Текст книги "Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II"

Письмо девятое
Костры под звёздами

1.

Очередной день рождения я отмечал уже дома. Однако дом-то этот был уже совсем другой. Свой, так и не достроенный до конца, родители продали, а поселились в другом, временно пустующем, тут же недалеко от бывшего своего, на выходе из нашего распадка. Дело в том, что отец выработал свою льготную пенсию – с учётом северного и горняцкого стажей. Пенсия получилась очень хорошей по тем временам – 1200 рублей в месяц, и родители решили снова переехать в Лесозаводск, где и климат получше, да и жить полегче. Правда, переезжать они собирались только по весне, но нашёлся хороший покупатель нашего дома, и, чтобы не потерять его, решили продать сразу, а зиму перебиться в этом, пустующем. Да, народ из этого горняцкого высокогорного уголка на Сихотэ-Алине уже начинал разъезжаться по более удобным местам.

Уже не было здесь многих прежде знакомых людей, почти никого не осталось из одноклассников, уехал во Владивосток Вася Суховольский и, не помню куда, Иван Устинов – мои давние друзья. На работу устроиться здесь стало ещё труднее, чем было раньше. Но и уезжать куда-то в неизвестность в суровую в здешних краях зиму тоже не хотелось. Остался до весны. Так что гулять по гостям особо было некуда, да и не хотелось. Ходил на охоту как и в прошлые годы, но уже другой дорогой, более длинной и в обход нашего распадка, только чтобы не проходить мимо нашего бывшего дома. Почему-то тоже не хотелось на него даже смотреть. Он стал совсем для меня чужим, как будто бы он, в который и я вложил немалую часть своего мальчишеского труда, изменил мне. Ходил в основном в кино, читал «Роман-газету», которую родители по-прежнему выписывали, – почта приносила каждый месяц два номера с новыми повестями и романами, в основном хороших советских писателей. Пытался и сам писать – делал наброски, небольшие миниатюры. Так родилась одна из них – «Два солнца», которую потом с двумя другими напечатал «Тихоокеанский комсомолец». Но до этого памятного события надо было ещё дожить.

Какое-то разнообразие внесла сестра отца Татьяна, Иванькова по мужу. Она приехала совсем неожиданно из далёкого от нас Омска, без предварительного предупреждения. Никогда не бывая в наших местах, эта отважная сибирячка отправилась в дремучее дальневосточье, куда не только поезда, но даже автобусы не ходят, ориентируясь только по скупому адресу с конверта отцовского письма. И свалилась на нас как ком снега с ёлки с большим чемоданом в руках, плотно набитым добротной копчёной колбасой. Оказывается, она работала там в охране на мясокомбинате и на проходной обязана была трясти работников, уходящих домой с припрятанной колбасой. До этой «хлебной», то бишь колбасной, должности она долгие годы трудилась в цехах мясокомбината, сама умудрялась проносить через проходную утаенный деликатес. Так что укрыть от её глаз другим несунам колбасу или копчёные свиные рёбрышки уж никак не удавалось, поэтому, хочешь, не хочешь а делиться с бдительной охранницей невольно надо было, чтоб и домой хоть часть принести. Моя весёлая тётушка в красках расписывала все эти свои щадящие реквизиции, нисколько не заморачиваясь в законности или справедливости их осуществления. Видно, у переживших войну взрослых людей были совсем иные понятия о моральных нормах.

От тёти Тани я узнал, что у меня есть двоюродный брат – её сын Толя Иваньков, примерно моего возраста. Он уже отслужил в армии танкистом, вернулся к родителям в Омск, женился на немке-сибирячке очень даже симпатичной на фото, работает. Только вот беда: пьёт неумеренно.

– Как придёт домой в крепком подпитии, так и кричит: «Мама! Мама!» – с тёплой слезинкой в голосе рассказывала тётя. И лезет целоваться со мной…

Подумалось тогда: может, и мне уже пора жениться? Я ведь тоже выпиваю, и порой довольно крепко. Только вот не лезу к родителям с поцелуями и всуе слово «мама» не произношу, особенно в пьяном виде. Как-то перед самой мамой неудобно даже. Да и нет здесь в ближайшей округе подходящей девчонки, пусть и немки, на крайний случай, – вот незадача какая…

Вот так поиздеваешься над самим собой, и как-то сразу немного веселее становится на душе. Даже если на улице дождь нудный и грязь непролазная, или метель колючая метёт.

Мои родители постоянно выписывали несколько газет, среди них чаще всего были «Правда», приморское «Красное знамя» и «Советская Россия» – чуть ли не с первых номеров как она стала выходить. Однажды в одной из столичных, видимо, газет, где речь шла о Новосибирском строительном институте и его гидротехническом факультете, прочитал такие строки и дословно вписал их в свой дневник:

«Удовлетворённым вышел из деканата, где шло распределение, отличник Василий Тихоненко. Просьбу его удовлетворили – направили работать в Приморский край…»

И сразу вспомнился этот мой одноклассник – мы с ним учились с шестого по восьмой класс в Лесозаводске: всегда аккуратный, чистенький, ухоженный. Сидел он на первой парте и был тоже отличник и активист, всегда первым тянул руку на вопрос учителя. Но почему-то меня, всегда тоже в чистых, но застиранных рубашках, в восьмом классе избрали классным комсоргом, а не его, всегда такого правильного, хотя я в тот момент даже и не был ещё комсомольцем. Карма такая, как сказал бы сегодня несравненный Армагедоныч – мой любимый в последнее время учёный и публицист, специалист по странам Востока, ближнего и не очень, и вообще поразительный умница и неистощимый виртуоз яркого слова в любой полемике Евгений Янович Сатановский, книги которого всегда стоят на самых ближних ко мне полках в моём сегодняшнем московском жилище.

Нет, не стал я завидовать моему бывшему однокласснику, который когда-то давал мне почитать хорошие книжки: у него уже тогда была хорошая личная библиотека, а у меня всего две-три книжки на этажерке, но зато самые любимые и прочитанные по нескольку раз. Просто принял эту информацию к сведению, подумав, что у меня ещё все впереди, и оно, ожидаемое, непременно исполнится. Только не знал я ещё тогда, к великому своему сожалению, что же это оно на самом деле такое и каким же будет конкретно…

Между тем:

Сегодня, 12 декабря 2015 года, в День Конституции Российской Федерации, мой внук Георгий Синдяев, восьми лет отроду, стал чемпионом города Дмитров по плаванию в своей возрастной категории…

Вечером мы собрались за праздничным столом – приехали Власовы, подруга Азата Ирина с сыном Алёшей, друг Андрея, бывший генерал Алексей Фёдорович. Не было только моей Ирины Васильевны – она ходила в Москве на лекции Сергея Сергеевича Коновалова. А вместо неё занималась с дядей Фёдором мама Тани Черныш Зоя Александровна.

Посидели на редкость хорошо. Папа Андрей сказал тост в честь чемпиона, и все дружно прокричали «ура!». Наш Гоша сиял ярче своей медали. Но тут я ему подпортил настроение и по совету Ирины Васильевны после телефонного разговора с ней попросил тоже слова. Я сказал:

– Гоша, ты сегодня имеешь полное право спать со своей «золотой» медалью, как и обещал. Но! Тебе помогали её завоевать твои папа, мама, бабушка и я, твой дед, который каждое утро тебе готовит завтрак. А это значит, что с завтрашнего дня с твоей медалью будем спать мы все по очереди. Договорились?

Егорий, конечно, несколько стушевался от такого нахального дедова предложения и даже опрокинул в волнении свой стакан с соком на стол. Но тут все снова прокричали дружное «Ура!», а мама побежала на кухню за полотенцем, чтобы промокнуть пролитое на столе.

Мы пили в этот вечер принесённую Алексеем Фёдоровичем венгерскую водку-палёнку, настоянную на груше (хорошая мягкая водка). А когда ей пришёл кирдык, я принёс из бара-холодильника недопитую бутылку-штоф французской 58-градусной водки «Высшие пития» на тмине, изготовленную по русским рецептам XVIII века. Когда я рассказал об этом своим собутыльникам (к нам с Алексеем Фёдоровичем примкнули ещё Володя Власов и Азатова Ирина), Алексей Фёдорович засомневался:

– А откуда ты знаешь, что именно по этим рецептам?

– Ну, как же, – отвечаю, – сидим, бывало, с князем Потёмкиным за таким вот столом, принимаем эти «Высшие пития», он и говорит…

– Ну, ежели так, то и вопросов нет, – соглашается удовлетворённо Алексей Фёдорович, и мы, следуя написанным на бутылке рекомендациям, залпом опрокидываем свои стопки.

А в это время Лена Власова расчленяет кости бараньей ноги с остатками мяса, которую приготовил к столу Володя, и спрашивает меня:

– Виктор Фёдорович, вам дать косточку? Вы ведь любите косточки…

Отвечаю тут же:

– Лена, я мясо люблю!

И тут за столом грянул гомерический хохот… Ох, и язва этот Вихтур я Васильевна, когда он вдруг ляпнет нечто подобное в разговоре…

Да нет, хорошо прошёл вечер – Гоше, думаю, запомнится. Ну а если кто и обиделся ненароком, то и вида не подал…

2.

Но вернёмся к основной канве… Одним словом, в Хрустальном и Кавалерово «ловить» мне, как и прежде, было нечего: надо было снова куда-то уезжать. И только пригрело мартовское солнышко, я снова отправился в неведомое. Снова отец проводил меня до Кавалерово, усадил в попутный грузовик, идущий к станции Варфоломеевка, и опять я увидел его грустные увлажнившиеся глаза. Думаю, он понимал, что ничем мне помочь уже не может, и это родительское бессилие угнетало его особенно сильно. Но он ещё по-прежнему верил мне и надеялся, что его любимый сын всё-таки найдёт свою дорогу в жизни.

Сначала я собирался в Лесозаводск, куда намеревались переехать родители, – вроде бы на разведку. Но в последний момент мои планы почему-то изменились, и я взял билет до Уссурийска. До сих пор не пойму, по какой же это причине мои планы так резко изменились. Видно, и, правда, – карма такая. Но я и не жалею, что именно так случилось, а не иначе.

В Уссурийске на первой же доске объявлений я сразу же нашёл подходящую организацию. В УНР-287 (УНР – это Управление начальника работ) стройтреста № 34 приглашались рабочие по самому широкому профилю специальностей, причём сразу же предоставлялось общежитие. Это и подкупило меня главным образом. В отделе кадров долго ломали голову над загадочной записью в моей трудовой книжке, но я инспектору тоже ничем не мог помочь. В конце концов, мне предложили должность самую скромную – разнорабочего в отдел снабжения и выдали направление в общежитие. Так что в день приезда в город я сразу же нашёл работу, познакомился со своим новым начальником и ночевал уже в чистенькой комнатке на свежих простынях. В комнатке жили ещё двое парней, которые приняли меня вполне доброжелательно.

Одно было неудобство: контора УНР была практически в центре города, а общежитие – на дальней окраине, за виадуком ЖД-станции, в посёлке железнодорожников. Так что приходилось вставать пораньше, чтобы к восьми утра добраться на автобусе к конторе, где и находился кабинет начальника отдела снабжения. Начальник отдела, фамилию его, к сожалению, запамятовал, оказался стройным поджарым человеком лет 35 из той же печально известной когорты «Миллион двести», попавших под сокращение армейских офицеров в середине 50-х годов ХХ века. В Управление он, видимо, пришёл совсем недавно, на работу так и ходил в добротной, хорошего сукна шинели и доверенный ему отдел представлял собственной персоной в единственном числе. А я, следовательно, уже своей персоной собственной, сразу увеличил число кадров отдела в два раза.

Первые дни я в одиночестве с утра направлялся в кабине грузовика на базу стройматериалов и, получив по накладной груз для какой-то конкретной бригады, доставлял его на стройплощадки города. Тогда в Уссурийске возводилось много жилых домов, а также производственные корпуса кожевенного комбината и завода холодильников. К начальнику я, видно, сразу вошёл в доверие, и когда в отдел пришли через неделю ещё несколько новичков из совсем молодых ребят, он тут же назначил меня старшим над ними, вроде бригадира. Начальник был на удивление тактичным интеллигентным человеком, и с ним легко и приятно было работать.

Примерно через месяц ко мне в Уссурийск неожиданно приехал отец. По адресу на конверте моего недавнего письма домой он вполне свободно сориентировался в незнакомом городе и пришёл прямо в общежитие. Было воскресенье, и я находился дома, просто лежал на койке и читал какую-то книжку. И вот открывается дверь, и входит он. И первый мой вопрос к нему, вполне естественный: что случилось? Да нет, ничего, отвечает, мол, просто решил проповедовать. А я подумал невольно: наверное, решил проверить, в каких условиях и с кем я живу. Ну, что ж, проверил и успокоился: комнатка, как и всё общежитие, чистенькая, тёплая. И ребята, с которыми я живу, вполне порядочные на вид: один парень, бородатый, но всего лет на пять меня старше, другой – на столько же примерно лет меня моложе, и бритва ещё не касалась его лица. Мы с ним сходили в столовую недалеко от общежития, выпили за обедом по бокалу хорошего пива (в те годы Уссурийск ещё славился своим пивоварением), за обед мне не разрешил платить – сам рассчитался. Спросил, как у меня с деньгами, а когда я ему сказал, что до получки хватит, он не поверил и впихнул мне в карман некую сумму, сказав, на всякий случай, мол.

В тот же день я его проводил через виадук к поезду. На прощанье он сказал, что был в Лесозаводске, нашёл там своего друга Александра Шевстюка, с которым работал раньше на узле связи, и подыскал участок земли соток в пять-шесть – будет строить дом там, на правом берегу Уссури, в Медведицком. Понял я, что в Кавалеровском районе мне уже делать нечего, поскольку родители теперь будут жить в Лесозаводске. С этим и расстались.

В Уссурийске я прожил совсем немного – два месяца всего с небольшим. И за это время так ни разу и не побывал у своих недавних однокурсников. Просто не хотелось встречаться с ними, отвечать на их неизбежные вопросы – где, как, почему. Рассказывать, как я блуждаю в потёмках, пытаясь найти свою тропинку по жизни? А им это надо? Конечно, будут сочувствовать, что-то советовать и т. д. А мне это надо? Как-нибудь сам разберусь, не маленький уже, небось. Так думал я тогда и обходил студенческое общежитие, как говорится, десятой дорогой.

Но всё-таки одна встреча случилась, как я ни старался избежать её. В одно из воскресений я гулял бездумно по центру города и, остановившись у знакомого кинотеатра, в котором, будучи ещё студентом, раз пять-шесть подряд смотрел фильм «Карнавальная ночь» с Людмилой Гурченко в главной роли, начал разглядывать новую афишу. И неожиданно слышу, что кто-то рядом назвал моё имя:

– Виктор?

Я повернулся на голос и увидел перед собой… Валю Гуляренко! Когда-то мы с нею не один раз бывали в этом кинотеатре – он совсем недалеко от студенческого общежития. А теперь в её глазах читались удивление и, может быть, даже неподдельная радость от такой неожиданной встречи. Однако я, ничего лучшего не придумав, ответил сухо и холодно:

– Извините, вы обознались…

На её лице мгновенно отразились искренний протест и недоверие моим резким словам. Но я уже отвернулся и зашагал прочь от своего прошлого.

А несколько недель спустя в моей судьбе наступили новые перемены и позвали в дальнюю дорогу. Видно, генная память моих неусидчивых на одном месте предков настойчиво напомнила о себе…

3.

Самый молодой парень, который жил в нашей комнате, был Валя Килин. В город он приехал со станции Ружино и, когда узнал от меня, что я несколько лет жил в Лесозаводске, назвал меня земляком. Обменялись некоторыми детскими воспоминаниями о тех сопредельных местах, о просторных плёсах реки Уссури, в которых всё лето и практически безвылазно полощется вся местная детвора, и на этой почве как-то незаметно сблизились. Был он хлопец крепкий и рослый, школу закончил на восьмом классе, но ни в техникум, ни в профтехучилище не пошёл, потому что, сказал он, мать-одиночка просто не могла поддержать его материально. Он любил читать книжки не меньше меня самого, так что у нас было о чём поговорить, когда мы оставались в комнате вдвоём. Именно он, мой новый друг-попутчик Валентин, и оказался тем самым вестником судьбы, через которого она, молчаливая, но всё знающая о моём будущем провидица, так вот ненавязчиво напомнила мне, что, по её мнению, уже настала пора торить тропу по новым жизненным маршрутам.

Однажды вечером он объявил, что записался полевым рабочим в геологическую партию, которая всё лето будет работать на Южном Сахалине. И мне предложил составить ему компанию: мол, ещё есть вакансия. На следующий день, выкроив на работе время, я по его наводке нашёл эту геологическую базу Экспедиции IV района – пришёл просто из чистого любопытства. Там, на пятачке, почти в центре города и недалеко от старой церкви, огороженном по периметру складскими помещениями с распахнутыми настежь дверями, кипела предотъездная суета. Валька встретил меня и сразу потащил знакомиться к начальнику партии.

Высокий молодой мужчина, лет 30–35, с вьющимися тёмно-русыми волосами, зачёсанными назад, назвался Валентином Павловичем Мытаревым. Окинув меня внимательным взглядом проницательных чёрных глаз, он пытал меня совсем немного. И тут же без перехода рассказал о многомерных обязанностях полевого рабочего: во время маршрутов носить рюкзак, набитый недельным запасом продуктов на двух-трёх человек отряда, с палаткой и спальным мешком, четырёхлитровым алюминиевым котелком и образцами пород, с сапёрной лопаткой, оцинкованным промывочным лотком, а также с туристическим топориком в чехле на поясе и с геологическим молотком на длинной рукояти в руках вместо посоха, рыть шурфы, ставить палатку, уметь разводить костёр в любую погоду, два-три раза в сутки готовить еду. Ну и вообще делать в походе всё, что понадобится, например, собирать сухой валежник для костра или нарубить мягкого пихтового лапника под палаточное ложе, чтобы не было сыро и жёстко во время сна. И только после этого такого длинного перечня спросил:

– Ну и как? Сможешь?

А мне уже вскружила голову романтика походной жизни после всего услышанного. Пожав плечами для порядка, ответил коротко:

– Наверно. В лесу рос…

– Хорошо, приходи завтра…

И записал мою фамилию в блокнотик.

Я тут же побежал к своему начальнику. Объяснил ситуацию, попросил сразу уволить, без задержки. Он, мой начальник, был действительно хорошим человеком: расчёт и трудовую книжку я получил в тот же день и уже утром следующего пришёл на базу геологов. Так я стал полевым рабочим геологической партии № 409 Экспедиции IV района…

Недели две мы ещё работали на базе: комплектовали оборудование, необходимое снаряжение и всё это надёжно упаковывали в ящики различного размера. А также знакомились друг с другом. Почти каждый день подъезжали новые специалисты. Собственно, это для нас, рядовых работников, нанятых в Уссурийске, они были новыми. А в самом деле большинство кадровых работников уже работали вместе не один год. В основном это были дипломированные специалисты из Ленинграда, где в межсезонье полевых работ вели камеральную обработку дневниковых маршрутных записей, сделанных за лето, образцов породы, их шлифов и промывочных шлихов в специализированных лабораториях. Но было и несколько москвичей, которые ту же работу делали в своих лабораториях по месту жительства. Как я узнал позже, наша геологическая партия, работавшая уже несколько лет кряду на Сахалине, выполняла заказы сразу нескольких серьезных организаций Центра, в том числе научных, исследовательских, технических и даже Генерального штаба. Об этом говорил и широкий перечень основных специальностей штатных работников партии, среди них геологи, геофизики, географы, химики, гидрологи, биологи и разных направлений лаборанты, занимающиеся предварительной камеральной обработкой и отбором для последующих исследований образцов породы и промывочных шлихов и воды горных рек. На положении практикантов в партии находились и несколько студентов старших курсов университетов Москвы, Ленинграда и Урала.

Сбор коллектива и упаковка снаряжения и необходимых расходных материалов для лабораторных работ закончились только в начале июня. Последней прибыла из Ленинграда главный геолог партии Лидия Петровна Ботылева, похоже, одного возраста с начальником партии и, как я потом понял, его однокурсница по Ленинградскому университету. Кстати, большую часть полевого сезона на Сахалине я проработал именно в её отряде. Но об этом до отъезда на остров я тогда ещё даже и не догадывался.

Во Владивосток мы отправились автоколонной на нескольких грузовиках в холодный пасмурный день, из низких туч моросил неприятный дождичек – обычная приморская погода в начале лета. В этот же день погрузились на грузопассажирский теплоход «Приморье», работавший на Сахалинской линии, и вечером уже вышли из бухты Золотой Рог через пролив Босфор Восточный в Японское море, оставив по правому борту залив Петра Великого. Нас ждал впереди Сахалин, гигантская рыбина-кит на картах дальневосточных морей.

Море отнеслось к нам вполне благосклонно, немного покачивало, но даже для женской части нашего небольшого коллектива всё обошлось вполне благополучно. В портовый город Холмск мы прибыли в первой половине второго дня. Сразу выгрузили закреплённый на палубе теплохода приписанный к партии грузовик-вездеход военного образца ГАЗ-63 (?), побросали в кузов с высокими бортами собственные вещи и необходимое на первый случай снаряжение, например, спальные мешки, натянули на дуги брезентовый полог, чтобы укрыться от моросящего дождя и холодного ветра с моря, и тут же отправились из города на север по скользкой дресвяной дороге по левому сахалинскому берегу. Нашу небольшую группу вроде квартирьеров, во главе с заместителем начальника по хозчасти, направили к месту будущей дислокации партии в довольно удалённый от Холмска прибрежный посёлок Орлово. Дорога была тряской и нудной, и любоваться достопримечательностями как-то даже не приходилось, больше пытались вздремнуть хоть немного, кое-как приткнувшись на скрутках собственных спальных мешков.

Пару раз останавливались по пути в небольших населённых пунктах, чтобы перекусить в местных харчевнях типа столовых-чайных или просто передохнуть от трясучки в кузове машины. И что поразило нас в первую очередь особенно в этих обычных пунктах общепита, удалённых на сотни километров трудных дорог от более обустроенных в экономическом и культурном плане городских поселений острова, так это непременное разливное пиво, причём очень даже неплохого качества. В Приморье же в ту пору, например, такое роскошное питиё можно было встретить только в таких крупных городах, как Владивосток и Уссурийск, где пивоваренное производство сложилось ещё с дореволюционных времён. А тут в любой захолустной деревушке, зажатой на узком пятачке между сопками и морем, нате вам, пожалуйста, пенное да разливное, свежее и сколько хошь. Пьём мы это пиво, загрызаем бодрящую его горечь сухим, как прокаленная на жарком солнце еловая щепка, спинками вяленого минтая, подаваемых вместе с этим деликатесным для нас напитком, и не скрываем своих восхищений. А кто-нибудь из местных «аборигенов», сидящих за соседними столиками с такими же тяжёлыми пивными кружками, тут же просвещает нас: мол, здесь чуть ли не в каждом небольшом посёлке есть своя пивоварня, оставленная сахалинцам в наследство японцами, уехавшими после августа 45-го года в своё самурайское отечество. Другой тут же высокомерно добавит, что почти в каждом южно-сахалинском городе, даже не таком уж и большом по размерам, есть своя бумагоделательная фабрика, и это тоже японское наследство. А на советском Дальнем Востоке, да и в Сибири вплоть до Урала таких, мол, необходимых стране производств и днём с огнём не сыщешь. Надо же, невольно удивляемся мы, а ведь и правда.

Сам посёлок Орлово оказался довольно крупным поселением, вытянувшимся вдоль береговой черты, пожалуй, на километр, если не больше. Было здесь немало деревянного новостроя привычной советской архитектуры. Но среди этих прочных брусчатых одноэтажных домов разной величины уже послевоенной постройки оставалось ещё немало и построек, покинутых японцами. Склёпаны эти, в основном, каркасные домики были из удивительно тонких досок, не более десяти миллиметров толщиной, и комнаты в них всё ещё оставались обклеенными, вместо обоев, газетами с иероглифами, видимо, ещё их бывшими хозяевами. Причём в них даже не было и намёка на какое-либо наличие печного отопления. Домики эти уже, наверное, давно пустовали, и именно в них и довелось нам всем жить вплоть до зябкой осени.

Две достопримечательности были в этом поселении. Первая из них – это не очень большой Г-образный бетонный мол, построенный японцами ещё в довоенные годы, видно, для стоянки малогабаритных плавсредств. Только вот за все месяцы нашего пребывания в посёлке в этой рукотворной гавани не было замечено нами даже захудалой лодки, лишь местные пацаны одни всё лето сидели с удочками на изъеденных прибойными волнами и временем замшелых бетонных плитах. Вторая достопримечательность была тоже японского происхождения. Это двухметровая, пожалуй, по ширине гладкая гранитная плита с овальным верхом с вырезанными на её тёмной лицевой поверхности крупными иероглифами. Стояла эта врытая в землю толстая плита на опушке леса и совсем недалеко от нас, но никто из местных жителей так и не смог нам сказать, что же на ней было написано. Правда, в то время ещё жила здесь одна японская семья, как говорили, отказавшаяся уезжать в Японию: моложавая женщина работала в местной парикмахерской, а её муж, кажется, шофёром на райповской хлебовозке. Но и они не могли или просто не хотели удовлетворить наше любопытство.

Посёлок этот находился километрах в тридцати от города Углегорск, в который мы частенько ездили в свободное от маршрутов время, чтобы прошвырнуться по магазинам. В первую же такую поездку, совпавшую с первой получкой в геологической партии, я купил себе фотоаппарат «ФЭД-2», который прослужил мне верой и правдой более тридцати лет – до самого появления цифровых камер в свободной продаже.

В маршруты мы начали ходить только в начале июля, а весь июнь был занят чисто подготовительными работами. Руководство партии нанимало из местных жителей полевых рабочих, поскольку из этой категории членов коллектива приехали из Приморья я да Валя Килин, а шофёром единственной нашей транспортной техники был Коля Татаринцев: мы с Валей новички, а Коля уже несколько сезонов работал в этой партии. Из постоянных кадров партии, проработавших вместе с нашим начальником, причём на Сахалине, были только главный геолог Лида Ботылева из Питера и геофизик Миша Маевский из Москвы, а также несколько женщин в летах – ведущих лаборантов из камералки. Все остальные были новобранцами, поэтому до конца июня надо было сформировать маршрутные отряды, освоить и подогнать снаряжение, ознакомить новичков с особенностями полевых работ в горной части Южного Сахалина, научить работать их с массивным радиометрическим прибором, который каждый член маршрутного отряда должен был носить на поясе во время похода постоянно. Кроме того, каждый из нас подбирал персонально для себя специальную маршрутную одежду и обувь – на резинках, обжимающих кисти рук и щиколотки ног, энцифалитки с капюшонами и шаровары из чёрной ХБ-материи и резиновые сапоги до колен. Других вариантов просто не было, и, хочешь или не хочешь, ко всему этому надо было привыкнуть и обносить.

За это время я особенно близко сошёлся с Мишей Маевским. Он был старше меня лет на десять, но общался со мной на равных, без какого-либо амбициоза. Охотно рассказывал об особенностях работы в полевых условиях, о взаимоотношениях, принятых в партии, и о таких вроде бы мелочах, как правильно укладывать походный рюкзак со всем необходимым в маршруте, для чего на поясе у каждого из нас в походах непременно будет висеть тяжёлая коробка радиометра и зачем каждому понадобится геологический молоток на длинной рукояти. Конечно же, были и другие темы бесед – о литературе и кинофильмах, о истории и политике и т. д. Кстати, от него я впервые с удивлением узнал, что о нашем любимом генсеке Хрущёве по Москве уже ходит масса самых каверзных слухов и анекдотов, а мы здесь, на периферии, его до сих пор чуть ли не боготворим.

Однажды, ещё в начале июня, я помог ему вскрыть картонную коробку с канцелярскими принадлежностями. Когда он начал выкладывать из неё содержимое – простые карандаши и общие 96-листовые тетради в клеточку и в клеёнчатой обложке, я полюбопытствовал, зачем столько много всего этого писчего добра здесь понадобилось. Он тут же объяснил:

– Для полевых дневников. Каждый специалист в маршруте обязан вести полевой дневник по своей специальности. И писать его необходимо только простыми карандашами – для большей сохранности текста, особенно от сырости. И писать надо только на одной стороне каждого листа…

Скептически повертев одну из таких толстых тетрадей в руках, я засомневался, что её в этом случае вряд ли надолго хватит. А он рассмеялся в ответ и сказал:

– А ты попробуй хоть одну из них исписать связным текстом…

Меня эта его реплика почему-то задела, и я выдал:

– Хочешь, я за один месяц заполню её связным текстом?

Он опять усмехнулся и протянул мне руку:

– Спорим!

– На что?

– На бутылку шампанского!

И мы ударили по рукам, а сидевший рядом с нами начальник, с улыбкой наблюдавший за нашим спором, тут же закрепил это пари.

Ровно через месяц я вернул немало удивлённому Михаилу эту тетрадь, исписанную связным текстом от корки до корки. Причём сделал это в присутствии Валентина Павловича.

Писал я обычно вечерами, после работы, когда из нашей коморки ребята уходили в местный клуб в кино и на танцы. Все как-то сразу узнали о нашем споре, и мои соседи старались мне не мешать. Особенно предупредительно ко мне относился Валя Килин, ограждая меня от любых помех. А меня вдруг одолел настоящий творческий азарт, пожалуй, впервые в моей жизни. И я довёл начатое до логического конца. Этот первый мой творческий экспромт, родившийся непонятно как, но в изумительно волнующей радости, я решил привести здесь полностью. Надеюсь, что тот, кто осмелится прочесть этот опус, будет снисходителен к его автору. Как, собственно, и его товарищи по геологической партии № 409 Экспедиции IV района. Он, автор этих строк, очень старался уложиться в оговоренные при заключении пари сроки.

Вот он:

* * *

В. Ф. Холенко

«ДОРОГИ ЖИЗНИ» (Повесть)

Примечание издателя

Сие произведение предлагается вниманию читателей младшего школьного и дошкольного возраста, ибо в противном автор подвергнется безжалостной критике. «О, Боже! – думает он. – Как ни крути, ни верти, всё равно из десятка почитателей найдётся один принципиальный критик, который назовёт сей месячный труд макулатурой». Неведомы пути судьбы, никогда нельзя знать наперёд, что скажет или подумает о тебе, как отнесётся к твоему «труду» искушённый читатель.