Текст книги "Русская эмиграция в Сербии XX–XXI вв."

Быт(ие) русских в провинции
(от времени короля Александра до власти маршала Тито и дальше)

Обычно, когда произносишь или пишешь слово «быт», он ассоциируется с серыми буднями, плохой кухней, ссорами и сплетнями, с прозябанием и скукой. И, как говорится, для одних жизнь – драгоценный дар Бога, для других – «страшная штука». Все это было в эмиграции, где проблема выбора вставала во весь рост перед русскими, выброшенными революцией на славянские берега. Помощь бывших союзников? Была, нельзя отрицать. Но какая?! Так, Британский Красный Крест выдал в Панчево кавалерам Георгиевским – 3 пары ботинок, 5 фуфаек, 5 пар носков, 10 полотенец. 5 панталон. 5 юбок, 5 фуфаек. 5 пар чулок. 1 детское платье, 1 пара детских чулок, 1 детские панталоны и пр.[169]169
  См.: ГАРФ. Ф. 7001. Д. 4. Л. 121. (1921 г.?)


[Закрыть]

Большинство русских работало на контрактной основе или гонорарно. На постоянную работу брали тех, кто принимал подданство Королевства.

Немного яда: для того, чтобы уехать русскому, хотя бы на время, в другой город, нужно было брать разрешение полиции. Одним словом: ordnung.

Но, в целом, русские обретали работу, уважение, дом, даже если и попадали туда «случайно».

Все это не давалось даром и требовало времени, хотя имя России открывало для многих двери.

Характерным примером может послужить жизнь в Великой Кикинде. Местными властями было принято решение принять русских «как своих братьев» и вести с ними «соответственно». Причем в самом начале появления беженцев в Банате (1920) плату за жилье рекомендовалось установить достаточно низкую (не выше 80 динаров за один месяц, для города, 50 динаров для сельской местности)[170]170
  См.: Живанович М. Бережно храня следы: русские эмигранты в Великой Кикинде и монахини монастыря Хопово. М.: ВСФ-Урал, 2016. С. 23–25.


[Закрыть]. Но рекомендация не означала еще ее выпонения. Реальная плата в Великой Кикинде была примерна в два раза больше[171]171
  См.: Указ. соч. С. 25.


[Закрыть].

Согласно статистическим данным в 1925 г. в городе проживало примерно три с половиной сотни русских. К этому времени, к примеру, в госучреждениях трудилось 15 человек, в частных предприятиях – 39, в гимназии – 44[172]172
  См.: Указ. соч. С. 25.


[Закрыть].

Безусловно, сербы старались по возможности и желанию оказать посильную помощь новым жителям Великой Кикинды. Известно, что в этой благородной сфере участвовал и Королевский Двор. Назову имена королевы Марии, приславшей некие средства для Первой Русско-Сербской девичьей гимназии-интерната. Сюда добавлю имена князя Павла, княгини Елены Карагеоргиевич….[173]173
  См.: Указ. соч. С. 29.


[Закрыть].

И сами русские старались, как и везде, облегчить условия «врастания» в новую жизнь при одновременном стремлении сохранить свою русскость, противостоять их денационализации. И здесь важную роль играли русские колонии. В частности, в 1921 г. в городе, был открыт «русский дом». Там эмигранты могли поесть по низкой цене (4 динара).

Появлялись магазины «для русских». В 1932 г появился «Русский клуб», во главе которого стал преподаватель гимназии Владимир Шестериков. Цель и задачи новой институции заключались «в работе» над «объединением русских» и тесном сближении с местным населением[174]174
  См.: Указ. соч. С. 31.


[Закрыть]. Из других учреждений, назову бюро труда, в компетенцию которого входили вопросы устройства русских, в основном, с хорошим образованием, на работу[175]175
  См.: Указ. соч. С. 33.


[Закрыть].

Но для многих из них эти вопросы решались тяжело. Часто русские шли на «любую» работу. Например, полковник Фортунатов был ответственным за работу кухонного персонала в Первой русско-сербской девичьей гимназии, поручик, военный инвалид Николай Ордовский-Танаевский за мизерную сумму носил воду своей соотечественнице[176]176
  См.: Указ. соч. С. 45.


[Закрыть]. Его судьба, как и многих сопровождалась постоянной нехваткой денег, поиском, зачастую безрезультатным, работы. Получаемого им месячного вспомоществования, инвалидской пенсии хватало на «хлеб да воду» для больной жены (порок сердца) и дочери[177]177
  См.: Указ. соч. С. 155, 157.


[Закрыть].

Было объединение женщин, известное своим салоном по пошиву дамского платья. Разумеется, «не отставали» они от мужчин, пойдя на организацию «своего» общества»[178]178
  См.: Указ. соч. С. 35.


[Закрыть].

В 1925 г. в Великой Кикинде было основано «Русско-сербское общество взаимопомощи»[179]179
  См.: Указ. соч. С. 35.


[Закрыть]. Хотя здесь несколько неясно, кто кому оказывал помощь и в какой форме?

Свободное время, если позволяли средства, можно было «потратить» на занятия «старым» коллекционированием: нумизматикой, филателией[180]180
  См.: Указ. соч. С. 35.


[Закрыть].

Жизнь текла: ходили в церковь, делали визиты, отмечали именины, венчались… Так, в 1942 г. протоиерей Лев Шепель венчал Бориса Петровича Арсеньева с Тамарой Александровной Борисевич. Отмечу, что их сын Алексей Борисович Арсеньев стал самым крупным специалистом по истории русской эмиграции в Югославии.

В отличие от большинства других «сербско-русских» городов Велика Кикинда могла похвалиться тем, что в ней с 1921 г. по 1931 г. действовала на протяжении ряда лет упоминавшаяся ранее русско-сербская гимназия, основанная смолянкой Наталией Корнелиевной Эрдели по образцу родного Смольного института благородных девиц.

Из преподавателей отмечу Владимира Викентьевича Топор-Рабчинского (В Германии, в мае 1945 г., свел счеты с жизнью, выбросившись из окна при угрозе приближавшейся Красной армии) (русский язык, история, основы права) сочинявшего, бывало, забавные строчки, используя игру слов: «Как приятно в вечер майский в чай китайский ром ямайский подливать»[181]181
  См.: Указ. соч. С. 65.


[Закрыть].

И о серьезном. За десять лет педагогического труда в этой гимназии аттестат зрелости был вручен почти 200 ее воспитанницам. Само учебное заведение было перемещено в Харьковский девичий институ в г. Нови-Бечей. Несмотря на все усилия местной прессы, указывавшей на пользу, которую приносит это учебное заведение в разных сферах городской жизни (культура, рабочие места, доходы для различных групп населения) ликвидация была совершена[182]182
  См.: Указ. соч. С. 105.


[Закрыть].

На первом месте было обустройство.

Во многом быт определялся зарплатой. В среднем она составляла 700–900 динаров в месяц. Например, в сербской Ягодине, в котором была полутысячная колония, зарабатывали в среднем около тысячи, работая на железной дороге, учителями, в целом, где придется[183]183
  См.: Новое время. 1922. 1 нояб.


[Закрыть]. Гусары и уланы Белгородского уланского, Ахтырского и Изюмского гусарских полков, работавшие на «разборке» крепости Петроварадин, стоявшей на берегу Дуная, напротив Нови-Сада, получали 500–600 динаров. И, тем не менее, можно было что-то отложить. Питание обходилось в 9–10 динаров: чай утром и вечером, обед – суп и 100 грамм мяса, ужин – каша.

Как жили? Один из ответов: «По живописному ущелью р. Ибра, вдоль шоссе от Кральево на Рашку, расположены части нашей армии, перешедшей на трудовое положение. На всем, 80-верстном протяжении пути кипит работа, строят новый “вариантˮ, выравнивая шоссе, обходя слишком крутые спуски и подъемы. Работу ведет одно из наиболее солидных обществ русских инженеров. Части живут в специально для них выстроенных бараках, по 60–80 человек. С внешней стороны бараки мало чем отличаются от обычных рабочих казарм, только развевается при входе национальный флаг. Но внутри картина совершенно неожиданная: вместо обычной грязи и неряшливости рабочих помещений – идеальная чистота, подчеркнутый порядок. Стены украшены портретами вождей, патриотическими лозунгами и картинами. Аккуратно постеленные кровати, чистое белье. Рядом со спальнями обычно столовая <…> Во всех частях организованы библиотеки, получаются свежие газеты»[184]184
  Вестник правления общества галлиполийцев. С. 5.


[Закрыть].

Все было, кажется неплохо, но мучила тоска по России, диктовавшая, бывало, такие строки у Жака Нуара (Яков Окснер).

 
Мы – нищие на паперти Европы
Во вретище, с протянутой рукой,
Изведали ухабистые тропы,
Изъедены нуждою и тоской…
Нас не поймут – ни верный сын Корана,
Ни чванный бритт, ни пляшущий француз,
И мучит мысль, тяжелая как рана,
Что мы для всех какой-то лишний груз…[185]185
  Цит. По: Скрынченко Д. В. Указ. соч. С. 93.


[Закрыть]
 

Участник строительства одной из железных дорог С. Васильев писал в августе 1921 г.: «С сербами отношения хорошие. Понимаем друг друга хорошо, в языке совершенствуемся. По временам тоска по родине и близким чрезвычайна велика. Хотя здесь мы и хорошо едим и не испытываем многих ужасов и спокойны – тянет туда. Пусть и ужас, и голод, и опять бои. Лучше умереть, да на родине, хотя и надоело уже сражаться <…> право думаешь, не покончить ли с собой, но лишь временами <…> По получении денег почти все страшно пили <…> вкусивши прелестей жизни рабочего, казаки говорили: “Теперь мы понимаем, почему рабочие бунтуютˮ <…>. С друзей, которых (серб – В. К.) пригласил на обед домой взял по 16 динар, а в ресторане – 8–10 динар стоил. “Нужно сказать, что даже в отношениях членов одной семьи замечалась черта корыстности: во многих семьях мужчины сами ходили на базар, закупали продукты, из соображений боязни, что жены что-то там смогут сэкономить, создать этим путем какой-то свой капиталˮ. Сербы, вообще, большие материалисты в противоположность большинству нас, русских, людей беспечных, бесшабашных “широких натурˮ. У одного из богачей служил казак на всем готовом за 300 динар в месяц. Но за 12 лет не платил жаловья, выдавая крохи на самое необходимое. Правда по завещание отказал значительную сумму. “Не могу забыть черту, очень характерную для сербов, про жестокость. Памятен мне случай… окотилась кошка и не находилось желающих взять котят; в подобных случаях их просто топят – способ уничтожения быстрый и относительно гуманный; но один из служащих – обыкновенный, добродушный с виду мужичок – попросту затоптал котят <…> зачастую можно было увидеть кровь на упряжках животных – лошадях, быках, коровах, – которых запросто лупили чем-попало – палками, даже занозами от ярмаˮ»[186]186
  Васильев С. Воспоминания. С. 43, 83, 84 об.–85 об..


[Закрыть]. В городской среде, например в Нови-Саде, все было по-другому: и работа интеллигентная, и досуг культурный. Было обычным собирание личных библиотек, «хождение к знакомым запросто, без приглашения». «Оно, – как пишет Арсеньев, – давало возможность узнать новости, познакомиться с людьми нужными, схожих взглядов и интересов, а некоторым – отвести душу, поспорить, отведать русские домашние блюда»[187]187
  Арсеньев А. У излучины Дуная. Очерк жизни и деятельности русских в Новом Саду. М., 1999. С. 155.


[Закрыть]. Свободное время Нови-Садская интеллигенция часто отводила и коллекционированию, «в особенности того, что не было связано с материальными издержками – погашенных почтовых марок, открыток с видами курортов или репродукциями произведений искусства, вырезок из газет (на всевозможную тематику); собирали русские пословицы, записывали анекдоты <…> обучали соседских детей игре на музыкальных инструментах, рукоделию, иностранным языкам, помогали готовить школьные уроки, пробуждали любовь к природе…»[188]188
  Арсеньев А. У излучины Дуная. С. 161.


[Закрыть].

Хотя здесь случались и совершенно дикие истории.

Мой коллега, профессор Воронежского государственного университета Вадим Борисович Колмаков, с которым меня связала русская эмиграция, дал в свое время ознакомиться с текстом воспоминаний Дмитрия Васильевича Скрынченко о своей жизни в «сербском изгнании». На одной страниц его дневника, а именно, от 3 февраля 1924 г. были такие строки: «Сегодня при огромном стечении русской колонии состоялись похороны молодого князя Николая Волконского, убитого в полиции городовым Андреем Хорватом. Процессию сопровождал командующий I армией генерал Милосавлевич, рота солдат и оркестр военной музыки. Обстоятельства убийства таковы. 1 февраля вечером около 9 час. Волконский шел из Нового Сада в Петроварадин с девочками Милич. Полиция почему-то забрала девочек в часть. Князь пошел их выручать и ему их отдали. Одну из них он отвел в свою квартиру и, заперши ее, вышел на улицу. Стоявший тут полицейский, схватив его за рукав, грубо тащил его в часть, куда его и втолкнули насильно. Во время допроса пришел полицейский Андрей Хорват, ставший резко поносить князя, ударил его резиновым жгутом и, когда упавший князь лежал в бессознательном состоянии на полу, пристрелил <…>. Газеты ограничились сообщением факта и легкой насмешкой над порядками в полиции…»[189]189
  Скрынченко Д. В. Указ. соч. С. 61.


[Закрыть].

И все же такие печальные истории случались редко.

Часто можно встретить информацию о вкладе русских не только в искусство, просвещение, но и в хозяйствование.

Теперь о Бачском крае. Две истории.

Первая грустная о встрече с В. А. Кармазовым, секретарем русской колонии в Тителе. В записи Скрынченко от 21 августа 1921 г. были следующие строки: «по делам колонии он поехал в Белград, на станции там потребовали документ о личности, и он предъявил свидетельство о том, что может постоянно ездить по делам колонии. Тем не менее, он был арестован, и под охраной часового провел на станции среди ящиков и мусора всю ночь, на утро его посадили в вагон, заперли на ключ и так доставили в Новый Сад. Рассказывая мне об этом, Кармазов заплакал…, “А ведь я, – сказал он, – как русский офицер, учил своих солдат в России петь сербский гимн и сербские песни” … Арестовавший тыкал в Кармазова пальцем, грозил кулаком. Тот же Кармазов сказал, что когда начальник уезда предложил в одном собрании в Тителе помочь русским беженцам, то поднялся возмущенный крик: “напове русских!” (т. е. вон!); председатель Новосадского окружного суда Луцич (ныне покойный) терпеть не может русских»[190]190
  Скрынченко Д. В. Указ. соч. С. 45.


[Закрыть].

Разбавленная грустью пополам с иронией другая история с «новыми крестьянами» из того же сербского городка, куда около сотни беженцев прибыли 6 января 1921 г. Руководствуясь благородным стремлением зарабатывать на жизнь крестьянским трудом, быть ближе к земле, некоторые русские решили организовать сельскую артель. Земля в трех километрах от города была бесплатно выделена сербами[191]191
  См.: ГА РФ. Ф. 5940. On. 1. Д. 5. JI. 1.


[Закрыть]. Однако в июле последовал уход из артели единственного крестьянина, не желавшего «терять и дальше свой труд даром». Привыкания к земле не получилось. Огороды артели зарастали сорняками[192]192
  ГА РФ. Ф. 5940. On. 1. Д. 5. JI. 3.


[Закрыть]. Попытка сельхозартели получить новую ссуду, теперь уже на овцеводство, была неудачной, ввиду отсутствия в артели кого-либо хоть сколько-нибудь знакомого с этим делом и неплатежами по старой ссуде[193]193
  См.: ГА РФ. Ф. 5940. On. 1. Д. 5. JI. 3 об.


[Закрыть].

Итак, «новых крестьян» из городских здесь не получилось, а «мужика», который бы их кормил, не было.

Но далеко не все были такие «фантазеры».

О «них» хорошо написала мне в одном из писем Ирина Антанасиевич: «они – это первая микробиологическая лаборатория и поликлиники в таких местах, в которые не забредала нога сербского врача, и школы, которые открывались в таких местах, которые бы не пришли в головы сербским учителям <…> они – это более сотни храмов, что новоотстроенных, что реставрируемых».

«Они» – это и виноградарство. В окрестностях Смедерево была организована Русская виноградарская община с годовым производством 700 гекалитров вина и 400 гекалитров ракии. В том же крае русские земледельцы основали свою земледельческую общину. Стоит здесь особо отметить вклад русских в молочное дело, которое до их появления было неразвитым. Под руководством Маленбургера была основана русская община по молочному делу. В день она перерабатывала 15 000 литров молока и поставляла свой продукт многочисленным мелким белградским молочным. Действовали и другие подобные общины, среди которых самой большой считалась возглавляемая Соколовым, Петровским, Родиным и Реутовым[194]194
  См.: Beloemigracijа u Jugoslaviji. S. 104.


[Закрыть]. В Зренянине действовали столярная и слесарная мастерские, обувная – в Белой Церкви. В Нови-Саде стала работать типография, основанная типографщиком М. Ковалевым из Харькова, в компании с другими русскими [195]195
  См.: Beloemigracijа u Jugoslaviji. S. 105.


[Закрыть]. Стоит назвать среди других и типографию С. Филонова, работавшую в столице Воеводины.

История сербских городов была довольно часто связана с эмигрантами, их вкладом в культурное строительство. Об этом у меня есть сюжеты, «рассыпанные» по другим «историям» русской эмиграции. Здесь же я хочу представить фигуру уже упоминавшегося Александра Мельникова (1900–1984), архитектора, жившего и творившего в Крушевце, Байна-Баште, Лесковце, Заечаре, Княжевце, Нише. По его проектам в этом городе на реке Нишаве было построено свыше ста общественных и частных зданий. Был признанным мастером, строившим в стиле «модерн»[196]196
  См.: Медведев М. Проjекти и архитектура Александра И. Медведева Овл. Архитекта. Ниш, 2012.


[Закрыть].

Впрочем, как и везде, часть населения встретила пришельцев как своих соперников в борьбе за рабочие места. Причем у некоторых сербов вызывали зависть, неприязнь, злобу то обстоятельство, что для русских открывались новые места в полиции, в местных органах управления, в других государственных институциях. В условиях вскоре наступавшего экономического кризиса толерантность к изгнанникам из красной России уменьшалась[197]197
  См.: Cmepjoвcкu А. Битола. Руската колониjа. Битола, 2003. С. 109.


[Закрыть]. Симпатии сербов к Советской России, где строили «рай» для народа, повторяю, рождали у многих неприязнь к белогвардейцам, «выкинутым» из своей страны. Неприятельское отношение к русским было обусловлено многими факторами, даже «господской одеждой», манерами, стилем жизни. Оттуда были и пакости, чинимые «вечно голодным пришельцам», «притеснявшим» коренное население. В годы второй мировой войны партизаны убивали даже русских священников.

Впрочем, и «свои не оставали». Так, 29 июля 1921 г. ротмистр Сахаров просил выдать в долг 75 динаров для «покупки лекарств и продолжения курса лечения больной дочери (9 месяцев)». Было отказано, так как не вернул прежний долг[198]198
  ГАРФ. Ф. 7001. Д. 4. Л. 105.


[Закрыть].

И опять о России. Тоска по родине была так неизбывна, что в небольшом сербском городке один из русских в преклонных годах завещал на смертном одре похоронить его на высоком месте лицом к России, куда он так долго глядел вместе со своим внуком. Во время похорон мальчик, давясь слезами, закричал, что гроб спускают «не так». Ошибка была исправлена и желание дедушки было исполнено[199]199
  См.: Илич-Агапова М. Смерть дедушки в эмиграции // Москва – Србија, Београд – Русија. Документи и материјали. Том 4, Руско-српски односи 1917–1945 / Тимофејев А., Милорадовић Г. и Силкин А. Белград, 2017. С. 590.


[Закрыть].

Довольно непростые отношения складывались и у женского пола. Так, сербки с некоторым подозрением относились к русским дамам. Известный журналист, писатель, драматург Александр Митрофанович Ренников, например, низал такие строки в парижском «Возрождении»: «Прежде всего, сербки никак не могли допустить такого бесстыдства, с каким русские мужчины, нередко старые и весьма почтенного вида, публично целовали руки своим женщинам, иногда даже совсем некрасивым. И главное, если где-нибудь в укромном углу, в тупике; а то – на людной улице, на виду многочисленных приличных прохожих!»[200]200
  Ренников А. Первые годы в эмиграции. С. 82–83.


[Закрыть]

Даже стремление часто пользоваться ванной, бывало, некоторыми почтенными «матронами» трактовалось как признак «распущенности»[201]201
  Ренников А. Первые годы в эмиграции. С. 83.


[Закрыть].

«Неприличное» поведение некоторых представительниц прекрасного пола давало повод для пересудов. Известно, что «госпожа №», назову ее так, находившаяся в родстве с одной из самых знаменитых русских фамилий, пела вместе с дочерью некоторое время в обычном, третьеразрядном, ресторане Нови-Сада.

В самом отношении к русским можно, повторю, обнаружить разные «оценки». Приведу несколько свидетельств. Первое из Пожаревца: «Отношение сербов к нам, русским, сносное, но граничащее с безразличием, особенно со стороны некоторой части интеллигенции. Неприятно бьют по нашим нервам довольно часто задаваемые вопросы: “Скоро ли вы опять в Россию? ˮ или “Отчего вы не едете в Россию? Ведь, там уже жизнь налаживается?ˮ»[202]202
  Вестник правления общества галлиполийцев. С. 8.


[Закрыть]

И здесь немного опять о русских клубах. Так, «Русский клуб», основанный в Субботице в 1927 г., вмещал в себя театр, библиотеку, читальню и столовую. Действовали театральный и шахматный кружки. На сцене русские тоже чувствовали себя уверенно. Они поставили и сыграли вечных «Трех сестер», неизменное «Горе от ума» и другие пьесы. С успехом устраивали в Субботице литературные вечера памяти Чехова, Тургенева, Некрасова, Надсона и других отечественных «учителей» и «утешителей». Для развлечений ставили кабаре. Шли пьесы и на сербском языке, что привлекало сербскую публику. За 1929 г. силами этой самодеятельной труппы (52 человека) было поставлено и организовано свыше 20 спектаклей и вечеров. На Рождество (1930 г.) устроили выставку картин[203]203
  См.: Новое время. 1930. 11 февр.


[Закрыть].

Почти все русские колонии имели свою библиотеку, из которой можно было взять на дом на время книги. Проводились различные лекции, посвященные русской истории, литературе, но больше всего темам, связанных с самодержавием, сторонников которого насчитывалось немало[204]204
  См.: Beloemigracijа u Jugoslaviji. S. 76.


[Закрыть] и, надо полагать, связывавших будущее Родины именно с возрождением царской России. Для детей, в целях борьбы с денационализацией, организовывались «обязательные» курсы по русскому языку и истории. Создавались группы по начальному обучению математики, иностранных языков и других школьных дисциплин»[205]205
  Beloemigracijа u Jugoslaviji. S. 76.


[Закрыть]. Конечно, возникали хоры. Куда без него русскому человеку!

В небольших городках с горсткой русских было тяжелее. Поэт Евгений Вадимов (1879–1944) (наст. имя – Георгий Ипполитович Лисовский) о той жизни низал такие строчки:

 
Гортанное пение в дымной кафане —
Базарная площадь с десятком быков —
Опанки и капы. Цыганки, цыгане…
Лавчонки кубанских купцов – казаков…
На сербских одеждах цветные узоры,
Куранты собора считают года…
Колония беженцев… Русские споры
Те споры – что всюду, везде и всегда…[206]206
  Новое время. 1929. 31 окт.


[Закрыть]
 

(Опанки – род кожаной обуви, капа – головной убор из сукна.)

Постепеная потеря надежды на скорое возвращение, «распаковка чемоданов», врастание в «новую жизнь» связывалось с естественным спадом цифры русских колонистов. Война только усугубила ситуацию.

Но и в ней оставались «красные», «белые», просто русские люди. И отношение к оккупантам тоже было разным. В Великой Кикинде большинство русских показывало явные знаки нерасположения к новым управителям города. Так, портниха Зинаида Борисовна Борисевич по распоряжению городских властей должна была сшить знамя Третьего Райха. Флаг был приготовлен и вывешен, но свастика на нем была размещена в обратной форме, что вызвало соответствующую реакцию у властей и жителей города. Сюда добавлю, что пленные красноармейцы и гражданские люди, принудно усланные на работы из СССР в Банат, находили освобождение в домах русских эмигрантов, где их снабжали цивильным платьем и помогали уйти в партизаны[207]207
  См.: Живанович М. Бережно храня следы: русские эмигранты. С. 131.


[Закрыть].

И все же искусство продолжало жить и в военных условиях. Так, на сцене Русского дома в Белграде по-прежнему шли спектакли, устраивались вечера, фотографировались на память – молодые, красивые, улыбающиеся…

Но не все так было «красиво». В Зренянине один из русских, Петр Кононенко, отказался выйти из группы сербов, которые ожидали казнь. Другая, Надежда Корнилова, призвала на борьбу против фашизма. Приговорена к повешению. Сама накинула петлю на шею[208]208
  Джукич Д. // https://srpskaru/article.php?nid=17033


[Закрыть].

После окончания войны в новой Югославии (Титославии, как иронично называли ее русские) осталось немного русских, которые, грубо говоря, «гражданами второго сорта, за исключением «своих», а также «полезных» русских.

Например, в Великой Кикинде их численность сократилось почти в десять раз (в 1934 г. она составляла четыре с небольшим тысячи человек)[209]209
  См.: Живанович М. Бережно храня следы: русские эмигранты. С. 25.


[Закрыть].

Добавлю, что по мере приближения освобождения Белграда в Русском доме была организована «запись на выезд, потому что уже чувствовалась большая неприязнь со стороны местного населения»[210]210
  Цит. по: запись из интервью Гранитовой М. В (М.) от 2012 г. // Гимназия в лицах. Кн. 2. С. 431.


[Закрыть]. Об этом достаточно ярко свидетельствует и наличие концлагерей на освобожденных территориях, например, в Банатском Карловце, где попавшие туда русские содержались «в ужасных условиях»[211]211
  Цит. по. Из письма Кошиц Е. Г. Арсеньеву А. Б. от 20 июня 2018 г. // Гимназия в лицах. Кн. 2. С. 459.


[Закрыть].

Разумеется, в стране продолжали жить и те, которые приняли гражданство СССР, их, по данным Н. К. Григорова было около 6 тысяч человек[212]212
  Григоров Н. К. Воспоминания. Заметки о себе и о времени.


[Закрыть]. Однако, его, для некоторых русских, надо было «отрабатывать». Проще говоря, стать агентом НКВД, сообщать сведения на своих сородичей. Здесь стоит добавить, что в стране действовали офицеры этой организации, занимавшейся поиском «врагов» и вне пределов Советского Союза. В ходе этой «работы» Москва получала сведения на интересующих ее эмигрантов. Сами завербованные НКВД подписывали бумагу о сотрудничестве: «всеми силами работать в интересах СССР и новой Югославии»[213]213
  См.: Beloemigracijа u Jugoslaviji. S. 701–702.


[Закрыть]. Впрочем, и для тех, в ком не были заинтересованы «органы», получение советского паспорта не означало возможности выехать в СССР. Н. К. Григоров пишет, что члены его семьи стали «советскими гражданами, постоянно проживающими за границей». Или, как он иронически отмечал, – «невъездными»[214]214
  Григоров Н. К. Воспоминания. Заметки о себе и о времени.


[Закрыть].

Вопрос о возвращении на Родину стал решаться уже после кончины И. В. Сталина, при Н. С. Хрущеве[215]215
  Григоров Н. К. Воспоминания. Заметки о себе и о времени.


[Закрыть].

Ю. Козлов, ответственный работник аппарата Верховного совета СССР, в ведении которого входили вопросы гражданства, писал в своих мемуарах («Кремлевский советник», М., 1995. С. 25). следующие строки: «Победа Советского Союза в Великой Отечественной войне вызвала огромный патриотический! подъем в среде белой эмиграции. Многие снова поверили в свою Родину, решили вернуться. В связи с этим они просили предоставить им советское гражданство. Этот процесс получил поддержку советских руководителей. Но не из любви к бывшим соотечественникам и не из-за признания их заслуг и борьбе с фашизмом (были и такие), а главным образом для того, чтобы расколоть активно действующие против СССР зарубежные эмигрантские центры и организации, такие как Народно-трудовой союз (НТС), Российский общевоинский союз (РОВС), активно действовавшие во Франции, и другие. Появились указы о массовом восстановлении в советском гражданстве проживающих за границей эмигрантов. Им гарантировалась безопасность и возможность вернуться на Родину.

Однако втайне было предрешено основную массу этих восстановленных в страну не пускать. Исключение сделано лишь, для немногих, да и то в основном для того, чтобы затем уничтожить их в лагерях. Эмигрантов боялись, да и размещать их было негде. Поэтому вопрос об их въезде в СССР даже не рассматривался»[216]216
  Цит. по: Григоров Н. К. Воспоминания. Заметки о себе и о времени.


[Закрыть].

Но здесь все не так просто, как пишет ответственный работник ВС СССР. Многие возвращались. Но въезд в крупные города как Москва или Ленинград был далеко не для всех открыт. И, тем не менее, русские старались ехать на Родину.

Тем более, что сама обстановка усложнялась. Достаточно вспомнить 1948 год, время фактического разрыва Москвы с Белградом. (Русская эмиграция стала объектом для подозрений, слежкой и репрессий во время советско-югославского конфликта 1948–1953 гг. Вспыхнул вследствие начала выхода Югославии из-под контроля Иосифа Сталина и обвинения Белграда в проведении враждебной политики Советскому союзу и в предательстве идей социализма. В 1949 г. все договоры о дружбе, взаимной помощи и сотрудничестве были разорваны. Полная изоляция Югославии от СССР и социалистических стран была закреплена известной резолюцией Информбюро «Югославская компартия во власти убийц и шпионов». – В. К.).

Власти считали русских «белогвардейцами» и «сталинистами». Вспоминается поговорка «Из огня да в полымя». У них не было друзей, а только преследователи. Опасались даже разговоров с кем-либо, так как большинство вступавших в контакт были провокаторами. Настало время ухода в себя, в свое семейство. Размышлять вслух стало опасным занятием[217]217
  См.: Cmepjoвcкu А. Указ. соч. С. 112–113.


[Закрыть].

Для обладателей советских паспортов наступало время очередного исхода. К концу 1949 г. их начали увольнять со службы и депортировать в сопредельные социалистические страны, прежде всего, в Болгарию. Н. К. Григоров приводит курьезный документ об увольнении своего отца. В нем были такие строки: в соответствии с законом «о государственной службе и на основании решения комиссии по персональным делам, Григоров Константин, служащий Министерства сельского хозяйства, в звании высшего агронома, первого класса, с основным окладом 5800 динаров и особой персональной надбавкой в размере 700 динаров за большие познания по специальности и опыту работы, а также за постоянное и особое рвение в работе УВОЛЬНЯЕТСЯ, начиная с 1 января 1950 г. Служебные отношения прекращаются НЕМЕДЛЕННО».

Сам Григоров в своем комментарии к такому приказу писал, что «как видно, министерское начальство не знало, как обставить директиву, исходящую от самых верхов политической власти, и издало приказ по всем бюрократическим канонам, достойный югославской юмористической газеты «Ёж» – аналога советского «Крокодила».

Отец рассказывал, что все его коллеги чувствовали себя неловко, всячески старались ему помочь. Отцу, даже, выплатили подъемные в размере 6-ти окладов.

В начале февраля 1950 нас по очереди пригласили в полицию, проставили в паспортах выездные визы, и сообщили, что мы должны покинуть Югославию в 10-дневный срок. Отцу предлагали, восстановить его на прежней работе, если он откажется от советского гражданства и подпишет заявление с осуждением Резолюции Информбюро»[218]218
  Цит. по: Григоров Н. К. Воспоминания. Заметки о себе и о времени.


[Закрыть].

«Отец, – продолжал Н. К. Григоров, – на предательство не пошел. Вот такая грязная возня была затеяна вокруг нас. Начался отсчет времени до отъезда. Нам указали выезд в Болгарию, чем мы остались довольны славянская страна и т. д.»[219]219
  Цит. по: Григоров Н. К. Воспоминания. Заметки о себе и о времени.


[Закрыть]

Конечно, с течением времени ситуация становилась лучше. Можно было жить, не оглядываясь. Однако ностальгия жила. Потом пришло время памяти у потомков, рассеянных по городам и весям стремительно меняющихся славянских земель, которым отдали свой труд русские люди, не забывавшие, кто они и откуда.