Текст книги "Киселевы: три брата, две сестры. Век ХIХ-й"

Павел Киселёв и Александр I

Консорт-королева Луиза Прусская умрёт от сердечной недостаточности в 1810 году. Император Александр будет занят в тот год другими делами и другими женщинами. Но когда русская армия войдет в Европу, он навестит дом короля Фридриха Вильгельма III, обнимет его по-братски и ахнет от красоты Луизиной дочки, шестнадцатилетней принцессы Фридерики Шарлотты. Упускать из рук такое маленькое чудо он никак не захотел и тут же организовал помолвку принцессы со своим младшим братом Николаем.

Уже шёл Венский конгресс, и дела заставляли императора присутствовать на совещаниях в австрийской столице. Потому в Берлине на официальном обеде, где объявлялось о будущей помолвке, присутствовал его адъютант Киселёв. И прусская принцесса, и великий князь Николай Павлович были просто очарованы его манерами и блестящими тостами. Они его запомнят…

Предложение провести мирную конференцию именно в Вене исходило от Александра I. Официально открытие Конгресса было запланировано на 1 ноября 1814 года. Однако высокие гости начали съезжаться уже с начала сентября. К их прибытию австрийская столица прихорашивалась. Большинство домов и официальных зданий были отреставрированы; на холмах вокруг королевского замка выставлены десятки пушек, которые должны были приветствовать прибывающих гостей. В столицу Австрии съехалась блестящая и пестрая толпа: императоры и императрицы, короли и королевы, наследные принцы и принцессы, великие князья и княгини! А ещё адъютанты, советники, журналисты, артисты, законные жёны и любовницы, полудамы полусвета, шпионы и мошенники всех возрастов и калибров. Присутствовали семьсот делегатов и около ста тысяч гостей.

Императора Александра весь мир боготворил за победу над Наполеоном. Даже официально именовали его «Освободитель Европы» (зря Сталин в 1945 году не вспомнил про это!) Русскому царю позволялось всё, и он это чувствовал. Если верить мемуаристам, полицейским протоколам и газетам, устным и письменным сплетням, за восемь месяцев в Вене у него было два десятка любовниц. Герцен позже напишет: «Александр любил всех… кроме своей жены». Поговаривали даже, что семейные отношения русской императорской четы вот-вот рухнут, что Элиза (как звали императрицу Елизавету Алексеевну на немецкий манер) больше не вернётся в Петербург, а поселится у матери в родном Карлсруэ.

Передел Европы вёлся не только за столом переговоров, где яростно спорили заинтересованные стороны, но и в светских гостиных. Самые очаровательные женщины мира, танцуя, болтая или предаваясь любви, старались выведать что-нибудь у своего партнёра. В театральных ложах и альковах, между улыбками и объятиями они буквально соревновались в добывании секретов. Через сто лет знаменитая Мата Хари погибнет в таких же стараниях, но в Вене шпионские игры происходили в каждой дворцовой комнате каждый божий день и каждую страстную ночь.

Александр упивался своей ролью, это была его стихия. Он галантно общался со всеми дамами, расточая им витиеватые комплименты и обнадёживая куртуазными намеками и обещаниями побеседовать тет-а-тет. Его адъютанты сбились с ног, прикрывая своего венценосного патрона во время его ночных визитов в чужие спальни. Обеспечивать императору алиби было необходимо – не только перед супругой, но и перед неизменной фавориткой Марией Нарышкиной, с которой император жил, не таясь, в Санкт-Петербурге и которую взял с собой в Европу.

Флигель-адъютанту подполковнику Киселёву выпала сложная задача: любыми правдами и неправдами отводить подозрения от своего шефа и всячески ублажать «вторую жену императора», которая хоть и не имела привычки ревновать, но мечтала лишь о том, чтобы отдалить законную супругу от Александра и нарожать ему как можно больше детей.

Отношения Павла Киселёва с фавориткой сразу сложились не простые.

Павел Киселёв и Мария Нарышкина

В 1802 году российский император Александр I влюбился в Марию Нарышкину, жену богатого сановника Дмитрия Нарышкина. Дочь польского князя Святополк-Четвертинского, она затмевала всех известных красавиц. Правда, при дворе шутили, что у мужа Нарышкиной две должности: явная – главного гофмейстера двора Е. И. В., и тайная – «великого магистра масонской ложи рогоносцев».

Старшая дочь Нарышкиной (её единственную из детей муж признает своей с правом наследствования) станет фрейлиной и выйдет замуж за сына министра финансов графа Гурьева. Того самого, которого благословлял на эту денежную должность сам император Александр I. В присутствии всего Священного Синода царь поднес Гурьеву икону Владимирской Божьей матери на целование. Новый министр, приложившись, выкусил из оклада самый крупный бриллиант и спрятал его за щекой. Но вернёмся к героям нашего повествования…

Императору импонировало, что Мария Антоновна Нарышкина не претендовала на роль маркизы Помпадур, никогда не докучала царю ни просьбами, ни советами. В её обществе он отдыхал от государственных дел, расслаблялся и наслаждался. Александр отличал Марию от всех своих многочисленных любовниц: Нарышкина пробуждала в нём такие порывы страсти, о которых он уже и мечтать не смел. В её объятиях Александр Павлович забывал всё.

Мария была дочерью польского вельможи. Мать её умерла, когда девочке было пять лет. В 15 лет Мария была пожалована во фрейлины, а в 1795 году выдана замуж за 31-летнего Дмитрия Нарышкина, одного из богатейших вельмож екатерининской эпохи. Чета жила с чрезвычайной роскошью, очень открыто, давала блестящие праздники и балы. Красота Марии Антоновны была до того совершенна, что «казалась невозможной, неестественной». Безукоризненность форм она подчёркивала простотой своих нарядов, на балах появлялась скромно одетой, держалась особняком.

На её ослепительную красоту и умение держать себя в свете сразу же обратил внимание цесаревич Александр Павлович. Официально бездетный император в течение 15 лет жил с Марией Нарышкиной «второй семьёй» и имел с ней нескольких детей, не доживших до зрелого возраста. Мария Антоновна была равнодушна к государственным делам. Её старшая сестра Жанетта, кстати, составила такую же «теневую семью» с младшим братом императора Константином.

Под конец Мария стала тяготиться своим положением. И до императора дошли слухи, что фаворитка обманывала его с князем Гагариным, с флигель-адъютантами, с родным племянником Львом Нарышкиным, с множеством других дамских угодников. В 1824 году скончалась в Петербурге рождённая от императора её дочь Софья. Для императора Александра I смерть «дитяти адюльтера» стала просто ударом. Настолько сильным, что он вскоре охладел к фаворитке. В 1835 году М. А. Нарышкина поселилась с новым мужем в Одессе. Овдовев, вышла снова замуж и уехала за границу. Умерла в Мюнхене в 1854 году.

Как и раньше, император почти всегда обедал и ужинал с императрицей, на людях был почтителен и нежен с ней. Он даже время от времени проводил с ней ночь в надежде на то, что Елизавета все-таки подарит ему законного наследника. Но у Елизаветы всё ещё нет детей, и ей приходится молча страдать, видя, с какой радостью Александр рассказывал придворным, что наконец-то забеременела Мария Антоновна Нарышкина, и при этом терпеть неслыханное унижение: фаворитка сама сообщила императрице о своем «интересном положении». Елизавета Алексеевна так описала этот случай в письме к матери в Баден: «Для такого поступка надо обладать бесстыдством, какого я и вообразить не могла. Это произошло на балу, я говорила с ней, как со всеми прочими, спросила о её здоровье, она пожаловалась на недомогание: „по-моему, я беременна“. Она прекрасно знала, что мне небезызвестно, от кого она могла быть беременна».

В декабре 1806-го императрица, наконец, сама родила дочь, которую нарекли в честь матери Елизаветой. Чувствуя себя одинокой и никому не нужной, она перенесла всю свою любовь на этого ребенка. Но через полтора года девочка неожиданно умерла от случайного воспаления. Императрица писала матери: «Теперь мое сердце очерствело. Душа моя отныне мертва».

А первая дочь императрицы умерла ещё в 1799 году, не прожив и года. Больше у Елизаветы Алексеевны детей не было. А император, прекрасно уживаясь одновременно с женой и фавориткой, по-прежнему не пропускал ни одну из понравившихся ему женщин.

На Венском конгрессе функции свитских флигель-адъютантов были строго распределены. Подполковнику Киселёву досталось дежурство у Марии Антоновны Нарышкиной.

Однажды поздно вечером она позвала его в свой кабинет.

– Вы можете исполнить мою просьбу? – спросила Нарышкина. – Я хотела бы вас попросить, чтобы вы организовали что-нибудь романтическое для императрицы. В среду, 29-го в десять вечера. Драму либо оперу специально для неё.

– Конечно, мадам. Я всё сделаю, – ответил Киселёв.

И добавил, как об этом просил его император:

– Александру Павловичу я сам доложу.

– Э, нет! – воскликнула Нарышкина. – Господин подполковник, докладывать не обязательно!

– Но я обязан это сделать, мадам!

– Будем считать это личной услугой, вы согласны, господин, ммм… полковник? – ласково улыбаясь, сказала тихо Мария Антоновна…

Потом он люто возненавидит на всю жизнь эту фамилию – Нарышкины.

А просьба фаворитки была простая. И он быстро договорился с русским послом в Австрии графом А. К. Разумовским. Мать посла, урождённая Нарышкина, приходилась дальней родственницей Марии Антоновне, так что пожелание фаворитки было исполнено: оперу «Фиделио» композитора Людвига Бетховена в назначенный день представят в королевском театре.

Елизавета Алексеевна и Людвиг ван Бетховен

В столицу Австрии российская императрица Елизавета Алексеевна прибыла в конце сентября 1814 года. В честь приезда высокой гостьи на всем пути следования кареты был выстроен почетный караул, играли военные оркестры. Тысячи венцев высыпали на улицы посмотреть на жену русского царя и поприветствовать её. В ознаменование приезда императрицы была выбита серебряная медаль, на реверсе которой было отчеканено по латыни: «Её присутствие украшает Вену».

В воспоминаниях современников можно прочитать: «Возле императора Австрии сидела очаровательная императрица России. Этот ангел, спустившийся с небес, соединяя в себе все прекрасные черты, олицетворял собой всё то, что касалось счастья и успеха её мужа. Её выражение лица было очаровательно, в её глазах отражалась чистота её души. Её прекрасные пепельно-белокурые волосы свободно спадали ей на плечи. Её фигура была элегантной, стройной, гибкой. Она была богиней».

Елизавета Алексеевна, конечно, ревновала мужа к съехавшимся в столицу Австрии знатным красавицам. Императрицу сильно задевало, что её муж упивается вниманием других женщин. Жестоко уязвляло и то, что в Вену приглашена и Мария Нарышкина. Сама она никогда не изменяла мужу. Разве что в Петербурге…

Когда Александр I был в действующей армии, Елизавета Алексеевна познакомилась со штаб-ротмистром Кавалергардского полка Алексеем Охотниковым. Про эту связь говорила вся столица, хотя многие свято верили в неприступность и верность императрицы своему мужу.

Но, вероятно, постоянные измены царя переполнили чашу терпения молодой женщины. Какое-то время Елизавета общалась со штаб-ротмистром только через письма, но потом они стали тайно встречаться каждый вечер.

Та к продолжалось два года, пока кавалергард не был смертельно ранен наёмными убийцами при выходе из театра. Презрев светские условности, императрица примчалась к одру возлюбленного и провела с ним последние часы. На собственные средства императрица поставила на могиле Охотникова пронзительно красивый памятник из белого мрамора – рыдающую женщину у поломанного молнией дерева. Кто нанял киллеров – неизвестно до сих пор.

Чего скрывать, до Охотникова был ещё Адам Чарторыжский, ближайший друг мужа. Она даже родила девочку от польского князя. Но того сразу выслали из Петербурга, а девочка вскоре умерла – так чего ж теперь прошлое ворошить? Императрице тогда и двадцати лет не было. Вон у мужа любовниц под двести, а тут всего двое…

В Австрии она была от амурных дел даже дальше, чем от политики. С удовольствием посещала балы, обеды, приёмы, бывала на многочисленных концертах (в те времена они назывались академиями). Спокойствием дышат все письма императрицы, которые она в период Венского конгресса ежедневно отправляла матери. «Дорогая моя матушка! – пишет она тридцатого ноября 1814-го. – Каждый вечер здесь – бал или академия. Вчера давали прекрасную оперу. Вы не можете представить, какое впечатление произвела на меня эта божественная музыка. Почему-то она напомнила мне счастливые годы детства…»

Все присутствовавшие в театре долго аплодировали автору оперы «Фиделио». Елизавета одарила композитора Бетховена особыми комплиментами и пожелала послушать что-нибудь ещё из его сочинений. Флигель-адъютант Киселёв это увидел. А также увидел, что к финалу не оказалось в ложе ни императора, ни Марии Нарышкиной. Но – ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу…

Вскоре после того дня ему было присвоено звание полковника. А перед Новым годом снова потребовали в покои Марии Антоновны.

– Поздравляю вас, господин полковник, с присвоением высокого звания, – томно улыбаясь, пропела фаворитка «голосом номер семь». – Хотела бы попросить вас о похожей услуге. Не могли бы на двадцатое января организовать встречу известной вам мадам с композитором, которого она так высоко оценила?

Полковник Киселёв снова поехал к графу Разумовскому…

Узнав о том, что русская императрица приглашает его к себе, Людвиг Бетховен был потрясён до глубины души. Он пишет другу: «Если Её Величество пожелала меня ещё раз слушать, для меня это высочайшая честь. В какой форме лучше всего преподнести ей подарок? Если бы я только мог быть счастлив написать Её Величеству то, к чему больше всего тяготеет её вкус и её пристрастие!»

Ночью композитор не может уснуть. В свете оплывших свечей мечется по кабинету, то подсаживаясь к роялю и что-то наигрывая, то что-то записывая, перечёркивая вновь и вновь. У него есть только начало. Та к и не придумав ничего, к утру он просто присоединит вторую часть из написанного ранее. Оттого новая пьеса получится, словно склеенная второпях. Но переделывать уже некогда.

Его встреча с русской императрицей произошла 20 января 1815 года в личных покоях, выделенных супруге Александра I. Бетховен передал императрице при аудиенции сонату для виолончели.

– Ваше Величество, – сказал он. – Я решил посвятить этот опус Вашему супругу, столь много сделавшему для всех нас, смертных.

Императрица посмотрела на него несколько удивлённо, но тепло поблагодарила. Бетховен не уходил. Долго молчал, пока, наконец, не решился:

– Ваше Величество, простите мне мою неуклюжесть и неумение говорить, но прошу – примите и Вы от меня в подарок маленький презент…

И смущенно склонив поседевшую голову, протянул императрице ноты ночью написанной пьесы – bagatelle ля-минор.

– Господин Бетховен, – сказала, улыбаясь ласково, императрица, – я вам очень благодарна за подарок. Ваша музыка полна доброты, и потому она завоевывает сердца. Я преклоняюсь перед вашим талантом. И была бы вам признательна, если бы вы сами сыграли сейчас эту пьесу…

Композитор поднял голову, как только она начала говорить. Он молча смотрел на её губы, силясь разобрать слова. Её немецкий немало отличался от того, как говорят венцы, и ему было трудно уловить смысл сказанного. По её улыбке он видел, что к нему благосклонны, но также видел, как лицо богини, стоящей прямо перед ним, в каком-то полуметре, начинает покрываться алыми пятнами. И понимал, что крайне неприлично смотреть безотрывно в лицо императрицы, на её рот, на её тонкие, красиво изогнутые губы – но ничего не мог с собой поделать.

Молчание затянулось. Фрейлины императрицы, стоящие неподалеку, во все глаза смотрели на этого невзрачно одетого господина, которого словно паралич разбил.

– Та к что, господин Бетховен, не откажете в сей любезности? – снова спросила императрица, показывая на рояль в углу.

Бетховен посмотрел туда, куда она указывала рукой, и сразу понял, чего от него хотят. Он сел за инструмент, поднял крышку. Но ещё не успел сообразить, как императрица положила ноты – bagatelle ля-минор.

Он мог не смотреть на ноты, всю пьесу он помнил наизусть, играя её до рассвета. И он начал играть – для той одной, кому посвятил эту небольшую вещицу, этот «пустячок», как переводится с французского bagatelle.

Он ощущал у себя за спиной дыхание самой прекрасной женщины на свете, он был бесконечно влюблён в эту женщину и чувствовал себя полностью несчастным. Крещендо прозвучало у него как разрыв сердца. Он не слышал своей игры, и только когда медленно угас последний звук в рояле, пришёл в себя, медленно поднялся, повернулся к императрице.

Лицо Елизаветы светилось каким-то внутренним светом. Глаза сияли благодарностью. Губы приоткрылись и что-то произнесли, но он снова не разобрал. Фрейлины аплодировали у стены – он это видел. Потом Элиза, эта богиня, эта неземная женщина, этот ангел, подошла к столику, взяла там что-то и подошла к нему так близко, что он уловил аромат её духов и запах кожи.

– Я в полном восторге, господин Бетховен, – сказала императрица. – Это было незабываемо. Спасибо вам за такой подарок. Позвольте мне вручить вам в знак благодарности эту шкатулку.

И она протянула композитору маленькую деревянную шкатулку с пятьюдесятью дукатами. Аудиенция была окончена. Бетховен молча поклонился и вышел. С того дня он никогда больше не играл публично. Более того, три года после этой встречи он не мог ничего написать. Ни-че-го! Ни строчки…

Двести лет никто не мог разгадать тайну, кому посвятил Бетховен свою гениальную пьесу bagatelle ля-минор «К Элизе»? Версий предлагалось немало. Но исследователи с неопровержимой точностью установили, что никогда у Бетховена не было романа с женщиной по имени Элиза…

Когда друзья разбирали бумаги покойного композитора, среди обрывков рукописей, незаконченных партитур и старых счетов они нашли перевязанное лентой письмо. Десять страничек, исписанных малопонятным бетховенским почерком. Вместо адресата всего два слова: «Бессмертной возлюбленной». Письмо начиналось словами: «Мой ангел! Мысли мои устремлены к тебе, моя возлюбленная…» Имя «бессмертной возлюбленной» осталось неизвестным. Композитор не захотел никого допустить к главной тайне своего большого сердца. А спустя двенадцать лет после Венского конгресса, узнав, что российская императрица так же внезапно, как и её супруг, скончалась, композитор тяжело заболел. Врачи никак не могли поставить диагноз, а ему становилось всё хуже и хуже. После его смерти в потайном ящике гардероба была обнаружена маленькая шкатулка, в которой лежали пятьдесят дукатов – всё состояние, что осталось от гения.

Венский конгресс затягивался. В марте пришло известие, что Наполеон сбежал с острова Эльбы, высадился на побережье и движется к Парижу. Начались его знаменитые «сто дней». Из столицы Австрии быстро выехали почти все приглашенные. Императрица Елизавета Алексеевна со свитой также покинула Вену. Она отправилась через Мюнхен в родной Карлсруэ, где и встретила сообщение о победе под Ватерлоо. Император Александр Павлович в то время был уже в Париже.

Александр I и Жозефина Богарне

Поблаженствовав в Польше с Марией Валевской и разбив Пруссию, Наполеон Бонапарт нанес неожиданный визит Жозефине Богарне, которой после развода оставил дворец и звание императрицы. Он приехал в её дворец в Мальмезоне без предупреждения и без гвардейского эскорта. Жозефина выбежала навстречу, но потом остановилась в смущении, молча провела бывшего мужа в гостиную. Не прошло и полчаса, как Наполеон стремительно вышел оттуда. Его расхристанный и довольный вид явно свидетельствовал, что любовное свидание прошло так, как он и хотел…

Дворец и парк в Мальмезоне, что в десяти верстах от Парижа, просто огромные. Несколько столетий здесь был загородный дом одной богатой парижской семьи. Затем поместье купил генерал Бонапарт. В 1809 году Наполеон развелся, оставил дворец Жозефине, а сам женился на австрийской принцессе Марии-Луизе, которая вскоре родила ему наследника. После поражения под Ватерлоо Наполеон целых четыре дня прожил в Мальмезоне. Он специально приехал сюда, ожидая, что Франция снова позовет его. Напрасно – от него все отреклись, а бывшую жену Жозефину уже год как похоронили. «Как она умерла? Отчего?» – спросил Наполеон у своей падчерицы Гортензии. «От переживаний за Ваше величество», – дипломатично ответила та. Не могла же дочь императрицы Жозефины сказать своему отчиму всей правды…

Русский император Александр I, взяв с собой лишь верного адъютанта полковника Киселёва, решил нанести визит Жозефине Богарне, разведённой императрице. Ему было интересно взглянуть на женщину, о любовных похождениях которой годами писала вся Европа. И, возможно, он думал, что неплохо бы к военной победе над Францией добавить и личную победу над бывшей женой своего бывшего врага.

Жозефина без колебаний согласилась принять русского царя в Мальмезоне. Выйдя к этому высокому, светловолосому, голубоглазому красавцу, она, как потом напишут историки, «ощутила слабость в самых чувствительных местах». Забыв, что перед ней победитель Наполеона, она пустила в ход все известные способы обольщения.

Не прошло и часа, как покоренный её чарами Александр был готов изгнать Бурбонов из Франции и вернуть трон Жозефине. Как близкие друзья, рука об руку прогуливались они в парке и на одной из аллей повстречали гулявшую с детьми Гортензию.

– Позвольте представить вам мою дочь, – повернулась Жозефина к царю. Александр бросил быстрый взгляд на молодую женщину, ещё вчера бывшую королевой Голландии, и тут же переключился с матери на дочь.

– Отныне, – горячо сказал российский государь, – я беру вас под своё покровительство.

И, нагнувшись к Гортензии, прибавил:

– Что я могу для вас лично сделать?

Жозефина ненадолго удалилась, оставив свою дочь наедине с императором. И всё правильно рассчитала: когда она вернулась, Александр уже пообещал смущённой Гортензии титул герцогини…

Русского императора одинаково влекло и к матери, и к дочери – по вечерам он стал частенько наведываться в Мальмезон. Хозяйка дворца умело расставляла свои сети, и однажды он остался у бывшей жены Наполеона до утра.

Жозефина торжествовала. Она решила, что выиграла эту любовную битву, может быть, последнюю в своей далеко не праведной жизни. Однако не прошло и двух дней, как экс-императрица заметила: русский царь отдает предпочтение Гортензии, и та совсем не прочь поддаться его обаянию.

Александру – тридцать семь, Гортензия моложе его на шесть лет. Завязавшийся между ними флирт мигом перерос в страстный роман. Как утверждают историки, иной раз он заходил так далеко, что флигель-адъютант Киселёв их часами не мог найти в потаенных комнатах дворца – впрочем, надо полагать, он не сильно-то и старался.

Жозефине скоро исполнится пятьдесят один. Красота её уже немало поблекла, лицо покрылось морщинами. И сейчас она просто ненавидела свою дочь. Но сдаваться – нет, сдаваться она не собиралась!

Российский император не обманул. Пользуясь своим влиянием на союзников, Александр I добился для матери и дочери особых привилегий. За Жозефиной сохранялись дворцы в Мальмезоне и Наварре, а владения Гортензии в Сен-Ле получили статус герцогства, и ей была установлена ежегодная пенсия в четыреста тысяч франков.

Чтобы отпраздновать это, новоявленная герцогиня пригласила на 14 мая в Сен-Ле свою мать и императора Александра. В Париже именно на этот день была назначена торжественная панихида по казненным во время революции Людовику XVI и Марии-Антуанетте. Все коронованные особы должны были присутствовать на церемонии. Но Александр I сел в карету и один помчался в Мальмезон, к Гортензии.

…После завтрака император-победитель предложил дамам покататься. Было холодно и сыро, и Жозефине, которой немного нездоровилось, лучше было бы остаться дома в тепле. Но она решила ещё раз пококетничать с Александром – экс-императрица все ещё была уверена, что сможет вернуть его расположение, и втайне надеялась получить от этой связи нечто большее, чем герцогство.

В карете было холодно. Александр, одетый в красный кавалергардский мундир, сидел посередине. Гортензия закинула свои ножки на колени русскому царю и вся прильнула к нему. Жозефину колотило от холода, её не могли согреть даже жаркие волны дикой ревности и злобы. А Гортензия, казалось, не замечала, как дрожит её мать в легком кисейном платье, и продолжала что-то шептать на ухо Александру.

– Дорогая моя, ведите себя прилично! – наконец, не выдержав, громко сказала Жозефина.

Шёпот смолк. Александр чуть отодвинулся от своей молодой любовницы и удивлённо посмотрел на Жозефину. И тут из угла кареты донесся звонкий голос дочери:

– Мадам, вам действительно лучше было остаться дома! Вы уже не в том возрасте, чтобы вести себя столь безрассудно!

Это было хуже, чем пощёчина.

Когда они вернулись, Жозефина почувствовала себя совсем скверно, её знобило, и она, отказавшись от обеда, легла в постель. В последующие дни она испытывала странную слабость и почти никого не принимала. Был срочно вызван доктор, который поставил диагноз – двустороннее воспаление легких. В последний день она несколько раз впадала в беспамятство, экс-императрицу Франции срочно соборовали, и она тихо скончалась…

Наполеону стало известно о смерти Жозефины из газеты, привезённой на Эльбу камердинером.

– Эта женщина любила меня, – прошептал он и, закрывшись в своей комнате, проплакал двое суток. По крайней мере, так утверждают историки. Утром третьего дня Бонапарт приказал подать карету, заявив громогласно: «Чтобы жить, нужно уметь забывать!»

И до позднего вечера смеялся, глупо и неприлично шутил с местными девицами, которых в огромном количестве привозили к нему сами родители – небогатые помещики острова – в надежде на скорое возрождение императорского престола во Франции.