Текст книги "Русская эмиграция в Сербии XX–XXI вв."

Три праздника русской эмиграции

РОДИНА

 
Бессмертное счастие наше
Россией зовется в веках.
Мы края не видели краше,
а были во многих краях.
 
 
Но где бы стезя ни бежала,
нам русская снилась земля.
Изгнание, где твое жало,
чужбина, где сила твоя?
 
 
Мы знаем молитвы такие,
что сердцу легко по ночам;
и гордые музы России
незримо сопутствуют нам.
 
 
Спасибо дремучему шуму
лесов на равнинах родных,
за ими внушенную думу,
за каждую песню о них.
 
 
Наш дом на чужбине случайно,
где мирен изгнанника сон,
как ветром, как морем, как тайной,
Россией всегда окружен.
 

В. Набоков

Эмиграция создала три праздника: День непримиримости (7 ноября), День русского просвещения (25 января) и День русской культуры (6 июня). Если с первой датой были споры: тут можно было вспомнить для порядка и февральскую революцию, «породившую» октябрь, и различное отношение к русскому самодержавию и Советам, выступавшим, бывало, преемниками царской России по защите рубежей Отечества.

Позволю себе небольшое отступление.

Три движения русской революции: авось, небось, куда кривая вывезет. Право на свободу слова, собраний, организацию партий, объединений, движений, эмиграция «увезла» с собой, где на чужбине пышным цветом распустились многочисленные формирования, ставивших своей целью освобождение России от коммунистов. Не сказал бы, что эмиграция не заботилась о своих детях: делалось все возможное для их учебы, воспитания любви и гордости Россией, ее историей, а дальше?..

А дальше было будущее, в котором молодежи выбирала свой путь, позволяющей ей считать себя русской. Для одних русскость связывалась с сохранением своего имени, гордости своим родом, своими предками, с устройством своей жизни. Главное – жить без затей, искать хорошую службу и не давать себя ввязывать в различные политические аферы. Многие из них оставались долгое время апатридами, т. е лицами, не желавшими принимать гражданство той страны, где они обосновались. Хотя… русский обыватель тоже не был лишен патриотизма. Достаточно вспомнить вторую мировую войну, когда достигший определенного успеха в жизни, он вступал в ряды Сопротивления или записывался в Русский охранный корпус для борьбы с большевиками, отнявшими у него родину. Для других – вставание на путь романтико-героического служения России, делу ее освобождения. Так, в программе Союза русской национальной молодежи в Королевстве сербов, хорватов и словенцев ставились задачи объединения «детей» для создания, «сильного телом и духом кадра, готового к жертвенному служению Родине и восстановлению ее былого могущества и величия». В лозунговой форме прокламировались традиционные ценности, как православие, народность, монархия (но уже не самодержавие!!!). От молодежи требовалось «посильное», но в то же время «активное участие» в некоем «русском национальном движении», которое, что весьма важно, не предрешает будущей формы русской государственности[220]220
  Арсеньев А. У излучины Дуная. Очерк жизни и деятельности русских в Новом Саду. М., 1999.С. 142


[Закрыть].

Иначе говоря, влияние «отцов» Февраля, его идей было достаточно сильным среди юношей и девушек, недавно вырвавшихся из революционной России. Другая идея – Родина должна быть монархией. Все историческое бытие Российского царства связано именно с монархической формой правления, с именами тех, под чьим главенством «азиатское страшилище» расширяло страну, принимало в русские пределы новые народы, спасало не раз Европу.

Но она не защитила Россию, ее царя. Николай II был расстрелян. В эмиграции им стал великий князь Кирилл Владимирович. Монарх без страны, но со своим Двором, без подданных, однако считавший русский народ своим, уже принадлежал к новому – если можно так выразиться поколению российских «самодержцев», признававших де факто, что случилось с его страной, но отнюдь не де юре. С точки зрения некоторых исследователей его права на престол были сомнительны, но для многих своих современников он был «государем в изгнании».

Совсем другое дело – Сталин! Я не оговорился. 15 декабря 1939 г. В. Н. Штрандман сообщал одному из своих корреспондентов в Париже об удивительном признании, сделанном ему одним высокопоставленным иерархом, что, дескать, революция в России была вполне естественной и выход только в одном – возвращении на родину и избрании вместе со всем русским народом Сталина царем. И, как продолжал Василий Николаевич, «разговоры в этом смысле приходится слышать все чаще» в эмигрантской среде[221]221
  Там же. Кн. 2. С. 265.


[Закрыть].

В чем же причина столь удивительного явления? Вероятно, ответ следует искать в застарелом комплексе вины интеллигенции перед народом, равно как в иных настроениях части молодежи, взращенной вне отечества, но испытывающей гордость за свою родину, ее успехи, связываемые с именем Сталина. Хотя тут следует подчеркнуть, что сталинская тема весьма болезненно воспринималась эмиграцией. С одной стороны, Сталин был для нее ненавистен, с другой – это была личность, продолжавшая стратегический курс на укрепление единой и неделимой России. Решение двуединой задачи: устранение Сталина и сохранение единства отечества – напоминало зачарованный круг, из которого они не могли выбраться. Некоторые были готовы примириться с расчленением России, ее «балканизацией», лишь бы ликвидировать сталинский режим. Другие же целостность родины ставили превыше всего и готовы были примириться с «временным сохранением Сталина, если этим кладется предел домогательствам наших сепаратистов и иностранных друзей»[222]222
  Там же. С. 332.


[Закрыть].

Тем более, что речь шла о спасении родины. Для патриотически настроенной российской эмиграции их великая страна не была ни Совдепией, ни Триэссерией, а Россией. Безусловно, эта надежда связывалась с той поддержкой, которую Кирилл Владимирович оказывал. Так, в своем новогоднем обращении (1931) к русским людям он писал: «Россия была первой ввергнута в страшный водоворот, который сокрушил вековые устои ее государственности. Пережив этот тяжелый кризис, она возродится и приступит к выполнению своей мировой миссии – созданию новой культуры. Россия на пути к великому будущему. Она отольет основы грядущей жизни народов. Коммунистическая власть обречена. Она исчезнет, оставив по себе память страшного разрушителя и угнетателя. Теперь наступает созидательный период. В России созрел закаленный в борьбе и невзгодах человек и начал ковать счастье родному народу. Долгие годы стихия разрушения господствовала на необъятных пространствах России. Но созданная веками Российская Держава устояла перед напором разрушительных сил. Ныне она оправляется. Власть пыталась скрыть ее под личиной “СССР”, но в душах Русских людей вновь ярко сияет священное имя – РОССИЯ. Разве то, что происходит на Русской земле не доказывает это? Разве строительство, которое ведется, не есть дело самого Русского народа – подлинное его стремление воссоздать свою Родину?.. Я приветствую нарождение новой жизни, как зарю величия Моей Родины и будущего счастья человечества. Каждый успех в строительстве есть победа Русского народа. Допустимо ли ему мешать в достижении полного торжества! Каждый Русский человек должен всеми силами помогать возрождению могущества своего Отечества. Особенно важно это сознавать нам, выкинутым за пределы России. Только помогая воссозданию Русской мощи, мы опять сольемся со своим народом и вернемся на родную землю»[223]223
  Младоросская искра. 1932. 15 января. С. 1.


[Закрыть].

Молодежь увлекала новая идеология, свободная от «устаревших» революционных классовых подходов и идей и «прогнившей» буржуазности западных партий.

С просвещением и культурой было проще. Оба праздника объединяла идея служения народу и здесь трудно провести какое-либо резкое разграничение этих феноменов, этих вечных спутников человечества. И в эмиграции суть культуры можно было обозначить через четыре великих слова: Бог, Традиция и Свободное Творчество.

Суть просвещения, как соподчиненного культуре феномена, заключалась в постулате: истинное просвещение должно соединять в себе умственное образование с нравственным.

В новых условиях первоочередная задача учителей состояла в том, чтобы дать своим подопечным образование, необходимое в бытии вдали от Родины и для жизни в будущей России, свободной от большевиков. При этом преподаватели были прямо заинтересованы в создании дающих им заработок учебных заведений.

Замечу, что в школе подрабатывали и непрофессионалы. Так, в Русско-сербской гимназии в Белграде давала уроки актриса Анна Храповицкая (1899–1979). Встречались среди учителей и люди писательского труда. Назову здесь одно имя – Сергей Рудольфович Минцлов (1870–1933), директор Русской реальной гимназии Союза городов в Нови-Саде. Когда-то давно мне встретился сборник его замечательных рассказов «В погоне за мертвыми душами» (написано еще в бытность его жительства в Земуне) о его «охоте за книгами», за которыми сам, бывало, «охотился», случалось, удачно. И я был очень рад, что он не пропал в водовороте 1917 года и уцелел, нашел прибежище в Сербии.

С воспитателями, педагогами, остальным школьным персоналом в страну прибыли девичьи институты, кадетские корпуса. Они финансировались из средств «Земгора», английских и французских благотворительных организаций, Международного Красного креста, позже исключительно Государственной комиссией по защите интересов русских беженцев в Королевстве СХС. В школах, наряду с двумя иностранными языками, шли уроки сербского языка, литературы, истории, географии Югославии.

Русские школы были подчинены в педагогическом отношении (программы, персонал) министерству народного просвещения. Все русские учебные заведения находились в ведении Государственной комиссии, осуществлявшей руководство через Учебный совет во главе с профессором Н. А. Пушиным.

Вначале «провинциальные картинки».

Сербия, Белая Церковь.

И опять слово Борису Зайцеву.

«Россия, впрочем, и в самой Белой Церкви, очень густая, отстоенная. Она осела вокруг двух заведений: кадетского корпуса и института. На окраине городка старые австрийские казармы. Перед ними плац, дальше мирное поле. В огромных коридорах, дортуарах, классах обучается и возрастает русское юношество, под началом русских офицеров, русских генералов. Странно, грустно-радостно видеть здесь золотые погоны с разводами, звездочками; офицерскую русскую форму, кадетские бескозырки, давно не слышанные команды. Корпус живет замкнутой жизнью, полной труда, ученья, всяческих упражнений <…> Жизнь идет “по уставуˮ. Она однообразна, чиста, питается традицией и глубоко уединенна <…> Оттенок грусти в том, что люди живут на острове, в дружественной, но не своей стране, и носят форму, которой уже нигде нет <…> Что же, это изгнаннический остров. Никому не сладко и не радостно изгнание. Во все времена глядели бездомные в ту сторону горизонта, где Родина, и всегда мечтали, надеялись. Так и здесь. За науками и упражнениями томление по России. С этим ничего не поделаешь. Но учат молодежь так же, как и нас учили, вещам бесспорным, в духе спокойствия, выдержки, порядка, что для будущей России – а ее увидит, конечно, эта молодежь – необходимо. Не вечно смотреть за чужие горы. Настанет время, да и недалеко уж оно, когда это юное племя двинется в родные края.

Женский институт в центре города <…> как и в корпусе, все полно молодостью, бродящей и зацветающей. Эпоха вносит сюда свой оттенок: и в этом институте, и в другом, который я видел в Новом Бечее, воспитательницы ведутся в духе “практического идеализмаˮ, то есть отлично знают, что, кроме наук и искусств, существует и жизнь. Кроме Пушкина и Тургенева – каждодневный труд (потому и умеют шить, штопать, хозяйничать).

Оканчивая свою школу, молодежь попадает в Белград. Сербское правительство дает ей довольно много стипендий <…> Кадеты выходят частью в сербскую армию, частью в технические училища. Институтки в Университет (и дальше учительницами, медиками и т. д.).

В Новом Бечее большинство учениц старшего класса заявило мне, что идут на филологический. Я сказал, что это дорога нелегкая. Мне ответили, с отличным молодым задором: пусть трудная, зато интересная»[224]224
  Зайцев Б. Указ. соч. С. 320–321.


[Закрыть].

В наиболее благоприятном положении по многим критериям была Первая Русско-Сербская гимназия в Белграде, открывшаяся в октябре 1920 г.

Перед учителями стояла сложная задача: не только дать знания, но и воспитать детей в православии, любви к Родине своих предков, к славянству.

Состав был поначалу сложным: много переростков в старших классах – от 23 до 25-ти лет, пять процентов учащихся были нервнобольные (эпилептики, истерички и пр.), страдающие от последствий ранений, имелись и «бездомные» (у одних – родители остались в России, у других – потерялись во время эвакуации, у третьих – отчаянное материальное положение), для которых был создан первым директором гимназии Владимиром Дмитриевичем Плетневым интернат в Топчидере (район в Белграде)[225]225
  См.: I Русско-Сербская гимназия 1920–1930. Белград, 1930. С. 16–17.


[Закрыть]. Особенностью первых лет было и то, что «в старшие классы приходили юноши, украшенные знаками отличий из воинских русских частей, из рядов сербской стражи на пограничных горах, из рудников и с шоссейных работ. Все они сознательно хотели учиться, все имели большой и тяжелый жизненный опыт. Они первые дали гимназической работе тот характер серьезности и напряженности, который и ныне остается традицией гимназии <…> Рефераты и семинарские занятия стали естественной частью гимназического учебного плана»[226]226
  I Русско-Сербская гимназия 1920–1930. С. 5.


[Закрыть].

При этом «непреходящие ценности русского творчества» оставались «главным воспитательным материалом, под влиянием которого формировались души ее учащихся». И гимназия не отказывалась от знакомства своих питомцев «с творчеством тех русских людей, которые остались на родине и отражают в своих произведениях неумирающую душу родного русского народа»[227]227
  I Русско-Сербская гимназия 1920–1930. С. 6.


[Закрыть].

И, пожалуй, основная задача русских водителей русских детей состояла, повторю, в сохранении в их душах образа Родины. Достаточно выразительно и в то же время профессионально об этом высказался Иван Михайлович Малинин, по прозвищу Иоанн Златоуст[228]228
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 126.


[Закрыть], полученном им еще в России: «Наши дети живут либо в небольшой и замкнутой русской среде (в закрытых учебных заведениях), и потому неизбежно однообразной и относительно бедной по содержанию; или, оставаясь при родных, большую часть времени находятся под влиянием, хотя и родственной, но не родной все-таки стихии. Вместо прежнего нормального мощного и непрерывного воздействия родины, которое незаметно просачивалось в душу ребенка и большими и малыми путями, теперь имеют место лишь разрозненные и случайные влияния. Нетрудно заметить и результаты такого положения; они даже внешним образом сказываются на языке детей. В этом отношении мы вовсе лишены оживляющего действия народного языка. Наши дети знают лишь язык литературный (если и его знают), язык взрослых, или окружающих. Русские поговорки, пословицы, меткие народные словечки не вошли в их лексикон. Но есть и иные грозные опасности. Зрительные впечатления от родины заменить ничем нельзя. Русские картины природы, русские народные платья, русская деревня, русский город, просто, наконец, русские лица, – все это неизвестно и, в качестве первых незабываемых детских впечатлений, останется неизвестным. А ведь именно тут-то и ложится глубокий фундамент будущей сознательной любви к родине. Перед нами стоит задача, если мы не хотим потерять наших детей для России, заменить все это недостающее каким-то, пусть искусственным, пусть недостаточным, но планомерным и настойчивым действием. Эту задачу должна взять на себя русская школа и, избавив ребенка от того безобразного переобременения, которое имело место до сих пор, научить его чувствовать себя русским и хотеть быть русским.

Но есть некоторые особенности нашей жизни в изгнании, которые осложняют, казалось бы, ясную задачу воспитания в национальном духе.

Есть педагогическая опасность в том, что в животворящее и бодрое чувство любви к родине вносится и нечто от политики.

Есть опасность в том, что преподаватели, склонные критически и отрицательно относиться к явлениям нашей прошлой исторической жизни, сообщать эти мысли свои умам, еще юным и не могущим в должной мере самостоятельно разобраться во всем сообщаемом. Есть возрасты, когда на первом плане должен быть расцвет и подъем тех или иных возвышенных чувств. И нельзя преждевременно вызывать критические мысли без непоправимого в дальнейшем угасания чувства. Нечего говорить уже о том, что при патриотическом настроении большей части нашей молодежи такой характер преподавания неизбежно будет производить оскорбительное впечатление на молодую душу, и, конечно, лишит школьные занятия того воспитательного значения, какое столь необходимо придать им.

Но есть и другая опасность, с другой стороны. Не умея отделить самые дорогие свои политические мечтания от чувства любви к родине, преподаватели настолько сливают их в своем изложении на уроках, во всех приемах воспитания национального чувства, что самое понятие родины исчезает за определенными политическими формами, даже порой за определенными именами и лицами, исчезает и подменивается ими»[229]229
  Съезд-Совещание представителей Русских учебных заведений при Учебном Совете Державной Комиссии Королевства С.Х.С. по делам русских беженцев в Белграде 29 апр. – 3 мая 1924 г. Прага, 1924. С. 44–46.


[Закрыть].

А как же тогда «православие, самодержавие, народность»? Именно эта триада пронизывает русскую историю, точнее, историю Родины.

Теперь остановлюсь немного на нескольких именах учителей.

Владимир Дмитриевич Плетнев (1877–1954), полковник, преподавал в Александровской военно-юридической Академии и в Университете… [230]230
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 95.


[Закрыть]. Еще в России во время преподавания (с 1905 г.) в Чугуевском юнкерском училище его считали не без основания как человека «левого или даже «розового»[231]231
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 90.


[Закрыть]. Февральскую революцию встретил с удовлетворением. В 1919 г. начал свой «бег» из красной России, чтобы в начале 1920 г. прибыть в Королевство сербов, хорватов и словенцев[232]232
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. 99–100.


[Закрыть].

Его главным детищем и стала упомянутая гимназия, куда подбирал учителей с прогрессивными взглядами, привлекал университетских преподавателей, крупных ученых[233]233
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 103.


[Закрыть].

Его знаменитый призыв «думайте!», «проникал во все уголки ученической жизни»: «кто не хотел думать добровольно, тех заставляли». «Гимназия – это мы и вы», – говорил он, обращаясь к своим питомцам: «процветание гимназии и ее авторитет зависит от вас самих, а потому относитесь со всей серьезностью к вашей работе»[234]234
  I Русско-Сербская гимназия. С. 37.


[Закрыть].

В опубликованной им в 1925 г. статье «Прва руско-српска гимназиjа у Београду (историjско-педагошки оглед)» он низал следующие строки: «Мы даем беспощадную оценку нашей бывшей интеллигенции, к сожалению, глубоко обдуманную, чтобы ее считать ошибочной; она повторяет мнение Чаадаева, содержащееся в его философическом письме. Там он видит основное свойство русского интеллигента: заниматься не своим основным делом»[235]235
  Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 104.


[Закрыть].

Вероятно, фраза «бывшая интеллигенция» вызвала взрыв возмущения, если не больше.

И, тем не менее, его независимые взгляды и суждения привели к тому, что он прослыл «белой вороной» в монархическом Белграде[236]236
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 107.


[Закрыть]. Достаточно вспомнить его фразу, что «на территории Сербии нет Русских офицеров, а есть ТОЛЬКО БЕЖЕНЦЫ»[237]237
  Цит. по: Йованович М. Русская эмиграция на Балканах. 1920–1940. М., 2005. С. 52.


[Закрыть].

В его гимназии размышляли о фигуре Петра Чаадаева, о славянофилах и западниках, о проблеме «России и Европы» у Николая Данилевского, Константина Леонтьева, об евразийстве, о книге Александра Салтыкова «Две России»[238]238
  См.: I Русско-Сербская гимназия 1920–1930. С. 46.


[Закрыть]. Пищи для ума было предостаточно, особенно учитывая «случай России», ее историю, настоящее и неизведанное будущее.

Возвращаясь в тогдашнюю атмосферу, один из учеников вспоминал: «Пугали и возмущали мрачные “Письма” Чаадаева, его мысли о какой-то бессмысленности всей русской истории, о нашей оторванности от Запада, “силлогизм которого (будто бы) нам неизвестен”; разделялись мнения – нужно ли нам идти с Европой, по зову западников, или мы этим путем лишь окончательно исказим свою “самобытность”, как учили славянофилы; привлекал Достоевский с его примирительными мыслями о том, что “у нас русских две родины: Россия и Европа”; а вместе с тем какой-то романтической прелестью веяло на нас от евразийского желания уйти прочь от Европы, на Восток, в Азию…»[239]239
  I Русско-Сербская гимназия 1920–1930. С. 47.


[Закрыть]

Травля политическими противниками, искавшими разные поводы от обвинений в стремлении внедрить реформу русского правописания до халатности в бухгалтерии – все это привело к тому, что в 1926 г. он подал в отставку. Уехал в Прагу и не возвращался больше в Белград[240]240
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 108.


[Закрыть].

Иван Михайлович Малинин (1883–1961).

Получивший философское образование, занимавшийся психологией он преподавал в Одесском университете, читал лекции в других образовательных институциях. В его памяти, как он писал в своей автобиографии «отложилась лестная оценка моего красноречия, сделанная одним из моих слушателей на курсах, организованных Обществом распространения просвещения среди евреев г. Одессы, и сказанная публично в вагоне трамвая в присутствии случайно сидевшей там же матери. «Так он же дурак, этот Малинин, ему надо было пойти в адвокаты, он бы просто загребал золото»[241]241
  Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 126–127.


[Закрыть].

Россию покинул в 1920 г. Уже, находясь в Белграде, руководил ряд лет названной выше гимназией.

В связи с 15-летием гимназии в свой отчет Министерству народного просвещения за1934/35 уч. год он включил небольшую статью. Несколько выдержек из нее: «Гимназия считает своей обязанностью развить в учениках любовь не только к прошлому своей родины, но и любовь к сегодняшней и будущей России, твердо веря в то, что наша родина, Россия, никогда не перестанет существовать»[242]242
  Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 118.


[Закрыть]. «Гимназия не смеет и не может быть обычным учебным заведением; в силу своего исключительного положения она обязана стоять выше и своим упорным трудом, своим неугасающим стремлением к достижению лучшего и большего должна оправдать те жертвы, которые для ее содержания терпит братский народ»[243]243
  Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 119.


[Закрыть].

Слова о «жертвах, терпении и содержании» смотрятся вполне правдиво, для сербского начальства, если забыть о жертве России. Но бездомный «старший брат» учился быть смиренным дипломатом.

Назначенный в 1925 г. директором гимназии был в 1942 г. уволен начальником бюро русской эмиграции генералом В. В. Крейтером. по причине несходства взглядов на «современную постановку учебно-воспитательного дела» и прежней связи с М. Е. Махиным, (глава Белградского представительства «Земгора», будущий генерал Югославской народной армии) выражавшейся в обмене традиционными поздравлениями[244]244
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 130.


[Закрыть]. Точнее, был, по его словам, удален «вследствие левизны и недостаточного ≪патриотизма≫, но трудность найти более подходящего директора и доброе отношение ко мне сербов, особенно Председателя Державной Комиссии профессора Белградского Университета и Президента Сербской Королевской Академии Наук, А. И. Белича, делали безуспешными все попытки сменить меня. И только в марте 1942 г., приказом ген. Крейтера, поставленного немцами Начальником русской эмиграции, я был удален с должности директора Гимназии, вследствие педагогического и политического разномыслия и моей связи с полковником Ф. Е. Махиным, ныне генерал-лейтенантом Народной Освободительной Армии Югославии. После отъезда ген. Крейтера в Германю стал Заведующим Русской Публичной Библиотекой в Белграде»[245]245
  Цит. по: Арсеньев А. Б. Люди и книги: семья Малининых и их библиотека. С. 209.


[Закрыть].

В новой народной Югославии в феврале 1948 г. принял, как и многие другие, советское гражданство. Сотрудничал в главных газетах страны «Борба» и «Политика». Занимался преподаванием русского языка в Белградском университете и на курсах при Сербской Академии наук[246]246
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 132.


[Закрыть] и в ряде других учреждений как Генштаб, Дипломатическая школа[247]247
  См.: Арсеньев А. Б. Люди и книги: семья Малининых и их библиотека. С. 212.


[Закрыть].

25 октября 1950 г. УДБА (Управление государственной безопасности) дало Малинину задание «представить исторический очерк о русской эмиграции в Югославии». Отказаться он не мог по понятным причинам[248]248
  Гимназия в лицах Кн. 1. С. 132.


[Закрыть].

Через 19 дней ему как советскому гражданину было предписано покинуть страну[249]249
  Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 133.


[Закрыть].

Ссылка на заказ мало помогла. В начале 1951 г. опять допрос в УДБА: почему не принимает югославское гражданство? Выбора не было: либо принять, либо покинуть Югославию. 10 сентября того же года вместе с женой они были арестованы и высланы в Болгарию. В Пловдиве Малинин работал преподавателем русского языка в Педагогическом институте. С октября 1953 г. – преподавал на кафедре иностранных языков при местном медицинском институте. 10 марта 1961 г. ушел из жизни[250]250
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 133–134.


[Закрыть].

Труды: «Спор Платона с софистами в диалогах», «Парменид» «Философские взгляды Чаадаева», «Проблемы эстетики в понимании неокантианцев». Особо выделю книгу «Комплекс Эдипа и судьба Михаила Бакунина. К вопросу о психологии бунта. Психоаналитический опыт» (Белград, 1934)[251]251
  Качаки J. Указ. соч. С. 170.


[Закрыть]. Какое странное исследование для учителя, не правда ли? А может быть и закономерное у тех, кто хотел понять и даже объяснить «возмущения» души!

Еще один учитель: Лев Михайлович Сухотин (1879–1948), историк, литературовед, деятель культуры. Выпускник знаменитой Поливановской гимназии. Блестяще закончил историко-филологический факультет Московского университета. Действительный член Общества истории и древностей Российских. Вместе с Львом Толстым участвовал в компании помощи голодающим, нередко бывал в Ясной Поляне[252]252
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 136.


[Закрыть]. (Отец Льва Михайловича был женат вторым браком на дочери Толстого Татьяне Львовне, которая приходилась таким образом мачехой Сухотину.) Участник Белого движения. Пристанище от большевиков нашел в Сербии. По предложению Плетнева занялся преподаванием в открываемой им гимназии[253]253
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 137.


[Закрыть].

Автор многочисленных учебников и исследований по русской истории. С 1920 г. по 1930 г. трудился в смешанной гимназии. В 1931, (1930?)–1941 гг. был директором и преподавателем латыни и истории в Русско-сербской женской гимназии. Состоял членом многих объединений и сотрудником ряда журналов.

Сухотин много сделал для устройства русских школ за рубежом. Им были написаны учебники История древнего мира, 1925, Учебник русской истории ч. 1 и 2. 1926–1927, История средних веков, 1929, История нового времени, 1931. Многие были переведены на сербский язык. И ежегодно переиздавались[254]254
  См.: Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 137.


[Закрыть].

Был большой любитель русской поэзии. Издал за свой счет книгу «Любовь в русской лирике XIX в.» (Белград, 1927)[255]255
  См.: Качаки J. Указ. соч. С. 254–255.


[Закрыть]. Во время его директорства в школе действовали национальные объединения для средних и старших классов. Для старшеклассниц читались лекции о русской культуре, об Иннокентии Иркутском и Стефане Пермском, о русской живописи до XIX в.[256]256
  См.: Руско – Српска женска гимназиjа у Београду. Извештаj за школску 1934–5 г. Београд, 1935. С. 18–19.


[Закрыть]

Они учились великолепному русскому на спектаклях «Горе от ума», «Ревизор», «Бедность не порок», «Волки и овцы», «Гроза», «Дворянское гнездо», «Вишневый сад», на выступлениях Плевицкой, слушая духовные концерты хоров Кузьменко, Гринкова[257]257
  См.: Руско – Српска женска гимназиjа у Београду. С. 30.


[Закрыть]. В его школе девицы учились мыслить в сочинениях на такие темы: «Самопожертвование и себялюбие», «Служение родине», «Как развить в себе силу воли», «Русская женщина», «Современные искания вождей человечества», «Жизнь есть непрерывное испытание», «Нужна ли нам русская школа»[258]258
  См.: Руско – Српска женска гимназиjа у Београду. С. 12.


[Закрыть].

Результат?

Девочки в старших классах зачитывались «Толстоевским» (Толстым и Достоевским), при этом победу одерживал певец «всемирного духа». Из современных писателей – Дмитрием Мережковским[259]259
  См.: Руско – Српска женска гимназиjа у Београду. С. 14.


[Закрыть].

Англофильство и леволиберальные взгляды послужили причиной его отставки летом 1941 г. Войну семья Сухотина прожила в Белграде.

После ее окончания некоторое время давал уроки министру внутренних дел Александру Ранковичу, ближайшему соратнику Йосипа-Броз Тито. Это помогло ему выехать потом в Бельгию[260]260
  Гимназия в лицах. Кн. 1. С. 138.


[Закрыть].

Много ли это или мало, не так уж важно: главное – дать взойти в своей душе прекрасному, доброму вечному. Каждый старался растить свой душевный цветник, учащие и учащиеся стремились создать атмосферу не музейной России, а живой, чтобы можно было сказать – «здесь Русью пахнет».

А все же, можно и нужно задаться вопросом, а какие мысли бродили в головах самих детей?

И здесь будет, я думаю, уместно привести выдержку из воспоминаний выпускника философского факультета Белградского университета Н. М. Февра (1907–?), редактора журнала «Бух!!!»: «…20 января 1920 года английский угольщик “Вотан”, стоявший на одесском рейде, принял меня в свою неуютную утробу, для того чтобы сделать из меня политического эмигранта, в моем ученическом билете значилось, что я был кадетом Киевского Кадетского Корпуса и имел двенадцать с половиной лет отроду. Таким образом, в момент оставления мною родины, мое отношение к большевикам исчерпывалось лишь чувством благодарности за то, что они оторвали меня от скучной школьной парты и бросили на огромный английский корабль, который повезет меня не то в Турцию, не то в Африку, и может быть даже в саму Америку, родину Всадника без головы, Кожаного чулка и Ястребиного когтя. То обстоятельство, что корабль привез меня не в Америку, а на Балканы и забросил в недра Боснии, в течение всех лет, отданных средней школе, не изменило моего отношения к большевизму, тем более, что боснийские минареты, фески и чадры, до некоторой степени вознаграждали за отсутствие майн-ридовской экзотики. Позже – университет и затянувшийся на несколько лет жестокий поединок с жизнью за право занять в ней какое-то место, тоже мало способствовали вдумчивому освоению того, что произошло на моей родине и выяснению собственной позиции в этом вопросе. А еще позже, читая советскую и эмигрантскую литературу о революции и гражданской войне, а равно советские и эмигрантские газеты, отражавшие, каждые по-своему, нынешнюю жизнь на родине, я одинаково не верил полностью ни тем, ни другим, предполагая, что правда находится где-то по середине <…> Я был представителем того поколения русской эмиграции, которое выросло и сформировалось на чужбине. А это обстоятельство не могло не сказаться на нашем поколении. И оно сказалось по-разному. Молодое эмигрантское поколение, в общем, делилось на три неравные по количеству группы. Первая группа, к чести нашего поколения самая малочисленная, состояла из тех, кто совершенно отрекся от всего русского и растворился в новой среде, стараясь сделаться хорошим французом, немцем или сербом. Вторая, более значительная группа, двинулась по старым проторенным политическим тропам, пытаясь установить на них какие-то новые вехи, и варилась в эмигрантском соку, внося немного оживления в унылую сутолоку серых будней. И, наконец, третья, самая многочисленная группа, состояла из тех, кто не забыл, что он русский, но и не пристал ни к одной из эмигрантских группировок, не веря чужому опыту, в столь важном жизненном решении, как определение своего отношения к происходящему на его родине. Представители этой группы росли какими-то дичками на пестром эмигрантском поле, бессознательно ожидая какого-то своего момента, когда они сами, без посторонней помощи, смогут занять ту или иную позицию к происходящему на их родине. И, если бы в этот момент, они убедились, что большевизм хорош и необходим русскому народу, то так же легко стали бы его искренними сторонниками, как убедившись в противном, сделались бы его заклятыми врагами»[261]261
  Февр Н. «Солнце восходит на Западе» // «Кадетская перекличка». (Нью-Йорк). 1980. № 25.


[Закрыть].