Текст книги "Генштаб без тайн"

Мысли на подоконнике

Я сажусь на подоконник, закуриваю и смотрю через давно немытое стекло на зимний Арбат, где в серой снежной каше копошатся люди и машины.

На заснеженную голову Гоголя села бесцеремонная московская ворона. А ему все равно – он бронзовый. Был бы Николай Васильевич жив, ему много интересного о своей житухе могли бы рассказать генштабовские офицеры. И смешного, и грустного…

Здесь, на Арбате, по эту сторону черных дубовых дверей, уже который год под надоевшими лозунгами о военной реформе идет особая жизнь.

Я все чаще стал замечать, что служба для многих превращается в дело второстепенное. Кто умеет крутиться, заимел еще одну работу на стороне и там старательно вкалывает или приворовывает. Иной офицер может кое-как сварганить нужную его шефу справку, но зато будет до блеска вылизывать документ, который нужен другому начальнику на левой работе, в какой-нибудь конторе с громким и мутным названием «Арбат-стар LTD». Есть фирмы, где некоторые наши везунчики добросовестно отстирывают большие, но очень грязные деньги.

Левая работа – вынужденное хобби. За спиной – семейный выводок. А полковнику носить домой воздух в карманах неприлично. Уже и любовницы возмущаются:

– Безобразие! Офицеры приходят в гости без роз и шампанского!

Какое уж тут шампанское – даже на просроченные отечественные презервативы не хватает. В былые годы и кинозвезда почитала за честь переспать с полковником Генштаба. Сейчас не каждая буфетчица с тобой в койку нырнет. А когда это было видано, чтобы офицеры Генштаба позволяли себе носить вместо форменных разноцветные носки? У одного – в клеточку, у другого – в ромашечку. Еще и с дыркой.

Где вы, генштабовские гусары былых времен, с блистательной офицерской статью и рыцарскими манерами, вышколенные аккуратисты и интеллектуалы, способные искрометными остротами, стихами и песнями под гитару штабелями укладывать вокруг себя восхищенных московских дам?

В былые времена в Генштабе служила элита. Сюда из войск стягивали офицерские сливки. Как говаривал мой друг полковник Солдатенко: «Выше Генштаба – только солнце». Никаких компьютеров не надо было – головы лучше и быстрее работали. Короче, мозг армии. А сейчас эти мозги все чаще бегут на гражданку, туда, где в пять раз больше платят. Зато для блатной и бездарной генштабовской шушеры теперь раздолье. Растет в должностях, как бамбук в тропиках.

Эти особенно старательно торчат на службе, терпеливо караулят новые должности, выжидают зарплату и плачутся друг другу на свое убогое житье. Они иногда напоминают мне людей с цепкими зенками, которые бдительно сторожат у ларьков пустые пивные бутылки.

И армия все больше начинает походить на бомжиху с жадными глазами, поджидающую объедки с государственного стола. Уже который год подряд имеем хилый военный бюджет, а власть упорно талдычит нам, что страна не в силах тащить на себе «непомерно тяжелое милитаристское бремя». И потому военный люд чувствует себя обузой на шее государства.

Когда демократы валили старый режим, они твердили нам, что мы семь десятилетий жили как бараны. И пламенно обещали, что освободившаяся от «оков тоталитаризма» Россия теперь заживет по-людски. Уже семь лет ждем обещанного. Это ложь, что народ обмануть нельзя. Те, которые у власти, дурачат народ так же легко, как наперсточники объегоривают лохов. Перед выборами – все ангелы и страдальцы за Россию. После выборов – грызня у корыта.

Те, которые теперь у руля, ноют и жалуются, что им все время кто-то мешает – то парламент, то оппозиция. Когда демократы были «внизу», они твердили, что их не понимают те, кто «вверху». Когда же сами стали «вверху» – обвиняют в непонимании тех, кто «внизу».

Россия тонет в Атлантическом океане трепа.

Политики упоительно токуют. Все знают, что и как делать. Размышляем как умные, а живем как дураки. Производим на рубль, воруем – на десять. Вот и вся демократия. И такое впечатление, что почти на каждого, кто ошивается во власти, можно смело заводить уголовное дело. Политика в России стала разновидностью криминала. Когда-то генералиссимус Суворов советовал каждого интенданта время от времени держать в кутузке. Ибо не было такого, который не воровал бы. Хорошо бы так и с нашими министрами или депутатами. Получил мандат – сдай отпечатки пальцев и сфотографируйся в анфас и профиль. Для профилактики…

Однажды полковник Виктор Чикин сказал мне:

– Уже охраняем не страну, а воровскую малину.

Офицеры контрразведки лишнего слова никогда не скажут. Других в ней не держат. Но некоторых все чаще начинает прорывать. Когда остаемся в кабинете с глазу на глаз, они гневно рассказывают о прытких людях с громкими фамилиями, проворачивающих свои темные дела.

От гражданского жулья не отстает военное: на Кавказе генерал-тыловик из ростовского штаба умудрился продать дагестанцам несколько километров тупиковой железнодорожной ветки. Четыре десятка миллионов дойчмарок, предназначенных для строительства жилья бездомным офицерам, переведены на счета коммерческого банка. Двенадцать миллионов минобороновских долларов втихаря «нагуливали» проценты в другом коммерческом банке, пока не грянуло 17 августа и возвратить валюту назад стало проблематично. Начальник Главного управления военного бюджета и финансирования генерал-полковник Г. Олейник прислал министру письмо с предложением провести «санацию» банка. Знающие об этом генштабовские офицеры зло говорят между собой:

– Это что же, поедем за должком на танках?

В России коррупция и хамство, обман и воровство не увядают при любых политических режимах. Была бы моя воля, я бы отразил это на государственном гербе…

Майор контрразведки Олег Черняев зло говорил мне:

– Разворовывают, суки, Родину оптом и в розницу. Из-за них три года в отпуске не был – в море не могу скупнуться!

Зато он вволю накупался в забайкальских таежных источниках, куда его генштабовское начальство спроваживало в командировки каждый раз, когда наш арбатский Шерлок Холмс откапывал убийственный компромат на очередного высокопоставленного вора в лампасах.

Кажется, только небо в России пока еще не превращено в товар. Но уже и к нему подбираются. Однажды видел в секретариате Генштаба проект новых правил воздушного движения. Прыткие коммерсанты страшно жаждут брать с военных и гражданских самолетов «воздушную» пошлину.

Чем дольше длятся в стране политический раздрай и экономическая разруха, тем очевидней, что властям не до реформы военной. Уже несколько лет подряд президент ритуально подчеркивает важность военной реформы, но кардинально ничего не меняется. Под руководством Верховного Главнокомандующего армия продолжает успешно разваливаться.

Открыто говорить об этом президенту наши высшие генералы не решаются. Зато американские своему о положении в Вооруженных силах России и о состоянии военной реформы докладывают исправно и со знанием дела. Американский аналитик рапортовал:

«…Я не знаю, обсуждали ли этот вопрос Ельцин и его окружение и пришли ли они к печальному заключению о том, что не могут найти эффективное решение этой проблемы. Вероятно, решили, что пусть система обороны развалится под своим собственным весом. А может быть, надеялись, что из этого сама собой выкристаллизуется некая небольшая и дееспособная военная система. Нельзя исключать, что имело место простое невежество и недооценка серьезности проблемы…»

Вот уж точно: со стороны – виднее.

Есть у американцев заключения и покруче:

«Первое, что необходимо сказать о российских Вооруженных силах, это то, что они больше не существуют как единый институт государства».

Это – из доклада Разведывательного управления министерства обороны США Конгрессу о положении в Российской армии. Раздел 1, стр. 9…

Когда армия разваливается и слабеет, она становится очень похожей на женщину, которая паникует и нервничает из-за множащихся морщин. И страшно ревниво реагирует даже на пустяки, когда видит, что угасает внимание к ней.

Когда еще при Гайдаре денежное содержание генштабистам стали выдавать старыми, сильно замызганными купюрами, некоторые у нас даже завозмущались. Такого раньше никогда не было. Всегда деньги нам выдавали абсолютно новенькими купюрами. Потом стало известно, что деньги в Генштаб начали идти через коммерческие банки. Их туда на прокрутку запускали наши хитропопые финансисты. И случалось так, что если в каком-нибудь «Идея-банке» дела обстояли неважнецки и он не успевал быстро прокручивать военные деньги, Генштаб оказывался на голодном финансовом пайке.

Я курю и думаю: «Сейчас уже не до новья, хоть бы старьем дали». Самое страшное для офицера – чувствовать свою ненужность государству и замечать, как оно превращает тебя в служивое быдло. Арбатские полковники уже как малые дети радуются возможности получить свои законные и сильно задержанные деньги. Два с половиной десятка лет я служил в «той» армии и не помню случая, чтобы их задержали хотя бы на день. Все было как в немецкой аптеке.

Сейчас мы уже почти три месяца служим государству в кредит. Это здесь – в километре от Кремля. В Забайкалье служат так по полгода. А когда я с министром был в командировке на Камчатке, там люди признавались, что «уже забыли как выглядят деньги». Продукты, мыло и зубную пасту в гарнизонном магазине брали под роспись. И шутили, что скоро зарплату им будут выдавать ядерными боеголовками…

Когда же грянет долгожданный час получки и мы будем расписываться в финансовых ведомостях, кто-то обязательно скажет ритуальное:

– Счастье не в деньгах. А в их количестве.

Но никто при этом не засмеется. Потому, что половина полученных денег уже не твои – долги.

Когда полковник работает над документом и при этом вычисляет, у кого стрельнуть сотню, чтобы семья могла продержаться еще хоть немного – это уже полуполковник. Попрошайка со звездами.

Давно заметил: чем больше сосет желудок, тем чаще думаешь о политике.

* * *

…Конец января 1997 года. Нездоровый Ельцин снова лежит в Горках-9. Как обычно – «работает над документами». Как ляжет, так сразу и работает…

Очередной проект концепции военной реформы лежит в Кремле. Секретарь Совета обороны России Юрий Батурин театрально лежит в дальневосточном снегу и стреляет из автомата под льстивые возгласы командующего войсками округа генерал-полковника Виктора Чечеватова.

Министр обороны Игорь Родионов костьми ложится, выколачивая для армии государственный долг – 40 триллионов.

На моем столе лежит секретный документ Совета безопасности, в котором говорится о сотне миллионов долларов, которые тайком «убежали» из России за границу…

За дверью моего кабинета слышу похоронный голос полковника Толи Ткаченко, возвратившегося из финчасти:

– Денег нет. И не будет.

После этого Ельцин, Чубайс, Черномырдин, Лившиц и другие известные товарищи попадают под мощный кинжальный огонь офицерских матюков. И это уже становится ритуалом.

Кто-то пытается шутить:

– Офицеры офигели от финансовой фортели.

Никто не улыбается.

Глаза полковников – как у голодных собак, которым пообещали, но не дали долгожданную кость.

Что делают генштабисты, когда их в очередной раз «бросает на камни» родное до боли государство?

Правильно.

Раскошеливайся, богатенький Буратино, иначе в следующий раз никто не прикроет, когда тебе на левые заработки надо будет смыться.

И уже плещется в граненые стаканы огненная вода.

При демократии пить мы научились гораздо лучше, чем работать.

Уборщица Валя сказала мне однажды:

– Еще немного, и я за пустые ваши бутылки на японский телевизор насобираю.

Венок

По кабинетам Генштаба секретчики разносят указ президента № 46 «Об учреждении военного геральдического знака – эмблемы Вооруженных сил Российской Федерации».

На эмблеме орел держит в одной лапе меч, а в другой венок.

Глядя на них, я думаю, что самое подходящее название этой мишуре – «Прощай, оружие!» или «В последний путь» – веночек очень кстати. Совершенно некстати этот значок, который высосет из нашей, и без того тощей, военной казны не один миллион. Это все равно, что голодному нищему – ожерелье папуаса. Вещь оригинальная, но в данный момент неуместная. Можно и потерпеть.

Так думаю не только я.

Уже слышу, как несут по кочкам друзья-однополчане новый президентский указ. Хилая поступь бестолковой военной реформы опять встречается артиллерийскими залпами офицерского цинизма.

Потом разговор обретает уже вполне нормальные черты, но желчного пессимизма от этого в словах не становится меньше.

Люди «Арбатского военного округа» хорошо знают, почему не состоялось 8 января на Совете обороны обсуждение проекта военной реформы в начале, а затем – и в конце месяца. Наверняка не состоится оно и в середине февраля. Уже хотя бы потому, что из Кремля очень неуверенно и почти шепотом передали министру обороны команду «на всякий случай приготовиться». Авось подъедет Верховный. А точнее – если подвезут…

Получается так, что затянувшиеся роды военной реформы вновь напрямую зависят от насморка Верховного Главнокомандующего. Однажды секретчик принес мне очередную порцию радиоперехватов Федерального Агентства правительственной связи и информации. В одном из них забугорный статист сообщал, что его институт подсчитал: Ельцин в течение года работал два дня из трех. По-иному можно было понять и так – 35 процентов нетрудоспособности.

Может, мы невезучие? Нам всегда что-то мешает. Враги народа. Империализм. НАТО. ЦРУ. Маразм Генсека. Евреи. Хворь президента…

Армия продолжает чахнуть. Друг говорит:

– В «Красном доме» дождутся, что военные его чуток пошунтируют. Причем бесплатно и без Дебейки.

Я думаю, что если нас доведут до ручки, то шунтировать придется не только Красный, но и Белый дом.

Хотя куда уж дальше доводить.

А может, мы не невезучие, а глупые? Но как тогда быть с аксиомой «везет дуракам»?

Уже лет десять армия ждет обещанного явления реформы личному составу. Сегодня ни в какую реформу никто не верит. Чем больше разговоров о реформе, тем хуже дела в войсках. Разговоры о реформе уже превратились в ритуальные причитания людей в погонах в ответ на бодрые прожекты вечно беременной обещаниями власти.

Раз пять обещали нам реформу при Горбачеве.

Раз пятьдесят обещали нам реформу при Ельцине.

Но не успевают новорожденные – указ-уродец или одноглазая концепция – прикоснуться квелыми губками к тощей груди экономики, и им уже вскоре выписывают свидетельство о смерти.

Так и маемся. Между роддомом и кладбищем.

Полковник Атамась сказал:

– У нас военная реформа уже похожа на привидение. Все о ней говорят, но никто ее не видел.

История болезни

Кремль громко заговорил о военной реформе еще при Горбачеве, когда волны перестроечного трепа захлестывали страну. «Шли процессы». Тогда мне казалось, что нет в Союзе человека, который бы не считал себя крупным специалистом по реформе Вооруженных сил.

Газеты и журналы закишели статьями, вдребезги разносящими застой в армии. Генералитет изображался в облике эдакого разжиревшего и туповатого бюрократического сословия, не желающего изменять порядок вещей, да и не знающего, как и что делать. О Минобороны и Генштабе в прессе рассказывалось как о жутко консервативных конторах, хозяева которых цепко держались за свои кресла и всячески противились прогрессивным переменам.

И был в то время только один человек, который, казалось, лучше всех на свете знал, как именно реформировать армию. Министерство обороны не знало, а он знал. Генеральный штаб не имел понятия, а он ведал.

Человек этот знал, какой должна быть военная доктрина, каким – военный бюджет, сколько у нас должно быть генералов, солдат, ракет и пушек. Человек этот, Владимир Лопатин, был депутатом Верховного Совета, отставным майором-политработником, который еще недавно добросовестно читал зевающим и мучающимся с бодуна офицерам скучные лекции в Вологодском гарнизонном вечернем университете марксизма-ленинизма (сейчас этот провинциально самоуверенный реформатор заседает в Госдуме в качестве председателя подкомитета по информационной безопасности).

Лопатин умел красиво говорить и хлестко критиковать Минобороны. Он как с писаной торбой носился со своей концепцией военной реформы и наделал столько шума, что министр обороны Дмитрий Язов с опаской поглядывал на фонтанирующего малопригодными идеями комиссара-вундеркинда. Заместители подкалывали министра: «Один майор – умнее Генштаба».

Я тогда не выдержал и опубликовал в одном толстом журнале фельетон «Не пора ли Матрене в Генштаб?» о таких, как Лопатин. Наблюдая за ним, я думал: «Почему этот неглупый человек с таким безоглядным апломбом и менторским тоном несет в отупевшие от реформаторского трепа народные массы ахинею?» Ведь у нас на Арбате есть люди в тысячу раз опытнее, информированнее его (я уже не говорю о майорском уровне стратегического мышления).

Надо было напрочь не иметь чувства самокритичности, чтобы отважиться со скромной вологодской колоколенки на полном серьезе поучать высший генералитет тому, как следует реформировать армию. Вспоминается мне рассказ Василия Шукшина, в котором сельский шизик-философ доказывал столичному гостю, что только ему известна гениальная формула счастливого устройства государства – для этого надо лишь особым образом разместить перекрытия «Х» и «У»… Х+У=…

Тогда был потоп всеобщей реформаторской демагогии, и мне иногда казалось, что каждый, кто умел сколь-нибудь связно обращаться с военной терминологией, мог претендовать на пост главного военного эксперта.

Министерство обороны, чтобы не ударить в грязь лицом, выставило супротив лопатинской свою концепцию военной реформы. И пошел спор – какая лучше? Группа военных депутатов во главе с Лопатиным считала минобороновскую концепцию реформы недостаточно радикальной. Прежде всего по той причине, что МО планировало осуществить реформаторские мероприятия в течение 10-15 лет (из-за этого лопатинцы и обзывали проект МО «ползучей военной реформой»).

Специалисты МО против такого аргумента выдвигали свой: дескать, даже в США, в условиях динамично развивающейся экономики и при «жирном» военном бюджете, реформа протекала такой же период времени. И это соответствовало действительности. Конечно, концепция МО не была безупречной, но в основательности основных параметров преобразований ей трудно было отказать.

Главным достоинством концепции МО было то, что она охватывала всю систему обороны государства, а реформирование непосредственно Вооруженных сил рассматривалось как составная ее часть. План переустройства обороны включал следующие разделы: военная доктрина, военное искусство, организационно-штатная структура, техническое оснащение, тыловое обеспечение, комплектование и подготовка кадров, демократизация воинской жизни, социальная и правовая защита военнослужащих и членов их семей.

План реформы, предложенный группой Лопатина, был во многих местах похож на песочный замок. Даже симпатизировавший авторам этого проекта маршал Шапошников вынужден был признать, что в нем слабо были учтены «существующие политические, социально-экономические и военно-технические возможности государства».

Противостоящие реформаторские группировки вели ожесточенные споры. Так и доспорились до августа 1991 года…

В горбачевские времена минобороновские и генштабовские генералы и без «советов посторонних» хорошо понимали, что армию надо серьезно перестраивать. Арбатским стратегам было хорошо известно, что экономический позвоночник государства начинает опасно трещать под тяжестью военных расходов, что некоторые наши гигантские группировки на театрах военных действий уже не соответствовали уровню региональных военных угроз, что надо останавливать опасную гонку ракетно-ядерных и обычных вооружений, что необходимо менять саму природу воинской службы, создавая для людей все необходимые цивилизованной армии условия.

Лучший немец

Первый мощный удар по реформаторским замыслам генералов Минобороны и Генштаба еще в конце 80-х годов нанес сам инициатор перестройки: Михаил Горбачев некоторые свои военно-политические планы (сроки вывода наших войск из-за рубежа, темпы сокращения ядерных вооружений) начал осуществлять без учета мнений высшего военного руководства.

Порожденное «новым мышлением» решение Горбачева о быстром ретировании наших войск из-за рубежа вызывало истерические аплодисменты на Западе и зубовный скрежет арбатских полководцев. В генштабовских кабинетах мне много раз доводилось слышать в ту пору их запредельные откровения на сей счет. Они часто вспоминали добрым словом Леонида Ильича Брежнева, который в последний период своего генсекретарства хотя и давал немало поводов для скабрезных баек о своей «неадекватности», но зато не позволял унижать страну и армию.

Когда военные историки будут искать истоки провала военной реформы в России последнего десятилетия ХХ века, то многие из них они наверняка найдут еще там, в перестроечном времени. В частности, когда Президент СССР Михаил Горбачев подписал несколько международных договоров о выводе наших войск из-за границы в невероятно короткие сроки. Уже тогда на Арбате многие говорили, что «надо было долго и основательно торговаться», выжимать максимальные выгоды для себя. И уходить не спеша, с достоинством.

В то время многие офицеры Минобороны и Генштаба поднимали из архивов документы об опыте вывода иностранных войск с территорий других государств. И 20-тысячные контингенты выводились иногда по 8 лет. Уходили они неспешно (как говорили немцы, «один шаг – одна кружка пива»). Уходили в благоустроенные казармы и дома, на ухоженные полигоны и военные базы. Уходили, уважая себя, словно делая дорогое одолжение стране, в которой дислоцировались.

Было так, что офицер еще служил в Германии, но уже знал номер коттеджа, построенного для него на родине, за проливом или океаном. Когда же он влезал в «Боинг», чтобы лететь домой, в кармане позвякивали ключи от ожидающей его квартиры.

Многому можно было поучиться у американцев, англичан, французов. Но мы – русские. У нас скотское отношение к служивому человеку – вроде национальной черты. Десятки тысяч семей офицеров и прапорщиков приезжали домой не в коттеджи и даже не в коммуналки, а в пропахшие дымом «буржуек» палатки и будки посреди степей, лесов и полигонов. «Мужики – налево, бабы – направо». Голая попка – лютый мороз…

А Михаил Сергеевич звякал с Гельмутом Колем хрустальным фужерчиком шампанского.

У нас в одной только Германии стояла полумиллионная группировка, в которой в пиковое время насчитывалось почти 100 тысяч бесквартирных офицеров, прапорщиков, служащих. Эту 500-тысячную группировку Горбачев согласился убрать в Союз за 4 года. Только эту группировку. А еще были Польша, Чехословакия, Венгрия, Балтия. Следом – уйма наших частей, убегающих из республик бывшего СССР.

Черные дни переживал в то время Генштаб, которому приходилось не только составлять графики вывода дивизий, но и постоянно перекраивать их. Кремль бешено торопил. Арбатские генералы и офицеры уже не только по углам, но и на совещаниях говорили о том, что надо бы делать все толково, без авральной спешки: основательно подготовили для дивизии базу в СССР – вывели ее. И так – до последнего солдата. Куда было торопиться? Раз уж решили уходить, так с умом и достоинством.

Но иногда случалось, что командир дивизии, которому предписано было из Германии передислоцировать свое соединение в Поволжье, на Брестском вокзале узнавал, что поступила директива НГШ гнать эшелон в Узбекистан. А еще через полгода не успевшую обустроиться дивизию выдирали из узбекской дыры и толкали в Забайкалье.

Командующий Северо-Западной группой войск генерал-полковник Валерий Миронов на одном из совещаний в МО весной 1992 года в присутствии представителей президента открытым текстом сказал, что поспешный вывод его дивизий из Прибалтики превращается в издевательство над людьми: «Надо уходить, а не бежать».

Но машина была уже запущена.

Наше бегство домой из Германии и других стран Европы на неподготовленную базу привело к тому, что темпы вывода сначала в три, а потом уже и в пять, и в девять раз превышали темпы возведения домов, казарм и хранилищ. Резко увеличилось число бесквартирных офицеров, прапорщиков, служащих (со 160 до 270 тысяч человек). В течение короткого периода государство вынуждено было пойти на колоссальные дополнительные расходы на перевозку и размещение людей, боевой техники и имущества, на строительство объектов военной инфраструктуры.

Роспуск Союза нанес еще один удар по выводимым войскам: при Горбачеве германская сторона обязывалась построить более трех десятков военных городков на территории СССР. Германия выделила Союзу 7,8 млрд марок на строительство 36 тысяч квартир для офицеров выведенных с ее территории советских дивизий. Но в ходе вывода распался СССР, и многие военные городки оказались вне пределов России – фактически за рубежом. Германия добавила для русских 550 млн марок, правда, еще и за то, что Ельцин согласился на 4 месяца ускорить вывод.

Вокруг сотен миллионов немецких марок сразу закружило наше мафиозное гражданское и военное жулье. А поскольку к тому времени не были созданы жесткие механизмы контроля за расходованием немецких денег, то астрономические по тем временам суммы стали то и дело исчезать из поля зрения инспекторских органов в Москве и попадать в коммерческие банки.

А планы строительства жилья проваливались. До окончания вывода последних частей из ЗГВ оставалось чуть больше года, а в России было построено только немногим более 10% квартир от нужного количества.

На наших проблемах решили поиметь свою выгоду и поляки: они неожиданно потребовали выкуп за прохождение наших воинских эшелонов, следующих из Германии, по их территории. Хорошо помню, как после известия об этом материли наши офицеры польских спекулянтов от политики. Нас за предоплату в валюте вынуждали идти домой по земле, в которой лежит более 600 тысяч погибших советских солдат.

Но эта плата, оказывается, была уже не в счет.

Когда мы говорили об этом полякам, то некоторые из них пускали в ход убийственно циничный аргумент:

– А кто вас просил к нам приходить?

И мы уже по доброму не улыбались, как когда-то на совместных учениях армий стран Варшавского Договора, когда слышали хвастливую польскую песенку о том, как «Войско Польске Бэрлин брало, А Совьецьке помогало!»…

Главнокомандующий Северной Группой советских войск (Польша) генерал-полковник Виктор Дубынин тогда без дипломатических выкрутасов сказал в Сейме полякам все, что про них думал. Сказал так, что Кремлю и МИДу пришлось его одергивать. Дубыниным мы гордились.

Спешно убегая из-за границы, мы сами создавали себе колоссальные финансовые, материально-технические, организационные и моральные проблемы и этим во многом уже тогда подписывали смертный приговор планам военной реформы. По этому поводу в одном из аналитических материалов Пентагона говорилось:

«…Возвращение многих российских офицеров с семьями из Европы и бывших союзных республик еще больше усилило нагрузку на военную структуру, препятствуя ее нормальному функционированию… Колоссальная задача передислокации войск в совокупности с огромной нехваткой жилья и элементов инфраструктуры должна была решаться одновременно с созданием новых группировок. Но была значительная неопределенность относительно характера угроз и того, кого можно считать союзниками, а кого нет. Это самым негативным образом сказалось на моральном состоянии людей и послужило важной причиной развала армии как единого организма…»

Европа яростно аплодировала лучшему «русскому немцу», окропляющему свои очередные «исторические» договоры брызгами шампанского.

Армия играла желваками и стучала зубами под покрытыми изморозью офицерскими шинелями и солдатскими бушлатами в занесенных снегом палатках. Простуженные офицерские дети кашляли кровью.

В тот период на имя министра обороны поступило страшное письмо – белый лист бумаги с размазанной по нему кровью и надписью: «Вот до какой степени простудился мой ребенок, живя в палатке после Германии. Спасибо за внимание. Жена офицера».

Правильнее было бы послать то письмо в Кремль, а не на Арбат…