Текст книги "Избранное. Рассказы и фельетоны"

Во дворе при доме Копёнкина «мероприятие» было в разгаре – обмывали удачную сделку: накануне московским купцам была продана партия зернистой икры. За столом в летней кухне в клубах табачного дыма Сязин увидел хозяина дома, двух его братьев, его старшего сына и Коромыслова. Они здесь «гудели» со вчерашнего вечера.

Сязина все знали отлично, и сразу пригласили к столу.

– Я здесь по важному делу, – сказал нерешительно Сязин. – Вы все мне будете очень нужны. Желательно, трезвыми…

– О делах мы с тобой опосля потолкуем, – приветливо отозвался Копёнкин. – Садись, вот, поближе ко мне, да посиди по-хорошему с нами… Налей-ка, братишка, ему пополнее, штрафную.

Сязину передали полный стакан водки, он, пожелав всем здоровья, отпил из него половину и с беспокойством подумал, что вряд ли сегодня удастся договориться о деле: мужики продолжали «гудеть». Из их сбивчивых и возбуждённых речей было понятно, что положением с рыбой в реке и они недовольны до крайности. Они вспоминали о временах, когда рыбы здесь было «от пуза». В их, надсаженных до хрипоты голосах, слышалась ностальгия: «А ты помнишь, как…», – начинался новый рассказ о том, как сытно и счастливо жилось им здесь в прошедшие годы.

Сязин, смакуя янтарный осетровый балык, бегло осмотрел стол и подумал, что и сегодня эта братва не совсем голодает: на блюде, кусками, лежала варёная осетрина, тут же красовался свежий балык, крупная сушёная вобла… Икры, правда, как раньше – тарелками, не было. Зернинки её виднелись только на желтках сваренных вкрутую и разрезанных на половинки яиц, – закуска, придуманная местными домохозяйками.

Копёнкин, жилистый, коренастый мужик с морщинистым, обветренным, до коричневого цвета, лицом и теперь, в свои шестьдесят с лишком лет, выглядел крепким на зависть. Можно легко представить, каким он был удальцом в те времена, о которых с тоской вспоминал он сейчас:

– В путину разрешалось ходить только под парусом, под мотором нельзя: в косяк угодишь – за лодкой тянется полоса порубленной рыбы… Я однажды шест потерял: хотел лодку продвинуть, а ткнул в косяк воблы… Шест из рук так и вырвало, и он, как стоял вертикально, так и стоял, пока я его из виду не потерял – вот какой плотности был тот косяк!.. Неводом, бывало, за вахту один замет только и сделаем – крылья к берегу подведём, и рыбу в бударки и прорезя часа четыре переливаем…

Копёнкин посматривал искоса на собутыльников, бывших моложе его и с интересом слушавших его речь. Поощряемый их вниманием, он продолжал говорить:

– Тогда при кажной тоне приёмные пункты стояли с прорезями и рыбницами, а на кажном русле – рыбкомбинаты и рыбозаводы. Пять комбинатов в ту пору в области были, и все они работали на полную мощь… Морозильники, консервные цехи… Воблу направляли на вялку, а когда людей было мало и с нанизкой её не поспевали, то просто солили колодкой. Бочками колодку отправляли на Север – там она деликатесом считалась, как у нас осетры в это гиблое время.

Осушив новый стакан, Копёнкин с удовольствием крякнул, понюхал ломоть домашнего хлеба, и продолжил сравнение:

– А сейчас за вахту полцентнера рыбы не удаётся поймать… О краснухе я уже и говорить не могу – угробили красную рыбу. Всю истребили!.. Нет, не рыбаки, и не браконьеры! Не думайте!.. Это наши правители на нас переводят стрелки часов, хотят с себя всю ответственность снять. Рыба ушла из-за их недогляда!.. Из-за грязной воды, из-за того, что никто рыбоходы не чистит, прокосы на раскатах не делает… Вся рыба теперь в Урал подалась – там понимают, что о рыбе надо сурьёзно заботиться…

Сязин не застал той поры рыбного изобилия, о которой так красочно рассказывал бывалый рыбак, и слушал внимательно, но он не забывал и о цели своего визита сюда.

Разговор об этом он начал с подходца:

– Сейчас же путина, а вы все дома?.. Что-то случилось?..

– А чего зря сети мочить?! – за всех ответил Копёнкин. – Красную рыбу брать не велят – запретили, а частика в это время даже на котёл не поймаешь…

– И в такой обстановке поработать придётся, – сказал внушительно Сязин и приступил к изложению задания.

Рыбаки слушали его с недоумением: как же им столько осетров наловить?! Если и попадётся какой, так его положено отпустить. Да ещё неизвестно, какой инспектор будет дежурить: бывает, что всю рыбу инспектора себе забирают.

– Инспекторов пару дней на участке не будет, – пообещал Сязин. – Нужно за это время отловить штук двенадцать голов… Ну, конечно, себе кроме этих отловите, но мне для дела – не меньше двенадцати!.. Это и для показа, что у нас не все ещё пропито, и для угощения гостей!

Условие было заманчивым: без всякой боязни можно получить было то, ради чего они то и дело рисковали свободой. За столом, предвкушая поживу, заметно повеселели.

– Вот это деловой разговор! – Копёнкин оскалил мелкие, пожелтевшие от никотина и времени, зубы. – Все сделаем так, что иноземные гости будут хрюкать от удовольствия…

Сязин домой не поехал. Позвонил Фишману и сказал, что останется здесь до приезда сюда делегации, что с рыбаками достигнут консенсус, но надо подготовить все на тоне: стол, где рассядутся гости, скамейки, проверить состояние причала, ну и все такое, по мелочи.

Фишман дал на это добро и сказал, что сам он на тоню приедет на машине пораньше.

И сейчас они вместе ожидают гостей, чувствуя при этом небольшое волнение, как студенты перед сдачей экзамена по сопромату.

Наконец вдали сверкнули на солнце стекла быстроходного судна. Ракета! Гости! Фишман сдёрнул с головы надоевший убор и, как бы в приветствии, сделал круг шляпой в воздухе.

По этому, заранее оговорённому, знаку рыбаки приступили к выполнению задания. Двое спрыгнули с судна на берег и воткнули в грунт кол с канатом, крепившимся к береговому крылу невода, на судне обороты двигателя увеличились, оно сделало задний ход, развернулось и направилось к середине реки, а за ним, словно шлейф подвенечного платья, потянулось полотно невода. И тут же, примерно в километре от причала, на притонке, задвигались ещё несколько человек – тоже люди из этой бригады. Замет начался.

Фишман продолжал наблюдать за приближением «Ракеты», а Сязин переключился на действия рыбаков. За результат их работы он отвечал персонально.

В бинокль, привезённый предусмотрительным Фишманом, он видел, как с неводника на берег передали урез – второй канат невода, как заправили его в береговую лебёдку, как перебегали с колом, управляя сплавом невода, два рыбака, и как к берегу стали медленно приближаться тёмные чёрточки – поплавки невода.

В это время от притонка отошла моторная лодка и двинулась через полукруг, очерченный поплавками, к противоположному берегу Волги. Ход её был тяжёлым, как будто она тянула буксир. Но вот сидевший на корме человек нагнулся, и в его руке блеснул нож. Лодка, как бы освободившись от тяжести, прибавила ход, перемахнула через поплавковую полосу и двинулась снова к притонку.

Сязину все эти странные действия были понятны. Это был ключевой момент в продуманной до мелочей программе: лодка на кукане тащила заранее пойманных осетров, кукан был отрезан тогда, когда рыба, сойдя с него, должна была остаться вся в неводе. Таким образом гостям был гарантирован обещанный им в Москве обильный улов.

Увидев отмашку, поданную с притонка Копёнкиным, Сязин успокоился – почитай, что полдела сделано.

Чтобы не сорвалось и другое полдела, Сязин подстраховался: из ранее пойманной рыбы по его указанию две головы были переданы поварам, которые в недалёком лесочке готовили угощение – знаменитую волжскую уху. На длинном столе, покрытом новыми скатертями, уже стояли вазы с икрой и расставлялись другие закуски: гости не должны томиться в ожидании – пусть посмотрят на рыбу и сразу – за стол!

«Ракета» тем временем замерла у причала. С её борта спустилось на берег около двадцати человек. Возглавлял эту процессию первый заместитель местного губернатора.

Иностранных гостей сразу можно было узнать по висевшей на них фото– и видеоаппаратуре, но кто из них был тот самый знаменательный внук, с подачи которого затеяна эта крупномасштабная показуха, Фишман определить не сумел.

– Веди, показывай, что тут у вас, – приказал ему зам губернатора, и люди следом за Сязиным потянулись к притонку.

Крылья невода уже находились рядом с берегом, из его мотни бравые рыбаки тащили за жабры крупных рыбин и раскладывали их на мелководье перед гостями. Защелкали затворы фотографических аппаратов, заработали видеокамеры.

Сязин заметил, что у одного осетра изо рта тянется верёвка, кукан. Это был самый крупный осетр, он, вероятно, был пойман первым и первым посажен на привязь. От долгого пребывания в неволе он обессилел и не смог сойти с шероховатой верёвки. Сейчас осетр почти не подавал признаков жизни. Рыбаки переглядывались и усмехались, но никто из гостей на эту странную рыбу внимания дипломатично не обратил.

А в воздухе появился изумительный запах – запах вкуснейшей свежей осетровой ухи! Уже редкий, но незабываемый запах! Этот запах очаровывал, пьянил, возбуждал аппетит. Такой аппетит, что гости стали носами втягивать воздух и озираться.

Воздух уже был насыщен упоительным запахом, а запах все расширялся и стелился по берегу. Он расширился до неимоверных размеров, пересёк Волгу и дотянулся до раскинутого там старинного поселения. Оно казалось безжизненным. А запах все расширялся, струился по переулкам, обволакивал стены деревянных домишек, проникал внутрь через окна и щели. И село оживилось. Из ветхих хибар, как блохи из шерсти бродячей собаки, обработанной дустом, вдруг стали выскакивать люди. Покрутившись на месте с поднятыми кверху носами, они бежали на берег, грузились в деревянные лодки, и вскоре гребная флотилия устремилась на волнующий аромат.

«Сейчас здесь будет настоящий бедлам, – подумал встревоженно первый зам губернатора. – Набегут, встанут, как дикари, вокруг стола и будут во рты всем заглядывать!»

Он подошёл к переводчику и сказал ему на ухо несколько слов. Переводчик, не мешкая, и тоже с встревоженным видом, обратился к гостям, часто употребляя при этом разноязычные мобилизующие слова: дикари, голодранцы, аль-Каида… Иностранцы, не задавая лишних вопросов, затрусили к «Ракете».

– Дай команду погрузить улов на «Ракету», – сказал Фишману первый зам губернатора. – Мы гостей покормим в городе, в ресторане.

– Всех осетров забираете? – уточнил Фишман.

– Всех, всех. Не скаредничай. Вы здесь рыбёшку пока ещё видите…

Когда первые лодки настолько приблизились к берегу, что различимыми стали капли воды, падавшей с весел, и слышен был скрип напряжённых уключин, «Ракета» уже поднималась на крылья.

В неё, кроме живых осетров, был погружен котёл с кипящей ухой и то, что уже было разложено на столе.

Оставались только голые доски стола и – запах… Волшебный, чарующий, восхитительный запах.

Балаболка

Люди, хорошо знающие Засорина, недоуменно пожимали плечами, услышав, что его хотят пропихнуть в депутаты областной Думы.

– Кому пришла в голову такая нелепая мысль? – удивлялись они. – Он же —пустобрех, балаболка, хотя и главный механик. И на руку он не чист. Какой из него депутат?!.. Депутатом должен быть толковый и порядочный человек, защитник интересов народа, подвижник, если хотите…

Те, кто знал Засорина меньше, но глубже вникал в природу современных явлений, обычно отвечали на такие слова:

– А много вы видели порядочных депутатов?.. Вся их порядочность держится только до выборов, пока они не припали к депутатской кормушке. После выборов их не отличить от хапуги!.. Полноценно порядочных депутатов можно по пальцам пересчитать: раз, два и – обчёлся!.. Но каждый из этих порядочных для сегодняшней власти хуже, чем кость в горле, потому и стремятся заполнить места балаболками.

О депутатах сейчас редко можно услышать хорошие отзывы, хотя каждый из них, как считается, добровольно избран народом.

– Только вылупится из яичка, – горячится в троллейбусе пассажир с пустой хозяйственной сумкой в руке, – только получит депутатские корочки, а уже подавай ему привилегии! Неприкасаемость ему подавай, подавай ему машину с мигалкой!.. Его избирали для службы народу, а он народ уже считает слугой! Сам он уже – господин!.. Сам себе назначает оклады, сам назначает, сколько драть надо денег с народа, чтобы хватало на его привилегии!..

Никто из пассажиров троллейбуса не возразил разгорячённому спутнику, никто не сказал о народных избранниках доброго слова.

Павел Ильич Засорин, главный механик крупной многопрофильной базы, был польщён предложением, поступившим ему от влиятельной партии, где в руководстве местной ячейкой был его закадычный приятель.

Идея эта возникла, можно сказать, и случайно, и не случайно.

Случайно потому, что на одной вечеринке, где Засорин был вместе с приятелем, случайно оказалась ещё пара членов этой влиятельной партии.

Не случайно – потому, что потребность в людях, умеющих за внешней болтливостью скрывать свои мысли, становится ощутимей, спрос на талантливых балаболок растет. Такой спрос был и у влиятельной партии. Члены этой влиятельной партии обратили на Засорина внимание во время застолья. Подвыпивший Павел Ильич стал разглагольствовать о долговечности техники. С его точки зрения, показатель долговечности не является показателем качества.

– Если обнаружен застой технической мысли, то – да, долговечность имеет значение, – гремел его голос. – Но такого застоя нет, и никогда он не будет: находятся все более грамотные технические решения. Они требуют незамедлительного внедрения, а внедрять их нельзя – по земле все ещё ползают долговечные монстры! Посмотрите на наш автомобиль двадцатилетней давности выпуска: он неудобен и неуклюж в сравнении с современным автомобилем, но он способен проработать ещё хоть сто лет! Его рассчитали с запасом на вечность! Долговечность должна быть разумной!.. В Японии, например, установлен расчётный срок долговечности – пять лет. В течение этого срока все детали работают безупречно. А через пять лет машину можно сдавать без сожалений в утиль: у неё сразу все износилось, и на рынке уже современные модели.

Эта полупьяная речь понравилась членам влиятельной партии – один из них вспомнил, что недавно Засорин с таким же апломбом выражал другую позицию – защищал долговечность автомашин.

– Что делать хлипким машинам япошек на наших российских дорогах! – с пафосом восклицал он тогда и заряжал находившихся рядом людей чувством национальной гордости и глубоким патриотизмом.

Высокий, атлетически сложенный, сильный он в те минуты казался русским чудо-богатырём, а японцы с их выверенными машинами – хиляками и мелкотой.

О способности Засорина выдвигать и ловко отстаивать противоречивые утверждения известили местный партийный мозговой центр, и его приятелю дали задание привлечь такого способного говоруна к членству в их партии.

Где-то через месяц после судьбоносной для Засорина вечеринки приятель и предложил ему стать депутатом вместо кого-то из выбывших.

– У нас в этом округе нет другого подходящего человека, – обосновал он своё предложение.

– Что значит – нет подходящего? Для кого подходящего?

– Для нас, разумеется, – усмехнулся приятель. – Для нашей партии…

– Чего от меня будет нужно? – спросил настороженно Павел Ильич.

– Присутствовать на заседаниях Думы и голосовать на них так, как тебе будет сказано… А больше – ничего необычного. Оставайся таким, какой есть…

– Но меня мало кто знает, – засомневался в реальности замысла Павел Ильич. – Кто меня выберет?

– Об этом не беспокойся, – заверил приятель. – Это наши проблемы, и они стопроцентно решаемы. Разработаны надёжные технологии. Выберут… У нашей партии на эти выборы очень хорошие виды.

Павел Ильич не был большим знатоком выборных технологий, но главное понял: если он будет сговорчивым и послушным, то депутатство ему обеспечено. Спросив: а будет ли в чем-то и его интерес, и, услышав, что интерес будет и очень немалый, – недаром ведутся такие сражения за депутатский мандат, – он согласился, пообещал быть покладистым депутатом, и продолжал демонстрировать свой недюжинный балаболческий дар.

Сегодняшний день у Засорина обременен предвыборной встречей, и он входит решительно в кабинет директора базы, чтобы предупредить того об отлучке.

Директор явно не в духе. Он распекает снабженца – тот не выполнил важное поручение: не сумел раздобыть необходимую проволоку из нержавеющей стали. Снабженец мямлит, что облазил весь город, но подходящей катанки в городе нет: спрос на неё невелик, потому её не завозят.

Угрюмо взглянув на вошедшего, директор головой кивает на стул: садись, и продолжает шерстить бедолагу-снабженца.

Павел Ильич, едва уловив характер проблемы, счёл необходимым вмешаться. И он делает веское замечание:

– Нержавеющую проволоку нельзя называть катанкой. Это безграмотно! Катанка – это проволока из обыкновенного железа!

Снабженец, обалдевший от гнева директора, возражает уныло:

– Всегда её так называем. В наших справочниках так и сказано – катанка…

– В ваших справочниках! – презрительно фыркает Павел Ильич и начинает обстоятельно разъяснять, что такое есть нержавейка, а что есть настоящая катанка.

Снабженец рад неожиданной передышке в разносе, слушает, потупив глаза. Директор, наоборот, недоволен.

– Катанка ли, матанка ли – все равно её нет! – сердито говорит он. – Где, я спрашиваю, брать её будем?!..

Снабженец смущённо молчит.

– А много ли надо? – угодливо подаётся к креслу директора Павел Ильич, и узнав, что немного, категорически изрекает: – Не вопрос это!..

Директор базы круто, с надеждой, повернулся к нему: решение, кажется, найдено, и Павел Ильич охотно его излагает:

– Судоверфь всегда работала с нержавейкой, на заводе «Октябрь» тоже использовали малый диаметр. Тонны расходовали!

– Так они же закрыты, – стонет снабженец. – Они уже давно обанкротились…

– Ну и что, что закрыты? – напирает Засорин. – Что, каких-то сто килограмм после них не осталось?!..

И не давая возможности снабженцу на это что-то сказать, Павел Ильич заявляет директору:

– Я чего к вам зашёл: у меня через час назначена встреча с электоратом. Буду вынужден выехать с базы. Зашёл, вот, поставить в известность.

Директор кивает головой благосклонно, а снабженца испепеляет глазами: безобразно работаешь!..

Павел Ильич покидает с достоинством кабинет, с достоинством спускается по лестнице на первый этаж и вальяжно выходит на территорию базы.

К нему устремляются две хрупкие женщины: Чурилова, заместитель директора базы, и Семенова, кладовщица.

– Павел Ильич! – восклицает Чурилова. – Выручай, дорогой! На складе – аврал! Нужно подготовить места для приёма товара! Грузчики все на станции, уже вагон разгружают! Выдели кого-нибудь из ремонтников!..

Павел Ильич укоризненно смотрит на кладовщицу.

– Валентина Ивановна! – говорит он с обидой. – Я уже сколько раз тебе говорил: как возникнет такая необходимость – сразу ко мне! Обязательно помогу! Поможем без вмешательства руководства! Люди всегда тебе будут!

Кладовщица и вовсе обижена: не такая уж она недотёпа.

– Я же к вам подходила сегодня, – напоминает она. – Вы мне сказали, что люди все заняты…

– Конечно, все заняты! – соглашается Павел Ильич. – А как же ты хочешь?! Люди пришли сюда на работу, трудиться! Они должны быть заняты!.. Но как только возникнет возможность – дадим!

Мимо проходят двое рабочих в замасленных куртках. Они подошли к сатуратору, выпили по стакану воды и сели на скамейку курить, но, заметив, что главный механик и женщины заинтересованно смотрят на них, быстро встают и скрываются за угол.

Чурилова в недоумении:

– Что-то не понимаю я, Павел Ильич: даёшь ты людей или нет?..

Павел Ильич объясняет:

– На данный момент все люди работают, как им и положено быть. Но, учитывая важность вопроса, я людей выделяю!.. В ущерб ремонтным работам, выделю непременно!.. Эй, парень! – кричит он идущему неподалёку рабочему. – Подойди-ка сюда!

Рабочий неторопливо подходит. Засорин дает ему указание:

– Ты все равно мимо мастерской сейчас будешь идти. Передай там Кирюхину, чтобы он трёх слесарей немедля отправил на склад, в распоряжение Семеновой!..

Рабочий так же неторопливо отходит, Павел Ильич легонько хлопает по плечу кладовщицы:

– Все в порядке, Валентина Ивановна! Иди, принимай пополнение!

Семенова идёт к складу, Павел Ильич, щурясь, смотрит на небо и говорит с осуждением:

– Ну и погодка у нас в этом году! Как наказание за наши грехи: зимой морозы превеликой суровости, сейчас – жара несусветная! На даче все выгорело, хотя каждый день поливаем… А где-то другие напасти – град, ливни. Тоже никаких видов на урожай!

Чурилова вежливо слушает, и тут к ним подходит рабочий, которому Засорин дал своё поручение. Он сообщает с лукавой ухмылкой:

– Кирюхин сказал, что посылать ему некого: все люди ремонтируют трактор.

Павел Ильич возмущён:

– Ну и дисциплинка у нас! Руководство даёт указание, а им, видите, некогда! Они ремонтируют трактор!.. Они возле этого трактора вторую неделю валандаются! Одних бутылок из-под него мешок выгребли! Видимость одна, а не работа!.. Чего им у трактора делать, когда запчастей к нему нет?!.. Не волнуйтесь, Татьяна Васильевна, я этот вопрос сейчас окончательно порешаю! Сейчас я разберусь там с ними со всеми и с каждым в отдельности! Можете быть спокойны! Вопрос очень важный и его надо решать!

Чурилова видит, как Засорин широко зашагал в сторону мастерской. Но вот он резко, будто натолкнулся на что-то, останавливается около самосвала, говорит недолго с шофёром, садится в кабину, и самосвал исчезает за воротами базы.

Вернулся Павел Ильич только в конце рабочего дня. Столкнувшись у дверей конторы с Семеновой, он говорит ей тоном очень уставшего человека:

– Вконец замотался сегодня. Столько важных вопросов, и везде надо успеть…

Он успел сделать многое: успел за счёт базы заправить баки самосвала бензином, успел опорожнить один бак в своём гараже, успел завезти на дачу машину песка… Успел побывать он и на предвыборной встрече. Партией, положившей глаз на Засорина, ему было дано поручение: притупить остроту протестов людей против нового повышения тарифов на ряд коммунальных услуг. Павел Ильич успешно, как ему показалось, справился и с этой задачей. В своей лихой, похожей на кавалерийский наскок, речи он наизнанку вывернул всю коммунальную проблематику, и у него выходило, что повышение тарифов является вовсе не бедствием, а едва ли ни благом для большинства, а особенно для неимущего, населения.

Кладовщица в разговор не вступает, пытается отойти от Засорина, но Павел Ильич придерживает её за рукав и говорит фамильярно:

– Ну, как мои орлы там, на складе? Хорошо поработали?..

Семенова резко освобождает рукав и одаряет Засорина неприязненным взглядом.

– А никаких орлов не было.

– Как это не было?! – восклицает Павел Ильич. – Я же при тебе лично давал указание!.. Вот безобразие!.. Ну, я им сейчас покажу! Сейчас я их сам приведу прямо к складу, за ручки!

Кладовщица скорбно вздыхает.

– Не надо никого приводить. Обошлись. Чурилова плотников сняла со строительства столярного цеха…

Павел Ильич одобрительно улыбается.

– Вот и ладненько! Молодцы! Выходит, и вы умеете находить выход из сложного положения!.. Впрочем, оно не такое и сложное: вон, сколько лоботрясов без дела болтается! Но все равно – молодцы! Нельзя опускать рукава и ждать, когда вмешается сам Павел Ильич!

Засорин, как и всегда, оставляет за собой высоту положения.

Когда кандидатура Засорина обсуждалась на предмет полезности его в составе депутатского корпуса, кое-кто из членов партийной ячейки засомневался, обратил внимание на склонность его к пустым рассуждениям.

– Депутат и должен хорошо говорить, – урезонили скептиков сторонники его выдвижения. – У депутата работа такая. Там молчунам делать нечего… Здесь важно другое: важно, чтобы он проводил в жизнь нашу линию, и чтобы не нагнетал напряжённости в обществе, наоборот, – умел все полюбовно улаживать… А в этом плане у Засорина – полный порядок!

По результатам недолгих дебатов Павел Ильич был включён в список будущих думских функционеров от партии, вступившей в предвыборную борьбу. В своей абсолютной победе на выборах лидеры этой влиятельной партии были уверены, и не ошиблись. Их порученцы после вскрытия урны насчитали нужное число голосов.

На первом же заседании Думы Павел Ильич сразу себя проявил: он выступил с пылкой нравоучительной речью на тему: каким должен быть депутат. Трудолюбие, честность, порядочность, беззаветное служение народу – эти слова так и сыпались из него, как горох. И хотя прямо он этого не сказал, но само собой получилось, что в его лице Думе, наконец, посчастливилось обрести именно такого, идеального депутата.