Текст книги "Двор Тьмы"

– Гастефриш, защищайтесь! – внезапно раздался звонкий голос, в десятки раз усиленный прекрасной акустикой подвального помещения.

Я резко повернулась. В комнату стремительно ворвалась женщина лет тридцати. Вместо женского платья ее фигуру подчеркивали рубашка и мужские бриджи, заправленные в высокие болотные сапоги. Подобные штаны я носила на Крысином Холме. Золотисто-каштановые волосы, убранные в катоган, открывали овальное лицо с пронзительными глазами, устремленными на меня.

Незнакомка бросила мне одну из двух шпаг, которые принесла с собой. Застигнутая врасплох, я чуть не поранилась, ловя ее. К тому времени, как я успела схватить рукоять, фехтовальщица уже шагнула ко мне.

Будто со стороны я увидела себя в замке старого барона. Только сегодня у меня не было его дочери в руках, чтобы отвлечь, как и шторы, за которой можно спрятаться. В моем кулаке дрожала шпага.

– Мадам, я не понимаю… – промямлила я.

Не успела я закончить фразу, как боец напротив с кошачей грацией сделала выпад в мою сторону. Я едва уклонилась от удара, запутавшись в стесняющей движения юбке. Лезвие шпаги разорвало парчовый бант на моем левом плече.

– Если бы я захотела, у вас уже не было бы левой руки, – фехтовальщица с легкостью выпрямилась. При этом ни один волос на ее голове не дрогнул. – Посмотрим, как вы защитите правую руку.

Она снова сделала выпад. На этот раз у меня сработал рефлекс. Я подняла шпагу. Наши лезвия соприкоснулись, издав пронзительный визг. Но только я обрадовалась тому, что отразила удар, как шпага нападающей оказалась там, куда и целилась: бант на моем правом плече слетел на землю, как мертвый лист.

– Вот вы и стали Венерой Милосской! – насмехалась дьяволица, имея в виду безрукую статую, которой я любовалась в домашней библиотеке на Крысином Холме. – Может, превратить вас в Нику Самофракийскую?

Эту статую я тоже видела в книге: у нее не было головы! Когда фехтовальщица вновь подняла оружие, я присела так резко, что порвала юбку. Шпага противницы просвистела мимо моего лба… и сорвала ленту в волосах, высвободив локоны.

– Вот так! Теперь вы без головы, – раздался насмешливый голос за спиной.

Мои бедра, свободные от облегавшей их юбки, обрели гибкость. Все еще сидя перед соперницей, которая думала, что покончила со мной, я ударила ее по ноге.

– А у вас больше нет ног! – воскликнула я.

От удивления и неожиданности женщина потеряла равновесие и упала, сгруппировавшись. Но тут же упруго и гибко вскочила на ноги. На ее лбу выступили капельки пота. Несколько прядей волос выбилось из хвоста.

Я инстинктивно подняла шпагу, ожидая нового удара. Но фехтовальщица протянула руку, помогая мне встать.

– Отличный ход, – похвалила она. – Неожиданно. Я Адрианна, шевалье[16]16
  Шевалье – рыцарь (фр.).


[Закрыть] де Сен-Лу, учительница по фехтованию.

– Мне… мне жаль новое платье, – сказала я, опустив глаза на свою разорванную юбку. – Это был подарок Короля.

– Король это переживет, – отрубила женщина – рыцарь с апломбом, поразившим меня. – Лучше потерять платье, чем жизнь. Если бы я была убийцей, действительно решившим вас убить, вы бы не раздумывая пожертвовали этой юбкой, и у вас бы все получилось.

Она обратилась к воспитанницам:

– Таким образом, дамы: в нарядах и парюрах скрываются одни неудобства. Тяжелые ткани замедляют движения. Но в них мы выглядим более беззащитными, чем есть на самом деле. А это полезно для усыпления бдительности врага. Не говоря уже об оружии, которое можно спрятать в бесчисленных складках платья, в плетеных корзинках или в высоких турнюрах. Дамские уловки, которых нет у мужчин. А мы получаем необходимое преимущество!

Молодая девушка с лебединой шеей подняла руку:

– Но разве это честно – использовать подобные грязные уловки, мадам? Особенно для таких благородных девиц, как мы…

Адрианна взмахом руки остановила поток угрызений совести:

– Не бывает грязных уловок, Серафина де Ля Паттбиз! Существуют только удачные и неудачные ходы. Что касается благородства, которое якобы должны проявлять женщины, то это выдумки мужчин, чтобы подчинить нас. – Шевалье высоко подняла подбородок: – Паттебиз, у вас репутация лучшей танцовщицы школы. Но в моем оружейном зале я обучаю ударам шпаги, которые позволяют выжить, а не артистическому фехтованию. Так что приберегите хорошие манеры для балов и изысканных ужинов Барвока. А здесь нет места жеманству и церемониям. Неважно, кто вы: юноша или девушка. На моих занятиях главное – воля к победе!

9
Юноши

– СОВМЕСТНЫЕ УЖИНЫ – ЭТО ИДЕЯ Генерала Барвока, – объясняла Наоко, делая мне прическу.

Было почти семь часов. После напряженного дня мы сидели в новой умывальне, коих было несколько на каждом этаже женского крыла, и собирались к ужину. Пока я готовилась, школьные швеи успели починить мое платье.

– Учитель по куртуазному искусству также выступает в роли интенданта мужского крыла, – продолжала Наоко. – Он хочет, чтобы девушки и юноши за ужином практиковали галантность и хорошие манеры в реальных условиях Двора…

Я слушала ее одним ухом, мысленно воспроизводя события первого дня в «Гранд Экюри». Несмотря на опасения, все прошло довольно гладко. Я показала злопыхателям, что со мной шутки плохи, и завоевала уважение двух учителей. Но самое главное – никто не заподозрил, кто я на самом деле. Обман не раскрылся.

Оставался открытым вопрос о мести. Ждать конца июня, чтобы предстать перед Двором вместе с другими старшими воспитанницами? Или попытать счастья и подать прошение для участия в церемонии 31 октября? Всего через восемь недель?

Каждая из этих возможностей таила в себе опасность. Если буду ждать до июня, риск быть разоблаченной увеличится. А если меня выберут в оруженосцы? Придется играть роль, не прикасаясь к крови Короля… потому что, разумеется, я не собиралась окунать в нее свои губы!

– Готово! Идеально! – объявила Наоко.

Я посмотрелась в зеркало. Если утром подруга сумела быстро уложить мои волосы в простой пучок, то вечером превзошла саму себя.

Волосы были подняты в сложной прическе, которая добавляла мне добрых десять сантиметров роста, одновременно открывая изящный изгиб шеи. Овал лица стал более тонким.

– Вы – прекрасны, – заметила японка. – Я выбрала бледно-розовую ленту, чтобы подчеркнуть холодный блеск волос и отражение света в них. Чудесно! Кажется, что волосы переплетены чистым серебром!

Я немного смутилась под потоком комплиментов:

– Не знаю, может быть, у меня серебряные волосы, но у вас, у вас золотые руки. Где вы научились делать такие прически?

– Сама научилась. Так же, как искусству росписи по шелку, чтобы украшать платья лотосами и орхидеями.

Я повернулась к Наоко, заинтригованная лаконичным ответом. Ее лицо было набелено рисовой пудрой, волосы собраны в восхитительный шиньон. Девушка украсила его шпильками из красного лакированного дерева, брошами и украшениями. Платье она расписала изысканными цветами, похожими на те, что поразили меня в первый день нашего знакомства.

На мгновение эта одинокая душа, которая мучилась от постоянной бессонницы и за два года так и не нашла свое место в школе, вызвала чувство сострадания. Девушка напомнила Бастьяна: такая же отрешенная от мира. Возможно, от избытка флегмы? Возникло желание защитить ее.

Но я быстро стряхнула неуместные и даже опасные мысли. Если бы Наоко догадалась, кто я на самом деле, наверняка вместо улыбки на ее лице появилась бы гримаса отвращения.

Однако полезно иметь подругу в школе… даже если наша дружба основана на односторонней лжи.

– Давай перейдем на «ты», – предложила я. – Помнишь, в день моего приезда ты предложила подружиться? Настоящие друзья обращаются к друг другу на «ты».

– Я… да.

Краска смущения проступила под рисовой пудрой.

Неловко навязывать фамильярные отношения, как делал мой злейший враг во время совместного путешествия в карете. Но я быстро прогнала чувство вины. Цель оправдывает средства!

* * *

Если обед проходил в маленьком рефектуаре второго этажа, то ужин – в большом парадном зале первого, где женское крыло соединялось с мужским.

Мы спустились в сопровождении мадам Терезы. Когда я вошла в величественное помещение, освещенное многочисленными люстрами, у меня захватило дух. На натертом воском паркетном полу стояли круглые столы, сервированные хрустальными бокалами и сверкающими столовыми приборами, изготовленными, наверное, из олова, а не из запрещенного серебра. Но их блеск был изумителен.

– А вот и юноши, – шепнула Наоко, возвращая меня к реальности.

Открылась дверь. Около сорока молодых людей вошли в зал по очереди. Сначала бенжамины, затем кадеты и, наконец, самые старшие. Они были одеты в длинные, сшитые на заказ пиджаки, безупречные рубашки, бриджи до колен и шелковые чулки.

Единственным исключением из этикета было то, что в «Гранд Экюри» ученикам, в отличие от придворных, разрешалось ходить без тяжелых париков. Среди юношей даже был один с короткой стрижкой: высокий, со скульптурными чертами лица и темной кожей.

– Пансионеры приезжают в Большие Конюшни со всей Магны Вампирии, – все так же шепча, объясняла Наоко. – И даже с другой стороны Атлантики, как в случае с Зашари де Гран-Домен. – Он родился в Луизиане.

От красивого метиса я перевела взгляд на внушительную фигуру в парике в конце группы. Нетрудно было догадаться, что это знаменитый преподаватель куртуазного искусства и интендант мужского крыла. Густые седые кудри обрамляли румяное лицо с аккуратно подстриженными усами. Воротник серо-зеленого редингота служил одновременно металлическим воротником-корсетом, помогавшим сохранить абсолютную неподвижность головы и шеи.

Было что-то напряженное в его походке, а в движениях – что-то механическое. Скованным шагом преподаватель пересек комнату, чтобы присоединиться к мадам Терезе.

При ближайшем рассмотрении я, содрогнувшись, увидела, что вместо рук у мужчины были металлические протезы. Из кружевных рукавов торчали когти, похожие на лапки насекомых-монстров.

– Генерал Барвок слыл одним из самых храбрых офицеров венгерской армии, охранявшей восточную границу Вампирии с Трансильванией, – пробормотала Наоко. – Его зверски изувечили в битве со стригоями[17]17
  Стригои – вампир или ведьма, в которых превращаются повешенные.


[Закрыть]. Изуродованный, он больше не мог сражаться. Генерала вызвали в Версаль, где Факультет вживил ему эти протезы. Похоже, он вынужден постоянно носить шейный корсет. Даже ночью. Иначе его позвонки мгновенно сместятся.

Стригои… По мнению Факультета, они являются самыми страшными из мерзких тварей, выползающих ночью. Доктор Бонифас часто рассказывал о них. Он просил постоянно воздавать хвалу повелителям ночи за защиту от демонов, угрожающих вторжением в Европу. Я думала, что это просто легенда, еще один аргумент для оправдания Кодекса смертных.

Говорили, что эти вампиры-мутанты, неподвластные Вампирии, стали уродливыми и безумными под влиянием Тьмы. Догма утверждала, что армия Нетленного сражалась с ними уже почти три века на восточной стороне, у границ Terra Abominanda: Земли Мерзостей, названной так потому, что эти твари всецело захватили ее.

Мне хотелось расспросить Наоко поподробнее, но в этот момент странный профессор куртуазного искусства постучал своими клешнями, требуя тишины.

– Дамы и господа, поприветствуем друг друга! – прозвучал низкий гортанный голос.

В ту же секунду сорок девушек синхронно присели в реверансе, а на противоположном конце комнаты юноши так же слаженно поклонились в ответ. Мне удалось, насколько возможно, изобразить книксен, не слишком выделяясь из толпы.

– Дамы и господа, на свои позиции! – приказал генерал, будто призывал войска к атаке.

Сначала к столам прошли девушки. За ними последовали юноши.

– Старшеклассницы сидят в центре зала, – тихо подсказала Наоко. – Но план рассадки меняется каждый ужин для того, чтобы научить нас непринужденно вести себя в любом обществе. Садись там, где увидишь свое имя.

Подруга направилась к своему столику, оставив меня одну. Я опустила глаза. В самом деле на каждом столике располагались маленькие карточки с вписанными на них изящным каллиграфическим почерком именами.

– Ой, простите, – я нечаянно толкнула проходящую мимо девушку.

– Ничего страшного.

Подняв глаза, я увидела, что это вовсе не девушка, а юноша в красивой куртке светлого оттенка грейдж[18]18
  Грейдж – смешанный оттенок серого и бежевого.


[Закрыть]. Положив руки на спинку стула, он, очевидно, тоже нашел свое место, закрепленное за ним в этот вечер.

Под пепельно-русыми волосами симпатичные черты лица портил длинный шрам, идущий от уголка правой брови до щеки. Старая рана проходила всего лишь в нескольких миллиметрах от темно-синего глаза. Очевидно, он чудом не лишился его…

– Я ищу свое место, – улыбнулась я незнакомцу.

– Богатые и бедные – все мы ищем место в этом мире, не так ли?

Я замерла, охваченная беспокойством. Юноша упомянул бедных, потому что узнал меня? Нет, он выделил слово место.

Вызов в лазурных глазах, кажется, требовал ответа. Четверо девушек и юношей, стоявших вокруг стола, так же внимательно рассматривали меня.

Я узнала Серафину де Ля Паттбиз, ту самую, которая была шокирована отсутствием у меня грации в фехтовании. Теперь ее острый пристальный взгляд ждал от меня проявления хотя бы остроумия.

– В самом деле, месье, – ответила я, включаясь в игру. – Но, как говорит пословица, кто место покидает, тот его теряет. Так что не будем философствовать: спешите найти свое место, а я, с вашего позволения, поищу свое.

Я собиралась было обойти юношу, но он продолжил:

– Ужин на кухне, это место?

Я кожей почувствовала на себе взгляды присутствующих в зале, включая генерала и управляющую у входа.

Остальные пансионерки тоже замолчали, чтобы послушать «новенькую» и посмотреть, как та будет выкручиваться.

– Тогда это будет неуместно, – возразила я.

– Но мы могли бы попроситься вместо кого-нибудь, – продолжал юноша со шрамом свои нелепые вариации вокруг одного слова.

– Черт возьми! Я просто ищу свое место! – огрызнулась я, чувствуя, что мои патроны на исходе.

– Вы это уже говорили. Мне кажется, что вы топчетесь на месте, мадемуазель… мадемуазель…

– Де Гастефриш, – процедила я сквозь зубы.

Невысокий молодой человек справа легонько толкнул меня локтем. Его черный бархатный наряд контрастировал с многоцветьем одежды других воспитанников. Даже ногти юноши покрывал черный лак. Голова из-за жесткого воротника была надменно поднята, каштановые волосы взлохмачены. Но темно-зеленые глаза излучали полное внимание.

– Ваш столик здесь, мадемуазель, – хрипло произнес он с легким иностранным акцентом.

Я перевела взгляд на карточку с моим именем. Наконец-то! Только радость была недолгой… Сесть посреди словесного поединка, когда все ждут от тебя блестящего ответа?

Я ломала голову, отчаянно блуждая взглядом по скатерти, пока не увидела свое отражение на поверхности оловянной масленки, отполированной словно зеркало.

Поддавшись внезапному вдохновению, я резко вскинула голову и продекламировала прямо в лицо блондину:

– Отведите глаза, месье, они тускло блестят, я не вижу в них своего отражения. Вас может ждать смещение. И даже графский титул вас не спасет от возможной потери местоположения.

Сидящие за нашим столом гости сдержанно поаплодировали, включая Серафину де Ля Паттбиз. На ее белоснежных элегантных руках сверкнули маленькие бриллианты. Напротив карточки Мари-Орнелла де Лоренци расположилась решительная брюнетка.

Я поспешила сесть, с облегчением отмечая, что разговоры в зале возобновились. Барвок, прихрамывая, удалился за дверь, увлекая за собой мадам Терезу, чтобы что-то обсудить.

– Вашей последней тирадой вы меня распяли, – бросил юноша со шрамом, присаживаясь рядом со мной. – Отражение, смещение, местоположение. Удачная рифма в споре – это большое искусство.

В его глазах вновь вспыхнул вызов, будто он желал броситься в рукопашную, несмотря на расточаемые комплименты.

– Однако вы допустили неточность. Я не имею графского титула, предназначенного для бессмертных. Я всего лишь шевалье…

На его карточке стояло имя: Тристан де Ля Ронсьер.

– Никто не совершенен, Тристан.

Я одарила юношу сладчайшей из своих улыбок, давая понять, что словесный поединок закончен и он проиграл.

Демонстративно отвернувшись, я переключила внимание на юношу в черном бархате, сидящем справа, тому, кто любезно указал мне на столик. Быстро взглянула на карточку: Рафаэль де Монтесуэно. Испанское имя.

– Спасибо, – поблагодарила я.

– Не за что. Тяжело быть иностранцем в «Гранд Экюри», знаю по себе…

Иностранцем. Значит, как и Наоко, этот юноша приехал издалека. И его интеграция в местное общество тоже была нелегкой. В голосе и в глазах испанца чувствовалась печаль.

Нашу беседу прервали служанки с подносами. Передо мной поставили фарфоровую тарелку с ароматным супом-пюре. Краем глаза я следила за изящной Серафиной, чтобы не ошибиться в выборе приборов, расположенных вокруг тарелки.

– Диана, как вы находите этот суп-пюре из белых трюфелей Пьемонта? – поинтересовалась девушка. – Вкусно, не правда ли?

Она улыбнулась мне, наклонившись над тарелкой. Трудно было определить: ее приветливость искренняя или здесь таится подвох.

– Подождите, я попробую…

Я опустила ложку в дымящийся суп, с тоской вспоминая, как в детстве мы с мамой каждую осень ходили в лес за грибами. На Крысином Холме не росли белые трюфели, лишь обычные грибы. Но мне не забыть вкус маминого грибного супа…

– Мм, вы правы, Серафина, очень вкусно.

Правда в том, что после всех событий насыщенного дня я была голодной как волк.

Ложка наткнулась на что-то твердое. Гриб, который не смогли протереть? Я подняла ложку, чтобы лучше рассмотреть кусок в свете горящих люстр… Перед глазами появилось что-то липкое, мохнатое, волоски которого плавали в супе-пюре… Овальная форма, обнажившая четкие фрагменты кости… и длинные, желтые резцы, торчащие спереди.

Похоже…

…на голову дохлой мыши!

Гадкая находка плюхнулась в тарелку. Брызги супа намочили мое обновленное швеями платье. Послышались неодобрительные восклицания соседей по столу.

Содержимое желудка поднялось к горлу. Я выплюнула единственную ложку супа, которую успела попробовать.

Звонкий смех Эленаис хрустальным колокольчиком прозвенел по залу. Все взгляды устремились на меня.

– Так вот как вы привыкли ужинать в своем замке? – с издевкой пропела она со своего столика.

Воспользовавшись тем, что профессор куртуазного искусства покинул зал, она повысила голос, чтобы все присутствующие могли ее слышать.

– Удивительно. Но в то же время каких манер можно ожидать от серой мыши?

По тому, как девушка подчеркнула слово «мышь», я тут же догадалась, что отвратительная выходка – ее рук дело. Когда и как ей удалось, я не знаю. Но это точно была она!

Под общий смех, дрожа от стыда в забрызганном супом платье, я встала. Даже прислуга приостановила обслуживание, неодобрительно поглядывая на меня.

– Вы… вы положили эту вещь в мою тарелку, – запинаясь, произнесла я.

– Какую вещь? – Эленаис приторно улыбнулась.

– Не стройте из себя невинность!

– Не знаю, о чем вы. Сначала свинячите за столом, а после устраиваете нелепую сцену. Дьявол, научитесь вести себя! Ваша мать умерла, не успев обучить хорошим манерам?

Это была последняя капля. Конечно, Эленаис имела в виду настоящую мать Дианы, баронессу, умершую от лихорадки много лет назад. Но перед глазами ярко встал образ моей собственной мамы.

Убитой всего несколько дней назад!

Ради мнимого порядка Вампирии!

Чтобы богачки, вроде Эленаис, продолжали наслаждаться трюфелями!

Ярость заглушила стыд и разум.

Я схватила со стола самый острый нож, но в последний момент сдержалась, чтобы не метнуть оружие в мерзавку. Туда полетела солонка, которую я что было сил бросила через весь зал.

Годы практики стрельбы из рогатки научили меня безошибочно попадать в цель. Солонка приземлилась точно в тарелку с супом Эленаис, облив ее грудь и лицо.

Раздался пронзительный вопль красотки.

– Прекратить! – проревел, словно раскат грома, зычный голос.

Генерал. Лицо его над железным ошейником раскраснелось.

В приступе бешенства я не заметила, как он вернулся в зал вместе с управляющей.

Металлические конечности интенданта возмущенно щелкали, словно он больше не мог их контролировать.

Я промямлила извинения, незаметно сунув нож в карман платья.

– У меня ожоги, – охала Эленаис, прикладывая салфетку к своей длинной, молочного цвета шее. – Моя сказочная красота уничтожена навсегда!

Она, конечно, ломала комедию. Но в «Гранд Экюри», как и при Дворе, допустимо любое лицемерие.

– Гастефриш! Немедленно в кабинет Главного Конюшего! – приказала мадам Тереза.

* * *

Управляющая быстро цокала каблуками по безлюдным коридорам. Я едва поспевала за ней.

Наступил вечер. Вдоль стен горели свечи. Швейцарские гвардейцы не шелохнулись при нашем появлении.

Я попыталась объяснить мадам, что произошло, но она не желала ничего слушать.

Наконец, мы остановились перед большой, обитой кожей дверью, по бокам которой стояли два неподвижных охранника.

Мадам постучала три раза.

– Входите, – отозвался могильный голос.

Управляющая открыла дверь и толкнула меня внутрь.

Напротив нас стоял большой письменный стол из темного дерева. Мягкий отблеск отражался на двух бронзовых подсвечниках в форме вставших на дыбы лошадей.

За столом сидел мужчина с восковым лицом, одновременно жестоким и болезненным. Суровые черты казались вытесанными из камня: массивные желтые щеки, изрытые тенями. Выступающая челюсть, подчеркнутая маленькой жесткой бородкой под нижней губой. Внушительные плечи покрывал широкий плащ для верховой езды. Длинный черный парик с обильными буклями дополнял жуткую картину.

Месье де Монфокон, грозный директор школы, имел телосложение, оправдывающее профессию предков. Он был похож на палача в своем логове.

Но самое страшное – это не облик Главного Конюшего, а банки на полках позади него, где в прозрачной жидкости плавали фигуры.

Во мраке я едва различала их, не в силах определить: это коллекция органов животных… или человеческих?

– Новая пансионерка жестоко напала на мадемуазель де Плюминьи, – раздался обвиняющий голос мадам. – Я видела, как она метнула солонку с яростью дикого зверя. Она целилась в голову!

– Нет, я не целилась в голову… – встала я на свою защиту, в то же время сожалея, что на ужине поддалась эмоциям.

– Молчать! – остановил меня Главный Конюший голосом, от которого формалин в зловещих банках задрожал.

Под кустистыми бровями его глаза лихорадочно горели, словно раскаленные угли, готовые спалить меня.

– А известно ли вам, мадемуазель, сколько родители других пансионеров платят за обучение в школе Больших Королевских Конюшен?

– Я… я не знаю.

– Конечно, раз вы здесь появились, не заплатив ни цента. Вы – приглашенная гостья Короля. И поэтому должны образцово вести себя.

– Обещаю больше так не делать.

Меня разрывало чувство несправедливости из-за последствий ссоры, зачинщицей которой была вовсе не я. Главный Конюший ощупал бородку руками душегуба. На массивных пальцах недобро позвякивали тяжелые перстни.

– Действительно, вы больше не станете этого делать. В прошлом году в школе было достаточно конфликтов между Плюминьи и Каслклифф. Еще одно раздутое эго – последнее, что мне здесь нужно. Последующие дни вы проведете взаперти. В комнате для прислуги на чердаке. К концу недели мы найдем для вас место в женском пансионате под руководством монахинь Факультета. В Париже.

– Но я – подопечная Нетленного! – возмутилась я.

Какая презренная ирония – ссылаться на имя Короля, чтобы спасти свое положение!

Главный Конюший вперил в меня тяжелый взгляд:

– Король даже не в курсе, кто вы такая, маленькая грубиянка. Почему он должен знать о вашем ничтожном существовании? Люди Двора из уважения к памяти вашего отца устроили так, чтобы вы приехали в Версаль. Ваш шанс упущен. Вы останетесь подопечной, только заточенной в четырех стенах монастыря. Так вы обойдетесь королевству дешевле.

Внезапный трезвон набата обрушился на меня: колокольни Версаля возвестили о приходе ночи.

* * *

Я все испортила!

Еще два часа назад строила планы, как попасть во дворец. А теперь знаю, что никогда моя нога туда не ступит.

С тех пор как меня заперли в этой крошечной комнате на последнем этаже здания школы, я без устали снова и снова колотила кулаками по подушке. Жалкие вспышки гнева лишь усугубляли мигрень, терзавшую голову.

У меня отобрали испачканное парчовое платье, выдав взамен простую одежду из грубого серого холста. Для жизни в монастыре не нужны изыски. Мадам Тереза передала сумку со скромными вещами: щетками, бельем, строгой шалью, чтобы прикрыть плечи и волосы.

Я смогла незаметно спрятать только карманные часы, трутовую зажигалку и нож, который тайком утащила с ужина. Но какая теперь от него польза?

Мне объявили, что, как только какое-нибудь учреждение даст согласие, за мной приедет дорожная повозка.

Внезапно посреди ночи раздалось протяжное гулкое рычание, от которого задрожали стены и мой пульсирующий от боли мозг. Вероятно, разразилась гроза, назревавшая в воздухе в течение нескольких последних дней.

Но нет: за слуховым окном чердака тучи, загораживающие луну и звезды, по-прежнему были устрашающе огромными и раздутыми от влаги.

Тем не менее рев продолжался.

Встревоженная, я пересекла мрачную темную комнатку и выглянула в окно, прижав ноющий лоб к вибрирующему стеклу.

Гигантская стена дворца показалась мне еще более страшной, чем при свете дня. Как будто ночь сократила Оружейную площадь на двести метров.

В неровном дрожащем свете факелов огромные скульптуры вампиров, вырезанные в стене, словно ожили, чтобы начать охоту на покорную добычу.

Но…

…или мне кажется? Но они действительно двигались!

При внимательном рассмотрении я увидела, что это сама стена Облавы, скользя по невидимым рельсам, открывалась под звуки невероятного грохота.

Как объясняла Наоко, ночью сила рек, протекающих вверх по течению Версаля, использовалась для перемещения тысяч тонн камней.

Когда шум наконец прекратился, в центре крепостной стены открылись огромные ворота высотой и шириной не менее десяти метров.

Появились кареты, медленно въезжавшие и выезжавшие под наблюдением швейцарских гвардейцев с факелами. Экипажи из светлого дерева предназначались для живых. Другие, из черного эбенового везли бессмертных.

Осознание того, что отныне я никогда не смогу пересечь этот открытый проход, убивало! Меня прошиб холодный пот, руки дрожали.

Равнодушный к общему похоронному движению, в середине остановился огромный экипаж, полностью отделанный железом, запряженный шестеркой лошадей. Большая летучая мышь с распростертыми крыльями – эмблема гематического Факультета – красовалась на его дверце.

Я содрогнулась при мысли о количестве свежей крови, содержавшейся в этой передвижной цистерне, которая, должно быть, выехала из пригорода в сумерках, чтобы вернуться к ужину во дворце…

Когда смертельный конвой остановился для необходимой проверки, мое внимание внезапно привлекло движение на краю Оружейной площади.

Я сильнее прижала пылающее лицо к окну, судорожно протирая запотевшее от дыхания стекло, чтобы лучше видеть.

К воротам неверной походкой направились три фигуры. Два швейцарских охранника вели человека в лохмотьях, который, кажется, отчаянно сопротивлялся. Они были слишком далеко. Я не могла разглядеть их лица и услышать голоса. Но конвульсии пленника и то, как его тело сжималось от страха, заставили меня застыть от ужаса… Одинокий путник, который, к несчастью, оказался ночью в окрестностях Оверни. Вероятно, ему негде было спрятаться… Солдаты вели нарушителя в осиное гнездо вампиров, чтобы вынести приговор!

Я тоже как этот странник: беспомощная и бессильная.

Как я могла хоть на миг поверить, что смогу сразиться с повелителями ночи?

Измотанная до изнеможения и отчаявшаяся, с головой, пропитанной черной желчью, и глазами, полными слез, я рухнула на кровать, потерпев полное фиаско.