Текст книги "Избранные работы"

V

Вышеприведенные рассуждения должны были доказать, что господство чуждого идеала в области социальной политики совершенно не представляет необходимости, а кроме того вовсе нецелесообразно, потому что против него имеются очень серьезные возражения теоретического и практического характера. Теперь остается исследовать другой вопрос: возможен ли автономный социально-политический идеал и каковы должны быть в общем его основы, чтобы он мог отвечать справедливым требованиям?

Мы охарактеризуем сущность самостоятельного политического идеала, а тем самым и здоровой социальной политики, в двух отношениях: формальном и материальном.

Для формального построения социальной политики могут быть выставлены следующие основные положения:

1) Социальная политика всеобщая том смысле, что она равномерно охватывает все отрасли хозяйственной жизни. Имея объектом принципиальное упорядочивание экономических отношений, их формирование в определенную систему и желая быть сознательной и ясной, социальная политика не может действовать иначе, как по единому плану, влияя на все стороны хозяйственной жизни сообразно руководящим началам. Данная цель в области торговой политики необходимо требует совершенно определенного направления промышленной и аграрной политики. Не подвергаясь упреку в отсутствии плана и определенного курса, нельзя одновременно держаться реакционной промышленной политики и прогрессивного направления в области торговой политики. В каждой области хозяйственной жизни, в каждой сфере экономической деятельности применима социальная и личная политика. Эта последняя может и не быть планомерной, тогда как социальная политика может быть целесообразной лишь при условии ее планомерности и единства. Говорить об «аграрной, промышленной и торговой политике» наряду или в противоположность к социальной политике – бессмыслица, неопровержимо доказывающая, что грешащие в этом отношении вообще не имеют ясного представления о предмете. Где же обитает это призрачное существо «социальная политика», если не в названных трех сферах хозяйственной жизни? Итак, схема ее такова: 1) аграрная, 2) промышленная, 3) торговая, 4) социальная политики, а представляется в следующем виде: I. Индивидуальная политика; II. Социальная политика: а) аграрная, б) промышленная, в) торговая.

2) Но из необходимой общности и единства социальной политики следует, что всякая сознательная, целесообразная социальная политика неизбежно должна быть классовой. Высказывая это мнение, я снова прихожу в резкое противоречие со взглядом, господствующим в теории, которая учит, что задача мудрой политики заключается именно в примирении выступающих в обществе классовых противоречий и охранении «общих интересов» государства. Как примеры господствующих мнений такого рода, я приведу хотя бы следующие:

Либеральное мнение – Гольцендорф. «Принципы политики» (с. 298–299): «Сущность культурной работы государства заключается в сохранении общественного, в особенности экономического и вероисповедного мира». «В общем сущность государственной культуры надо видеть преимущественно в сосуществовании различных общественных классов».

Католическое мнение– Гертлинг. «Естественное право и социальная политика» (с. 4–5): «Законодательство и государственное управление ни в коем случае не должны руководствоваться односторонними интересами какого-либо слоя населения, класса или сословия, а удовлетворять справедливым требованиям всех, стремиться к соглашению противоположных интересов с точки зрения общего блага. Именно в этом состоит задача социальной политики в действительном и общем значении этого слова. Она заключается в руководстве, поддержке и соглашении государством различных кругов общества в интересах государственного общежития».

Катедер-социалистическое мнение, как само собой вытекающий вывод из любезного учения о «sozialem Königtum» – Шмоллер: «Социальный вопрос и прусское государство»: «Как раньше в двухсотлетней борьбе королевской власти удалось спасти (!) третье сословие – бюргерство и крестьянство – и примирить их с господствовавшими прежде классами, так в XIX в. она должна примирить спор четвертого сословия с остальными классами, снова гармонически сочетать четвертое сословие с государственно-общественным организмом».

Итак, я, в противоположность этому, полагаю, что всякая сознательно целесообразная социальная политика необходимо должна быть классовой политикой, и притом в двояком смысле.

Социальная политика должна быть классовой прежде всего потому, что она распространяется на определенный социальный класс, а не на произвольно созданные категории лиц вроде всех «маленьких людей» и тому подобных нелепых групп. Это следует из моего определения понятия социальной политики. Но она имеет классовый характер и в том смысле, что может преследовать не «общие интересы», а всегда лишь интересы отдельных классов. В доказательство этой мысли приведу следующее: общие интересы общежития, в данном случае государства, существуют лишь по отношению к другим общежитиям, следовательно, только вне, а не внутри его. Существование, достоинство и могущество государства может быть представляемо равномерно для всех граждан во внешней национальной политике (хотя этого может и не быть: национальная политика очень легко может совпадать с классовой политикой). Внутренняя жизнь государства, наоборот, характеризуется разнородностью интересов, которая на известном пункте неизбежно приходит к противоположности интересов, для которых не существует примирения.

Противоположность интересов основывается на несовместимости между собой различных систем хозяйства, например, ремесленного производства для местного рынка и развитой капиталистической промышленности. «Примирение» или «соглашение» интересов, связанных с каждой из этих хозяйственных систем, очевидно, было бы мыслимо лишь в такой форме, что между ними было бы восстановлено подвижное равновесие, например, через отграничение каждой из них надолго определенной сферы деятельности. Но такого рода конструкция была бы фантастична, т. е. лишена реального основания. Она не считается с фактом, что экономическая жизнь находится в процессе непрерывных переворотов, что, в особенности в наше время, капитализм имеет тенденцию к распространению и неограниченному господству. А переворот всегда может совершаться лишь так, что новое положение развивается за счет отживающего: «… где одно занимает место, там другое должно отодвинуться».

Раз только в сохранении данного положения заинтересована известная группа лиц, что всегда имеет место, то переворот совершается к их невыгоде. Очень может быть, что определенное экономическое развитие, например, в направлении капитализма, необходимо и желательно для сохранения внешнего могущества данного общежития или для существования теперешнего и будущих поколений живущих в нем людей, что поэтому, например, промышленная политика должна быть направлена к развитию капитализма. Но что этим будут преследоваться «общие интересы» – по меньшей мере неясное выражение. Ведь при этом необходимо будут нарушены интересы вытесненных капитализмом ремесленников, которые, несомненно, желают, чтобы их интересы тоже были включены в «общие интересы», так же, как этого желает извозчик, если железная дорога ставит под угрозу его дальнейшее экономическое существование, или мелкий лавочник, «задавленный» большим магазином.

И в то же время очевидно, что, преследуя одновременно сохранение и содействие развитию двух взаимно исключающихся систем хозяйства, – социальная политика становится бесцельной и лишенной плана. Она может замедлить темп развития, сопровождаясь гуманной индивидуальной политикой в интересах элементов, клонящихся к упадку. Но социальная политика должна всегда определенно иметь в виду направление, в котором переустраивается экономическая жизнь, а это может быть лишь направлением победного шествия определенной системы хозяйства, значит, отдельного социального класса.

В основе нашего взгляда лежит мысль о вечном течении экономической жизни; поэтому, особенно в отношении к современности, он находится в соответствии с действительностью. Основой другого взгляда служит идея о неподвижном состоянии гармонического деления общества, но он противоречит истории. Мы думаем, что определенные системы хозяйства сменяют одна другую и прекращают взаимную борьбу не раньше, как после победы одной из них; они же — сравните, например, выше цитированное мнение Шмоллера— представляют социальное развитие так, как будто возникают все новые классы, которые наподобие новых членов семьи присоединяются к существующим и должны быть упорядочены в отношениях с ними, как бы выполняя различные функции общественного организма и потому, при умелом руководстве правителя государства, могущие в полной гармонии существовать совместно. Так были включены «крестьянство и третье сословие», теперь пришла очередь пролетариата; семья получила прирост, но ее старшие члены уже сумеют устроиться и прийти к соглашению с младшими. Мы же, наоборот, видим в заново вырастающих классах лишь новых борцов. Меняются фронты борющихся сил, но остается борьба с лозунгом «Победа или смерть!» между крупным землевладельцем и крестьянином (иногда, правда, могут наступать периоды, в которых воюющие стороны складывают оружие и как бы заключают перемирие), между купцом и ремесленником, буржуа и юнкером, между капиталистом и пролетарием. И социал-политик должен стать в этой борьбе на ту или другую сторону, если он не хочет снизойти до роли «беспартийного», т. е. ограничиться чисто формальной политикой… Правительство, которое захотело бы «стоять выше партий», – предполагая это возможным, – необходимо сделалось бы или правительством зигзагообразного курса, которое толкало бы экономическую жизнь то в одном, то в другом направлении, преследуя сегодня юнкерскую, завтра мелкобуржуазную, а послезавтра капиталистическо-пролетарскую политику, или оно имело бы лишь декоративное значение, т. е. не преследовало бы никакой самостоятельной политики, – оно носило бы на себе все признаки дряхлости. История учит нас, что все сильные юношески, бодрые правительства преследовали резко выраженную классовую политику, а именно, энергически представляли интересы экономически прогрессивного для каждого данного времени класса.

Последнее замечание касается уже вопроса о содержании социальной политики, который в точной формулировке гласит: если сознательно-целесообразная социальная политика необходимо должна быть классовой, потому что она является политикой систем, то какой же социальный класс, какая хозяйственная система должна пользоваться содействием?

Задавая подобный вопрос, мы должны припомнить сказанное в начале этого исследования об отношении науки к политическому идеалу, а именно, что никогда не должно считать задачей науки доказательство ложности или верности «конечных целей». А в известном смысле и каждый частный идеал определенной деятельности переходит в ту сферу, где научное познавание бессильно и господствует вера.

Я не имею здесь в виду то обстоятельство, что определенные интересы необходимо влекут к преследованию известных целей, а хочу лишь указать на простой факт, что последним аргументом, решающим для каждого человека вопрос о направлении его деятельности, является общее мировоззрение и понимание жизненных задач. Никто не сможет привести научные аргументы, которые могли бы, например, доказать «ложность» точки зрения Диогена или индийского столпника на экономическое развитие общества, если бы они делали вывод, что возможно меньшее развитие производительных сил является целью стремлений, идеалом экономической жизни, который надо осуществить.

Никто не сможет «научно» опровергнуть того, кто считает должным освободить человечество от рабства экономической нужды, например, систематическим ограничением деторождений или даже реальным, а не только книжным «отрицанием воли к жизни», попросту говоря, самоубийством. То, что мы противопоставляем таким воззрениям, есть антипатия, возмущение, отвращение, т. е. наше собственное, иное мировоззрение, а ни в коем случае не научные доказательства. Поэтому наука, как уже было выяснено раньше, сознавая границы ее приложимости, должна ставить проблемы так, чтобы она могла их решить.

И тогда проблема действительной, материальной социальной политики получит следующую формулировку:

Если известные стремления человечества будут признаны правомерными, то какова должна быть социальная политика? Такими правомерными стремлениями я считаю: сохранение и умножение наших современных культурных благ, сохранение и упрочение нашего национального могущества, по крайней мере, против низших восточно-европейских и азиатских народов, естественное возрастание населения, расширение благ культуры на все более широкие слои населения, возможное улучшение материального существования, т. е. самое широкое господство над силами природы, и возможно большее освобождение людей от хозяйственной деятельности. Лишь тому, кто согласен со мною в этих «конечных целях», – в действительности они признаются подавляющим большинством европейско-американского культурного человечества, – я могу научным образом доказать необходимость достижения определенных ближайших целей, посредством социальной политики, как conditio sine qua non осуществления названных «конечных целей». Это значит – выбор определенного социально-политического идеала, в конце концов, зависит от общего мировоззрения и жизнепонимания данной личности, и необходимость его может быть обоснована лишь как средства к цели. Мне могут возразить, что этим я, наконец, все-таки уничтожаю самостоятельность социально-политического идеала и подчиняю социальную политику чуждым точкам зрения. Совсем нет. Я уже раньше предостерегал от заблуждения, что организация хозяйственной жизни может когда-нибудь сделаться «абсолютной конечной целью» человеческого существования, никогда не отрицая характера социально-политического идеала, как одной из целей. Но я отрицал господство в социальной политике чуждых точек зрения. Социальная политика должна, по-моему, руководствоваться исключительно социально-политической точкой зрения. Я хочу построить социальную политику, достигнуть единства и ясности системы на почве ее собственного идеала: это называю я самостоятельностью социально-политического идеала, а не объявление абсолютными социально-политических целей.

Теперь, я думаю, не представит более трудности ответ на наш вопрос о наиболее целесообразной социальной политике. Он должен быть таков:

Здоровая социальная политика должна иметь своей задачей возможную поддержку того социального класса, который является носителем экономического прогресса, потому что лишь таким путем может быть осуществлен ее идеал: высшее развитие производительных сил, достижение которого необходимо требуется в интересах культурного прогресса.

Это может быть формулировано и таким образом:

Идеал социальной политики есть экономически совершенное, которое представляется для каждого данного времени высшей по развитию хозяйственной системой, т. е. системой хозяйства высшей производительности.

Дальнейшее обоснование этих положений не составляет задачи настоящего исследования, предназначенного лишь для выяснения основной точки зрения. Иначе понадобилось бы систематическое изложение целей современной социальной политики, а для этого необходимы еще пока обширные предварительные работы, из которых некоторые уже сделаны мной.

Теперь мне хотелось бы лишь еще раз пробудить и укрепить в читателе верное понимание принципиальной своеобразности отстаиваемой мной точки зрения, чтобы, по крайней мере, по поводу руководящих положений моего взгляда не могло возникнуть недоразумений.

Прежде всего мои положения не заключают.

1) Мнения, что вся хозяйственная жизнь необходимо должна быть построена на одной схеме, что одна и та же система хозяйства неизбежно должна господствовать равномерно во всех сферах хозяйственной деятельности. Под влиянием известных условий, мелкое крестьянство может существовать наряду с крупной сельскохозяйственной промышленностью, так же, как местное ремесло и промышленный капитализм могут существовать в данной стране одновременно, и эти различные формы будут соответствовать для известного момента идеалу социальной политики.

2) Идеал высшей производительности не должен быть смешиваем с идеалом возможно большого производства, выставлявшимся старой школой, еще менее с идеалом наибольшего «чистого дохода», т. е. предпринимательской прибыли, как известно также иногда выставлявшимся в сочинениях прежних политикоэкономов.

Считаю уместным сказать еще несколько слов для пояснения вышеизложенного.

Мой идеал социальной политики действительно есть «производственный идеал» и этим примыкает к давно известным традициям, но лишь в том смысле, что он исполняется в зависимости от успешности производства, но он совершенно не исключает «воздействия на распределение». Эта зависимость от успеха производства неизбежна, потому что лишь она вносит в экономическую политику единство и определенность целей.

Так называемая «распределительная политика» представляет вполне бессистемную путаницу отдельных мероприятий; она не может иметь ясных и устойчивых точек зрения; она всегда является лишь политикой зашивания прорех и «штопания мужицкой сермяги». Попытайтесь, например, сделать руководящим принципом экономической политики стремление увеличить долю участия неимущих в плодах «стоящих готовыми на столе жизни», и вы сразу увидите невозможность обосновать на таком принципе хоть несколько осмысленную и цельную систему социальной политики. Наоборот, социальная политика вполне может быть и очень часто бывает «политикой распределения», если, например, достигается повышение заработной платы для предупреждения кризисов или поддержка безработным, чтобы воспрепятствовать понижению заработной платы, а тем самым и понижению технического уровня методов производства и т. д.

Ставя успешность производства в зависимость от хозяйственной организации, т. е. системы хозяйства, и выставляя идеалом хозяйственную систему наивысшей производительности, я выделяю понятие производительности из чисто технической сферы и придаю ему социальный характер. А именно: выставляя целью наивысшую успешность производства, я имею в виду не наиболее совершенный технически способ производства или транспорта, а возможно лучшую организацию общественной работы, которая воспользуется всеми успехами техники. Таким образом, ясно поставленная цель социальной политики есть всегда построение или применение социального порядка, регулирующего хозяйственную жизнь.

Наконец, как упомянуто выше, я совершенно не отождествляю промышленного успеха с количеством произведенных богатств. Этим я возвращаю опять на ноги поставленное старой школой на голову отношение между человеком и вещами, причем я не делаю первого средством, вторые – целью, а, наоборот, хочу видеть человека целью, а вещи – средством.

Высшая возможность производства означает высшую производительность. Понятие «производительность», одно из кардинальных понятий всего учения политической экономии, принадлежит к самым неясным в нашей коллекции запутанных понятий. В нашей монументальной энциклопедии государственных наук отсутствует и этот заголовок! Я не могу представить себе большей муки ада для погрешившего на своем веку политикоэконома, чем, если он будет присужден в царстве теней ежедневно прочитывать главу о «производительности» из наших ходячих учебников, хотя бы, например, соответствующие места в так называемой «Системе» Рошера.

Виной ужасной неясности здесь, как и во многих других вопросах, является недостаточная внимательность к тому, что слово «производительность» имеет много значений. Насколько я вижу, им обозначаются следующие три различных понятия: 1) то, что можно бы назвать общественной полезностью: судья «производителен», так как он «производит» разбор правонарушений, значит исполняет необходимую в жизни общества функцию; 2) то, что может быть названо частнохозяйственной «выгодностью»: затраченный капитал «производителен», т. е. он приносит выгоду; сюда относится учение физиократов о прибавочной стоимости, как produit net.; 3) то, что можно бы назвать технической «производительностью», если бы это выражение не давало повода к недоразумениям: плодотворность или производительность человеческого труда. Лишь в этом

последнем смысле понятие производительности важно для политической экономии, что здесь не место доказывать.

Во всяком случае только в этом смысле оно ясно, потому что поддается количественному выражению через установление отношения между суммой продукта к выражаемой во времени сумме труда. И только в этом смысле я употребляю здесь слово «производительность». Выставляя целью социальной политики хозяйственную систему наивысшей производительности, я тем самым ставлю целью достижение такой организации экономической жизни, при которой получается наивысшая плодотворность общественной работы, следовательно, создается для общества возможность мало работать или много производить.

Построение на основе этих положений всей современной, так называемой социальной, т. е. рабочей политики представляет одну из важнейших задач ближайшего будущего. Лишь тогда социальная политика избавится от господствующей беспринципности и отсутствия плана, лишь тогда она будет приведена в единую систему с разъединенными теперь отраслями экономической политики: аграрной, промышленной и торговой. Я, по крайней мере, не вижу другого выхода из хаоса современной политики, кроме принятия обоснованной здесь точки зрения.

Я думаю, что после всего сказанного мой принцип ясен. От дальнейшего обоснования его теперь приходится отказаться. Если мы оглянемся на пройденный путь, то главными пунктами, на которых останавливается наш глаз, будут следующие. Наблюдающий теоретик, который хочет озарить светом науки путь практического политика, стремится внести в путаницу отдельных политических мероприятий смысл, единство и систему. Он различает существенные от несущественных групп этих мероприятий. Так, он приходит к необходимости установить понятие социальной политики. Тогда перед ним возникает вопрос о руководящей точке зрения в области социальной политики. Он отклоняет чуждые масштабы потому, что теоретически они не дают ему прочного фундамента, практически же заключают опасность более важные меры принести в жертву менее важным. Таким путем он приходит к требованию самостоятельного идеала социальной политики: экономического совершенства. Как включает он этот идеал в ряд других идеалов человечества? Этот идеал представляет не «абсолютную конечную цель», его осуществление представляет лишь средство к осуществлению высших целей. Обеспечение необходимых потребностей нашего существования никогда не может доставить высшего удовлетворения божеству, которое живет в нашей груди. Но мы должны признать, что наши высшие стремления несбыточны, пока мы не заплатили дани земному несовершенству людей. Хозяйственные нужды можно сравнить с оковами, которые задерживают движение вперед; экономическая жизнь есть граница, в которую заключено все наше существование со всеми его проявлениями, включая и самые высшие. Поэтому путеводной звездой наших стремлений может быть только одно: разорвать оковы, расширить границы, чтобы достигнуть света, воздуха и свободы. Теперь важно не подкапывание веры в экономический прогресс этическо-вероисповедными сомнениями, а содействие тому, чтобы этот прогресс совершался как можно быстрее. Чем выше ступень достигнутого нами экономического совершенства, тем более свободными людьми мы будем, тем большую возможность мы будем иметь, чтобы посвятить нашу жизнь достижению идеалов правды, красоты, добра, человеческого совершенства.

Понимаемый таким образом самостоятельный идеал социальной политики служит этике, религии и расовой гигиене несравненно лучше, чем было бы возможно при вмешательстве названных дисциплин в хозяйственную жизнь. Не будем задерживать нашего развития, загромождать путь к лучшему будущему балластом отживших фраз и сомнений: будем всеми силами содействовать экономическому прогрессу в твердой уверенности, что на широкой основе материального благосостояния мы сможем развить и высшие формы человечности. История подтверждает этот жизнерадостный взгляд. Все высшие культуры расцвели лишь на почве богатой хозяйственной жизни. Еще ни один экономически прогрессивный народ не погиб культурно. Зато нас ужасают следы экономически выродившихся народов, погрузившихся во мрак варварства.

Так мы понимаем социальную политику в ее истинном значении; она должна выполнять собственное дело, не преследуя никаких чуждых целей. Ее дело заключается в том, чтобы очистить и уравнять путь, по которому человечество стремится вперед к свету и свободе.

Перевод с немецкого П. Ф. Теплова