Текст книги "Город смерти"

Сквозь стебли Вадим разглядел человека – сутулого, с огромным рюкзаком. Рядом с мужчиной семенила девочка. Да это ведь не лунари! Крестьяне или муты… Какая хрен разница!

– Мы спасены, – проговорил он. – Сандра, мы спасены!

Не удержавшись, он чмокнул ее в щеку, девушка уткнулась в грязные руки и разрыдалась. Вадим поднялся и протянул ей руку.

3. Великое переселение

Это были муты. Человек тридцать – целая деревня. Двигались они организованной толпой: в середине – две телеги, запряженные клячами. На телегах – домашняя утварь, клетки с курами и гусями. Кривые колеса поворачивались со скрипом, тонули в грязи.

Ушастый паренек лет четырнадцати подгонял хворостиной двух телок и стадо коз с козлятами. Мужчины и женщины волокли огромные мешки, даже малые дети что-то несли. Две девки – худющая замарашка и верзила с неестественно длинными ногами – затянули тоскливую песню, без слов, сплошной вой.

Леон, по самые уши измазанный грязью, с важным видом шагал рядом с плешивеньким горбуном, ведущим клячу под уздцы. Заметил взгляд Вадима, помахал рукой. Вадим невольно провел руками вдоль боков, размазывая липкую жижу. Только вымылись у Синтезатора. Хоть возвращайся.

Сандра завизжала, закружилась, запрыгала, повисла на Леоне. Вадим на собственной шкуре испытал, каково приговоренным у стены. Целятся в спину ружья, жизнь висит на волоске. И вдруг – помилование. Случается. Иногда.

Некоторое время он волочился сомнамбулой, потом сел в траву – ноги не слушались. Сколько раз ему казалось, что он сдохнет, не выдержит? Два, три раза? И ничего, живой. Вот и сейчас выживет. Последний бросок остался.

Рядом уселась нервно хихикающая Сандра, толкнула в бок, сунула в рот сигарету.

– Подкури мне, а? Руки мокрые.

Вадим чиркнул зажигалкой Синтезатора. Сандра затянулась, упала на траву.

– Ты знаешь, когда каждый день прощаешься с жизнью, перестаешь замечать, что она у тебя есть.

Вскоре появился Леон, грязное чудовище, навис, упер руки в боки:

– Что я могу сказать – повезло!

– У них что, село сгорело и они теперь всем табором кочуют? – спросила Сандра, не вставая.

– Темная история. Мут говорит, все окрестные деревни с мест срываются, – Леон сел чуть в сторонке, поставил у ног мешок. – Что-то там, говорит, скверное.

– А что? – Вадим вытянул шею.

– Хрен их знает. Посылали, говорит, людей на разведку, но никто не вернулся. Неделю назад потерялась связь с мутами, что за пределами обитаемого кольца. И диких давно не видно. Такие вот дела. Целая деревня без вести пропала. Большая деревня, богатая.

– Уж не из-за нас ли? – предположил Вадим, и на душе сделалось холодно и тошно. – Получается, мы попремся прямо в пекло. Хотя… выбора-то особого нет. Может, о нас уже давно забыли.

– Вот это вряд ли, – сказала Сандра. – Лунари скорее ноги протянут, чем вернутся, не выполнив приказ. Знаешь, что их ждет за неисполнение? То же, что и меня. Командный состав уж точно.

Муты скрылись в зарослях, доносились лишь обрывки заунывной песни.

– Что-то там случилось, – прищурившись, проговорил Леон. – Чует моя задница. Люди бегут – ладно. Но звери… Будем решать проблемы по мере поступления. Сейчас нам надо помыться.

Ходок обнаружился у сосны. Кидал нож в ствол и, наверное, воображал Леона. На скуле Мишани расцвел фиолетовый синяк. Увидев обидчика, он оскалился и сказал:

– Как все закончилось, а? Чуть в штаны не навалил.

В его взгляде не было привычного озорства. Улетучилось. И радость, и задор тоже исчезли. Не хочется Мишане в неизвестность, ему и тут хорошо. А нужно, тащит злой Леон на буксире, отстанешь – башку снесет. И попутчики ему опостылели. Ему бы забиться в свою квартирку, снять шлюшку и балдеть.

– Сколько впереди деревень? – поинтересовался Вадим.

– Спроси что-нибудь попроще, – ответил Леон. – Сюда меня никогда не заносило.

Воды вокруг было – залейся, но вонючая, болотная. Грязь начала подсыхать и схватываться коркой. Пока ручей нашли – все чесались.

На мытье ушло больше часа.

Ближайшую деревню услышали издали: горлопанили петухи, гоготали гуси. Выбравшись из лесу, Вадим понял, что это не деревня – большое становище. Слонялись муты и люди. Кричали дети. Мычали коровы. Пахло навозом и жареным мясом. И обозы, обозы, обозы.

– Большое переселение народов, – прокомментировал Вадим. – Что это значит?

– Нужно расспросить народ. – Леон прихлопнул на лбу слепня. – Мы с Мишаней идем налево, Дизайнер с Сандрой… вы меня поняли.

Сандра от Вадима не отходила ни на шаг. Прилепилась. Но вышло даже кстати: неуютно среди этих… Вон баба в мешковине, эк ее перекосило! Один глаз-щелка, другой навыкат, губа вывернута, аж до подбородка свисает, и слюна бежит. В сторонке босая девочка пасла утят, один грелся возле ее ног… четырехлапый. Прелесть просто.

По-видимому, лагерь состоял из нескольких деревень, жители которых держались особняком, собирались вокруг кострищ. В центре – общая «площадь». Дородная бабища, растопырив розовые колени, ощипывала петуха.

– Мать, продай курицу, – проговорила Сандра.

– На торжище продают, – проворчала баба. – Иди, иди отсюда, не на ярмарке.

И повернулась задом. Сандра пожала плечами и отправилась искать кого-нибудь более разговорчивого. Улыбнулась стройному юноше, потупилась. Он заинтересовался. Освободив руку, девушка заспешила ему навстречу. Прямо Ромео и Джульетта на свидании! К Вадиму тотчас подскочила девчонка, притерлась.

– Сучка твоя баба, – затараторила девчонка. – Они все, красивые, такие… Э, чего ты такой мокрый?

– Вещи стирал, не высохли. Хочешь сладкого?

Он извлек из кармана уже слегка размякший пряник, позаимствованный у Синтезатора. Девчонка покосилась недоверчиво, понюхала, лизнула и зажмурилась:

– Вкуснотища! Вот скажи, чего ты тут забыл? – проговорила она с набитым ртом. – Ты ведь из города, да?

– Да курицу хотим купить, чтоб зажарить… Откуда здесь столько народу? Куда все идут?

– Курицу, говоришь? – Девчонка лукаво прищурилась. – А сколько дашь?

На ладонь лег складной походный ножик с открывалкой – абсолютно бесполезная вещь. Глаза девочки загорелись.

– Сначала куры, потом деньги.

Курица была грязная, худая и, видно, слегка приболевшая. Радуясь обмену, девчонка чмокнула Вадима в щеку.

– Так куда все идут? – повторил он.

Девчонка махнула на север и погрустнела.

– У нас дом был крепкий, хороший…

– Зачем уходить, если дом хороший? – Вадим нашел взглядом Сандру, она разговорила юношу, тот уже и слюну пустил.

– Боятся. Сначала соседские парни ушли на кабана и не вернулись, потом за ними отправили троих… Вернулся один Валька. Чокнутый. – Она вытаращила глаза. – Только мычит и слюну пускает, и седой весь.

– Это все, что ты знаешь? Люди что говорят?

– Говорят, что дикие нападают, грабят, деревни жгут. И много их. Женщин они угоняют, мужчин убивают и пьют их кровь.

Когда пошли сказки, Вадим потерял интерес к разговору, избавился от девчонки и побрел к развилке, где разошлись с Леоном. Сел, скрестив ноги по-турецки. Вечерело. Из леса тянуло сыростью, а одежда так и не высохла. Вернулась Сандра, она несла за шею курицу о четырех ногах. Есть птичку без дозиметра Вадим не рискнул бы еще несколько дней назад. Теперь, после полиплоидной черники, вонючей болотной жижи, после ночевок в лесу – не страшно. Хуже не будет, хуже просто некуда. Дома надо срочно показаться врачу, соврать что-нибудь, вроде в Чернобыль ездил на экскурсию, теперь волнуется.

– Надо Леона найти, – сказала Сандра, – и пожрать бы.

Они петляли между телегами, утопая в раскисшей земле, перемешанной с навозом. Орали дети, хрипло мычали коровы, ржали клячи. Все вокруг скрипело, кашляло, переругивалось, визжало, смеялось. От костров несло варевом, жаревом и самогоном. Муты веселились, будто только за тем и пришли в этот мир. На Вадима и Сандру никто не обращал внимания: вонючие, в замызганной одежде, волосы Сандры спутались в колтун. Словом, свои, не лунари, не земельники. А что на вид как люди – кто ж их знает, что там под одеждой?

– Безобидные совсем, – отметил Вадим, – добрые даже. Что их так не любят?

– Не любят? Ох, милый, их ненавидят. Их уничтожают. Выжигают целыми деревнями, жалея патронов, – это же муты. Понимаешь? Они – скверна, они – напоминание. Раньше, в первые годы, как пошли мутации, очень много рождалось детей с отклонениями. Их сразу убивали, линчевали с матерями и отцами. Инстинкт толпы, если хочешь.

– Но ведь это не заразно…

– Не заразно, – согласилась Сандра, – болезнь, уродство и смерть не заразны. Но отвратительны. А муты ведь размножаются.

Подтверждая ее слова, из брезентовой старой палатки выскочил под ноги карапуз лет полутора, одетый в короткую рубашонку. Карапуз пускал слюни, вопил от счастья. Он нетвердо держался на ногах и путался в хвосте…

– Ты бы хотел, чтобы твои внуки были такими?

Малыш кинулся к незнакомой тете, споткнулся, шлепнулся и заревел. Хвост его бил по земле, верткий хвост лысой обезьяны. Сандру перекосило. Вадим осмотрелся – непутевая мамаша мутика не появилась. Малыш размазывал по мордашке сопли. Вадим наклонился, поднял его, содрогнувшись от отвращения. Упитанный ребенок, грязный только до невозможности. А так – все как у людей, щеки толстые, глаза серые, белобрысый, пиписька – стручок. Только вот хвост. Поставленный на землю мальчик заорал громче, протянул к дяде руки.

– Блин, где его мамаша? Уйди, уродец! – взвизгнула Сандра.

– Ты чего? – Вадим пересилил себя, взял малыша на руки, тот залопотал что-то. – Это – ребенок, он ни в чем не виноват. Подумаешь – с хвостом. Атавизм. Не самое жуткое.

По правде сказать, четырехногая курица была куда как отвратительней.

– Па-па-па! – заявил младенец. – Дя-дя-дя!

– Правильно, не папа я тебе, обезьянка.

Вертлявое тепло на руках, цепкие пальчики, вцепившиеся в Вадима. Хвостик, обвивший предплечье, как ветку. Вадим бы отбросил эту пакость, но он только что выговорил Сандре за «нетолерантность» и теперь вынужден держать марку.

– Их не должно быть. – Сандра смотрела в сторону. – Я на все согласна. Пусть у птиц будет хоть по восемь ног – ноги вкусные, в конце концов. Пусть новые виды… Рыба – пусть! Но люди должны оставаться людьми.

– Сандра, это уже фашизм какой-то!

– Тебе хорошо. Ты здесь на экскурсии. А мы смотрели учебные фильмы про жизнь до войны. И старики еще помнят, как это было. И дома, то есть у лунарей, все иначе. А здесь… Зачем они живут? Ради чего? Плодят уродов, сношаются. Они – не люди, они – муты. Др-рянь!

– Я тебя не узнаю. Пойдем, поищем маманю хвостатого.

Вадим двинулся к палатке. Такие брезентовые страшилища хранились на антресолях у походников старшего поколения, у бывших бардов, байдарочников и альпинистов. Эту украшали многочисленные заплаты, она выцвела давным-давно. У входа Вадим крикнул:

– Эй, хозяева!

Ответа не было. Сандра топталась позади. Вадим решительно заглянул внутрь. На подстилке дрыхла, раскинувшись звездой, молодая женщина, дебелая, чумазая. Вылитый младенец. Одеждой мадам себя не утруждала, по жаре почивала нагишом. И видны были ее налитые молоком груди, рыхлый живот. Хвост лежал чуть выше слипшихся сосульками лобковых волос. Украшенный розовым бантиком хвост.

За спиной мучительно блевала Сандра.

Вадим бы с удовольствием к ней присоединился. Баба смердела немытым телом и самогоном, и при одном взгляде потенция гарантированно пропадала на две недели вперед.

– Ма-ма-ма!

Вадим поставил ребенка на пол палатки. Младенец опустился на четвереньки, подбежал к маме, схватил обеими руками грудь и принялся пить, чавкая. Дама обняла его, не просыпаясь. Вадим выскочил наружу.

– Не должно, – Сандра вытерла рот рукавом, – этого не должно быть!

– Да ладно… Видал я и похуже… Пойдем-ка отсюда побыстрей.

Они зашагали рядом, стараясь не смотреть по сторонам. Сандра в последнее время нервная, дерганная. ПМС у нее, что ли? Или большое скопление «нелюди» так действует? Она же – чистый лунарь, ну, в прошлом. Так ее воспитали. Если не кокетничать, не красоваться перед Сандрой, следовало признать: муты отвратительны. Вадим вполне разделял точку зрения «их не должно быть». Но признать мутов недостойными жизни – отбросить окончательно все оковы цивилизованности, стать таким же, как Леон. Или хуже – как Ходок.

– Куда их всех несет такой толпой? – решил разрядить обстановку Вадим. – Ты не узнала? Мне девчонка рассказывала о пропавших людях…

– Якобы что-то жуткое поселилось южнее. А что и почему жуткое – они сами не знают или говорить не хотят. Ты не переживай, если хоть кто-то из них в курсе, Леон эту информацию вытащит. Он такой. С ним не промолчишь.

Раздался знакомый гул. Вадим задрал голову. Вертолеты летели со стороны Москвы, три болотно-зеленые машины. И тут же стойбище наполнилось криками, плачем, заметались муты, сшибая друг друга, кинулись к лесу…

– Пиздец! – заорала Сандра. – Бежим!!!

Ее точку зрения Вадим разделял. Сандра отшвырнула курицу, схватила Вадима за руку и рванула к лесу вслед за расторопными мутами. Под ноги кидались дети, куры, гуси, домашняя утварь. Сандра неслась, как по асфальту, отшвыривая с дороги все живое, перепрыгивая через костры, ямы, оглобли. Вадим спотыкался, дурел от толчеи и шума. На него налетел (и был тут же отброшен Сандрой) мутноглазый дядька с трехцветной, как шкура кошки, бородой. Муты, бежавшие впереди, дрогнули. Остановились. Попятились. Вадим представил, как они разворачиваются и несутся волной обратно в лагерь. Затопчут же.

– Сюда! – Сандра потащила Вадима в сторону и нырнула под телегу. – Если подожгут – все, пропали. И так пропали. Но если подожгут…

Кроме них, под дном телеги оказалась собака. Большая такая, мохнатая, вонючая. Псина вывалила язык и «улыбнулась». Курица Вадима придушенно захрипела, он наконец вспомнил о ней и отшвырнул в сторону. Сандра вжалась в землю, насторожилась, ее ноздри раздувались, глаза превратились в щелки.

– Оставайтесь на местах! – раздался усиленный голос, перекрывший шум паники. – Всем оставаться на местах!

– Гарик, – охнула Сандра, – Толстый Гарик, точно. Ничего себе, за нами Гарика послали. Вот уж не думала… Эх, блин, и убить его нечем…

– Оставайтесь на местах, или мы вынуждены будем открыть огонь!

– Облава. – Сандра посмотрела на Вадима с подозрительным блеском в глазах. – Облава, милый. Это даже не пиздец, это совершенный, полный, абсолютный, кромешный пиздец! Нам не выбраться. Нас вычислят сразу, начнут всех проверять – оп-па! У них же наверняка есть твоя фотография. Ну, или пидора-двойника фото – без разницы.

– Меня по фотографии не узнать, – улыбнулся Вадим, – я там чистенький, а тут я грязный и бритый. И морда заросла. Как в гриме, блин.

– Точно.

Она замерла, боясь спугнуть мысль.

– Точно. Мы – муты. Запомнил? Обычные муты. Идем со всеми вместе, спасаемся от какой-то дряни. Надо погуще дерьмом обмазаться. И ботинки сними. Босиком походишь. И голову, голову тоже – грязью! И рожу! Ну?

Разуваться Вадим не стал – и так ботинки утратили первоначальный лоск, покрылись коркой, разбиты вдрызг на дорогах этой России (которые после войны лучше не стали, естественно). Он послушно вымазался подтележной пакостью, провел пальцами по лицу, изображая Рэмбо. Сандра после тех же манипуляций ничем не походила на его знакомую – замарашка какая-то. Никому и в голову не придет, что бывший лунарь добровольно так угваздается!

Собака наблюдала за людьми с интересом.

– Проверь телегу, – совсем рядом появились берцы, прямо перед носом. – Половина попряталась, вот ведь дрянной народец. А приказ – всех собрать.

Лунарь заглянул в их убежище. Собака шумно почесалась, Сандра глупо хихикнула, Вадим выдал самую идиотскую из заискивающих улыбок.

– Оп-па! На выход, быстро! Вылезаем, я сказал!

Они выбрались, встали кособоко, Сандра смотрела под ноги, Вадим – на нее.

– На меня смотреть! На меня, шваль! Вот ведь уроды, вы что, вообще не моетесь? Слышь, капитан, они вонючие. Меня сейчас стошнит.

– Головы поднять! В лицо смотреть! – рявкнул капитан.

Вадим послушно уставился на лунарей. Страха не было, только отчаянная пустота. Он вспомнил, как Сандра играла дурочку, и решил придерживаться той же тактики: дебил я. Идиот. Вонючий. Но мирный-мирный, тихий-тихий.

– Фу, – поморщился капитан, – вы что, специально в грязи валялась? Ты посмотри, он там с бабой был…

Вадим сделал вид, что застегивает ширинку.

– Маленький чпок, – заныла Сандра, – хотите большой чпок, добрые люди?

– Гадость какая. – Капитан побледнел. – Твое счастье, стрелять не велено. Давай топай вперед. В центр этого вашего вертепа.

Сандра, мелко кланяясь, засеменила на «площадь», окруженную палатками, Вадим потопал следом. Капитан ругался и плевался, выражая свое недовольство окружающим миром вообще и мутами в частности.

* * *

Когда началась облава, Леон проводил «социологический опрос», пытаясь вычислить, от кого и чего муты двинулись дружною толпою. Ходок держался рядом и ныл, ныл, ныл. Все ему было плохо, Вадим – особенно. И ничего приятного впереди не ждет: с той стороны и звери, и люди бегут. И, главное, молчат, не признаются, что за страховидло их так напугало. Даже бабы, разбитные бабенки, Ходока не радовали. Они чуяли ебаря-террориста, липли как мухи к говну, а Ходок отбивался. И не из-за того, что грязные, и не из-за того, что у некоторых – хвосты там, сиськи в два ряда… Раньше его не смущало – хвост можно подвинуть, а сисек чем больше, тем лучше. Просто был не в настроении, устал. И в пекло соваться не хотелось.

Леон беседовал со старшими. Здесь собралось несколько деревень, решали, куда идти, торговали помаленьку друг с другом, пили за встречу, любились и играли свадьбы. Над торжищем витал дух пира во время чумы, надрывного русского веселья на краю пропасти. «Эх, пить будем и гулять будем, а смерть придет – помирать будем». Так и жили, так и не решили, куда идти.

Леон давно изучил повадки мутов. Безобидные, не планирующие ничего дальше, чем на сезон вперед, они жили в покорности собственным болезням, смерти, уносящей и младенцев, и юнцов, лунарям, по прихоти выжигавшим целые деревни. Хозяйство вели ни шатко ни валко – здоровья не хватало. Первобытно-общинный строй, всеобщее равенство, староста (обычно – самый крепкий и мозговитый). Кочевье далось деревням страшной ценой: многие погибли в пути, не выдержав, – хилые, больные и беременные, малые дети, которых всегда было немного: редкая баба могла рожать, но уж если могла, плодилась с удвоенной силой, производя на свет и жизнеспособных, и убогих, имеющих с человеческим обликом мало общего.

Леон с несколькими деревнями поддерживал отношения: муты шарятся по лесу и заброшенным городам, выносят оттуда ценные вещи и всегда рады продать, да и человеческому отношению рады.

Собравшиеся здесь почти все были уродами. Они пришли с юга, где, вдали от лунарей и погромов, жили последние десятилетия. Ели «грязную» пищу и пили радиоактивную воду, выращивали на фонящей земле овощи.

Староста Кот, с трехцветной, пятнами бородой и выбритой башкой, поскреб подбородок.

– Мы первые ушли. Потом остальные снялись, когда увидели, что мы уходим. Мы ж все, ядрена вошь, соседями были. А как поперло зверье, растуды его в качель, пошли смотреть, что там такое понавылезло. У нас, на юге, иногда как вырастет – усрешься! Вон, помнишь, Лапка, жабу?

Староста Лапка, перепончаторукий кряжистый дядя, глубокомысленно кивнул.

– Такая жабень, чтоб ее перекорячило, вымахала! И повадилась, вишь, птиц, как комаров, трескать! Язычина – что моя телега длиной. Ам! И нет вороны. Мы на нее с рогатинами пошли, а то эта паскуда еще и бабу задавила, хорошую бабу, плодовитую. Как прыгнет – и баба в лепешку. Рогатинами достали, потом на две деревни мясо поделили. Нежненькое мясцо…

Староста Лапка вздохнул, подхватил со стоящего на земле блюда птичье крылышко и заработал мощными челюстями, перемалывая хрящики и косточки.

– Ты к делу давай, – поторопил Кота Леон, – что там было-то? Что даже вы не справились?

Засмеялся Горбатый, скрюченный старик, глаза которого слезились.

– Прыткий! Ишь! Тебе зачем? Неведома Хуйня там была! Во как!

Ходок, сидевший рядом с Леоном, закашлялся. Да, объяснил Горбатый, а все кивают со значением: она и была, иначе не скажешь! Муты – они хитрые, они информацию держат, ничего не вытянешь просто так.

Леон достал из кармана пачку сигарет. Забрал несколько у Вадикова «братца», хотел сам курить по торжественным случаям. Может, с Сандрой поделиться. Но Старост следовало умаслить.

– Угощайтесь, уважаемые. Лунарский табачок, махорке – не чета.

Зацокали, заохали, расхватали почти все в момент. Над посиделками поплыл вкусный дым.

– Вещь, – вынес вердикт Кот, – умеют лунари жить, барон. А пойла ихнего при тебе нет? Жаль…

– Так что там было? Зверь?

– А хрен его знает, – Кот затянулся, – ребята пошли смотреть – пропали. Еще отряд собрали, вооружили – и тех нет. Мне людей жалко. И скотина волнуется, и зверье из леса бежит. Ну, и мы снялись. Может, облако «грязное» принесло, может, еще что. А на смерть я своих отсылать не буду.

Снова – одобрительные кивки. Верно сказал, на смерть людей посылать – последнее дело. И так нас немного.

– И знаешь, – Кот в упор смотрел на Леона, – я – мужик тертый. Жаба мне – смех один, царь-рыба – так, ушицы сварить, ни от волка не бежал, ни от медведя-шатуна, ни от стаи кровососов, ни от пожара. И в город ходил, а уж там кто другой полные штаны навалит. А тут – печенкой учуял, драпать надо. Смерть там. Вот там что. А как выглядит – мне не важно, я, ядрен-батон, жить хочу. Ты, барон, жить хочешь?

– Хочу, – вздохнул Леон, которого рассказ не обрадовал, – но мне как раз туда, на юг, надо.

– Не ходил бы ты. Помирать – никому не надо. – Горбатый моргал часто-часто, и по щекам его катились мелкие слезы. – Молодой ты, здоровый. Бежишь от кого, что ли?

– Дело у меня на юге.

Горбатый покрутил птичьей головой.

– В город не ходи, барон. Сгинешь. Что зверье убежало – ладно, даже мошкара оттуда улетела. И рыба из рек ушла. Думаешь, Кот тебя пугает? Кот ничего не боится и никого не пугает, дело говорит. Погано там.

И замолчал. Ходок заерзал. Леон курил, смотрел на старост. Ничего толком не объяснили, сволочи, не знают ничего! Да мало ли, почему зверье бежит. И сколько в тех рассказах о великом исходе насекомых правды, а сколько мифотворчества – неизвестно. Оправдывают собственную немощь и трусость, байки бают.

Раздался стрекот. Старосты повскакивали, заозирались. Леон тоже вскочил: от леса к стойбищу неслись вертолеты.

Началась паника. Леон с холодным отчаянием понял: не уйти. Это – не случайность, это – облава. Или всех перестреляют, или выжгут. Или найдут Дизайнера и угомонятся, навсегда закрыв Леону ход в другой мир. Ходок вдруг пригнулся и мелкими шажками заспешил куда-то в сторону. Совсем парень сбрендил. Леон оторопело смотрел несколько секунд, как Ходок шуршит прямо в объятья лунарей, а потом догнал его, поймал за рукав. Ходок вырвался.

– Говорил! – Из пасти Ходока летели слюни. – Говорил, надо его сдать! Все, приплыли! Сейчас и так его возьмут! А нас положат!

– Молчи, – прорычал Леон, – заткнись наконец. Может, пронесет.

Вокруг носились муты, орали старосты. Ходок притих, уставился вверх, сгруппировался, как зверь перед прыжком. Псих гребаный.

– Да отвалите с дороги! – К стойбищу ринулась целая толпа.

То ли срываться собрались, то ли просто прятались. Ходок шуганулся в сторону, к лесу. Леон делал вид, что следит за вертолетами, а сам боковым зрением наблюдал за Ходоком. Тот сгорбился, как будто желал казаться ниже, вынул пистолет, прицелился. Сука продажная. Леон бросился вперед и в сторону раньше, чем палец Ходока нажал на курок. Выхватил нож и метнул в живот, в область печени. Попал левее, все-таки далековато. Ходок скрючился, непозволительно медленно поднял руку с пистолетом, но Леон был уже рядом. Несколько точных ударов, и они оба повалились в траву рядом с загоном для свиней, сколоченным на скорую руку.

Ходок заорал, но Леон быстренько его заткнул, сел верхом, схватил одной рукой за подбородок, другой – за затылок и решил брать на понт, слишком уж много было случайных совпадений.

– Жить хочешь? – шепнул он на самое ухо.

– Все равно ведь замочишь! – прохрипел Ходок, дернулся и получил тычок в бок.

– Давно на лунарей работаешь?

– Пошел на хуй!

И еще удар. Ходок заскулил.

– Говори, крыса, а то на куски порву! Хоть сдохни как мужик.

– Уже год, – затараторил он. – Лекарства, бабы, вид на жительство…

– Кому ты там нужен, – не выдержал Леон. – Убожество. Как они нас нашли?

– Жучок был в бэтээре.

– Один?! – Леон до хруста вывернул его руку.

– Да-а-а, – взвыл он. – Сейчас – нету.

Леон свернул ему шею, привстал, огляделся, раздумывая, куда бы спрятать тело. Басовито хрюкнула свинья, ей ответила другая. Вариант! Тело своего осведомителя лунари если и успеют найти, в жизни не опознают.

Свиньи у мутов были хорошие, зубастые и здоровенные. Перевалить тело через ограду Леон не смог, пришлось поднимать засов, открывать кривые, но прочные ворота и затаскивать Ходока внутрь. Свиньи не нападали, понимали, что их пришли кормить. Оставив труп, Леон бросился прочь из загона, поскользнулся, растянулся на земле. Вскочить, метнуться за ворота, закрыть засов, отряхиваться некогда, весь в грязи и навозе…

– Стоять! – сказали сзади. – Ну-ка повернись, урод!

Леон медленно обернулся. У него за поясом – пистолет, хорошо закрыт курткой. В карманах – масса всего интересного начиная с тех же «лунарских» сигарет. Если будут обыскивать, а обыскивать будут, он не похож на мута.

– Ты там что делал? – спросил лунарь с брезгливой миной. – Спал, что ли?

Леон не поверил своей удаче, мысленно благословил свиней и пожелал им приятного аппетита.

* * *

Лунари согнали всех на «площадь», отгороженную первым кругом палаток и телег. Под ногами хлюпала жижа, замешанная сотнями ног. Муты жалобно хныкали, из хитрых крестьян превратившись в полоумных холопов. Сандра, если поднимала голову, корчила самую жуткую рожу, на какую только была способна. Вадим, решивший «косить под дурачка», ритмично бормотал молитву, единственную, которую помнил, – «Отче наш». А здесь, похоже, ее никто не знал, по крайней мере, иссохшая бабка лет пятидесяти ткнула Вадима локтем в бок и спросила жалостливо: «Шо, мила́й, батьку сваво потерял?» Пришлось согласиться.

Здесь встретились муты из разных деревень, в лицо далеко не все друг друга знали, и в Сандру с Вадимом не тыкали пальцами, не указывали на пришлых лунарям. А лунарей было много. Деревню оцепили «матолыги» и БТРы, вертолеты покружили и улетели – на разведку, наверное. Вооруженные солдаты удерживали мутов на «площади», никто и рыпнуться не смел. Стояли тесно, плечом к плечу, переминались с ноги на ногу. В толпе Вадим заметил давешнюю хвостатую мутантку с отпрыском на руках, завернутую в какую-то тряпку – не успела одеться. Леона и Ходока видно не было.

В толпе шептались, обсуждали облаву, строили предположения: а вот как сейчас нас всех тут положат… Что им надо-то? Ищут чего? Или просто поохотиться решили, изверги? Тс-с, тихо, услышат еще. Нельзя их ругать, а то осерчают. Если что нужно – мы все отдадим. Смотрит на нас, улыбнись!

Солдаты отворачивались, нежно зеленели. Потом к мутам вышел военный рангом постарше.

– Гарик, – прошептала Сандра и опустила голову, чтобы волосы закрыли лицо.

Толстый Гарик оказался низким истощенным человечком. Ручки-палочки сжимали автомат, и удивительно было, что они не ломаются под весом оружия. Гарик тянул шею, похожий на ощипанного цыпленка, высматривал что-то. «Кого-то, – поправил себя Вадим, отворачиваясь, – меня».

– Кто староста? – неожиданным басом рявкнул тощий.

В толпе произошло движение. Люди раздвигались, образуя коридоры, по которым к Гарику уже спешили старосты. Брови тощего поползли вверх:

– Все – старосты?

– Дык ведь деревень-то пять, – охотно пояснил мужик с пятнистой бородой. – И старост, через плечо их в сраку, пять.

– Хорошо, – военный пребывал в некотором замешательстве, – пять – так пять. А что это вы объединились?

– Согнали нас, господин, с насиженных мест, новые ищем, – пролепетал пожилой горбун, – вместе уходили, вместе и ищем. Соседи мы были. Там, на юге.

– А почему к Москве идете?

– Да вы что?! – перепугался бородач. – Мы так… Мы дальше и носу не сунем. Вот думаем, куда пойти, может, здесь и осядем, если позволите…

Толпа не шевелилась и, кажется, не дышала. Военные пошли на диалог, может, и не убьют, если старосты будут отвечать подробно и с должным почтением. Живут себе муты далеко от Москвы – лунарям до них дела нет, всех не перестреляешь. Патронов не хватит геноцид устраивать.

Вадим старался не смотреть в сторону военных. Толстый Гарик собрал старост и увел куда-то в сторону. В толпе снова началось движение, кто-то даже захихикал.

– Тихо там! – рявкнул солдатик.

– Смотри, Леон, – прошептала Сандра на ухо Вадиму, – вон там, слева.

Вадим проследил за ее взглядом, но Леона не увидел. Муты как муты. Переминаются, воняют, рыгают и пердят. Слепней слетелось – как на стадо коров. Солдаты передают друг другу баллончики с репеллентом, брызгаются, воняют, в свою очередь, тоже переминаются и недовольно бубнят. Сандра присела на корточки, Вадим опустился рядом. Из-за прошедших дождей земля, разбитая ногами, превратилась в топкую жижу. Хорошо, что не послушался Сандру и не разулся, замерз бы совершенно.

– Надо уходить, – зашептала Сандра, – Леон нас узнал, все нормально. Подать ему знак и уходить. Только Леон без Ходока, или я Мишку не заметила. В общем, потихоньку протискиваемся к краю.

– Солдаты, – Вадим с трудом удерживал равновесие, чуть не шлепнулся в грязь, – они следят и…

– Ой, да брось. Я что, в облавах не участвовала? Им уже все надоело. Они напуганы. Они никогда столько живых мутов не видели. Приказа стрелять нет, если только не будет провокации. Гарик уже беседует со старостами, и не исключено, что по нашему поводу, хотя я бы не обольщалась: слишком большие силы, да и вертолеты улетели. В общем, солдатики постоянно отвлекаются, глазеют по сторонам… Если не по нашу душу, то им все равно, кто убегает. Схрон у нас за оцеплением, нормально…

– Мама, я писать хочу! – взвыл какой-то ребенок.

– Ну, доця, садить, пописай! – ласково предложила мама.

Сандра распахнула рот и подняла вверх указательный палец.

– Идея! Так. Держи меня крепко, я сейчас начну страдать брюхом. Не отпускай и помалкивай, понял? Типа я сама идти не могу.

– Сандра, а если они все-таки за мной?

– Тогда всех обыщут и осмотрят. И нас все равно схватят. Лучше рискнуть.

– Думаешь, пропустят?

– Они брезгливые. Им здесь очень плохо пахнет. Если стошнить и обкакаться – отпустят в кустики.