Текст книги "Гардемарины"

Леша попытался пошевелиться и не смог.

«Привязали к кровати, – подумал он, – надо вспомнить, как сюда попал».

Но никак ничего не мог вспомнить. Мысли путались. Всплывала девушка, продававшие книги, отчетливо всплыла бело-синяя книга Колбасьева, патруль в торце перрона, третьекурсник с расстроенным лицом перед ним, вагон, бегущие на электричку курсанты и все. Больше ничего не вспоминалась. Вдруг вспомнилось лицо Антошки, перекошенное от страха и переживаний. Они ехали куда-то в какой-то машине. И еще была женщина, склонившаяся над ним. Какая женщина – он не мог вспомнить.

Потом опять все пропало, как в тумане или в вате. Глаза закрылись сами.

– Молодой человек, молодой человек! – кто-то аккуратно тряс Лешу за плечо.

Он открыл глаза и увидел доктора в халате, под которым были видны майорские погоны.

– Ну, мы как себя чувствуем? – спросил врач-майор.

– Пить хочется и в туалет! – пробормотал Леша.

– Так, медсестра, больному утку и покормить его жидкой кашей! И дайте попить воды! – сквозь небытие раздался чей-то хрипловатый голос.

Глава 4. Госпиталь в Ижоре

 
Маленький мальчик – сноубордист
С горки отвесной катится вниз.
Мальчик доволен что чудом живой,
Жаль только ноги остались с доской.
 

(Автор неизвестен).

Леша сквозь обволакивающую темноту почувствовал дикую боль в ногах, в разбитых губах сладко ощущался привкус крови, где-то далеко отдавалась боль в затылке и спине.

«Он приходит в себя» – услышал он далекий как бы в ватном тумане женский голос, пробивающийся откуда-то сверху.

Боль опять резанула обе ноги и отдалась где-то в глубине головы и справа на виске. Хотелось кричать, но почему-то не было сил. Он хотел открыть глаза, но почувствовал, как на лоб легла чья-то легкая, по-видимому, женская рука.

– Тихо, тихо, молодой человек, спокойно! – раздался у самого уха чей-то приятный женский голос. – Не надо кричать и открывать глаза – все будет хорошо и быстро закончится.

Леша почувствовал, как его уха приятно коснулись чем-то пахнущие приятные женские волосы, чем-то напоминающие материнские.

«Мама-а-а, где я, что со мной? – застучали в голове мысли. – Кто я? Где я? И почему так сильно болят ноги?»

Память начинала понемногу возвращаться, а приятный женский запах, находившийся где-то рядом, немного успокаивал.

Мысли лихорадочно застучали как птицы в клетке.

«Я Морозов Алексей Иванович, родился в Таллинне в 1949 году, курсант Высшего военно-морского училища радиоэлектроники, факультета радиосвязи, 22 аз рота» – Леша напрягал память и старался вспомнить о хоть что-то себе и понять, что же с ним произошло. Боль тупыми ударами отдавалась в висках, в затылке что-то непонятно саднило.

Ласковая женская ладонь на лбу внезапно напряглась.

– Держись, казак, атаманом будешь! Сейчас будет немного больно! – раздался откуда-то издалека сильный мужской голос, и резанувшая боль в правой ноге снова отбросила мысли куда-то в засасывающую темноту. Исчезли и звуки, и запахи, и ощущения. Исчезла приятная женская рука на голове, исчезли непонятно чем пахнущие женские волосы у левого виска. Темнота приняла Лешу в свои объятия и все воспоминания как-то сразу начали куда-то проваливаться: «Ма-а-а-ма! Ма-а-а-ма! Ма-а-а-ма!»

Леша очнулся от того, что он кричит и громко зовет маму. Открыл глаза, свет больно ударил яркой белизной, и он немного даже зажмурился, но затем опять пересилил себя и снова приоткрыл глаза. Сильно болит голова, саднит болью в спине и боку, ноги почему-то совсем не чувствуются.

Над головой висит совсем незнакомый белый потолок с какими-то лепнинами у люстры. Внезапно перед глазами откуда-то сверху появилось молодое женское улыбающееся лицо в белом медицинском колпаке.

– Ну что, жених, пришел в себя? Попить дать? Мы уже боялись, что совсем не откроешь глаза. А то за кого выходить нам замуж, если все так будут долго валяться?

Непонятно откуда знакомый запах духов этой женщины приятно защекотал ноздри.

За ее спиной появилось еще чье-то лицо, разглядывавшее его. Это был молодой человек в синей курточке больного с закатанным рукавом и гипсом на правой руке, из-под которого выглядывали почему-то желтые пальцы.

– Да вроде этот оклемался уже, а то всю ночь кричал и звал маму! Спать не давал, сволочь! А насчет замуж, Верка, так это лучше не к нему, что хорошего в будущем офицерской жены? Я уж насмотрелся, как эти офицеры на Севере маются с детьми. Поверь, не жизнь с таким, а каторга. Да и этот с корабля в жизни не сойдет, будет пьянствовать там, а ты будешь гулять с матросами или мичманами с бербазы, проклиная свою жизнь. Да и какой этот теперь офицер – инвалид, да и все. Ноги все в гипсе, голова и рука перевязаны, на спине вон какие синяки, все замотано. Не станет он ни в жизнь уже офицером, а кому нужны инвалиды? Тебе нужны? Гуляй со здоровыми, пока есть возможность, пока мы добрые! – откуда-то донесся далекий и довольно неприятный голос этого молодого человека, звучавший как в вате.

Глаза опять сами закрылись и снова где-то далеко в мозгах побежали мысли: «Кто я? Где я? Что со мной?» Мозг снова начал напрягаться, отыскивая ответы на неизвестные, но вроде очень простые вопросы.

– Эй-эй, парень, не уходи, не уходи, не закрывай глаза! – донесся, как в вате, опять тот же женский голос, как бы из далека. – Афанасий, бегом за врачом, ему опять плохо! Наверное, наркоз отходит!

Где-то рядом суетились люди, кто-то что-то приносил и снова убегал. Из темноты Лешу вырвал снова острый запах нашатырного спирта и укол иглой куда-то в руку. Внезапно резко заболели обе ноги в коленях. И легкая боль в голове, спине и боку куда-то отошли в сторону.

– М-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м! Больно-о-о-о-о-о-о-о-о-о! – не узнавая своего голоса, прохрипел Леша.

– Может, его в реанимацию, Григорий Соломонович? Вы смотрите, как он мучается и все время куда-то проваливается. Как бы не случилось плохого? – опять издалека раздался тот же женский голос.

– Да нет, Вера, все будет хорошо! Это нормально, когда наркоз отходит. Ты смотри за ним внимательнее, пока он не придет в себя. Давление и другие показатели вроде в норме. Кардиограмма сердца тоже нормальная для его состояния. Чего ты хочешь? У него перелом обеих ног в коленных суставах, сильнейшие ушибы головы, руки и спины! Для таких травм его состояние пока нормальное. Организм сильный, молодой, думаю, что выдюжит парень – еще на свадьбе его потанцуем!

«У кого перелом обеих ног в коленных суставах, ушиб головы, руки и спины? Неужели у меня? А кто я?» – опять забились, как птицы в клетке, в голове мысли и глаза стали опять сами закрываться.

– Василий Соломонович! Он опять куда-то проваливается! – панически закричал тот же женский голос.

Леша почувствовал, как чья-то сильная рука взяла его за запястье левой руки и, видимо, стала считать пульс.

– Ну не паникуй, Вера! Пульс слабый, но нормальный. Все будет хорошо! Он, наверное, просто засыпает. Пусть поспит немного! Для него сон – это здоровье! – опять раздался мужской голос, успокаивающий Веру. – Посмотри часок за ним, потом укольчик! И все время внимательно следи за пульсом! Если что – вызывай меня, но мне сейчас надо еще на одну операцию. Там матросика привезли переломанного. Ну очень плохого, так что этот вообще нормальный по сравнению с тем.

Леше хотелось уйти, убежать, спрятаться в свою норку, не слышать их длинных разговоров, не думать об услышанных проблемах, не ощущать никакой боли, не видеть ни этой приятной медсестры Веры, ни врача Григория Соломоновича, ни этого неприятного матроса, так плохо отзывавшегося об офицерах и их женах и пообещавшего, что офицером он никогда уже не станет.

«Врешь, я стану офицером, я не могу по-другому! Мой отец был морским офицером и Родину защищал. И мне хочется в море на настоящем корабле! Это же катастрофа, если не получиться – тогда и жить не стоит! – твердил себе Леша.

Опять пришел в голову Леши вопрос: «А, собственно, кто я? Что со мной случилось? Надо обязательно вспомнить!»

Когда глаза закрыты – думать легче, и он начал вспоминать.

Память потихоньку возвращалась, мысли запрыгали, как птички по веточкам, и от этого на сердце становилось легче: «Я Морозов Алексей Иванович, родился в Таллинне в 1949 году. Моего отца зовут Иван Федорович Морозов – капитан 2-го ранга – он помощник оперативного дежурного Балтийского флота, мама – Ольга Владимировна – учительница пения. У меня есть сестра София, она ходит в школу. Бабушка Наталья Федоровна – живет на хуторе в Эстонии недалеко от города Кивиыли. У нее красивый дом и большой сад, где практически я и вырос. А что же было потом? Школа в Калининграде, выпуск. Главное – не забыть кто я. Друзья Антон Василевич и Олег Круглов. Где они сейчас? Олег учится во Фрунзе на штурмана, а Антошка со мной во ВВМУРЭ имени Попова, только на радиотехническом факультете на курс младше. Они специально пошли на разные специальности, чтобы после выпуска попасть служить на один корабль. Один за всех и все за одного! Антон был со мной? А где он?»

Внезапно в голову Леши ударила мысль: «Я курсант второго курса факультета радиосвязи Военноморского училища радиоэлектроники имени Попова. Мой командир роты Альберт Романович Иванов. А как я попал сюда? Что я здесь делаю, и почему так сильно болят ноги, голова, рука? А где же Антошка вроде мы с ним вместе ехали. Ой черт как болит голова!»

Глаза его опять открылись, и он увидел уже в каком-то тумане склонившиеся над ним приятное женское лицо. Волнистые светлые волосы выбивались из-под медицинской шапочки, защекотали лицо, когда она наклонилась над ним.

– Ну ты что, миленький? Ты что-то хочешь? Скажи, не бойся, я все сделаю! Если хочешь попить и не можешь сказать – закрой глаза, и я тебе дам попить!

– Да «крейсер» ему надо, срать он хочет, наверное, офицер недоделанный! – донесся опять откуда-то издалека неприятный грубый голос, наверное, того больного с гипсом на правой руке с таким интересным именем Афанасий.

Леша закрыл глаза в знак того, что хочет воды и опять открыл их. Белый потолок опять ударил по глазам своей белизной. Почувствовал, как о зубы ударился стакан с водой. Она дала ему попить. Зубы застучали мелкой дрожью по стеклу, и вода полилась по лицу и куда-то вниз на подушку и ниже на одеяло и простыню, но приятно смочила губы и небо.

– Черт, дрожь какая-то, разлил! Извините, пожалуйста, спасибо большое! Я хочу спать! – смог только произнести Леша и глаза опять стали закрываться. А мысли опять запрыгали в голове, потихоньку затухая и улетая куда-то вдаль.

– Ты если хочешь по большому или по-маленькому – не стесняйся, скажи! – донеслось до него откуда-то издалека.

Но для Леши уже не было этого мира, не было Веры, не было Григория Соломоновича и этого неприятного больного Афанасия с его высказываниями об офицерах. Он опять погрузился в воспоминания. Необходимо было срочно вспомнить, что с ним случилось, и как он попал в эту больницу или, может, в военный госпиталь.

Кто он – это понятно, что учится в военно-морском училище на втором курсе – тоже понятно. Сразу пришли на память друзья по учебе: Володя Клюквин, Миша Коноваленко, Наиль Садыков, Коля Глаголев, Мишка Коростылев. Хорошо вспомнил что-то. А где же его верные друзья Антон и Олег? Олег же во Фрунзе учится, тогда опять что-то не то. Нет! Не то, все не то! Что-то здесь было другое.

Внезапно он вспомнил про свою тетю – родную сестру бабушки из Эстонии – Прасковью Федоровну. Оставшись одна в Петербурге после революции, она не потерялась, сумела получить высшее экономическое образование, вышла замуж за прекрасного человека, простого рабочего с одного из Ленинградских заводов – дядю Федю Васильева – но сохранила свою старинную фамилию – Волкова, несмотря на настоящую любовь к дяде Феде. Дядя Федя прошел огромную войну, около десяти ранений, уже давно умер от инфаркта – пришел домой, прилег, и не проснулся. Но тетя Паня каждое воскресенье проводит у него на могиле на Богословском кладбище. Приходит с утра и весь день сидит и с ним разговаривает. Бог не дал им с дядей Федей своих детей, и она относилась к Леше, как к собственному сыну.

Перед мысленным взором в памяти Леши появились знакомые, любимые и улыбающиеся лица тети Пани и бабушки. Большинство увольнений из училища он проводил дома у своей тети. Обставленная старинными вещами, со своими особыми запахами однокомнатная квартирка в доме на углу Краснопутиловской и маршала Говорова всегда гостеприимно распахивала перед ним свои двери. Здесь его всегда ждали и любили.

На кухне в квартире висели тарелки, сделанные по заказу прапрадеда на Сестрорецком фарфоровом заводе. На них были изображены предки Волковых с бородатыми и усатыми лицами, в старинных одеждах, а со шкафа смотрели позолоченные старинные швейцарские часы в виде замка, которые, несмотря на солидный возраст, иногда отбивали тонким звоном положенное время. Казалось, что время, несмотря на перезвон часов, в этой уютной квартирке остановилось навсегда. Это в основном все, что осталось у тети Пани от ее родителей и все, что связывало ее с той далекой жизнью до революции.

В небольшой комнате была шикарная старинная библиотека, ради которой Леша мог проводить у тетушки целые дни, не особо стремясь встречаться со сверстниками и друзьями. Книги в старинных переплетах заполняли почти всю стену и теснились, сверкая позолотой еще на нескольких книжных полках. В старинном полустеклянном бюро с выгнутыми ножками сверкали драгоценным блеском хрустальная посуда и вазы из мейсенского фарфора. Вокруг бюро стояли старинные, обшитые желтым, с темными полосочками шелка, банкетки и несколько пуфиков с такими же гнутыми ножками. Огромное резное зеркало как бы увеличивало объем комнаты. А висевшие по стенам старинные картины добавляли свой шарм этой квартире.

Чего здесь только не было? Но Леша мог часами сидеть в кресле, поставив ноги на банкетку или один из пуфиков, и читать, читать, читать Мишеля Монтеня, приключенческие рассказы князя Трубецкого, похождения мушкетеров Дюма, стихотворения Пушкина, Лермонтова, Игоря Северянина, полумистические рассказы Алексея Константиновича Толстого, Проспера Меримэ и Золотую грамоту для воспитания юношества, «Войну и мир» Льва Толстого, «Тихий Дон» Константина Шолохова.

«Да, я действительно был в увольнении у тети Пани, – вспоминал Леша то, что сохранилось в памяти. – Потом она проводила меня до троллейбуса к остановке у аптеки и, как всегда, передала целую кучу печенья, конфет для тех курсантов, у которых не было родных и близких в Ленинграде. Она всегда передавала, всегда что-то им. Потом метро и после этого был Балтийский вокзал, электричка до Нового Петергофа, а потом … Книжка была, этого Колбасьева, – вспомнил он. – Потом встретил Антошку, который пришел со свидания со своей новой пассией. И вообще Антошка такой влюбчивый, я так запросто с девушками не могу, наверное. Что было дальше – как-то выпало полностью из памяти. Помнится, что, как всегда, уснул на плече Антошки, а потом все!» – остальное пропало из памяти, кроме сильной боли в ногах и голове. Что-то сильно беспокоило его, но что он так и не мог понять, вспомнить. Но как он не пытался вспомнить, в памяти ничего не осталось.

Нет, что-то вроде еще оставалось, где-то там далеко в памяти. Леша вдруг ясно ощутил какой-то удар по голове, сильное дуновение ветра при движении электрички, и падение в темноту – навстречу далекой холодной и мокрой земле, потом жуткая боль и чьи-то голоса: «Ребята, несите осторожно! До дороги еще километр с половиной. Надо донести. Леша, потерпи немножко». Все это как-то осталось на какой-то подкорке сознания.

После этого все! Больше ничего не помнит до самого прихода в память в операционной.

– Больной! Чуть-чуть поверните, пожалуйста, руку вбок! Надо капельницу поставить! – раздался женский голос, и Леша почувствовал, как его теребят за плечо.

Он открыл глаза и увидел медицинскую сестру, не Веру, а совсем другую, которая стояла рядом с ним и готовила замысловатый агрегат к проведению, наверное, несложной операции по внедрению иголки в вену.

Леша с детства уколов не любил, и особенно в вену. Мало сказать не любил: наверное, просто банально боялся. Во время одной из каких-то детских болезней ему кололи в вену хлористый кальций (почти десять уколов), и это было очень больно. Но здесь он не командует и сделать ничего не может, и повернул руку, как просила медицинская сестра и опять закрыл глаза. Руку быстро протерли спиртом, запах сразу ударил в ноздри.

– Больной, откройте глаза! Мне надо наблюдать вашу реакцию! Вы что, боитесь? А еще будущий офицер говорят! – спросила Лешу медицинская сестра.

«Ну уж нет! В трусости признаваться женщине? Да ни за что!» – подумал Леша.

– Да нет, не боюсь! Просто плохо чувствую себя, и не до конца помню, что со мной произошло.

В этот момент Леша почувствовал резкую боль, как игла входит в вену. Он держал глаза открытыми, но боялся смотреть на руку.

Из-за спины показалась улыбающееся лицо Афанасия.

– Ну что, недоделанный офицер? Страшно? А нам здесь всем матросам капельницы ставили и ничего!

– Ничего не страшно, просто неприятно! – впервые сказал Афанасию Леша.

Медсестра еще поколдовала со своим агрегатом и потом сказала Афанасию:

– Ты вот что, Афоня! Как будет заканчиваться жидкость – позовешь меня! Я сменю ему на другой раствор.

– Да ни в жизнь не позову! Ты знаешь, как я люблю этих офицеров. Пусть хоть сдохнет – не позову!

Где-то скрипнула кровать, наверное, Афанасий прыгнул на нее.

– Позовем, сестричка, позовем! Все будет нормально! – вдруг раздался еще чей-то голос. – А ты, Афоня, как тебе не стыдно, чего вытворяешь, паразит? Пацан-то молоденький – лет семнадцать, весь переломанный лежит, какой он офицер? Он такой же больной, как и ты!

Леша приподнял голову и увидел сидящего на кровати, стоящей напротив него, еще одного больного с гипсом на левой ноге.

Увидев, что Леша смотрит на него, тот улыбнулся и представился:

– Ну ты молодца! Вроде, очухался немного? Николай, можно просто Коля! С крейсера «Киров». Служу в БЧ-2, а при погрузке боеприпасов главного калибра учебная чушка сорвалась и упала мне на ногу. Вот теперь служу здесь, хотя до конца службы остался год. Призывался из Краснодарского края – город Горячий Ключ! Может, слышал? А это паразит Афанасий с Северного флота с гвардейского эсминца «Гремящего». Там, наверное, все такие. Скрывается от службы в нашем госпитале здесь, и еще скрипит на других!

– Леша Морозов, курсант второго курса ВВМУРЭ имени Попова – будущий связист! Сам из Калининграда на Балтийском море! – морщась от боли в спине и голове, представился Леша. – А как это Афанасий скрывается от службы?

– Не слушай его, врет он все! Скрываться от службы – это под статейное дело! Болею я! Руку вот в отпуске сломал! – попытался оправдываться Афанасий, показывая всем свой гипс.

– Да, приехал в отпуск! Он здесь местный, из рамбовской шпаны, из Мартышкина – это пригород Рамбова. Ну в отпуске по пьянке сломал руку – положили в госпиталь. Только начинает она заживать и дело идет к выписке – он сразу поколотит больной рукой о стол или стену и опять осложнение, воспаление. Так вот кантуется здесь уже три месяца! Планирует дотянуть до ДМБ. Единственный более или менее ходячий из нас всех.

– И не поеду больше на Северный флот! Три года отдал Родине! Все, хватит! Пусть теперь офицеры служат. У них служба 25 лет. Я бы повесился, если бы мне еще столько служить сказали. Да служба на Севере неровня Балтике. Недаром там полуторные оклады и год за полтора засчитывается! – подал из своего угла голос Афоня.

Леша приподнялся головой на подушке и оглядел палату. В ней стояло шесть кроватей и пять были заняты, кроме одной, стоящей рядом с ним (она была красиво застелена), на остальных располагались больные и из-под одеял выглядывали руки и ноги в бинтах и гипсе. Посреди палаты стоял стол и вокруг него четыре стула. Стол был застелен белой скатертью. На столе стояли графин и несколько стаканов. Напротив его постели в углу палаты был умывальник. За единственным широким окном от ветра раскачивались несколько деревьев. Возле каждой кровати стояли тумбочки.

Коля, увидев, что Леша осмотрел палату, представил всех лежащих:

– По твоей стороне у окна Миша из учебки водолазной, ему грузовая машина обе ноги переехала, еле собрали на спицах. Теперь, наверное, комиссуют и поедет к себе в свою станицу Беломечетинскую на Дон на костылях.

– Да ладно, на костылях! Как-нибудь встану и еще спляшу у себя на свадьбе. Я казак коренной – мы крепкие. Меня Натаха со службы в станице ждет. Мне нельзя инвалидом становиться! – отозвался Миша, но в его голосе чувствовалась некая горечь.

Между Мишей и Афанасием лежал смуглый больной с забинтованной головой и с гипсом на правой руке.

– Это Вано Гигаури из Тбилиси. Он солдат, служит в стройбате. На него бетонный блок сорвался и упал рядом, его задело. Вот теперь и лежит: в гипсе рука и нога, да и голова повреждена.

– Зачем так нехорошо, Николай, говоришь? – грузин покачал своей черной кудлатой головой. – Леша может подумать, что я совсем дурак. Нет! Голову только поцарапало немного и с ней все нормально, а вот с рукой и ногой плохо – могут отрезать, тогда совсем стану инвалидом. А двое человек из Армении тогда погибли там совсем – это плохо. Их придавило. Но благодаря им я и остался жив. И должен радоваться, что жив остался и по гроб благодарен этим ребятам армянам.

– Ну что ж, очень приятно, ребята, познакомиться! – морщась от боли в позвоночнике и голове произнес Леша. – Будем лечиться вместе, но лучше бы здесь и не знакомиться, лучше бы в городе и по другим поводам! – и улыбнулся через силу.

– Да, а ты бы нас патрулям бы и сдал, недоделанный офицер! Знаем мы вас, курсантов. Видели на кораблях! – раздалось скрипучее замечание с койки Афанасия.

– Да что ты видел? – в сердцах ответил Леша. – Я тебя лично закладывал, сдавал патрулям? Так что ж ты меня мажешь грязью ни за что, ни про что?

Если бы мог, он отвернулся бы к стенке, а так ушел просто в себя и закрыл глаза. Но повернуться он не мог. Да и особенно рассуждать и обсуждать что-то о себе в палате среди таких тяжелых больных не хотелось. Всех собрало сюда несчастье, случившиеся с каждым из них, и каждый хотел поскорее уйти отсюда.