Текст книги "Непослушное дитя биосферы. Беседы о поведении человека в компании птиц, зверей и детей"

Беседа четвертая
Рок рока

Внеречевое общение, шумные ватаги, музыка, танцы…

Исчерпали ли мы «детскую тему»? Нет, ведь ничего не сказано ни о половом поведении детей и подростков, ни об организации их в клубы и банды. А и то и другое – темы во многом этологические. Рассказать о них нужно так, чтобы во взрослом читателе меня понял уснувший подросток, а в подростке – пробуждающийся взрослый. Начнем с клубов на примере фанатов рок-музыки.

Неугомонный жук скарабей лепит из навоза и катает по земле шары, круглые как Солнце. За поклонение Солнцу пришлось объявить жука священным.

Знакомьтесь: пошумелки

Древние египтяне причислили павиана к священным животным, потому что на заре он поднимается на открытое место и при восходе Солнца воздевает к небу руки, громко ревет и кланяется. Священное животное, подобно человеку поклоняющееся Солнцу … Все логично. Через тысячелетия этология внесла лишь одну поправку: не павиан поклоняется Солнцу подобно человеку, а человек – подобно павиану. Ибо кричать на заре – общее свойство приматов. Впрочем, не только приматов, но и некоторых других животных, особенно птиц. «Ночь с ее опасностями миновала! Слышите? Я жив! А вы?» И крики соседей оглашают округу. Вот коммуникативное содержание утренних криков.

Многие древние народы, в том числе египтяне, поклонялись Солнцу и каждый раз приветствовали его восход, вознося небу молитвы. На этом рисунке бог Солнца Ра имеет облик сокола, а его друг-змей свернулся в круг. По бокам изображены приветствующие Солнце павианы. Согласно одному папирусу, они поют: Сотворил ты павианов, да поют они тебе, / да пляшут они перед тобою, / да восклицают они восхваления тебе. Жрецы считают, что поклонение богам – главное, что отличает человека от животных.

Для нас, жителей севера, гомон леса – это птичий гомон. В тропиках же все перекрывает рев обезьян. Это самые шумные млекопитающие. Лес время от времени оглашается групповыми криками потрясающей силы. Обезьяны приходят в возбуждение, трясутся, подпрыгивают, сотрясают деревья. Цель такого демонстративного поведения (как называют это этологи) – показать соседним группам мощь и единство своей группы. После участия в демонстративном шуме каждый член группы чувствует себя увереннее, особенно если его группа перекричала соседние.

От подобных предков нам, людям, досталась не только звуковая коммуникативность (и именно звук, а не жест, например, стал базой для языка), но и многие связанные с ней врожденные про– граммы поведения. Одна их них – потребность в групповых пошумелках.

В ритмичном грохоте, выкрике, топоте и движении боевой группы мужчин любой без труда узнает ее прародительскую основу. Через ритмический шум к воинам по бессознательному каналу приходит ощущение единства и силы, а к их противникам, тоже по бессознательному каналу – смятение и ужас.

Нуждаемся мы и в мирных пошумелках – собрались свои, и все говорят друг с другом громко, оживленно, и неважно о чем. Каждый участник чувствует – это ему очень нужно, но выразить почему – трудно: пошумели, погудели и разошлись. Это одна из многих доразумных форм общения, речь в ней принимает участие, но не как средство передачи информации, а как средство общения.

Пошумелки на стадионе (с подпрыгиванием, криком, топотом, грохотом, треском трещалок, воем дудок) происходят вообще без речевого общения, в нем и не нуждаются. Здесь важно соревнование в шуме своих и чужих. Возбуждение так велико, а чувство единства становится таким сильным, что болельщики одной команды (друг с другом не знакомые), бывает, всей массой бросаются на болельщиков другой команды. Так случалось в Древнем Риме, так происходило в современном Лондоне – у народов, уважаемых за их разумность и выдержку.

Тех же почестей удостоился павиан, истошно орущий на восходе солнца. Ведь признать, что павиан пытается молиться, как мы, много приятнее, чем…

Главное в массовой пошумелке – ритм. Если массе удалось создать единый мощный ритм, масса едина. Мы все умеем это делать инстинктивно: вспомните чудо рождения единого ритма из шума аплодисментов в зале или на митинге. Как бы против закона об энтропии тысячи незнакомых людей, не договариваясь, в течение нескольких десятков секунд синхронизируются. Если согласиться с тем, что ритм – первооснова музыки, то мы должны понимать, что способность создавать ритм и эмоционально на него реагировать передалась нам с генами дочеловеческих предков, что в этом мы едины с приматами. «Музыка» (в такой ее расширенной трактовке) – очень важное доречевое средство общения. Ладони, пятки, голос и подходящие предметы – ее инструменты, которые всегда с нами. Ребенок пробует играть в «ладушки» раньше, чем пробует говорить.

Ревун – рекордсмен среди прима тов по силе криков и любви соревноваться в этом.

В маленьких детях потребность в пошумелках, попрыгушках очень сильна. Уже в доречевом возрасте они знают, как это делать, и делают точно так же, как все детеныши приматов: топают, кричат, подпрыгивают, стучат предметами. Они сходятся по нескольку человечков и устраивают прекрасно ритмизированную пошумелку.

На наскальном рисунке мы видим двух древних мужчин, играющих на арфах (справа стоит собака).

Спустя несколько тысяч лет на арфе играет древнегреческая арфистка.

Ударные инструменты, возможно, еще древнее щипковых.

У подростков свои пошумелки

А есть еще пошумелки подростков. Кто рос в военные и первые послевоенные годы, когда подросткам были недоступны музыкальные инструменты и звуковоспроизводящие устройства, тот может вспомнить проходившие по дворам или улице ватаги ребят, оглушительно стучавших в старые кастрюльки, листы железа, трещавших палками по заборам, барабанивших по водосточным трубам и ритмично выкрикивавших нечто почти нечленораздельное. Разгонят их в одном месте – они соберутся в другом. Или заберутся на жестяную крышу и устроят, стуча по ней, жуткую пошумелку. А кто рос в еще более давние времена – начала пионерии, тот помнит, как привлекательно для ребят было шествие отряда по улицам городка, время от времени нарушающее его жизнь ревом горна и грохотом барабанов, – ритуализированные пошумелки, да еще такие, что взрослые боялись их пресечь. Я говорю здесь только о бессознательном пласте пионерских шествий. Но и их сознательный девиз – дорогу молодым строителям нового мира – был, как станет ясно из дальнейшего, в струе мотиваций этой формы подросткового поведения.

Подростковые пошумелки можно, как мы только что вспомнили, устраивать и со старыми кастрюлями. А что будет, если дать ребятам музыкальные инструменты и звуковоспроизводящие устройства? Они будут шуметь ими. Просто шуметь? Конечно, нет, они же не обезьяны, многие из них в музыкальной школе учатся. Они будут шуметь музыкой. Отныне их сходки останутся, с одной стороны, пошумелками – обязательно громко, обязательно коллективно, обязательно с ритмичными телодвижениями, обязательно участвуют только «свои», обязательно с эпатированием взрослых; а с другой стороны, станут музыкальным действом. С особой, собственной музыкой. Даже если бы ни один взрослый на Земле не стал писать такой музыки, какую они хотят, композиторы среди подростков всегда найдутся: во-первых, они живут не на деревьях, а в наполненном музыкой мире, во-вторых, музыкальные способности, как известно, встречаются часто и проявляются очень рано. Чайковский, например, в шесть лет ночью бегал к роялю сочинять пьесы. В XIX веке дети менее чем одного миллиона дворян, имевшие доступ к музыкальным инструментам, породили всю русскую городскую музыку. В одном большом городе в условиях доступности музыки и инструментов теперь живет столько же детей. Но одному, да еще каждому городу не нужно столько взрослых композиторов, сколько хватило целому народу. Миллионам потенциальных Чайковских нет места в современном обществе. Но они родятся с жаждой творить музыку. И творят. Для кого? Для подростков, для их пошумелок. Взрослым профессиональным композиторам занять эту нишу трудно (не поймешь, чего дети хотят, музыка ли это вообще, да и условия здесь жесткие: не пришелся ко двору – отваливай).

В Древней Греции шумные ватаги молодежи нарушали покой горожан не только днем, но и ночью.

Итак, я хочу сказать вам, читатель, что современное «заболевание» подростков поп-музыкой имеет древнюю, врожденную основу – потребность организовать пошумелку. Что для пошумелки не обязательно иметь музыкальные инструменты или звуковоспроизводящую технику, но с ними получается пошумелка, воздействующая на подростков во много раз сильнее, чем без них. Что пошумелка – механизм бессловесного, внеразумного общения и единения, и она тем сильнее действует, чем громче, чем больше в ней участвует подростков, чем активнее они в ней участвуют и чем на большее число органов чувств она воздействует ритмическим звуком, вибрацией и мельканием. Ясно, что самая подходящая для пошумелки музыка – «примитивная», если сравнивать ее с музыкой, служащей другим целям. Текст песен тоже должен быть на доразумном уровне – повторяющиеся слова– знаки для шаблонных понятий, подобие мелькания дорожных знаков, когда едешь на автомобиле. Я хочу, чтобы вы поняли, читатель, что подросток в экстазе пошумелки, с одной стороны, по-прежнему остается современным разумным человеком, а с другой стороны, он охвачен древним инстинктом и извлекает из него первобытное наслаждение. Я хочу вам напомнить, что только во второй половине XX века впервые в истории человечества громкие музыкальные инструменты и средства воспроизведения звука бесконтрольно со стороны взрослых и массово оказались в руках подростков. Что средства коммуникации обеспечили им возможность слушать пошумелки не только соседних групп, но и всего мира. Что при этом неизбежно происходит унификация музыки пошумелок с доминированием самых пошумелистых.

Новое в этом подростковом действе не сама пошумелка, а слияние ее с музыкой и в результате усиление эмоционального воздействия и массовости.

К этому нужно добавить, что вне пошумелки подросток может слушать ту же музыку совсем по-другому, точно так, как люди слушают ее обычно. И что талантливые композиторы поп-музыки знают это. Поэтому они стремятся создавать произведения, ориентированные сразу и на пошумелки, и на прослушивание. Отсюда у их музыки много обычных поклонников как среди молодежи, так и среди взрослых.

Как мы, взрослые, относимся к чужим пошумелкам? К разным – по-разному. Пошумелки взрослых, даже если они нам мешают, мы пресекать побаиваемся. Нужно быть очень агрессивным соседом, чтобы пойти разогнать чужую свадьбу. Мы выходим из положения тем, что выработали правила: где и когда пошумелка допустима, а где и когда она – нарушение порядка.

Ритуальная пляска древнегреческих мужчин передавалась от поколения к поколению и объединяла их.

К пошумелкам маленьких детей мы снисходительны. Надоели – разогнали. Разгон, если надо, детской пошумелки мы ощущаем как наше неотъемлемое право, даже долг.

К пошумелкам полувзрослых мы нетерпимы. Наша реакция на них, с одной стороны, как на детские пошумелки: если не нравится, хочется разогнать. Но с другой стороны, как на взрослые пошумелки: мы их разгонять боимся. Взрослый человек попадает в состояние раздвоения, чувствует бессилие, и это его раздражает еще больше. В итоге мы склонны приписать подростковым пошумелкам какую-то опасность. Опасность для кого? Для нас? В душе мы чувствуем, что да, но сознаться в этом труд– но, да и «ничего такого они не делают». Может, для них самих? О, ну конечно (это оказывается так спасительно!), ведь они же дети. А за детьми нужно следить. Но раз это детские пошумелки и они нам не нравятся, значит, мы должны, обязаны разогнать. Но дети-то вон какие вымахали. Одному поди разгони. И тут мы взываем о помощи к другим взрослым. Мы говорим: проблема.

А это ритуальная пляска древних африканок.

Заметьте, читатель, мы зовем на подмогу, исходя из смутных и противоречивых ощущений. Мы не умеем ответить на вопрос: что грозит и кому? Более того, мы никак не разберемся, что нам не нравится: то ли, что они собираются вместе, то ли, что слушают музыку, то ли не нравится сама музыка. Кого сечь? Подростков? Музыку? Постыдно было бы высечь музыку, если виноваты подростки. Но если виновата музыка, то сечь подростков – злодеяние. А если вообще все померещилось?

«Что же это – всего лишь наше испуганное воображение, и группировки подростков нам ничем на самом деле не угрожают?» – спрашивает тут мой неблагосклонный читатель. Парадокс в том, что действительно угрожают, но осознанных мотивов угроз у них нет. Главное здесь – не сваливать все в одну кучу. Давайте сперва отделим музыку. Их музыка, конечно, не угрожает ни вам, ни им. Если вам, неблагосклонный читатель, не нравится именно музыка, то не переносите свою неприязнь на тех, кому она нравится. Это воздухом мы обязаны дышать одним, а музыку каждый может слушать кому какая нравится. За чистоту музыки нельзя бороться теми же методами, что и за чистоту воздуха. Музыка не может вредить. Ее нельзя сделать тлетворной, как атмосферу. Если же вам не нравится то, что молодежь группируется, то какого типа группы вам не нравятся? Ведь прежде всего молодежь легко объединяется в сознательные движения – с целями, идеологией и лидерами. Кроме того, она способна образовывать (часто на полубессознательном уровне) банды – с неясной целью, лидером и очень жесткой структурой соподчинения членов и, наконец, клубы – без активных целей, без лидерства и без соподчинения. Неофициальных движений у подростков вроде бы нет. О «бандах» поговорим позднее, а вот о «клубах» пора. Чтобы разобраться в них, вернемся к нашим обезьянам.

А может, это «клубы»?

Групповые демонстрации не единственная, а одна из многих форм группового поведения животных. Другая форма такого поведения – клубная, как называют ее этологи. Клуб охватывает один слой социальной структуры животных одного вида. Наиболее распространены клубы неполовозрелых самцов, клубы холостых самцов, но бывают и клубы самцов, занимающих высокий ранг в иерархии. Суть клуба состоит в том, что несколько, а иногда и очень много особей одного ранга собираются вместе и на время сборища уединяются от других членов животного общества. Разумеется, есть и место клубного сборища или несколько таких мест. В клубе ничего явно полезного не делают (разве что чистятся, притом у некоторых видов, в том числе у многих обезьян, взаимно). В клубах проводят свободное время, либо отдыхают, либо играют, либо общаются (каждый вид как умеет), либо просто чинно сидят. У тихих видов клубы тихие, у шумных – шумные. В городах можно наблюдать клубы воробьев, слетающихся временами на куст и то оживленно чирикающих, то замолкающих; клубы ворон на деревьях в парке – тоже шумные, но более степенные (не путайте их с коллективными ночевками) и, кое-где клубы чаек – на голой земле, отмели и т.п. Есть еще клубы у собак. К сожалению, все это как раз самые неподходящие для примера случаи.

Много более ярких проявлений клубного поведения животных вы могли бы видеть в телепрограмме «В мире животных».

Биологическое значение клубов разнообразно. Они являют собой и безопасное место отдыха под коллективным присмотром, и место, где реализуется потребность в игровом поведении, и место отдыха от напряженных иерархических отношений доминирования– подчинения, и место самоустранения на время из общества пока ему ненужных, «резервных» молодых самцов. У одних видов клубы открыты для всех особей данного слоя, у других есть и закрытые, там все «свои», все знают друг друга. Прием новичка в такой клуб сопровождается целой церемонией знакомства. Участникам клуба нечего делить (ведь здесь не живут, не питаются), не из-за чего ссориться (кроме места в клубе). Неудивительно, что отношения животных в клубе мягче, чем вне его. Более того, естественный отбор давно закрепил этот статус в форме инстинктивных ограничений на проявление агрессивности и демонстрацию ранга, пока животное находится в клубе. Кстати, у некоторых живущих поодиночке видов животных, наоборот, имеются места сбора, куда можно явиться, чтобы принять участие в турнирных стычках (внешне очень яростных, эмоциональных, но тоже проходящих по очень мягким правилам). Вы могли наблюдать такие сборища кошек.

Итак, клуб имеет несколько признаков: есть известное всем членам уединенное от посторонних место сбора; никакой цели, кроме отдыха и развлечения, сборище не имеет; посещают его по потребности; собираются равные, часто просто ровесники; иерархической структуры в клубе нет даже у видов, в иных местах поддерживающих жесточайшую иерархию; нет, естественно, и лидеров; все должны быть «свои»; из клуба никуда все вместе не движутся, из него расходятся (разлетаются, расплываются) каждый сам по себе. На заведомо не «своих» клуб реагирует отрицательно: если в силах, то прогоняет, а нет – разлетается и может собраться в другом, резервном, месте.

Взрослые серебристые чайки, закончив дела, собрались в клуб, чтобы отдохнуть и мирно пообщаться.

Уже давно было понятно, что гены клубного поведения достались нам в наследство от животных предков, что они требуют своей реализации и находят ее в тех или иных формах нашего поведения. Совершенно аналогичны клубам животных стихийно возникающие и долго самоподдерживающиеся клубы пожилых мужчин, отдыхающих, играющих или читающих в укромных углах парков, дворов, пустырей, банные клубы, известные еще в Древнем Риме, и т.п.

Программа, как образовать клуб, его правила уже заложены в нас. От нашего разума зависит только то, чем мы заполним клубную жизнь.

У детей стремление собираться в клубы в основном подсознательно, это просто некая тяга, их разум бессилен понять ее. Как грустно бывает видеть полное отсутствие взаимопонимания, когда взрослый, утаскивая за руку малыша из клуба, собравшегося в проеме между гаражами, на чердаке, в полуразрушенном сарае или в кустах, взывает к его разуму: «Ну скажи, чего ради вы туда забрались? Что вы хотите? Чего вам не хватает? С кем ты связался! Ничему хорошему ты от них не научишься». Несчастный сын молчит. Он молчит не потому, что упрям, а потому, что сам этого не знает. Как потом он будет молчать, когда его станут спрашивать: «Ну что ты в нее влюбился, ну что ты в ней нашел?» Выразить словом этот бессловесный мир влечений дано лишь поэтам. Как объяснить его, знает этолог. Каждый взрослый переживает его вновь и вновь в снах о своем детстве. Вот сколько путей дано нам, чтобы понять мир детей.

У подростков свои клубы, и в этой тяге собираться в них они так же бессознательны, как маленькие дети. И, как маленькие дети, на взрослое требование: «Ну, говорите, чего вы хотите, каковы ваши цели, ваша программа?» – они, умные, развитые, молчат. Или с каменным лицом произносят выдуманные взрослыми, вычитанные фразы: «Это форма протеста. Нам не хватает спортплощадок и кружков, а дома не хватает заботы». Произносят и чувствуют, что это не то, не то, что все совсем просто, да слов нет.

Да, мой Благосклонный читатель, вы правильно подумали. Многие из современных группировок подростков – это клубы.

Ребята ничего от нас не хотят – только чтобы мы оставили их в покое. У них нет цели, нет иерархии, нет лидеров – только круг «своих» и место сбора – на улице, в разного рода укрытиях и на квартирах. Клуб прекрасно сочетается с музыкой, он может устроить и пошумелку. В уйме маленьких клубов, где все друг друга знают, подростки не нуждаются во внешних признаках принадлежности к клубу. Если же клуб очень большой, аморфный, им нужны внешние признаки принадлежности в одежде, прическе или в чем-нибудь еще. Нынешние «панки», «пиплы» – вероятно, тоже клубы.

Клубы подростков были всегда. На памяти людей постарше – существовавшие некогда «беспризорники» (не настоящие беспризорники, а домашние дети, игравшие в беспризорников). Они пели блатные песни, воспроизводящая техника была им еще недоступна. Те, что родились в конце 1930-х – начале 1950-х гг., играли в «хулиганов», поголовно по всей стране «рискнули из напильников сделать ножи» – увлечение не безобидное, однако таким огромным количеством ножей они поранили удивительно мало людей. Стали доступны патефоны, и подростки слушали музыку А.Вертинского, П.Лещенко (в записи «на ребрах», поскольку эту музыку слушать тогда запрещали). «Хулиганов» сменили «стиляги». На голове кок, на ногах толстые подметки, брюки трубочкой. Слушали джаз, его, конечно, тоже запрещали. «Стилягам» досталось крепко, как тогда говорили, не за узость брюк, а узость мыслей. Теперь им, поколению «шестидесятников», за пятьдесят, и ясно, что у этого поколения с мыслями было все в порядке.

Дальнейшая история уже на памяти молодых. Сверстники «беспризорников», «хулиганов», «стиляг» и первые «хиппи»! Неужели вы не узнаете в ваших правнуках, внуках и детях себя? Разве в форме суть? Та суть, которая всегда была, есть и всегда будет, пока родятся дети, снова и снова повторяющие заложенную в их геноме программу детства и отрочества.