Текст книги "По голгофским русским пригоркам. Статьи о писателях"

«По голгофским русским пригоркам…»
Заметки на полях биографии Николая Клюева

То был один из тех дней октября, когда на короткое время вдруг становится тепло, небо безоблачно, и синева будто нарисована щедрыми мазками гуаши, она насыщенная, плотная, тёплая, густая. Я не помню, зачем поехал в Мещовск. В небольшом калужском городке удивило название главной улицы – проспект Революции, в областном центре не было и сейчас нет ни одного проспекта. По проспекту ехала лошадь, тянула телегу с мужиком, который держал натянутые вожжи, копыта громким цоканьем печатали асфальт. Тогда, в девяностом году (я это хорошо запомнил), был здесь книжный магазин, располагавшийся в приземистом каменном доме, который показался мне старинной купеческой лавкой. Сухие листья возле щербатых бетонных ступенек и вдоль обочины, обрамленные выступающим кирпичом узкие окна, портик, двойные двери… Там я купил за рубль и тридцать копеек «Песнослов» Николая Клюева. Этот сборник только что вышел в Петрозаводске. На тёмно-синей обложке был белый овал, в нём раскрытая книга и вверху цветок с пятью лепестками – эмблема популярной серии «Сельская библиотека Нечерноземья».

О поэте много писали в те годы. В «Новом мире» была напечатана его «Погорельщина» – стал известен автограф из следственного дела. Намного раньше к творчеству поэта обратился журнал «Север». Недавно мою библиотеку пополнил тонюсенький «перестроечный» клюевский сборник «Завещание», шестьдесят четыре страницы, вышедший в серии «Библиотека “Огонёк”» в 1988-м с логотипом популярного тогда журнала в левом верхнем углу: белые буквы на красном фоне, чёрный орден Ленина… Вступительное слово написано литературоведом Сергеем Субботиным (он и карельский писатель Иван Костин – авторы предисловия к моему «Песнослову»). Сейчас я понимаю клюевские стихи совсем иначе, но тогда меня, молодого человека, смущала его тяжеловесная лексика: хризопрас, аксамит, куделя, самоцветный павлин, китовальня, благоухающий «звукоцвет», струфокамил (страус по-гречески, оказывается). Запомнился почему-то «Стих о праведной душе»:

 
Жила душа свято, праведно,
Во пустыне душа спасалася,
В листвие нага одевалася,
Во бересто боса обувалася.
Притулья́ – жилья душа не имала,
За застольным брашном не сиживала,
Куса в соль не обмакивала.
Утрудила душа тело белое,
Что ль до тугѝ – издыхания смертного,
Чаяла душа, что в рай пойдёт,
А пошла она в тартарары.
 

Душа только в том оказалась виновата, что в страстную пятницу «стреснула» «глупыш масляный», и я почему-то представил себе, что это кусок хлеба, маленький и круглый, такой обжаренный пирожок. Здесь и трагедия, и тайна сострадания за ней… Непостижимая тогда суть клюевского стиха, если вообще она постижима – до конца, стала открываться мало-помалу позже, со временем, и сейчас, вспоминая тот синий день, я не жалею, что приобрёл ту книгу. Я жалею, что книжного магазина наверняка больше нет, их постепенное исчезновение – верная примета наших лет. Что там теперь, в этой купеческой лавочке? Хотя с чего я взял, что это действительно была лавочка (мне просто хочется так думать, и только!), не знаю.

А к Клюеву я возвращаюсь, потому что меня притягивает его редкая органичность: поэтическая, мистическая, коренная славянская, жизненная. У него за одним смысловым слоем открывает другой, затем третий, потому-то они неисчерпаемы. Их тяжесть, как гроздь зрелой рябины, которая клонится алыми бусинами к земле и тянет за собой всю ветку. За всяким его словом – то аллюзии, то целые культурные пласты. Клюев – это полная независимость от литературных направлений, от духа времени, хотя, безусловно, его стихи – выражение и осмысление духа времени. У него всё двоится: старообрядчество его – не старообрядчество, скопчество – не скопчество, советское – не советское, крестьянское – не то крестьянское, что в России центральной или южной, орнамент его – и стилизация и не стилизация, только русское – подлинно русское. Его помыслы о чистоте сердца ещё разгадывать и разгадывать. Я не сразу постиг Клюева. Да и разве это можно? Тогда я отложил ту книгу, но спустя много лет снова беру её в руки. Постепенно, благодаря собранному материалу, поискам, сложилась вот эта статья…

Есть русское бродяжее начало…

Евгений Винокуров

Сначала о Павле Ивановиче Мельникове-Печерском. Совсем немного.

У него в «Отчёте о состоянии раскола в Нижегородской губернии» (1854 г.) изложены особняком «недостатки русского народа», этакие, если выражаться современным научным словом, этнопсихологические наблюдения. Они могут показаться наивными, однако по-своему интересны.

На первое место писатель ставил склонность к бродяжничеству и самовольству. В русском человеке якобы живет «безотчётное» желание «порыскать по свету»: он любит простор и раздолье и, ходя за сохой, поёт про синее море, про широкую степь. «Воля» для него не значит «свобода», это – «жильё вне дома». Русский человек способен внезапно сорваться с привычного места и уйти странствовать – неизвестно куда. С этаким порывом пошататься сочетается и стремление к воле как к «безотчётной свободе». «Бредит спросонья русский человек о той “воле”, где нет ни рекрутчины, ни подушного, ни паспортов, где никто не смеет стащить его с печки и послать на работу.., где не нужно ходить с жалобой на обидчика к начальству и выжидать целые годы конца делу…»

Второй недостаток – легковерие. Русский любит и верит вздорным слухам, «и чем нелепее молва, тем сильнее он ей верит». «Народная фантазия тешится таинственностью события, и толпа не замедлит уверовать в первого пройдоху, который дерзнет принять на себя славное имя, причём никогда не будет рассуждать о сходстве возраста или наружных приметах»9191
  Мельников П.И. Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии // Сборник в память П.И. Мельникова (Андрея Печерского). Нижний Новгород., 1910. Ч. 2. С. 240.


[Закрыть].

Следствием легковерия и стремления к «безотчётной свободе» становится «склонность к возмущениям без причины» – третий недостаток. В основе народных неповиновений лежит «непонятное увлечение несбыточной небывальщиной». «Чем несбыточнее молва, тем лучше ей верится и тем скорее подаёт она повод к беспорядкам»9292
  Там же. С. 238–239.


[Закрыть]. Все возмущения помещичьих крестьян имеют-де нелепые предлоги, что П.И. Мельников показывал в «Отчёте…» на нескольких примерах. Объявил себя какой-то Пугачёв царем – поверили.

Четвёртый недостаток – суеверность. Народ верит в скорое светопреставление, в «последние времена» и всякую мелочь считает предзнаменованием грядущего конца миру. Всё старообрядчество вообще держится на суевериях, возводя их в ранг незыблемой религиозной доктрины. «Это обстоятельство вместе с тем составляет главнейший вред, причиняемый раскольниками народной нравственности и благоустройству государственному»9393
  Там же. С. 241.


[Закрыть].

Это – если вкратце.

Нужно отметить попутно, что все эти «недостатки» приписаны людям крестьянской среды, не интеллигенции, не дворянам.

Но мы, собственно, не о Мельникове, о Клюеве.

Удивительно или нет, но юность его вполне вписывается, или – почти вполне, в эту схему, обоснованную, прямо скажем, не очень-то доказательно, хотя Мельников что-то всё-таки уловил интуитивно и подспудно, что-то существенное…

Самый конец 1890-х – белое пятно в биографии Клюева. Это его сплошные странствования по Руси, от которых осталось только несколько обрывочных свидетельств, а между тем на это время приходится его личностное и мировоззренческое становление, и мимо этих лет нельзя пройти.

Оставляя родительский дом, он уходит на Соловки, носит вериги, как тот юноша-старообрядец Гриша из одноимённого мельниковского рассказа, но затем, так же, как и он, очевидно, «обольщенный» чьей-то проповедью, уходит из монастыря, скитается по Центральной России и Кавказу, по хлыстовским, скопческим «кораблям». И является в литературу как «власть имеющий», со своим, уже сложившимся самобытным мировидением.

Вот, пожалуйста, «безотчётное» желание «порыскать по свету» налицо.

Были и «возмущения без причины» (хотя почему без причины?) и жалобы на обидчиков, и заключение в тюрьму за участие в эсеровской пропаганде.

Всё по мельниковскому «Отчету…».

Дорога – это возможность прожить ещё одну жизнь одновременно с той, которая уже дана. Больше, странничество – образ жизни Христа. Только ли тут разгадка того самого мельниковского «безотчётного желания» и клюевских странствий? Где-то в этих неизвестных дорогах складывались глубинные основы его творческого видения. Не из ахматовского «сора» – «из природной красы, из высокого строя Ветхого завета, Евангелия, “Поморских ответов”, из народной речи рождались клюевские стихи». Так определяет их истоки Сергей Куняев в книге «Николай Клюев», изданной «Молодой гвардией»9494
  Куняев С.С. Николай Клюев М., 2014. С. 168.


[Закрыть].

Клюевское странствование – никакой не «недостаток» мельниковский. Это форма и опыт самосовершенствования, поиск духовного пути, обретение себя.

Клюев не потерял эти годы даром. «От норвежских берегов до Усть-Цильмы, от Соловков до персидских оазисов знакомы мне журавлиные пути. Плавни Ледовитого океана, соловецкие дебри и леса Беломорья открыли мне нетленные клады народного духа: слова, песни и молитвы. Познал я, что невидимый народный Иерусалим – не сказка, а близкая, родимая подлинность, познал я, что кроме видимого устройства жизни русского народа как государства или вообще человеческого общества существует тайная, скрытая от гордых взоров иерархия, церковь невидимая – Святая Русь, что везде, в поморской ли избе, в олонецкой ли позёмке или в закаспийском кишлаке, есть души, связанные между собой клятвой спасения мира, клятвой участия в плане Бога. И план этот – усовершенствование, раскрытие красоты лика Божия»9595
  Цит. по: Куняев С.С. Указ. соч. С. 164–165.


[Закрыть].

Вот ради чего он, и не один он, уходил.

Если присмотреться, как любит он этот размашистый «географический» оборот из двух предлогов «от…» и «до…»: «От Бухар до лопского чума» («Псалтырь царя Алексия…»); «Будет буря от Камы до Перу» («Ленин на эшафоте…»); «От Норвеги и до смутной Лабы»; «От Сахалинского острога до звёзд в глубоких небесах» («Погорельщина»); «От звёзд до луковой гряды» («Изба – святилище земли…»); «О, только б странствовать вдвоем / От Соловков и до Калуги» («Бумажный ад поглотит вас…»); «От Байкала до тёплого Крыма / расплеснётся ржаной океан» («Красная песня»); «От Пудожа до Бомбея / Расплеснётся злат-караван» («Проснуться с перерезанной веной…»); «От Нила до кандального Байкала / Воскреснут все, кто погибли» («Се знамение: багряная корова…»); «От Лачеозера до Выга / Бродяжил я тропой опасной», «От Арарата до Поморья» («Разруха»); «И от Печенеги и до Бийска / Завьюжить песенную цветь» («Клеветникам искусства»).

Но и без этих предлогов – та же широта: «Свалю у ворот Судана / Вязанку стихов овинных»; «С Соловков – на узорный Багдад»; «Какие Припяти и Евфраты / Протекают в жилах кровями?»

Странствовал, скитался и Максим Горький.

Да.

Но у него за этим… нет, пусть не прагматизм, но что-то близкое. Чёткая цель. Другое, но своё интимное желание – стремление познать народ… Духовное совершенствование, религиозный порыв где-то в стороне. Тут – ведение земное, там, у Клюева, – устремление за пределы земли. Как-то листал томик горьковских писем и встретил вот это признание, доверительно высказанное Павлу Хрисанфовичу Максимову, советскому писателю:

«Хождение моё по Руси было вызвано не стремлением к бродяжничеству, а желанием видеть – где я живу, что за народ вокруг меня? Я, разумеется, никогда и никого не звал: “идите в босяки”, а любил и люблю людей действующих, активных, кои ценят и украшаю жизнь хоть мало, хоть чем-нибудь, хоть мечтою о хорошей жизни. Вообще русский босяк – явление более страшное, чем мне удалось сказать, страшен этот человек прежде всего и главнейшее – невозмутимым отчаянием своим, тем, что сам себя отрицает, извергает из жизни»9696
  Горький М. Письмо П.Х. Максимову от 10 (23) декабря 1910 г. // Горький М. Собрание сочинений. В 30 т. М., 1954. Т. 29. Письма, телеграммы, надписи. 1907–1929 гг. С. 148.


[Закрыть].

Вот что-что, а Клюеву отчаяние и «босячество», с ним связанное, не припишешь.

Кажется, вся Русь – хождение. Имманентно присущее свойство русского национального характера, как по Мельникову-Печерскому, которое, быть может, подспудно живет и действует, зовет в путь его Герасима Чубалова («На Горах») и лесковского Ивана Северьяныча Брагина – очарованного странника, хождение народническое, потом клюевское – от сектантских «кораблей» в литературный «высший свет», добролюбовское (имею в виду поэта Александра Добролюбова) – в противоположном направлении, от искусственной культуры, от «высшего света», в низы, в сектантство9797
  Это верно заметил А.М. Эткинд: «Один ушёл из высокой культуры символистов в сектанты; другой (Клюев. – В.Б.), наоборот, пришёл из сектантов в профессиональные поэты. Один, опрощаясь, отказался от рифм и ритма, чтобы сблизить свой слог с “природой” сектантских распевцев; другой, напротив, преобразовал знакомый ему хлыстовский фольклор в профессиональные стихи. Один обращал к интеллигенции письма, наполненные горечью, агрессией и желанием разрыва. Другой надеялся на диалог». См.: Эткинд А.М. Хлыст. М., 2013. С. 272.


[Закрыть], и чем-то сродное ему, наверно (а может, и нет), есенинское, с этакой вот готовностью (игровой ли?) на все махнуть рукой: «Брошу всё, отпущу себе бороду и бродягой пойду по Руси», чтобы позабыть «поэмы и книги» – искусственный мир, провонять редькой и луком «и во всем дурака валять»9898
  Надо кроме этих стихов помнить, как побросала по свету судьба самого поэта: Азия и Персия, Россия, Европа, Америка.


[Закрыть], вот это горьковское, познавательное, «исследовательское» хождение…

Дальше у Горького в том же письме через несколько строк ещё одно интересное признание: «Я осуждал и осуждаю интеллигенцию за то всегда, что она живёт чужими мыслями, мало знает свою страну и тоже – пассивна, больше мечтает и спорит, чем работает, – это пагубно, с этим надо бороться. Но – знайте, что русская интеллигенция, исторически взятая как сила, а не как те или другие лица, – явление исключительное, чудесное почти, и нашу интеллигенцию есть за что любить, есть за что уважать. Она часто впадает в неверие, в отчаяние, но – это наша национальная черта – нигилизм, он и народу свойствен не менее, чем культурным людям, а каков приход, таков и поп, да, да!»

Нигилизм… Мельников-Печерский, горьковский земляк, его не подметил. Но ведь он не об интеллигенции писал. И жил в другое время.

Я бы дерзнул продолжить: наша интеллигенция прекрасно знает «Дневник писателя» Ф.М. Достоевского, знает «бесовскую» формулу, там прозвучавшую: «Кто проклянет своё прежнее, – тот уже наш!»9999
  1880 год, август, в «Объяснительном слове по поводу печатаемой ниже речи о Пушкине».


[Закрыть], знает, наверно, и горестное признание Антона Владимировича Карташова, успевшего побыть при Временном правительстве обер-прокурором Синода (пусть недели две, но всё же), по поводу никоновской церковной реформы: «Все русские отцы собора 1667 г. посадили на скамью подсудимых всю русскую московскую церковную историю, соборно осудили и отменили её»100100
  Карташов А.В. Очерки по истории русской Церкви. М., 1992. Т. 2. С. 179. Разрядка А.В. Карташова.


[Закрыть], но вот саму суть тогдашней церковной трагедии, церковного раскола, породившего, по существу, два разных народа, то самое «осуждённое прошлое», осуждённое старообрядчество, смысл и суть его протеста, осуждённое русское религиозное разномыслие – знать она не желает, как будто боится его, в упор не видит. Фундаментальная монография о расколе XVII века принадлежит французу Пьеру Паскалю101101
  Была переведена с французского внуком Л.Н. Толстого Сергеем Сергеевичем Толстым по заказу Московской старообрядческой архиепископии в 1950-х годах. Вышла в свет только в 2010-м в московском издательстве «Знак».


[Закрыть]. Что же касается русского религиозного разномыслия (не люблю узкое слово «секта»), то самая обстоятельная обобщающая монография о наших скопцах, «Скопцы и Царство Небесное» (М., 2002), написана американским профессором Лорой Энгельштейн. О скопцах и хлыстах есть солидная монография А.А. Панченко «Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект» (М., 2002), и я не удивился, когда на второй странице увидел пометку, что она подготовлена при поддержке «Open Society» Institute (Института «Открытое общество», учрежденного Джорджем Соросом) и Российского гуманитарного научного фонда. Замечательная книга «Хлыст», с подзаголовком «Секты, литература и революция», о сектантских увлечениях творческой российской элиты, написана А.М. Эткиндом. Есть множество диссертационных исследований по сектантской тематике, но почему-то они не дорабатываются до монографий, в библиотеки попадают только в виде авторефератов.

Наверно, там, в середине XVII века, – что-то такое, что страшно признать даже сейчас, какая-то великая неправда, которая будет мешать жить, обрушив «каноническую» систему взглядов на церковную историю, и тогда последующие триста с лишним лет надо будет переоценивать, а то и (вдруг!) зачеркнуть. Это действительно страшно. Зачеркнуть? – хочу я остановиться и переспросить сам себя. Опять? Но с парохода национальной и церковной истории это время не выбросишь тоже. С ним надо жить. Но тогда как? Наша церковная история пошла после никоновской реформы двумя путями. Как примириться нам?

Русская национальная идентичность ассоциируется с принадлежностью к православию, и здесь оно понимается только как православие официальное, административно управлявшееся Синодом. «Ведомством православного исповедания», как значилось на архиерейских делопроизводственных штампах. Всё остальное, что за его рамками, уже не православие и нам, русским, неинтересно. Неинтересно даже при том вкладе, какой внесён был в русскую культуру, в созидание русского государства теми же «раскольниками», благодаря которым в XVIII веке шла русификация российских окраин, от Запада до Востока, до Забайкалья. В своё время знаменитый генерал Михаил Скобелев предлагал поселить в Ферганских землях, на границе с Кашгаром (Китай), не кого-нибудь, а именно старообрядцев-казаков с целью русификации этих земель, с возможным образованием впоследствии Ферганского казачьего войска102102
  Зенин Н.Д. Взгляд М.Д. Скобелева на старообрядцев (казаков) // Старообрядческая мысль. 1911. №9. С. 736–737.


[Закрыть]. А это ведь было не так и давно…

Кто читал «Поморские ответы»? Эта классика православной апологетики известна понаслышке, разве только историкам и археографам. А для Клюева это частица его жизни, глубинная разгадка, почему над русским народом на протяжении веков свершается всё предсказанное в 28-й главе Второзакония. «Пошлёт на тебя Господь народ издалека, от края земли: как орёл налетит народ, которого языка ты не разумеешь, народ наглый, который не уважит старца и не пощадит юноши, и будет он есть плод скота твоего и плод земли твоей, доколе не разорит тебя…» И это ещё не вся кара тому, кто возлюбит чужое более своего и разомкнёт связь времен, которую защищал и отстаивал автор «Поморских ответов». Они – апологетика преемственности, и исторической, и церковной (а значит, и мировоззренческой). Объёмное доказательство только одной мысли, одной идеи: нельзя отступать от того, что свершено и завещано предками. «Не передвигай межи давней, которую провели отцы твои». Эта строка из книги Притч (22:28) не единожды звучит в «Поморских ответах». Перечитайте и осмотритесь вокруг – 28-я глава Второзакония медленно, но верно продолжает свершаться и сейчас.

Раскол – национальная русская трагедия, и она заключается ещё и в том, что это – не недоразумение, это вековая война русских против русских же, и единственное условие прекращения – полный возврат к дониконовским чинам и обрядам с пересмотром соборных решений 1666–1667 годов. Московская церковная история до сих пор на скамье подсудимых. Пепел Аввакума стучит в сердце поэта.

Клюевский Ленин ищет в «Поморских ответах» «истоки разрух». Русская интеллигенция – не ищет и не собирается… Интересно, как понимал те клюевские строки Александр Блок. «Истоки» здесь – не причины и не начала, это, наоборот, – выход, исход, решение и разрешение. «Утверждение национального характера новой власти»103103
  Об этой блоковской интерпретации стихотворения см.: Эткинд А. Хлыст. М., 2013. С. 282.


[Закрыть]. Религиозное обновление. Ключ ко всей истории последних трёх столетий.

Период раскола русской церкви – русская национальная трагедия – изучается в первую очередь в сфере археографии, а само старообрядчество сводится к книжности, фольклору, традициям пения. Оно не изучается как особый путь Русского Православия со своей философией и апологетикой, духовными исканиями и блужданиями, историей, где огромное значение приобретали личность, приход, воля церковного народа как особый русский опыт противления злу ненасилием, нашему первому «европейничанию»104104
  Подробнее об этом см. в моей статье “Что такое старообрядчество и как нам его изучать?» (Старообрядчество: История, культура, современность. М., 2015. Вып. 15. С. 11–16.


[Закрыть]. Да, так. «Ох, ох, бедныя! Русь, чего-то тебе захотелося немецких поступов и обычаев! А Николе Чюдотворцу имя немецкое: Николай» (протопоп Аввакум).

Я всецело поддерживаю давнюю мысль, высказанную русскими филологом Павлом Никитичем Сакулиным, выходцем из старообрядческой (единоверческой) семьи: только изучив мировоззрение писателя, можно проникнуть и в сокровенную суть его творческого метода. Клюевское мировоззрение – сплав старообрядческого мировидения и неизученного русского религиозного разномыслия, «природной красы» и «народной речи», личных духовных откровений. У него действительно «христианское время наплывает на языческое», сосуществуют разные стихии. Он верит, что «только добровольная нищета и отречение от своей воли может соединить людей. Считать себя худшим под солнцем, благословить змею, когда она ужалит тебя смертельно, отдать себя в пищу тигрице, когда увидишь, что она голодна, – вот скрепы между людьми. Всемирное, бесконечное сожаление – вот единственная программа общежития. Вере же в человека нужно поучиться, напр., у духоборов или хлыстов-бельцов, а также у скопцов»105105
  Письмо А. Ширяевцу цит. по: Куняев С.С. Указ соч. С. 169.


[Закрыть].

«Старый русский словарь, бытовавший и бытующий на Севере, настоенный на древних корнях, Клюеву – как заветный круг, которым он огораживает себя и свой мир от проникновения чужого духа, идущего из мира “царя железного”… Поэту не было нужды, в отличие от многих его современников, искать нужное слово у Даля или у кого-либо ещё из собирателей и исследователей народной речи. Он жил в этой языковой стихии сызмальства и с избой, елью, лесной тропой – изначально живыми для него – общался на родном им и ему языке. На нём и писался самый, пожалуй, красочный и монументально выстроенный, как русская изба – колено в колено, – насыщенный плотно уложенными смыслами поэтический сказ его военного времени – “Беседный наигрыш, стих доброписный”»106106
  Куняев С.С. Указ. соч. С. 177.


[Закрыть].

Да.

Клюев не стилизатор, как может показаться, он как жил и дышал, так и писал. В этой гармонии и заключается подлинная поэзия.