Текст книги "Зловещий голос. Перевод Катерины Скобелевой"

Карпофор и Урсициний прослышали об этой новости и поспешили на место происшествия, чтобы незамедлительно предложить Евдемону свою помощь, совместно разбить статую на мелкие кусочки и бросить их в печь для обжига извести на берегу Тибра. Ведь это было, вне всякого сомнения, изображение богини Венеры, в зловредности своей превосходящей всех иных демонов. Двое святых осмотрели статую с благочестивым любопытством и поочередно процитировали несколько отрывков из Афинагора132132
  Афинагор Афинский (ок. 133 – ок. 190) – философ, защищавший христианство.


[Закрыть] и Лактанция133133
  Лактанций (ок. 250 – ок. 325) – христианский писатель и оратор.


[Закрыть], а также припомнили множество историй из жизни святого Павла и других Фивейских анахоретов134134
  Анахорет – отшельник, пустынник, который ради христианского подвижничества удалился от мира.


[Закрыть]. Но Евдемон всего лишь очень ласково поблагодарил их за эти советы – да и отослал восвояси, вручив каждому пару новых сандалий и флягу с маслом в подарок. После этого двое святых сочли, что не стоит более взывать к его благоразумию, и прекратили обращать внимание на подарки, которые он по-прежнему продолжал присылать. Оба с превеликим удовольствием взглянули бы на идола еще хоть разок, и не потому, что статуя была прекрасна – об этом ни один из них и не помышлял, а исключительно из жгучего желания понаблюдать за кем-то из демонов вблизи. Но поскольку Карпофор с Урсицинием открыто выступали супротив оной статуи и пытались подбить крестьян на то, чтобы обрушить ее с пьедестала и разбить на куски, им было неловко появляться в саду у Евдемона, и они лишь время от времени бросали взгляды на соседний, отделенный от них узкой долиной холм, где меж переплетения лоз и листвы раскидистых фиговых деревьев Евдемонова виноградника сияла белизной фигура богини.

При всем при этом можете себе представить, какова была радость этих благочестивых людей, когда однажды июньским вечером – накануне дня Иоанна Крестителя – пришла новость, что Евдемон наконец-то попался в расставленную дьяволом ловушку! Братское милосердие требовало, чтобы они незамедлительно отправились на подмогу и узрели произошедшую катастрофу собственными глазами, так что все сомнения были отброшены.

Впрочем, святые были несколько разочарованы. Дьявол не унес Евдемона с собою: они обнаружили, что тот преспокойно поливает садовые гвоздики, – но утащил или по крайней мере присвоил значимую для их соседа вещь. Ибо из всех земных богатств, какие только когда-либо принадлежали Евдемону, он оставил себе лишь одно-единственное, но несомненно самое греховное – обручальное кольцо, с точки зрения Карпофора и Урсициния – предмет совершенно бесполезный, только напоминающий о земных привязанностях, ведь колечко это Евдемон когда-то купил для того, чтобы надеть на руку девушке, на которой он собирался жениться. Носить его казалось Карпофору и Урсицинию верхом неприличия, а Евдемон еще и впал в ярость, единственный раз на их памяти, когда они предложили, что, может, безделушку стоит обменять в городе на колокола для часовни; посему это было даже отрадно, что дьявол подступился к Евдемону именно посредством сей вещицы.

Приключилось все следующим образом. Поскольку это был канун дня Иоанна Крестителя, Евдемон, согласно своей привычке, далеко не похвальной, позволил крестьянам веселиться – да что там, сам расставил для них столы в винограднике и затеял игрища для молодых и старых; все это было не слишком уместно еще и потому, что канун дня Иоанна Крестителя, как поговаривали, совпадал с древним празднеством в честь дьяволицы Венеры, и люди простые до сих пор отмечали его с помощью достойных порицания обрядов, связанных с этим злым духом: к примеру, собирали охапки лаванды, чтобы переложить ими белье, мастерили гирлянды из гвоздик и разжигали костры, и все это с одобрения Евдемона. На сей раз Евдемон посчитал нужным открыть площадку для игры в шары: он только что ее доделал, аккуратно уложив и утрамбовав куски зеленого дерна и установив по краям досочки, чтобы шары не выкатывались за пределы лужайки. Он показывал крестьянам, как правильно их пускать, и с этой целью даже подвернул белую шерстяную рясу выше колен; тут-то его за руку и укусила оса – без сомнения, дьявольское создание. Увидев, что палец начал распухать, и не желая, чтобы это воспрепятствовало ему продолжать игру, он впервые снял то самое золотое обручальное колечко и, после минутного раздумья, как лучше им распорядиться, подошел к мраморной статуе дьяволицы-Венеры и надел его на вытянутый безымянный палец ее правой руки, а затем вернулся к прочим игрокам. Но за этот опрометчивый поступок, столь недостойный христианского святого и ставший следствием многочисленных предосудительных деяний – ведь, раз уж на то пошло, у порядочного святого не было бы ни кольца, ни статуи, – так вот, за этот злополучный поступок пришлось поплатиться по заслугам. После нескольких раундов игры Евдемон предложил деревенскому люду приступить к приготовленной трапезе, а сам временно удалился, чтобы сотворить молитву. Заодно он вознамерился забрать свое кольцо. Однако – о чудо! о ужас! – все вотще: мраморная дьяволица согнула пальчик и сомкнула руку. Она приняла кольцо – а вместе с оным, безусловно, и грешную душу нечестивца – и не пожелала отдать его обратно. Как только кто-то из крестьян понял, что случилось, как сразу все они – и мужчины, и женщины, и дети – в смятении бежали прочь, бормоча молитвы и выкрикивая заклинания против демонов, а заодно прихватив все, что попалось под руку из съестных припасов.

Лишь после того, как подоспели Карпофор и Урсициний, вооруженные молитвенниками и кропилами, немногочисленные смельчаки рискнули вернуться на то место, где произошло чудо. Все они обнаружили, как уже говорилось, что Евдемон преспокойно поливает рассаду гвоздики в горшках, которую он выращивал в дар для деревенских девушек. На столах царил беспорядок, повсюду валялись охапки лаванды, салатные грядки и розовые кусты были растоптаны. В зарослях принялись голосить лягушки, и сверчки запричитали среди спелых колосьев; летучие мыши кружили низко над землей, и ласточки тоже, а солнце клонилось к закату. Его последние лучи озарили мраморную статую на краю лужайки, так что кольцо искоркой блеснуло у нее на пальце, и внезапно, когда двое святых приблизились, окрасили ее наготу румянцем и золотом, придавая ей некое подобие жизни. Карпофор и Урсициний издали вопль ужаса и чуть не пали ниц на землю. Евдемон перевел взор от своих гвоздик на эту парочку, а затем на статую. Он все понял. «Глупые братья мои, – сказал он, – разве вы не знаете, что брат Солнце может оживлять все на свете?»

И принялся снова поливать цветы, время от времени наведываясь к колодцу, чтобы наполнить лейку.

Карпофор и Урсициний так и не оправились от ужаса, однако он был сдобрен изрядной порцией удовлетворения, ибо разве не предстояло им стать свидетелями неких ужасающих поползновений со стороны нечистого? А пока суть да дело, они решили держаться на почтенном расстоянии от идола и, разбрызгивая святую воду направо и налево, а также покачивая кадилами взад-вперед, нестройными голосами затянули псалом, то и дело сбиваясь. Но идолица оставалась равнодушной к их завываниям; в сгущающихся сумерках она сияла белизною, и на ее согнутом пальчике поблескивал маленький золотой ободок.

Когда Евдемон завершил поливку, то еще раз достал ведерко из колодца и с наслаждением испил ключевой водицы. Затем он ополоснул руки, расправил белые шерстяные одежды – все-таки с трудами на сегодняшний день было покончено – и неторопливо пошел по лужайке, созывая птиц, вьющихся у него над головою, но не обращая ни малейшего внимания на собратьев-святых, занятых экзорцизмом. Он остановился перед статуей. Окинул взором ее стройный стан и прекрасное лицо – без всякого страха, более того – с кроткой улыбкой.

– Сестрица Венера, – молвил он, – ты всегда была охотницей до шуток, но любой шутке есть предел. Приближается ночь, моя работа в саду завершена; пришло время молитвы и отдыха. Посему отдавай-ка мое кольцо, отданное тебе на хранение – в обмен за оказанное мною гостеприимство.

Карпофор и Урсициний запели псалом в ускоренном темпе, совершенно вразнобой, искоса поглядывая на идола.

Статуя не шелохнулась. Она стояла, нагая и обольстительная, становясь все белее и белее по мере того, как угасал дневной свет и на востоке восходила луна.

– Сестрица Венера, – вновь сказал Евдемон, – ты отчего-то упорствуешь. Опасаюсь, сестрица Венера, что ты вынашиваешь недобрые замыслы, вроде тех, что люди вменяют тебе в вину. Ежели так, одумайся. Глупцы твердили, будто ты злая, чуть ли не демон, да так долго, что ты и поверила – в какой-то мере к вящей славе своей, быть может. Забудь об этом, сестрица Венера, ибо говорю тебе – это все неправда. А раз так, верни мне кольцо.

Но идолица по-прежнему не шелохнулась, она становилась все белее, точно серебро, в лунных лучах, возвышаясь над зеленой травой в дымке курений. Карпофор и Урсициний впились в нее взглядами, гадая, когда же статуя наконец-то расколется надвое в результате их экзорцизма, и дракон, пахнущий серой, изринется оттуда с оглушительным ревом.

– Сестрица Венера, – повторил Евдемон, и голос его, хоть и оставался ласковым, но приобрел повелительные нотки, – оставь свои глупые козни – повинуйся, как подобает созданию божьему, и соизволь вернуть мое кольцо.

Легкий ветерок всколыхнул воздух. Лилейная рука статуи оторвалась от белоснежного лона, пальчик медленно разогнулся и вытянулся.

С невероятным безрассудством Евдемон ринулся в ловушку, расставленную врагом рода человеческого. Он приблизился и, привстав на цыпочки, потянулся к руке идола. Вот уж теперь-то дьяволица прижмет его к себе и опалит его плоть на пути в ад!

Но все вышло не так. Евдемон взял колечко, с нежностью обтер его рукавом шерстяной рясы и неспешно, в задумчивости надел себе на палец.

– Сестрица Венера, – молвил он затем, все еще стоя супротив статуи, в то время как на плечи ему безбоязненно садились зяблики, дрозды и овсянки, а ласточки кружили у него над головой. – Сестрица Венера, благодарю тебя. Забудь всю ту злобу, которую глупцы научили тебя видеть в себе. Помни, что ты божье создание, и доброе притом. Обучай цветы, как скрещивать семена и разнообразить свои оттенки и ароматы; обучай голубей, и ласточек, и овец, и коров, и всех наших безъязыких собратьев, как сходиться парами и воспитывать потомство; обучай юношей и девушек любить друг друга и детей своих. Сделай так, чтобы сад этот цвел, а крестьяне пели. Но поскольку в своем нынешнем воплощении ты взбалмошно попыталась устроить бесчинство, как глупые смертные и подстрекали тебя, то прими, сестрица Венера, наказание, назначенное с любовью, и во имя Христа, будь отныне не статуей, но прекрасным белым деревом со сладостным ароматом цветов и золотыми плодами.

Евдемон воздел руку и сотворил крестное знамение.

Раздался едва слышный вздох, словно дуновение, и слабый, но нарастающий шорох. И гляди-ка – в сиянии белой луны статуя Венеры изменила очертания, пустила крошечные листики и веточки, которые стали стремительно расти пока – не успел Евдемон опустить руку – на краю лужайки вместо статуи не появилось прекрасное апельсиновое дерево, чьи листья и цветы сияли серебром в лунном свете.

Затем Евдемон погрузился в молитву, а Карпофор и Урсициний в молчании вернулись каждый к себе – один в пещеру, а другой к своей колонне – и с тех пор считали себя святыми намного меньшего масштаба.

А что до апельсинового дерева, так оно до сих пор стоит на склоне Целианского холма, напротив скрещенных лоз авентинских виноградников, возле маленькой церквушки с разрушенными рифлеными колоннами и огромным, похожим на питона кактусом на апсиде. И голуби водятся там в изобилии, и фиги повсюду сладкие, и гвоздики ароматные, да и воды в колодце всегда вдосталь. Вот такова история святого Евдемона и его апельсинового дерева, но вы не найдете ее ни в «Золотой легенде», ни у болландистов135135
  Болландисты – монахи, преимущественного иезуитского ордена, занимавшиеся работой над «Acta Sanctorum» (1643—1794), житиями святых, собирание которых было начато Херибертом Росвейде и Герардусом Болландом.


[Закрыть].