоялец был, из тагильских, чернявенький такой, на тройке? В Верхнетуринский завод направлялся. Он уже не впервой останавливается, всё с Нюры глаз не сводит. Небось, на обратном пути опять заедет. Присмотрелся бы ты к нему да поспрошал, чьих он будет, куда ездит, чем занимается. Может, холостой окажется. Чем чёрт не шутит… Только вот думаю, опять нервня. На тройках разъезжает!

Маруся, случайно услыхавшая этот разговор, передала его сестре. Нюра нахмурилась:

– Не нравится мне этот постоялец, больно уж у него глазки масляные. «Ах, Анна, позвольте Вашу ручку поцеловать! Ах, Анна, Вы разбили мне сердце! Ах, я умру, если Вы не улыбнётесь!», – передразнила она молодого человека.

– А вдруг он в тебя влюбился? – не унималась сестра.

– Да я уверена, что он влюбляется во всех и всегда. Ветреник он! – убедительно сказала Нюра. – Не отдаст меня тятенька за него!

– Станет он тебя спрашивать, как же! Вспомни, как Ивана женили! Уж как он свою Алёнку любил, как отца умолял, чтоб позволил на ней жениться. Нет, он Лушку ему просватал. Зачем, мол, нам голытьба всякая! Ты думаешь просто так Господь нашего Гришеньку забрал? Нет, не просто! Это кара нам Божья за погубленные души. Алёнка-то, когда себя порешила, говорят, тяжёлая была, Ванькин это ребёночек был, не иначе!

– Да что ты такое говоришь-то, Маня!? – всплеснула руками Нюра.

– А знаю, что говорю! Бабы на реке судачили, думали, я мала еще, ничего не понимаю. А я коромысло на плечо и иду, как ни в чём не бывало, будто ничего не слыхала.

– Ой, Марусечка! Неужели это правда?

– Девки, ставьте самовар! – крикнул со двора отец, прервав их разговор, – гость у ворот!

За окном и впрямь был слышен звон бубенцов, и вскоре на пороге появился мужчина средних лет с лёгкой проседью на висках. Сёстры предложили гостю раздеться, подали ему в горницу обед и отправились, было, к себе, чтоб продолжить прерванный разговор, но мужчина их остановил.

– Как вас звать-величать, красавицы? – спросил он, с интересом разглядывая девушек.

Сёстры смутившись, назвали свои имена.

– Стало быть, Анна да Мария? А кто же из вас старшей будет?

– Я, сударь, – смущённо ответила Нюра.

– А годочков тебе сколько, милая?

– Семнадцатый пошёл.

– А обучены ль вы грамоте, девицы?

– Обучены, сударь, в церковно-приходской школе учились, – ответила Маруся, которой не терпелось поскорее сбежать от назойливого постояльца.

Тут вошла Анфиса Игнатьевна узнать, не желает ли гость отведать наливочки клюквенной, и сёстры, воспользовавшись этим, шмыгнули в дверь. Они уже привыкли, что гости, намолчавшись в дороге, заводят с ними беседы, и не придали особого значения этому разговору.

Девицы уселись за рукоделие, и Нюра опять пригорюнилась. Неужели, батюшка и впрямь выдаст её замуж против воли? А как же Алексей? Вот бы он вперёд посватался! За него бы она с радостью пошла. Василко сказал, что он там скучает. Хоть бы уже вернулся поскорее. В порыве откровения Нюра поделилась с сестрой своей печалью, своей тоской по Алексею. Маруся и сама давно догадалась, да только виду не показывала. Она утешила сестру, напомнила, что завтра воскресенье. Может, он в церкви будет…

Но дни шли, а Алексей всё не появлялся. И весточки больше не слал. Братья уже не ездили к углежогам, закончили свою работу, не хотели мучить Буянку по весенней распутице. Под окном появились первые проталинки, запахло прелой травой, оживились птицы. Вот уже и Вербное воскресенье позади, и страстная неделя заканчивается, полным ходом идут приготовления к Пасхе. Только Нюру это нынче не радует. А вдруг всё случится так, как Маруся сказывает? Отдаст её отец замуж против воли, и не видать ей больше Алёшеньки никогда.

Утро Пасхи выдалось ярким, солнечным. Анфиса с Лукерьей уже хлопочут у печи. Запах пирогов пробуждает остальных домочадцев ото сна. Нюра сладко потягивается и первой слезает с полатей. За ней следом Маруся, а Василко еще прикидывается спящим. Ему совсем не хочется вставать.

Дом сияет намытыми полами и лавками. Сёстры весь Чистый четверг оттирали их с песком, скоблили ножами. Как приятно ступать босыми ногами по тёплым половикам: светлая полоска, темная, светлая, темная! На окнах слепящие белизной накрахмаленные занавески. На столе уже стоят освященные накануне яйца и куличи. Все улыбаются, христосуются, и на душе становится светло и радостно.

Днём Василко взял печеных птичек и побежал со своими дружками на Вознесенскую горку весну кликать. Вернулся радостный. Сидит за чаем и опять, как в прошлый раз, хитро посматривает на Нюру. Она смекнула, что он ей весточку принёс от Алексея, и нашла заделье44
  Заде́лье – предлог, повод (устар.)


[Закрыть], чтоб уединиться с ним во дворе.

– Алёшку видел, – начал брат, – велел передать, чтоб ты на гулянье обязательно пришла, вечером на горе хороводы водить будут.

А сам посмеивается, глядя на сестру.

– Ещё он тебе одну вещицу послал, – продолжал малец, хитро сощурив глаза, – да только я отдам тебе с одним условием. Обещай, что выполнишь его.

– Как же я тебе пообещаю, коли не знаю, чего ты хочешь? – удивилась Нюра.

– А ты пообещай, потом скажу! – не унимался братец.

– Ну, ладно, обещаю, – улыбнулась сестра. – Говори, чего тебе надо.

– Возьмите меня вечером с собой, когда пойдёте с Марусей на гулянье.

– А если тебя маменька не отпустит?

– А ты попроси маменьку за меня.

– Хорошо, я попрошу, – пообещала Нюра.

Василко разжал кулак – на его ладони лежало простенькое колечко с бирюзой. Дыхание враз перехватило. Дрожащей рукой взяла она кольцо и надела на палец. Полюбовалась на него, отведя руку в сторону, а потом сняла и схоронила в укромное местечко до вечера.

К гулянью сёстры готовились загодя. Вплели в косы яркие ленты, надели новые сарафаны-косоклинки с широкими подолами. Тятенька не пожалел денег на материю, наряды выглядели богато. Так уж заведено, что по ширине подола судят о состоянии семьи, а Степан Белов был мужик зажиточный, значит, и наряды дочерей должны соответствовать. Сверху накинули отороченные беличьим мехом кацавейки, которые отец привез зимой с Ирбитской ярмарки. Хоть солнышко днем и пригревает, вечера пока стоят холодные. Василке тоже позволили пойти на гулянье, но строго под приглядом сестёр. Выйдя из дома, Нюра надела на палец заветное колечко.

Алексей встретил её широкой улыбкой, отчего девушка сразу зарделась. Он обратил внимание на свой подарок на тонком пальчике. Значит, приняла она его, не отказалась. Может, и он ей люб, как она ему. Парню не терпелось поговорить с Нюрой о своих чувствах, и он потихоньку отвел её в сторонку от песен и хороводов. Стал говорить, как скучал по ней, как она ему во снах являлась. Нюре были приятны такие речи, слова милого бальзамом лились на истосковавшееся сердце, Да ещё он взял её ладони в свои, нежно поглаживал их и заглядывал в самые глаза. Девушка испытывала что-то странное: было и боязно, и сладко одновременно. К тому же она совсем ничего о нём не знала, и попросила рассказать, откуда он тут взялся и почему она его раньше никогда не видела.

Рассказ парня оказался невесёлым. Алексей был сиротой. И жил он прежде в Тагильском заводе. Отец его имел небольшую лавку, где торговал скобяными изделиями. Матери он почти не помнил, она умерла, когда он был совсем маленьким. Был у него еще старший брат, которого отец к своему делу приобщил, а Алексея в школу отдал, чтоб он грамоту знал, а потом в горное реальное училище определил. Так и жили они втроём, но вот брат женился, и в доме появилась женщина, хозяйка. Однажды отец простыл в своей лавке, где работал целыми днями, и тяжело заболел. Долго мучился, но так и не поправился, помер. Пришлось Алексею оставить училище. Стали братья вместе отцово дело продолжать. Только жена брата всё придиралась к Алёше: и дармоед-то он, и неумеха. А однажды чего-то такого наговорила мужу, что тот разъярился да и выгнал Алексея из дому. Помыкался он тогда, бедолага, то тут поработает, то там. Ел, что Бог пошлёт, спал, где придётся. А потом отправился сюда, к тётке, материной сестре. Она женщина одинокая, вдовая, приняла сироту, помогла на работу устроиться. Муж её, покойничек, углежогом был, вот она и присоветовала ему это дело. Работа, мол, непростая, но интересная, усердия большого требует и мастерства. Да и Алексею так удобнее – живет в лесу, тётке не докучает. Одного жаль – с Нюрой редко видится. Разве ж знал он тогда, что увидев её впервой, влюбится навеки.

Так они и ворковали, пока Маруся не кликнула сестру домой собираться. А дома ждала их новость. За ужином отец объявил, что тот господин, который недавно беседы с девушками вёл, имеет намерение жениться на одной из них. Сегодня он возвращался домой и заглянул ненадолго. Зовут его Смирнов Павел Иванович, живет аж в самом Екатеринбурге, служит при Главной заводской конторе, оттого и часто в разъездах бывает по заводам. Он вдовец, жена умерла в родах вместе с дитём пять лет назад. Имеет свой дом и прислугу. Хочет жену скромную и простую, чтоб без всяких там капризов. Наши девицы ему очень приглянулись. Отец сказал, что готов отдать за него непременно старшую дочь, так как негоже младшей вперёд замуж идти. Но только не сейчас, впереди посевные работы, огород, сенокос, а уж как урожай будет собран, самое время и свадьбу играть. Пока официального сговора нет, пусть молодые поближе познакомятся, пообщаются. Через недельку он опять приедет, но уже не по делам, а погостить. Вот тогда дело и сладится.

– Но он же старый такой! – воскликнула Маруся.

– Не старый, а зрелый и опытный! – строго проговорил отец. – Ему еще и сорока нет, вполне подходящий возраст. Не за мальца же безусого мне дочь отдавать!

Нюра сидела, пригорюнившись. Вот и кончилась их с Алёшенькой любовь, едва успев начаться. Права была сестрица, не отдаст её отец за Алексея, тем более теперь, когда такой видный жених появился. Иван, в это время вернувшийся с Лукерьей от её родителей, подошёл к сестре и ободряюще погладил её по плечу. Как никто другой, понимал он её сейчас. Он ведь тоже не слепой, видел, как светилась она, понял, что влюбилась девка. А тут вся сникла, в глазах печаль и страх.