Текст книги "Достойный жених. Книга 1"

– Рассвет, – произнесла Лата, рассуждая вслух. – На рассвете не будет никакого вреда.

– Вред? – недоверчиво посмотрел на нее Кабир. – Ты мне не доверяешь?

Лата не ответила. Кабир продолжил:

– Я тебе совсем безразличен?

Она молчала.

– Слушай, если тебя спросят, это будет просто экскурсия. При свете дня. С подругой или с любым количеством подруг, которых ты захочешь привести. Я расскажу вам историю Барсат-Махала. Наваб-сахиб Байтара разрешил мне посещать его библиотеку, и я узнал немало удивительных фактов об этом дворце. Вы будете студентами. Я буду вашим гидом. «Молодой студент-историк, не могу припомнить его имени, пошел с нами и показал нам исторические места – и вполне неплохо рассказывал – действительно довольно приятный парень».

Лата печально улыбнулась. Чувствуя, что он прорвал какую-то невидимую защиту, Кабир сказал:

– Увидимся здесь, на этом самом месте, в понедельник, ровно в шесть. Надень свитер – на реке будет ветер.

Он разразился виршами а-ля Махиджани:

 
Буду ждать вас здесь, мисс Лата, —
Уиндермир оставить надо.
По теченью поплывем,
пусть вас много, мы – вдвоем.
 

Лата засмеялась.

– Скажи, что поедешь со мной! – произнес Кабир.

– Хорошо, – сказала Лата, качая головой, но не отрицая отчасти своего решения, как показалось Кабиру, а отчасти сожалея о собственной слабости.

3.13

Лата не хотела, чтобы ее сопровождал десяток подруг, и даже если бы она хотела, не смогла бы набрать и полдесятка. Одной подруги вполне достаточно. Малати, к сожалению, уехала из Брахмпура. Лата решила пойти к Хеме, чтобы уговорить ее составить им компанию. Хема пришла в восторг и охотно согласилась. Ей по душе пришелся дух романтики и конспирации.

– Я сохраню это в секрете, – сказала она.

Но совершила ошибку, поделившись тайной под страхом вечной неприязни с одной из своих многочисленных кузин, которая на тех же строгих условиях поделилась ею с другой кузиной. В течение дня весть дошла до ушей тайджи.

Тайджи, обычно снисходительная, углядела в этом мероприятии серьезную опасность. Она, как и Хема, не знала, что Кабир – мусульманин. Но садиться в лодку в шесть часов утра с каким бы то ни было юношей не решилась бы даже она. Тайджи сказала Хеме, что не позволит ей выйти из дому. Хема надулась, но сдалась и позвонила Лате в воскресенье вечером. Лата легла спать в сильном беспокойстве, но, разобравшись с мыслями, спала очень неплохо.

Лата никак не могла опять подвести Кабира. Она представляла, как он стоит в баньяновой роще, холодной и тревожной, и даже гранитных пирожных госпожи Навроджи нет у него для пропитания. Он ждет и ждет – минуты проходят одна за другой, а ее все нет и нет… На следующее утро, без четверти шесть, она встала с постели, быстро оделась, натянула мешковатый свитер, который когда-то принадлежал ее отцу, сказала матери, что отправится на долгую прогулку по территории университета и пошла на встречу с Кабиром в назначенном месте.

Он ждал ее. Было светло, и вся роща полнилась голосами просыпающихся птиц.

– Ты выглядишь очень необычно в этом свитере, – одобрительно сказал он.

– Ты выглядишь так же, как и всегда, – не менее одобрительно сказала она. – Долго ждал?

Он помотал головой. Девушка рассказала ему о недоразумении с Хемой.

– Я надеюсь, ты не откажешься от поездки из-за того, что с тобой нет дуэньи? – спросил он.

– Нет, – сказала Лата.

Она чувствовала себя такой же смелой, как Малати. Утром у нее было не так много времени на раздумья, да и не хотела она раздумывать. Несмотря на вечерние тревоги, ее овальное лицо выглядело свежо и привлекательно, а живые глаза больше не были сонными. Они спустились к реке и некоторое время шли по песку, пока не дошли до каменных ступеней. На небольшой тропинке вверх по склону стояло несколько скучающих осликов, нагруженных узлами с одеждой. Собака прачки встретила их робким, отрывистым тявканьем.

– Ты уверен, что мы достанем лодку? – спросила Лата.

– Конечно, здесь всегда кто-нибудь есть. Я сюда довольно часто прихожу.

Легкая пульсирующая боль пронзила Лату, хотя Кабир просто имел в виду, что ему нравилось выходить на рассвете на Гангу.

– А вот и один из них, – сказал он.

Лодочник рыскал взад и вперед в своей лодке посреди реки. Стоял апрель, потому вода была низкой, а течение вялым. Кабир сложил ладони и крикнул:

– Арэ, малла![166]166
   Малла – моряк (хинди).


[Закрыть]

Лодочник, однако, и не думал грести к ним.

– Что случилось? – крикнул он на хинди с сильным брахмпурским акцентом: он придал глаголу «хаи» необычное ударение.

– Отвезете нас туда, где можно увидеть Барсат-Махал и его отражение? – спросил Кабир.

– Конечно!

– Сколько?

– Две рупии. – Теперь он направлял свою старую плоскодонку к берегу.

Кабир рассердился:

– Неужто тебе не стыдно брать так много?

– Такова плата у всех, господин.

– Я не приезжий, так что меня не обманешь, – сказал Кабир.

– Ой, – сказала девушка, – пожалуйста, не ссорьтесь на ровном месте…

Она осеклась. Кабир, наверное, будет настаивать на оплате, а у него, как и у нее, наверное, не так уж много денег.

Кабир продолжал сердито, крича, чтобы его расслышали сквозь шлепки мокрого белья, которым стиральщики колотили по ступенькам гхата:

– Мы приходим в этот мир с пустыми руками и с пустыми руками уходим. Неужели тебе нужно слечь именно сегодня утром? Ты собираешься забрать эти деньги с собой в могилу?

Лодочник, по всей видимости впечатленный таким философским обращением, сказал:

– Спускайтесь, сахиб. Я возьму столько, сколько вы считаете нужным заплатить.

Он указал Кабиру точку на берегу в паре сотен ярдов от них, а сам направил лодку вверх по реке.

– Он уплыл, – сказала Лата. – Возможно, мы найдем еще одну.

Кабир покачал головой и произнес:

– Мы сговорились. Он вернется.

Лодочник поплыл вверх по течению к противоположному берегу, что-то там взял и стал грести обратно.

– Плавать умеете? – спросил он их.

– Я умею, – сказал Кабир, повернувшись к Лате.

– Нет, – сказала она. – Я не умею.

Кабир выглядел удивленным.

– Я так и не научилась, – объяснила Лата. – Дарджилинг и Массури[167]167
   Массури – город в индийском штате Уттаракханд в округе Дехрадун; популярная горная станция у подножия Гималаев в 34 км от административного центра округа Дехрадун.


[Закрыть].

– Я доверяю твоему умению, – сказал Кабир лодочнику, смуглому, щетинистому мужчине, одетому в рубашку лунги[168]168
   Лунги (также табанд) – этническая нижняя одежда, мужская юбка, которая оборачивается вокруг нижней части талии, обычно ниже пупка.


[Закрыть] и шерстяной бунди[169]169
   Бунди – верхняя одежда, пальто без пояса и рукавов.


[Закрыть], прикрывавший грудь. – В случае неожиданностей ты справишься сам, а я позабочусь о ней.

– Хорошо, – сказал лодочник.

– Итак, сколько?

– Как пожелает…

– Нет, – оборвал его Кабир. – Давайте назначим точную цену. Я всегда только так договариваюсь с лодочниками.

– Хорошо, тогда сколько вас устроит?

– Одна рупия четыре анны.

– Отлично.

Кабир забрался на борт и протянул Лате руку. Уверенной хваткой он втянул ее в лодку. Лицо у нее раскраснелось от счастья. Он не выпускал ее руку ни на секунду. Затем, чувствуя, что она вот-вот отодвинется, он ее все же отпустил.

На реке все еще стоял легкий туман. Кабир и Лата сели лицом к лодочнику, налегавшему на весла. Они уже на добрых двести ярдов отдалились от дхоби-гхата, но шлепки мокрой одеждой по камню пусть и слегка, но все еще доносились до них. Очертания берега исчезли в тумане.

– Ах, как хорошо, – сказал Кабир. – Как чудесно находиться здесь, на реке, посреди тумана – в это время года такое случается довольно редко. Это напомнило мне, как мы однажды отдыхали в Симле. Все проблемы мира были так далеки. Словно мы совершенно другая семья.

– Ты каждое лето отдыхаешь в горах? – спросила Лата. Хоть она и получила образование в монастыре Святой Софии в Массури, о том, чтобы позволить себе снять дом в горах, когда хочется, не могло быть и речи.

– Ох, да, – сказал Кабир. – Мой отец на этом настаивает. Обычно мы останавливаемся на разных горных стоянках каждый год – Альмора, Найнитал, Раникхет, Массури, Симла и даже Дарджилинг. Он говорит, что свежий воздух «прочищает мозги», что бы это ни значило. Однажды, когда мы спустились с холмов, он сказал, что, подобно Заратустре, получил за эти шесть недель достаточно математических озарений и что это был последний раз. Но, разумеется, в следующем году мы, как обычно, отправились в горы.

– А ты? – спросила Лата. – Что насчет тебя?

– А что насчет меня? – уточнил Кабир. Казалось, его беспокоили какие-то воспоминания.

– Тебе нравится в горах? В этом году вы поедете как обычно?

– Не знаю, как в этом году, – сказал Кабир. – Мне там нравится. Это как плавание.

– Плавание? – спросила Лата, проводя рукой по воде.

Внезапно Кабира озарила мысль. Он обратился к лодочнику:

– Сколько ты берешь с местных жителей, отвозя их от окрестностей дхоби-гхата до Барсат-Махала?

– Четыре анны с головы, – ответил лодочник.

– Что ж, – сказал Кабир, – мы должны уплатить тебе рупию, особенно учитывая, что большая часть пути идет вниз по течению. А я плачу тебе рупию и четыре анны. Так что все справедливо.

– Я не жалуюсь, – удивился лодочник.

Туман рассеялся, и теперь перед ними на берегу реки стояло величественное серое здание форта Брахмпура с простирающейся перед ним широкой песчаной отмелью. Рядом, ведя к отмели, возвышался огромный земляной вал, а над ним росло большое красное дерево, листья которого дрожали на утреннем ветерке.

– Что ты имел в виду под «плаванием»? – спросила Лата.

– Ах да, – вспомнил Кабир. – Я имел в виду, что ты погружаешься в совершенно иную стихию. Все твои движения отличаются. Помню, когда я однажды катался на тобоггане в Гульмарге, мне казалось, что ничего вокруг не существует. Все, что существовало, – это чистый воздух, высокие сугробы и быстрое движение. Плоские, унылые равнины заставляют возвращаться к мыслям о себе. Кроме, пожалуй, таких моментов, как сейчас на реке.

– Как музыка? – спросила девушка. Этот вопрос она задала не только Кабиру, но и самой себе.

– Ммм, да, думаю, что в каком-то смысле да, – задумчиво сказал Кабир. – Нет, не совсем так, – решил он. Он думал об изменении духа, происходящем при смене вида физической активности.

– Но, – возразила Лата, следуя собственным мыслям, – музыка действительно помогает мне. Простое бренчание танпуры, даже если я не пою ни одной ноты, погружает меня в транс. Иногда я сижу так минут пятнадцать, прежде чем прийти в себя. В трудные минуты для меня это – первое средство. И когда я думаю о том, что петь я начала только в прошлом году, поддавшись влиянию Малати, то понимаю, насколько мне повезло. Знаешь, моя мать настолько не музыкальна, что, когда я была маленькой и она начинала петь мне колыбельные, я умоляла ее перестать и позволить айе петь их вместо нее.

Кабир улыбнулся. Он обнял ее за плечи, и, вместо того чтобы возразить, она позволила этому объятию длиться. Казалось, именно так все и должно быть.

– Почему ты молчишь? – спросила она.

– Я просто надеялся, что ты продолжишь говорить. Так необычно слышать, как ты рассказываешь о себе. Иногда мне кажется, что я совершенно ничего о тебе не знаю. Кто эта Малати, например?

– Ничего? – спросила Лата, вспомнив обрывок их с Малати разговора. – Даже после всех проведенных тобой расследований?

– Да, – сказал Кабир. – Расскажи мне о себе.

– Это очень пространная просьба. Скажи конкретнее, с чего мне начать?

– Ох, с чего угодно! Начни с начала, продолжай, пока не доберешься до конца и не остановишься.

– Ну, – сказала Лата, – время еще раннее, до завтрака далеко, так что тебе стоит услышать как минимум шесть невозможностей[170]170
   Ср.: «В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака!» (Л. Кэрролл. Алиса в Зазеркалье. Перев. Н. Демуровой).


[Закрыть].

– Хорошо, – ответил Кабир, смеясь.

– Только вот в моей жизни, вероятно, нет шести невозможностей, она довольно скучная.

– Начни с семьи, – сказал Кабир.

Лата заговорила о своей семье – об отце, всеми любимом, который, казалось, даже сейчас оберегал ее, не в последнюю очередь посредством серого свитера, о ее матери, ее «Гите», «фонтанах слез» и застенчивой разговорчивости, Аруне, Минакши, Апарне и Варуне, живущих в Калькутте, и, конечно же, о Савите, Пране и их будущем ребенке. Она рассказывала легко, даже чуть придвинулась поближе к Кабиру. Как ни странно, при всей своей недоверчивости, она нисколько не сомневалась в его нежных чувствах.

Форт и берег остались позади, и кремационный гхат, и проблески храмов Старого Брахмпура, и минареты мечети Аламгири. Теперь, когда они мягко обогнули пологий берег реки, за поворотом показалось изящное белое строение Барсат-Махала, сперва под углом, а затем постепенно оно предстало перед ними во всей красе.

Вода была непрозрачной, но вполне спокойной, и ее поверхность напоминала мутное стекло. Лодочник мощными гребками вывел лодку на середину реки. Затем он установил ее прямо по центру – в соответствии с вертикальной осью симметрии Барсат-Махала – и погрузил длинный шест, взятый ранее на другом берегу, глубоко в реку. Шест воткнулся в илистое дно, и лодка застыла на месте.

– А теперь сядьте и посмотрите пять минут, – сказал лодочник. – Этого зрелища вы никогда не забудете.

И зрелище действительно было незабываемое. Для каждого из них. Барсат-Махал, место государственной мудрости и интриг, любви и распутных удовольствий, славы и медленного разложения, преобразовался в нечто абстрактное и безупречное в своей красоте. Его высокие чистые стены вздымались, его отражение в воде было практически идеальным, почти без единой рябинки. Они находились на участке реки, куда даже звуки старого города едва долетали.

На несколько минут они погрузились в полное молчание.

3.14

Чуть погодя лодочник вытащил шест из густого ила на дне реки и повел лодку против течения мимо Барсат-Махала. Река слегка сужалась в этом месте из-за песчаной косы на противоположном берегу, взрезающей реку чуть ли не до середины. Стали видны трубы обувной фабрики, кожевенного завода и мукомольни. Кабир потянулся и зевнул, отпустив ненадолго плечи Латы.

– Теперь я развернусь, и мы проплывем мимо него, – сказал лодочник. Кабир кивнул. – Отсюда начинается легкая часть пути для меня, – продолжил лодочник, развернул лодку и пустил ее вниз по течению, изредка направляя веслом. – Столько самоубийц бросается оттуда, – заметил он, указывая на крутой обрыв, с которого гляделся в зеркало реки Барсат-Махал. – Вот и на той неделе кто-то прыгнул. Чем жарче становится, тем больше народа сходит с ума. Безумцы, безумцы. – Он обвел широким жестом берег. Конечно, с его точки зрения, те, кто все время проводит на суше, никак не могут полностью оставаться в своем уме.

Когда они снова миновали Барсат-Махал, Кабир вынул из кармана маленькую брошюру, озаглавленную «Бриллиантовый путеводитель по Брахмпуру», и вслух прочел для Латы следующее:

Несмотря на то что Фатима Джан была только третьей женой наваба Кхушвакта, именно для нее он возвел величественное здание Барсат-Махала. Ее женственность, красота, добросердечность и остроумие возымели такую власть над навабом Кхушвактом, что вскоре его привязанность всецело перешла к новой невесте. Страстная любовь сделала их неразлучными во дворцах и при дворе. Для нее он построил Барсат-Махал – чудо мраморной филиграни, чтобы жить там с ней и наслаждаться друг другом. Однажды она сопровождала его в походе. В это самое время она родила сына – очень хилого и больного, – и, к несчастью, ее саму поразил какой-то недуг, и она в отчаянии посмотрела на своего господина. Это потрясло наваба до глубины души. Душа его переполнилась горем, и лик его стал бледен как полотно… Увы! На двадцать третий день месяца апреля тысяча семьсот тридцать пятого года прекрасные глаза Фатимы Джан, коей было всего тридцать три года, закрылись навечно – она скончалась на руках своего безутешного возлюбленного…

– Неужто все это правда? – спросила Лата и засмеялась.

– До последнего слова, – сказал Кабир. – Доверься своему историку.

Он продолжил чтение:

Наваб Кхушвакт был настолько безутешен, что разум его помутился и он даже приготовился убить себя, но, конечно же, не смог этого сделать. Долгое время он не мог забыть ее, как ни старался. Каждую пятницу он пешком приходил к могиле своей главной любви и самолично читал Фатиху[171]171
   Аль-Фатиха – первая сура Корана, мекканская. Состоит из семи аятов.


[Закрыть] на месте последнего упокоения ее праха.

– Пожалуйста, – взмолилась Лата, – пожалуйста, хватит. Ты разрушишь Барсат-Махал для меня.

Но Кабир немилосердно продолжил читать:

После ее смерти дворец охватила мерзость запустения и печаль. Аквариумы, полные золотых и серебряных рыбок, больше не тешили взор наваба. Он предавался роскоши и разврату. Теперь он построил темницу, где непокорных обитательниц гарема вешали, а тела их сбрасывали в реку. Это стало пятном на его личности. В те времена подобные наказания были обычным делом – без различия полов. Не существовало иного закона, кроме повеления наваба, и кара за ослушание была неотвратимой и жестокой.

Фонтаны по-прежнему расплескивали благоуханные струи, и они беспрепятственно катились по мраморным плитам. Дворец был сущим раем, где повсюду царили красота и очарование. Но после ухода Единственной чтó для него могли значить бесчисленные женщины в цвету? Он испустил свой последний вздох четырнадцатого января, глядя на портрет Ф. Джан.

– И в каком году он умер? – спросила Лата.

– «Бриллиантовый путеводитель по Брахмпуру» умалчивает об этом, но я могу и сам сообщить дату. Это было в тысяча семьсот шестьдесят шестом. Справочник также не сообщил нам, почему же, собственно, Барсат-Махал носит такое название.

– И почему же? Потому что вода беспрепятственно струилась? – предположила она.

– Вообще-то, название связано с поэтом Мастом, – сказал Кабир. – Раньше дворец назывался Фатима-Махал. Но однажды Маст во время исполнения своих стихов во дворце провел поэтическую аналогию, сравнив непрерывные слезы Кхушвакта с муссонными ливнями. И этот куплет, и вся его газель стали очень популярны.

– А… – сказала Лата и закрыла глаза.

– К тому же, – продолжил Кабир, – наследники наваба – в том числе и хилый сын – чаще всего предавались увеселениям в Фатима-Махале именно во время муссонов. Во время дождей многое прерывается, за исключением удовольствий. Так дворец получил свое знаменитое название.

– А что за историю про Акбара и Бирбала ты собирался мне рассказать? – вспомнила Лата.

– Про Акбара и Бирбала? – переспросил Кабир.

– Не сегодня. На концерте.

– Ой, правда? – сказал Кабир. – О них столько анекдотов. Какой же именно я хотел рассказать? Ну то есть в каком контексте это было?

«Как же так? – подумала Лата. – Почему он не помнит, а я так хорошо помню каждое его слово?»

– Кажется, ты упомянул, что мы с подружками напоминаем тебе стайку пестрых птиц.

– Ах да! – Лицо Кабира просияло – он вспомнил. – Так вот. Акбару все вокруг наскучило, и он велел своим придворным рассказывать истории о чем-то по-настоящему поразительном и небывалом – но не о том, о чем они когда-то слышали, а о том, что видели собственными глазами. Рассказавшему самую удивительную историю Акбар посулил награду. И вот придворные и министры принялись рассказывать. Но все их истории были обыкновенными. Один поведал, что видел, как слон ревел от страха, завидев муравья. Другой рассказал, что видел корабль, плывущий по небу. Третий похвалился, что видел шейха, способного прозревать сокровища под толщей земли. Четвертый – что видел буйвола о трех головах. И так далее, и тому подобное. Когда пришла очередь Бирбала, он ничего не рассказал. Наконец он признался, что видел нечто необычное, когда ехал верхом во дворец: около пяти десятков женщин сидели бок о бок под деревом в полном молчании. И все придворные немедленно признали, что приз должен достаться Бирбалу. – Кабир запрокинул голову и рассмеялся.

История не понравилась Лате, и она уже собралась сказать ему об этом, но вдруг вспомнила о госпоже Рупе Мере, для которой немыслимы даже две минуты молчания – ни в горе, ни в радости, ни в здравии, ни в болезни, ни в вагоне поезда, ни на концерте, ни в каком-либо ином месте – вообще.

– Зачем ты все время напоминаешь мне о моей матери? – спросила Лата.

– Я? – удивился Кабир. – Я не хотел.

Тут он снова обнял ее за плечи и умолк. Его мысли унесли его к воспоминаниям о собственной семье. Лата тоже притихла. Она до сих пор так и не выяснила, что же вызвало у нее панику во время экзамена, и вот теперь эта мысль вернулась, чтобы озадачить ее.

Брахмпурский берег снова проплывал мимо, но теперь он был куда более оживленным у кромки воды. Лодочник решил держаться поближе к побережью. Они слышали уже более явственно, как плещут веслами другие лодки, как фыркают и плюхаются купальщики, откашливаясь и прочищая носы, до них доносилось воронье карканье, стихи священных книг, звучащие из репродуктора, а за краем песчаного берега – пение колоколов под куполом храма.

В этом месте река текла прямо на восток, и восходящее солнце отражалось в воде далеко за пределами университета. По воде плыла гирлянда из бархатцев. Костры горели в погребальном гхате. Из форта доносились громкие команды к построению. Плывя вниз по течению, они снова слышали непрекращающиеся звуки работы стиральщиков и редкие крики ослов. Лодка подплыла к ступеням. Кабир предложил лодочнику две рупии. Тот благородно отказался.

– Мы договорились заранее. В следующий раз вы отыщете меня, – сказал он.

Когда лодка остановилась, Лату кольнуло сожаление. Она вспомнила, что Кабир говорил о плавании, о восхождении в горы – о легкости, которую дарит новая стихия, иное физическое движение. Движение лодки, взаимное ощущение свободы и отдаленности от мира очень скоро рассеется, растворится – она это чувствовала. Но когда Кабир помог сойти ей на берег, она не отстранилась, и они пошли рука об руку к баньяновой роще и малому святилищу. И почти все время молчали.

В шлепанцах взбираться по тропинке оказалось куда трудней, чем спускаться, но он помог ей, втянув ее наверх. «Он нежный, – думала она, – но силы ему не занимать». Ей вдруг пришло на ум, что, как ни удивительно, они почти вовсе не говорили об университете, экзаменах, о крикете, преподавателях, планах, о мире, который начинался прямо над утесами. Она мысленно благословила тайджи Хемы с ее сомнениями.

Они сели на перекрученный корень баньянов-близнецов. Лата растерялась, не зная, что сказать, и услышала свой голос:

– Кабир, ты интересуешься политикой?

Тот посмотрел на нее с изумлением, слишком неожиданным был вопрос, а затем просто ответил:

– Нет.

И поцеловал ее.

Сердце Латы перевернулось вверх тормашками. Она ответила на поцелуй – вообще не думая ни о чем и самой себе удивляясь – своему безрассудству и счастью.

А когда их губы расстались, Лата снова начала думать, и еще отчаяннее прежнего.

– Я тебя люблю, – сказал Кабир.

Она молчала, и Кабир спросил:

– Ну, ты скажешь что-нибудь?

– О, я тоже тебя люблю, – сказала Лата, констатируя факт, который был очевиден ей и должен был быть очевиден ему. – Но говорить об этом бессмысленно, так что возьми свои слова обратно.

Кабир вздрогнул. Но прежде чем он смог что-то ответить, Лата спросила:

– Кабир, почему ты не назвал мне свою фамилию?

– Дуррани.

– Я знаю.

Он так запросто произнес свою фамилию, что все тяготы мира снова навалились на ее голову.

– Знаешь? – удивился Кабир. – Но я помню, как на концерте ты не захотела, чтобы мы сообщили друг другу наши фамилии.

Лата улыбнулась. У него была очень избирательная память. А потом она снова посерьезнела.

– Ты мусульманин, – тихо произнесла она.

– Да-да, но почему это так важно для тебя? Ты поэтому иногда бывала такой странной и отстраненной?

В глазах у него прыгали шутливые искорки.

– Важно? – Теперь настала очередь Латы удивляться. – Это крайне важно. Знаешь, что это означает для моей семьи? – Интересно, он нарочно отказывается видеть препятствия или в самом деле считает, что все это не имеет значения?

Кабир взял ее за руку и сказал:

– Ты любишь меня. А я люблю тебя. Только это и важно.

– А разве твоему отцу все равно? – не сдавалась Лата.

– Да. В отличие от других мусульманских семей, полагаю, мы были под защитой во время Раздела и до. Он едва ли думает о чем-нибудь еще, кроме своих параметров и периметров. И уравнение не меняется от того, написано оно красными или зелеными чернилами. Я не понимаю, зачем нам вообще обсуждать это.

Лата обвязала серый свитер вокруг пояса, и они продолжили восхождение по тропинке. Они договорились встретиться снова через три дня на том же месте в тот же час. Кабир был занят в ближайшие пару дней, нужно было помочь отцу в одном деле. Он отцепил велосипед и – быстро оглядевшись – поцеловал ее снова. Когда он уже сел в седло, она вдруг спросила:

– Ты целовался с кем-то еще?

– Что? – удивился он.

Она не сводила глаз с его лица. Но вопрос не повторила.

– Ты имела в виду – вообще? Нет. Точно нет. Серьезно – ни с кем, – сказал он.

И укатил.

3.15

В тот же день, чуть позже, госпожа Рупа Мера сидела с дочерьми и вышивала розу на крошечном носовом платке – для ребеночка. Белый цвет нейтрален в смысле пола, но белое на белом было бы слишком однообразно для тонкого вкуса госпожи Рупы Меры, так что она выбрала желтенький. После любимой внучки Апарны она хотела внука, и так и было предсказано. Она бы вышила платочек голубым, но не хотелось искушать Судьбу изменить пол ребенка во чреве матери.

Рафи Ахмед Кидвай[172]172
   Рафи Ахмед Кидвай (1894–1954) – индийский политический деятель, исламский социалист, борец за независимость Индии, член Кабинета министров в 1947–1954 гг.


[Закрыть], союзный министр связи, только что объявил о повышении почтовых сборов. Поскольку ответы на обширную корреспонденцию занимали добрую треть времени госпожи Рупы Меры, для нее это был болезненный удар. Рафи-сахиб был самым секуляризованным и беспристрастным в общественном смысле человеком, насколько это возможно, но он родился мусульманином. Госпожа Рупа Мера чувствовала себя глубоко ущемленной, а он представлял собой открытую мишень.

– Неру слишком им потакает, только и говорит что с Азадом[173]173
   Азад, мауляна Абул Калам Мухуддин Ахмад (1888–1958) – индийский политический деятель и ученый. Один из лидеров движения за независимость Индии и сторонник индусско-мусульманского единства. С 1912 г. – член партии Индийский национальный конгресс.


[Закрыть] и Кидваем, уж не считает ли он себя премьер-министром Пакистана? И вот смотрите, что они вытворяют! – сказала она.

Обычно Лата и Савита просто давали матери выговориться, но сегодня Лата возразила ей:

– Ма, я совершенно не согласна. Он премьер-министр Индии, а не только индусов. Что плохого в том, что в кабинете министров есть два мусульманина?

– Вот к каким идеям приводит излишняя образованность, – сказала госпожа Рупа Мера, которая обычно весьма уважала образование.

Госпожа Рупа Мера была расстроена, по всей видимости, еще и тем, что старшие женщины никак не преуспели в попытках убедить Махеша Капура позволить декламацию «Рамачаритаманасы»[174]174
   «Рамачаритаманаса» («Море деяний Рамы») – эпическая поэма индийского поэта Тулсидаса (1532–1623).


[Закрыть] в Прем-Нивасе по случаю праздника Рамнавами[175]175
   Рамнавами – индуистский праздник: отмечают день явления Рамы – легендарного древнеиндийского принца Айодхьи, почитаемого в индуизме как аватара Вишну.


[Закрыть]. Мысли Махеша Капура отягощали проблемы с храмом Шивы в Чоуке, а многие землевладельцы, которых его законопроект об отмене заминдари лишил бы владений, были мусульманами. Он чувствовал, что, по крайней мере, ему следует держаться как можно дальше от любых обострений в сложившейся ситуации.

– Я знаю обо всех этих мусульманах, – мрачно сказала госпожа Рупа Мера, по большей части самой себе. В данный момент она не думала о старых друзьях ее семейства – дядюшке Шафи и Талате Хале.

Лата возмущенно поглядела на мать, но промолчала. Савита посмотрела на Лату и тоже ничего не сказала.

– И нечего смотреть на меня такими большими глазами, – сказала госпожа Рупа Мера своей младшей дочери. – Мне известны факты. А тебе нет. У тебя никакого жизненного опыта.

Лата ответила, вставая с кресла-качалки Прана:

– Пойду заниматься.

Госпожа Рупа Мера пребывала в задиристом расположении духа.

– С чего это? – возмутилась она. – Зачем тебе заниматься? Экзамены твои уже кончились. Задел по учебе на следующий год? Одна работа, никакого безделья – бедняга Джек не знает веселья[176]176
   Поговорка известна в английском языке с XVII в., однако у многих в первую очередь ассоциируется с эпизодом из фильма Стэнли Кубрика «Сияние» (1980), снятого по одноименному роману Стивена Кинга (1977).


[Закрыть]. Посиди и поговори со мной. Или пойди погуляй. Свежий воздух улучшает цвет лица.

– Я уже погуляла с утра, – сказала Лата. – Я всегда гуляю.

– Ты очень упорная девушка, – сказала госпожа Рупа Мера.

«Да», – подумала Лата и с едва заметной улыбкой на лице ушла в свою комнату.

Савита, наблюдавшая эту маленькую вспышку, ощутила беспокойство – ведь провокация была слишком ничтожна и безотносительна, и обычно такие вещи Лату не огорчали. Что-то тяготило душу ее младшей сестренки. В памяти Савиты всплыл телефонный разговор с Малати, на который Лата вот так же остро отреагировала. Савита сложила два и два, но сумма пока что не составила четыре. И все же две лебединые цифры, сидящие бок о бок, вызывали тревогу. Она тревожилась за сестру. Последние дни Лата находилась в каком-то неустойчивом, возбужденном состоянии, но, похоже, не желала с кем-то поделиться. И Малати – ее верной наперсницы – не было в городе. Савита ждала подходящего момента, чтобы поговорить с Латой наедине, но это было нелегко. И как только появилась такая возможность, она немедленно за нее ухватилась.

Лата лежала на кровати, подперев подбородок руками, и читала. «Перелетных свиней» она уже закончила и взялась за «Галахада в Бландинге». Заглавие книги казалось ей вполне уместным теперь, когда они с Кабиром полюбили друг друга. Эти три дня разлуки будут равны месяцу, и она постарается отвлечь себя Вудхаузом по полной.

Лата была далеко не в восторге оттого, что ее отрывают от чтения. Даже сестра.

– Можно присесть к тебе на кровать? – спросила Савита.

Лата кивнула, и Савита села.

– Что это ты читаешь? – спросила Савита.

Лата ненадолго повернула книгу обложкой вверх и вернулась к чтению.

– Мне сегодня что-то тоскливо, – сказала Савита.

– О! – Лата стремительно села и посмотрела на сестру. – У тебя что, месячные начались?

Савита засмеялась:

– У беременных не бывает месячных. – Она с удивлением посмотрела на Лату. – Ты не знала об этом? – Савите казалось, что сама она знала этот элементарнейший факт с незапамятных времен, но, возможно, это было не совсем так.

– Нет, – ответила Лата.

Странно, что они с Малати никогда не касались этой темы, ведь Малати столько знала, и разговоры между ними велись очень откровенные. Но ее вдруг осенило: это очень правильно, что Савите не приходится справляться одновременно с двумя проблемами.

– В чем же тогда дело?

– Ой, да ни в чем. Не знаю, что это. Просто последнее время у меня такое бывает – довольно часто. Может, это из-за здоровья Прана. – Она мягко положила ладонь на руку Латы.

Савита не была капризным человеком, и Лата это знала. Она посмотрела на сестру с нежностью и спросила:

– Ты любишь Прана? – Внезапно это показалось ей очень важным.

– Разумеется, люблю, – сказала Савита, удивившись.

– Почему «разумеется», диди?[177]177
   Диди – сестра (хинди).


[Закрыть]

– Не знаю, – сказала Савита. – Просто я люблю его. Я чувствую себя лучше, когда он рядом. Я беспокоюсь о нем. А иногда я беспокоюсь о его ребенке.

– О, с ним все будет хорошо, – заверила Лата, – судя по тому, как он толкается.

Она снова легла и попыталась продолжить чтение. Но Вудхауз не шел ей на ум. Выдержав паузу, она сказала:

– Тебе нравится быть беременной?

– Да, – улыбнулась Савита.

– А быть замужем – нравится?

– Да, – ответила Савита, и улыбка стала еще шире.

– За человеком, которого выбрали для тебя другие – которого ты по-настоящему и не знала до свадьбы?