Текст книги "Мистические истории. Ребенок, которого увели фейри"

Эдмунд Гилл Суэйн

Лубриетта

Чтобы рассказ этот был понятней, необходимо дать читателю сжатое пояснение. Он основан не более чем на кратком письме с изложением обстоятельств дела, полученном мистером Батчелом от дамы, которая возглавляет Европейский колледж в Пуне[230]230
  Пуна — город в шт. Махарашта на западе Индии, в 150 км к юго-востоку от Мумбаи, один из крупнейших университетских центров страны, прослывший «восточным Оксфордом».


[Закрыть]; тем не менее обстоятельства эти весьма важны. Мистер Батчел далеко не сразу согласился поведать нам о происшедшем: он склонялся к тому, что речь здесь идет о предметах щекотливых, не предназначенных для публикации. Мы, однако, заверили его, что рассказ будет изложен в манере, способной заинтересовать лишь избранный круг читателей, после чего он перестал сомневаться и приступил к повествованию. Читатели не замедлят убедиться в том, что им доверены сведения, в обращении с которыми требуется особая щепетильность.

Леди-ректор описывает Лубриетту Родриа как девушку с привлекательной внешностью и живым нравом, принадлежащую к высшим слоям индийского торгового сословия. Национальность ее в точности не известна. Как бы то ни было, приблизившись к возрасту, когда вступают в брак, девушка привлекла к себе внимание не одного вполне достойного поклонника, а также, разумеется, товарищей по школе, где всегда находилась на виду благодаря своей красоте и приветливому характеру. По мнению леди-ректора, в любой христианской стране ее, пожалуй, не назвали бы девицей с образцовыми моральными принципами, и все же не любить ее было невозможно.

Ученье Лубриетты в колледже завершилось самым необычным образом. Она безмерно волновалась из-за выпускного экзамена, и ко времени подведения итогов с нею случился коллапс. Девушку тут же отправили за город, в дом ее отца, где ей были обеспечены уход и неослабное внимание. Все оказалось бесполезно. Три недели Лубриетта пролежала без движения, не в силах говорить, отказываясь от еды. В последующие десять дней состояние ее только ухудшилось. Девушка впала в бесчувствие, и родители не знали, верить или не верить докторам, уверявшим, что она жива.

Ее жених (к тому времени было объявлено об их помолвке) горевал безумно – и не только потому, что был, естественно, привязан к Лубриетте, но и потому, что его мучила совесть. Ее чрезмерное усердие, поведшее к столь плачевному результату, объяснялось большими интеллектуальными амбициями молодого человека. Все понимали, что, если эти дни напряженного ожидания не переживет Лубриетта, за нею последует и ее возлюбленный.

Через десять дней, однако, случилась перемена. К восторгу родных и близких, Лубриетта пришла в себя. Невероятно быстро к ней вернулись здоровье и силы, через три месяца был заключен брак, и у леди-ректора имелись основания думать, что он будет очень счастливым.

Живя в Стоунграунде, мистер Батчел не порывал связей с университетом, где получил диплом и работал некоторое время на одной или двух второстепенных должностях. Академической карьеры он не сделал, однако получил почетную научную степень; кроме того, он располагал достаточным запасом полезной общей эрудиции, которая постоянно приносила ему радость, а иногда и материальную пользу.

К добру или к худу, университет взялся экзаменовать студентов со стороны, числом в сто раз больше, чем своих; к его услугам прибегали выпускники со всех концов Британской империи; множество людей во всем мире жаждали обзавестись университетским аттестатом.

К оценке экзаменационных работ таких студентов ежегодно привлекали и мистера Батчела, имевшего солидный опыт в преподавании. Его кабинет бывал завален бумагами, пришедшими из разных уголков света, – на усердную работу по их изучению уходило полностью несколько недель в конце года. День за днем он следил за тем, как росла аккуратная стопка в углу: там копились проверенные работы, оценки за которые были уже переданы в Кембридж. День, когда сверху ложилась последняя работа, становился праздником; сравниться с ним мог разве только день, когда, спустя некоторое время, приносили чек на кругленькую сумму – вознаграждение за труды.

В этот напряженный период изрядная доля неудобств перепадала и слугам мистера Батчела. Стулья и столы, которые требовалось обтереть и привести в порядок, оказывались нагружены бумагами, к которым запрещалось прикасаться; слугам было указано, что нельзя проводить посетителей в комнаты, где лежат бумаги, однако же мистер Батчел умудрялся оставлять бумаги во всех помещениях. Тем не менее строжайшим образом охранялся кабинет, где делалась основная часть работы, и посторонний мог быть допущен туда только самим мистером Батчелом.

Представьте же себе, какое раздражение охватило мистера Батчела в один из вечеров в начале января, когда он вернулся домой с какой-то встречи и увидел, что в кабинете кто-то сидит! Впрочем, вскоре он успокоился. Как оказалось, посетителем была дама, причем молодая и очень красивая (она сидела под лампой, и света хватало, чтобы это заметить). Незнакомка пробудила в мистере Батчеле интерес столь же необычный, сколь необычен был ее визит, тем более в такое время. Он предположил, что дама явилась договориться о предстоящем венчании, но она медлила, а мистер Батчел был слишком очарован, чтобы на это досадовать. Дама, однако, вела себя странно: ни словом, ни движением она не выдала, что заметила вошедшего в комнату хозяина.

Наконец мистер Батчел произнес свое обычное: «Чем я могу быть вам полезен?», и, когда дама в ответ перевела на него взгляд своих прекрасных темных глаз, он увидел, что они полны слез.

Мистер Батчел был растроган. Когда слеза упала на щеку, дама подняла руку, как будто скрывая ее, и в свете лампы блеснул яркий сапфир. Печаль дамы, ее удивительное обаяние умилили мистера Батчела окончательно. В его сердце закралась странная нежность, которую он счел отеческой, но все же несколько неуместной. Будучи человеком разумным и приверженцем приличий, он решил, видимо, что даме необходимо успокоиться, и вышел в другую комнату, дабы тоже взять себя в руки.

Как многие одинокие люди, мистер Батчел имел привычку разговаривать сам с собой. Он сказал: «Бесполезно, преподобный Батчел, делать вид, будто ты удалился исключительно ради этой девицы. Берегись, как бы не поставить себя в дурацкое положение». Взяв со стола том энциклопедии, где вчера искал Песталоцци[231]231
  Иоганн Генрих Песталоцци (1746–1827) – знаменитый швейцарский педагог и социальный реформатор, основоположник теории научного обучения.


[Закрыть], он принялся перелистывать страницы в надежде, что подвернется статья, которая восстановит его душевное равновесие. Статья о перспективе подошла как нельзя лучше. Не содержавшая в себе ни единого намека на чувства, посвященная исключительно фактам, она отрезвила мистера Батчела, и вскоре он пустился в путь по мало изученным прежде тропам знания. Настойчивость в применении лекарства возымела действие: через несколько минут он достаточно успокоился, чтобы вернуться в кабинет. По пути мистер Батчел сформулировал фразу, чтобы начать беседу, а также захватил с собой реестр брачных оглашений, поскольку предвидел, что тот понадобится. Но, открыв дверь кабинета, мистер Батчел так опешил, что выронил книгу: комната была пуста. Дама исчезла: в кресле, где она сидела, никого не было.

Мистер Батчел опустился в кресло и позвонил в колокольчик. Отозвался, как обычно, мальчик-слуга.

– Когда ушла леди? – спросил мистер Батчел.

Мальчик удивленно поднял брови.

– Леди, которую ты, пока меня не было, провел в кабинет.

– Простите, сэр, я без вас никого в кабинет не отводил. Я никогда такого не делаю.

– Когда я вернулся, здесь была леди, – проговорил мистер Батчел.

Мальчик глядел недоверчиво.

– Разве ты сейчас не выпустил кого-то из дома?

– Нет-нет, сэр. Когда вы вернулись, я сразу накинул цепочку на парадную дверь.

Тут уж спорить не приходилось. Цепочка была старинная и тяжелая, ни снять, ни накинуть ее без усилий и изрядного шума было невозможно. Отпустив мальчика, мистер Батчел принялся лихорадочно размышлять. Читатель уже знает, что мистеру Батчелу прежде случалось прикоснуться к сверхъестественной стороне бытия, и он, конечно, понимал: визит очаровательницы имел какую-то цель. К тому же он начал осознавать, что этот визит не остался без последствий. Сидя у камина, он попытался воспроизвести в воображении образ посетительницы, однако с досадой убедился, что картина получается неполная. Ему вспоминались отдельные детали внешности, но где был тот цельный образ, который произвел на него такое впечатление?

Сосредоточиться на экзаменационных работах, лежавших на столе, никак не удавалось. Мысли так часто уходили в сторону, что мистер Батчел боялся выставить неправильную оценку. Ему ничего не оставалось, как бросить работу, пересесть в другое кресло и взяться за книгу. Это было то самое кресло, где сидела гостья, – мистер Батчел не стал убеждать себя, будто выбрал его по иным соображениям. За последние полчаса он несколько раз удивлялся сам себе и тут снова удивился тому, что выбрал такую книгу. Исходя из особенностей характера, которые он себе приписывал, ему следовало, несомненно, вернуться к статье о перспективе: энциклопедия лежала открытой в соседней комнате, а из статьи он прочел самое большее десятую часть. Но вместо этого он вспомнил о томике, который открывал лишь однажды, и то на считаные минуты. Это был подарок на день рождения, полученный в прошлом году от родственницы, которая, делая выбор, либо совсем не думала, либо руководствовалась очень тонкими соображениями. Книга представляла собой сборник лирических стихотворений XVII века, и мистеру Батчелу хватило беглого взгляда, чтобы его не одобрить. Попавшее ему на глаза стихотворение он счел литературным чудачеством, изгнал книгу в одну из двух запасных спален и больше ее не видел. Теперь же, после долгого перерыва, в его уме вновь всплыли нелепые строки:

 
Наград не снищет твой победный взгляд:
Прекрасных, юных ими наделят[232]232
  Начальные строки стихотворения «Песня» (опубл. 1704) виднейшего английского поэта, драматурга и литературного критика эпохи классицизма Джона Драйдена (1631–1700). Перевод С. Сухарева.


[Закрыть].
 

Вспомнив их, он не подумал о том, как они нелепы, а отправился наверх за книгой, в которую вскоре и углубился. На сей раз он не обнаружил в стихах особых глупостей. Читая их один за другим, мистер Батчел открывал для себя ту сторону бытия, которой прежде странным образом пренебрегал, и вынужден был признать, что люди, чьи чувства были отражены в этих сонетах и поэмах, обладали чудным даром слова.

 
О, тщетно я ищу любовь:
Ребенок, мнится мне, я вновь —
Могу ли тень свою догнать я?
Твой дивный образ предо мной
Бесплотней полутьмы ночной —
Не заключить его в объятья[233]233
  Цитата из анонимного стихотворения «Несчастный влюбленный» (ст. 7–12), которое было впервые опубликовано в 1641 г. в составе поэтической антологии «Отдохновение ума», позднее неоднократно переиздававшейся. Перевод С. Сухарева.


[Закрыть].
 

Нет, эти люди, вопреки его прежним предположениям, вовсе не выделывали позы; он даже устыдился, что употреблял, говоря о них, слово «чудачество».

Мистер Батчел продолжал читать, иные стихи по два раза, иные – много больше. Одно запомнилось ему наизусть, и, когда домашние ушли спать, он прочел его вслух. Он и не подозревал, что литературные произведения бывают столь прекрасны; опустив глаза в книгу, чтобы найти выскользнувшее из памяти выражение, он невольно уронил на страницу слезу. Это было настолько непривычно, что мистер Батчел сперва обратил взгляд в потолок, однако убедился, что это доподлинно его слеза, и был чрезвычайно собою доволен. Она ведь тоже проливала слезы, сидя в этом самом кресле? Это их как будто сближало.

Размышления такого рода, однако, были роскошью, пользоваться которой следует умеренно. Вскоре мистер Батчел отложил стихи в сторону и в порядке самодисциплины принялся с бешеной энергией заполнять колонки с оценками. Когда было заполнено несколько листов, прежнее «я» мистера Батчела окрепло настолько, что его неудержимо потянуло в постель.

Какие ему снились сны и снились ли вообще, нам неизвестно. Как бы то ни было, проснулся он в более спокойном расположении духа, когда же взял бритву и посмотрел на себя в зеркало, последние остатки мечтательности благополучно рассеялись. «Декламировать стихи – подумать только», – фыркнул он и шлепнул себя кисточкой по губам. Садясь завтракать, мистер Батчел сделал вывод, что окончательно исцелился.

В кабинете его ждали прозаические труды, и в этот раз он приступил к ним не без охоты. Среди писем, лежавших на столе для завтрака, было одно от секретаря, который курировал экзаменационную программу. Мистер Батчел хорошо знал, как выглядят эти письма, и не сомневался относительно содержимого конверта. Щепетильные люди вроде мистера Батчела усматривают в подобных посланиях укор, поскольку там запрашиваются сведения, которые должны были уже наличествовать. Нетерпеливо вскрыв конверт, мистер Батчел увидел, что был прав: в письме содержался официальный запрос фамилии и оценок соискателя под номером 1004; за завтраком он удивлялся, как мог не отослать бумаги. Едва выйдя из-за стола, он отыскал работу соискателя под номером 1004. Это оказалась некая Лубриетта Родриа, о которой он, разумеется, ничего не слышал; против каждого ответа стояла оценка. Он не понимал, чем вызван особый интерес к этой работе.

Мистер Батчел взял бумаги, встал спиной к огню и, покуривая трубку, которой всегда завершался его завтрак, вновь их просмотрел. Тут перед ним возникла загадка еще более сложная. Оценки были не его. Вместо собственной скорописи, едва ли понятной для посторонних, он увидел аккуратно выписанные цифры; на верхнем листе, под первым ответом, стояла оценка выше максимальной, допустимой за этот вопрос.

Мистер Батчел положил трубку и сел за стол. Он не знал, что и думать. Просмотрев остальные листы номера 1004, он убедился, что прочие оценки выставлены наподобие первой и их сумма в два раза больше максимальной. «Черт меня побери, – сказал мистер Батчел, используя выражение бессмысленное, однако широко распространенное, – что еще за шутки? И как я мог такое пропустить?» Однако требовалось послать секретарю в Кембридж правильные оценки, и мистер Батчел углубился в ответы номера 1004.

Вскоре обнаружилось, что он уже читал эту работу; мистер Батчел все больше недоумевал. Надо сказать, над этим материалом ему пришлось поразмыслить, причем по причине весьма необычной. От одного своего приятеля, гражданского чиновника в Индии, он знал, что честолюбивые индийцы и сингалы[234]234
  Сингалы (сингальцы) – народность, населяющая республику Шри-Ланка.


[Закрыть] нередко с преувеличенным почтением относятся к европейскому образованию; бывало, молодые люди с большими амбициями грозили отказаться от брака, если невеста не выдержит кембриджский экзамен. Мистеру Батчелу неспокойно было сознавать, что своим синим карандашом он не только отмечает ошибки, но и, быть может, перечеркивает чьи-то помолвки; когда он это понял, он стал особенно осторожен, оценивая экзаменационные работы юных леди с Востока. Просматривая в прошлый раз ответы Лубриетты Родриа, он сразу об этом подумал. Мистеру Батчелу хорошо запомнился ответ, от которого зависела судьба экзамена. Вопрос относился к логике, аргументация следовала путаная и неубедительная, однако к ней был присоединен правильный вывод; наткнулась ли соискательница на удачную догадку или прибегла к нечестному приему – так или иначе, мистер Батчел, по своему обыкновению, на время воздержался от оценки. Сомневаться здесь не приходилось, но мистер Батчел прочитал ответы до конца и, не обнаружив других промахов, вернулся к решающему вопросу, вообразил себе приличного жениха, ожидающего результатов экзамена, немного поколебался и поспешно проставил на бумаге минус, дабы не поддаться соблазну возместить своим милосердием недостаток логики у соискательницы и не добавить незаслуженные три балла, которых недоставало для успеха.

Теперь же, читая ответ во второй раз, мистер Батчел тем паче ощущал жалость и тревогу – на полях экзаменационной работы номера 1004 ему упорно чудился образ юной дамы с сапфировым кольцом. Она не выходила у него из мыслей. Что, если Лубриетта Родриа на нее похожа? А так ли важна аргументация номера 1004? Всем известно, что у юных дам хромают аргументы, зато выводы – на высоте! В конце концов, вывод сделан правильный, а разве правильный вывод не должен влиять на оценку? Еще порассуждав в том же духе, мистер Батчел пренебрег тем, что диктовал ему разум, и добавил соискательнице недостающие три балла.

«От эдакой проверки до жульничества – один шаг, – заметил себе мистер Батчел, когда заносил оценку в формуляр и опускал его в конверт, – но на сей раз тысяча четвертый номер пройдет». Он поместил в конверт также и записку с вопросом, почему вдруг снова потребовались оценки, когда они, несомненно, уже были отосланы куда следует. Назавтра он получил лаконичный официальный ответ: оценки превосходили допустимый максимум, следовательно, произошла какая-то ошибка.

Удивительное совпадение, подумал мистер Батчел.

Но еще удивительней было событие, за этим последовавшее. Не в привычках мистера Батчела было задерживать официальные бумаги, и он вышел на улицу – отправить конверт. Почтовая контора находилась в нескольких шагах от его дома: не прошло и пяти минут, как он вернулся к себе в кабинет. Первым, что бросилось ему в глаза, было красивое сапфировое кольцо – оно лежало на бумагах номера 1004, которые так и остались на столе.

Мистер Батчел тотчас же узнал кольцо. «Что это попахивает жульничеством, я понимал, но чтобы до такой степени?»

Он взял кольцо и стал рассматривать. По виду оно было очень дорогим: большой яркий камень, оправа тонкой работы. «И что же мне с ним делать?» – спросил себя мистер Батчел.

Ближайший к Стоунграунду ювелир был торговцем старой школы, знающим и опытным. Он состоял в местном естественно-историческом обществе, благодаря чему был близко знаком мистеру Батчелу. К этому самому ювелиру мистер Батчел и отнес кольцо – спросить его мнения.

– Я дам за него сорок фунтов, – сказал ювелир.

Мистер Батчел ответил, что кольцо ему не принадлежит.

– Где оно изготовлено? – спросил он. – В Англии?

Ювелир не сомневался, что в Индии.

– Вы уверены?

– Совершенно уверен. Похожее, только с другим камнем, привез из Пуны мистер Акройд; в прошлом году он давал мне свое кольцо в починку.

Сведения вполне – и даже более чем – удовлетворили мистера Батчела. Он попросил у своего приятеля-ювелира подходящий футляр и через час отослал кольцо по почте в Европейский колледж в Пуне для мисс Лубриетты Родриа. Одновременно он написал письмо леди-ректору; содержание ее ответа приведено в начале нашего рассказа.

После этого у мистера Батчела отлегло от сердца. Он, согласно его собственному выражению, истолковал в пользу Лубриетты Родриа сомнительный ответ, однако не дал повода думать, будто его подкупили.

Оставшиеся работы мистер Батчел оценил с неподкупной объективностью. Некоторые он от сугубого рвения прочитал по два раза, но чистая совесть послужила ему наградой за избыточный труд. Последняя оценка была выставлена в назначенный срок, вскоре мистер Батчел получил чек и был рад тому, что история пришла к концу.

Мистер Батчел имел все основания полагать, что, пока домочадцы и медики пытались привести Лубриетту в чувство, ее в Индии не было. Однако друзья его по большей части придерживались весьма ограниченных воззрений на человеческую природу и ее возможности, поэтому он долгое время молчал о том, что пережил. Имелись и личные причины для того, чтобы не обсуждать этот случай. Читатель уже знает, на каких условиях был опубликован данный рассказ.

Остается, однако, один эпизод, который мистеру Батчелу едва не удалось замолчать. В тот единственный раз, когда он позволил себе разговор на эту тему, его начали осаждать просьбами описать кольцо с сапфиром, но внятной картины от него не получили. Разумеется, это ничуть не ставит под сомнение достоверность его рассказа. Допросите любого из нас по поводу предметов, вроде бы хорошо ему знакомых, – мало кто окажется настолько внимательным, чтобы вспомнить, который из его столов стоит на четырех ножках, а который – на трех.

Тем не менее один из слушателей мистера Батчела настроился на недоверчивый лад и, в подражание скептику куда более известному[235]235
  …в подражание скептику куда более известному… – Кого подразумевает автор, установить не удалось.


[Закрыть], бесцеремонно заметил: «Не верю, нету на свете никакого такого кольца».

Мистер Батчел, конечно, опознал эту фразу и пожелал защитить свою репутацию, ради чего сделал последнее признание, касавшееся Лубриетты. Вынув из кармана кольцо с сапфиром, он протянул его недоверчивому слушателю и добавил несколько слов в манере миссис Гэмп[236]236
  …несколько слов в манере миссис Гэмп… – Имеется в виду Сара Гэмп, сварливая пьющая сиделка и повитуха из романа Диккенса (см. с. 360) «Жизнь и приключения Мартина Чеззлвита» (1843–1844).


[Закрыть]:

– Что, негодник вы эдакий, надо мне было три года владеть этим кольцом, чтобы услышать, будто его нету на свете? Молчали бы уж.

– Но вы, кажется, отослали кольцо обратно? – хором спросили несколько присутствующих.

– Как оно к вам попало? – спросили остальные.

Тут мистер Батчел признался, что преждевременно поставил в истории точку. Через полтора месяца после того, как кольцо отправилось в Пуну, оно вернулось по почте и снова оказалось на его столе. В посылку была вложена записка; раз уж разговор зашел так далеко, мистер Батчел и ее предъявил для всеобщего обозрения. Там было сказано:

«Дражайший друг, сделайте милость, примите это кольцо и носите. И вспоминайте иногда о той, кого Вы сделали счастливой. – Л. Р.»

«И что же мне с ним делать?» – вновь спросил себя тогда мистер Батчел. В этот раз решение пришло быстро: он надел кольцо себе на безымянный палец. Сборник лирической поэзии остался внизу, среди настольных книг. Мистер Батчел знает наизусть не менее половины стихотворений.

Он не сомневается в том, что обращение «дражайший друг» применимо к украшенным лысиной джентльменам отнюдь не в буквальном смысле, но это не мешает ему с удовольствием вспоминать о полученном письме.

Он признает, что частенько обращается мыслями к «той, кого он сделал счастливой», но к этим раздумьям невольно примешивается отнюдь не великодушная досада. Досада на то, что заодно он осчастливил и безымянного восточного джентльмена, которого мистер Батчел с высокомерной небрежностью именует: «тот, другой».