Текст книги "Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922"

Новицкий, по всей вероятности, был скомпрометирован не особенно серьезно, так как наказание его ограничилось лишь отправкой нижним чином в Туркестан, да и то он вскоре был прощен, произведен в офицеры и не понес никаких ограничений по службе, разве только что навсегда приобрел красный оттенок, который ему при царском режиме не особенно вредил, а после революции, естественно, послужил на пользу.

Касательно его «красной» репутации, вспоминаю интересный случай. Служили мы с ним тогда в Военно-ученом комитете Главного штаба. Он был делопроизводителем по сбору сведений об Англии, я вел текущую переписку канцелярии под начальством достойного и всеми любимого и уважаемого генерала Целебровского{35}35
  Целебровский Виталий Платонович (01.04.1854–1920), с 1900 г. генерал-майор. С 1905 г. начальник отделения по военной статистике иностранных государств, отдела военной статистики Управления 2-го генерал-квартирмейстера Главного штаба (с 1903 г.). Постоянный член и управляющий делами Главного крепостного комитета. В конце 1906 г. вышел в отставку с производством в генерал-лейтенанты.


[Закрыть]. Через мои руки проходили все всеподданнейшие доклады[8]8
  Доклады, подаваемые на высочайшее имя, то есть непосредственно императору.


[Закрыть] по различным мероприятиям, касавшиеся сферы деятельности комитета.

Государю императору был представлен всеподданнейший доклад о каком-то офицере, предназначаемым в заграничную командировку, политическое прошлое которого имело пятнышко, подобное пятнышку Новицкого, и у государя испрашивалось, не усмотрит ли его величество в этом препятствия к выбору этого лица для ответственного поручения.

Государь изъявил согласие и на полях доклада отметил: «Это не помешало Новицкому поступить в Академию и служить в Генеральном штабе».

Когда Новицкий проходил мимо моей будки, как назывался мой кабинет, с докладом к генералу Целебровскому, я подозвал его и поздравил с высочайшей милостью. Он с удивлением воззрился на меня, и я показал ему высочайшую резолюцию.

– Черт возьми! Вот так память! Лучше забыл бы, – произнес он с досадливой усмешкой.

Но ни эта памятливость монарха, ни не завистливый характер Новицкого не мешали его продвижению по службе; наряду с прочими своими сверстниками он регулярно получал и награды, и повышения и на моей памяти лишь однажды получил официальный выговор за чересчур смелую статью в «Голосе армии» – газете, издававшейся некоторое время после Русско-японской войны и носившей явно выраженную красную окраску.

Не знаю, был ли Новицкий честолюбив или жаждал он только материальных благ. В привычках своих он был скромен, бережлив. Помню, как в бытность в Академии он никогда не говорил «рубль», а всегда «сто копеек». Упертый и очень способный работник, он окончил Академию первым с серебряной медалью, вышел в Петербургский военный округ, который представлял из себя нечто вроде гвардии в Генеральном штабе, но эта карьера, по-видимому, не прельщала его, так как при первой же возможности он перешел в Военно-ученый комитет Главного штаба на работу, которая более отвечала его вкусам.

Как и где познакомился Новицкий с Гучковым, я не знаю, но, видимо, он уже заранее был намечен творцами нашей революции на высшие военные посты.

Другой помощник военного министра, генерал Филатьев, был обычный трудяга, добросовестный работник, но без искры Божией. Он был хороший исполнитель, но не творец.

Прибывшие в Минск гости пробыли там два-три дня. В местном театре был организован грандиозный митинг, на котором военный министр Гучков познакомил аудиторию с задачами Временного правительства, убеждал армию выполнять свой долг перед родиной до конца, иметь полное доверие к своим начальникам, за которыми наблюдает правительство, и в очень лестных выражениях рекомендовал нового главнокомандующего[9]9
  Имеется в виду главнокомандующий армиями Западного фронта генерал В. И. Гурко.


[Закрыть], называя его своим старым и близким другом. Конечно, речь его была встречена рукоплесканиями, как, кстати сказать, в то время сознательная аудитория встречала аплодисментами все, что только не говорилось с трибуны. Нередко два оратора диаметрально противоположного направления, говорившие непосредственно один за другим, пожинали одинаковые лавры, так что посторонний зритель оставался в недоумении, из кого же состоит большинство слушателей.

С Новицким мне пришлось провести только несколько минут за завтраком в штабе фронта. Он побывал уже в Петрограде и то, что видел и слышал там, не позволяло ему видеть будущее в розовом свете. Я со своей стороны заметил, что и на фронте обстановка не лучше и надеяться на то, чтобы революция вдохнула энтузиазм, о котором говорил на митинге Гучков, и новые силы в армию, истомленную трехлетней войной, нет никаких оснований.

После отъезда столичных гостей я продолжил прием от генерала князя Туманова должности главного начальника снабжений и утром 2 апреля готовился уже отправиться к главнокомандующему [армиями фронта] с докладом о моем фактическом вступлении в должность, но в этот момент телефонный звонок подозвал меня к аппарату. Говорил генерал Гурко.

– Приняли вы должность от князя Туманова?

Я доложил, что как раз собрался явиться к нему с докладом об этом.

– Так предупредите князя Туманова, чтобы он не сдавал еще должности: вы намечаетесь на нечто другое. Придите ко мне.

Я немедленно поехал к нему, не успев даже создать во время краткого переезда более или менее вероятного предположения о том, что меня ожидает. Когда я вошел в кабинет Гурко, он встретил меня словами:

– Мне очень жаль, но, кажется, нам не удастся служить вместе, – и показал мне телеграмму из Петрограда, подписанную Новицким, в коей было изложено, что военный министр наметил меня на должность начальника Главного штаба{36}36
  В Главном штабе были сосредоточены дела по личному составу, по гражданскому и военному устройству казачьих войск, по заведованию эмеритальной кассой военного ведомства и по управлению рядом территорий (военно-народное управление).


[Закрыть] и просит командировать к месту служения, дабы я мог немедленно приступить к реорганизации этого учреждения.

На немой вопрос Гурко я ему доложил, что предполагал бы остаться под его начальством на фронте, так как считаю себя несравненно более подготовленным к нынешней своей должности, чем к должности начальника Главного штаба, в особенности ввиду предполагаемого преобразования его. Для того чтобы умело чинить или переделывать какой-либо механизм, естественно, надобно подробно знать его; я, хотя и служил в Главном штабе, но в совершенно особом отделе его (Военно-ученом комитете), сфера деятельности которого обнимала функции Генерального штаба и ничего общего с инспекторской и хозяйственной деятельностью Главного штаба не имела. Мне казалось бы, что там, скорее, было бы на месте такое лицо, которое во время продолжительной службы в этом учреждении могло основательно ознакомиться с его недочетами. Гурко согласился с моими доводами и ответил на телеграмму в том духе, что полагал бы более полезным мое присутствие на фронте, но что если мое назначение признается безусловно необходимым, то не считает себя вправе препятствовать ему, я же, по тем же причинам, не признаю возможным уклоняться.

В тот же день был получен телеграфный ответ, что выбор меня на этот пост установлен окончательно, вследствие чего военный министр просит командировать меня по возможности безотлагательно.

С большой неохотой подчинился я этому приказу: как ни плохо было уже тогда на фронте, но несравненно хуже представлялась мне обстановка в Петрограде, в непосредственной близости и постоянных сношениях с советом солдатских и рабочих депутатов и военной комиссией его, из которой выходили такие шедевры, как приказы № 1 и № 2 и только что появившаяся тогда в газетах в виде проекта «Декларация прав солдата»{37}37
  Декларация прав солдата для армии и флота была окончательно утверждена военным и морским министром А. Ф. Керенским 9 мая 1917 г. и содержала среди прочего следующие положения:
  «1 Все военнослужащие пользуются всеми правами граждан. ‹…›
  2 Каждый военнослужащий имеет право быть членом любой политической, национальной, религиозной, экономической или профессиональной организации, общества или союза.
  3 Каждый военнослужащий, во внеслужебное время, имеет право свободно и открыто высказывать устно, письменно или печатно свои политические, религиозные, социальные и прочие взгляды.
  4 Все военнослужащие пользуются свободой совести. ‹…› Участие в общей молитве необязательно. ‹…›
  6 Все без исключения печатные издания (периодические или непериодические) должны беспрепятственно передаваться адресатам.
  7 Всем военнослужащим предоставляется право ношения гражданского платья вне службы. ‹…›
  10 Назначение солдат в денщики отменяется. ‹…›
  12 Обязательное отдание чести как отдельными лицами, так и командами отменяется. ‹…›
  13 В военных округах, не находящихся на театре военных действий, все военнослужащие в свободное от занятий, службы и нарядов время имеют право отлучаться из казармы. ‹…›
  14 Никто из военнослужащих не может быть подвергнут наказанию или взысканию без суда. ‹…›
  17 Никто из военнослужащих не может быть подвергнут телесному наказанию, не исключая и отбывающих наказания в военно-тюремных учреждениях.
  18 ‹…› Право же внутреннего самоуправления, наложения наказания и контроля в точно определенных случаях… принадлежит выборным войсковым организациям ‹…›».


[Закрыть], с которой, к моему несчастью, мне пришлось познакомиться довольно близко.

Глава II. В центральном аппарате Военного министерства при Гучкове

Прибыв в Петроград в начале апреля 1917 года[10]10
  Минут был назначен начальником Главного штаба 11 апреля 1917 г.


[Закрыть], я застал центральные управления военного министерства уже переустроенными на комитетских началах. В каждом из них действовало три комитета: солдатский, офицерский и смешанный солдатско-офицерский. Та же враждебность между солдатским и офицерским комитатами, что и всюду, те же признаки надвигающегося развала, как и везде. В офицерском комитете, кроме того, существовала рознь между офицерами и [военными] чиновниками, что еще более усложняло работу начальствующих лиц[11]11
  Начальствующими лицами назвались военные чины, занимавшие руководящие должности не в строевых частях и не имевшие прав командиров.


[Закрыть].

Поистине Божеское наказание была эта революция во время войны! Ведь три четверти времени, если не более, тратилось на эти бесплодные прения о самых, в сущности, пустячных вопросах, ничего общего с войной не имеющих. Ведь вся энергия, все старания были направлены к тому, чтобы хоть как-нибудь поддерживать, смазывать, скреплять расползающуюся и готовую каждую минуту сойти с рельс машину. О неприятеле в то время все, буквально все, совершенно забыли. Если и вспоминали, то совершенно случайно, да и то сейчас же переставали интересоваться этим предметом, как сравнительно ничтожным в «великий момент завоевания русским народом свободы». И это в то время, когда наша армия, умудренная дорого стоившими опытами предшествовавших двух с половиной лет войны, исправив все свои недочеты и пробелы, была во всеоружии, великолепно и в изобилии была снабжена всем необходимым! Нужно было только приложить еще одно небольшое усилие, и враг был бы сломлен. Но все пропало даром. Утопая в море слов, слов и слов без конца, Россия забыла о целях великой войны, а враг притаился и старался ничем не напоминать о себе. Никогда еще неприятель не действовал на фронте столь пассивно, как во время медового месяца нашей революции. Некоторые удивлялись тому, что германцы, столь осведомленные всегда о состоянии наших войск, ничего не предпринимали против нас во время нашей комитетской разрухи. Но германцы действовали мудро. Если бы они предприняли что-нибудь в то время, когда головы солдат не были еще безнадежно охвачены революционным безумием, весьма вероятно, что их попытка подействовала бы отрезвляюще на русский народ и он бросился бы спасать Россию, а не революцию{38}38
  Э. Людендорф писал: «Сколько раз я мечтал о том, что русская революция облегчит наше военное положение, но эти чаяния всегда оказывались воздушными замками; теперь революция наступила, и наступила внезапно. Огромная тяжесть свалилась у меня с плеч. ‹…›
  Русская революция принадлежит к числу тех событий, на которых ни один полководец не может, вероятно, строить свои расчеты. Но теперь она уже являлась не [абстрактной] мечтой, а реальностью, с которой я как солдат мог работать. Наше общее положение значительно улучшилось. Предстоящие на Западе бои меня теперь не страшили». Ludendorff E. Meine Kriegserinnerungen 1914–1918. Berlin, 1919. S. 327–328.


[Закрыть].

Непосредственно вслед за переворотом равнодействующая энергия народа резко изменила свое направление. Вместо того, чтобы быть направленной против врага, она обернулась внутрь страны на разрушение устоев прежнегогосударственного строя, не разбирая, что вредно и что полезно. Результатом этого было немедленное расстройство всех статей снабжения армии. Все остальное время, до окончательного крушения, наша армия существовала уже не на процент производства страны, а на капитал, оставленный «старым режимом» в наследство революции. Без этого наследства революция не избегла бы краха уже на первых же порах своего существования. Капитал этот был настолько велик, что остатками его до сих пор живет его советское правительство. Сознательно солжет тот, кто осмелится утверждать, что хотя бы в какой-либо части снабжения армии после переворота произошли улучшения. Ложь эта может быть доказана документальными данными{39}39
  Уже на совещании в Ставке, состоявшемся 18 марта 1917 г., констатировалось: «Доклады представителей центральных учреждений выяснили:
  1) По интендантской части. – Запасов в стране для полного продовольствия армии недостаточно.
  Мы не только не можем образовать на фронтах запасов, но не будем получать ежесуточную потребность.
  Надо: или уменьшить в районе армии число ртов и число лошадей, или уменьшить дачу.
  Последнее опасно, а потому надо уменьшить число едоков». Цит. по: Головин Н. Н. Военные усилия России в Мировой войне. М., 2001. С. 390.


[Закрыть]. Улучшилось разве только снабжение армии политически развращающей литературой. Да, это бесспорно.

Но вернусь к изложению событий.

По своей должности начальника Главного штаба я вошел в состав комиссии генерала Поливанова{40}40
  Поливанов Алексей Андреевич (04.03.1855–25.09.1920), с 1911 г. генерал от инфантерии. С 1912 г. член Государственного совета. 16 июня 1915 г. назначен управляющим военным министерством, 10 сентября 1915 – 15 марта 1916 г. военный министр. После Февральского переворота стал председателем Особой комиссии по реорганизации армии на демократических началах и Комиссии по улучшению быта военных чинов. В 1920 г. вступил в РККА.


[Закрыть], на которую была возложена разработка вопросов по переустройству армий на новых началах. Комиссия[12]12
  Официальное название – Особая комиссия по реорганизации армии на демократических началах.


[Закрыть] эта была создана в первые же дни революции и была завалена массой вопросов, запросов, требований, постановлений, резолюций и тому подобным, сыпавшихся как из рога изобилия по почте и по телеграфу со всех концов как действующей армии, так и всей необъятной России. Для начальствующих лиц, к которым местные комитеты приступали, что называется, с ножом к горлу, требуя утверждения их вздорных постановлений, комиссия генерала Поливанова служила громоотводом, и они передавали ей «по принадлежности» всю эту дребедень.

При этом многими руководила тайная надежда, что переданный в комиссию вопрос, естественно, залежится в ней, на то ведь она и комиссия, а инициаторы, бог даст, забудут о нем среди массы своих других «неотложных дел по углублению революции».

Я попал в комиссию как раз тогда, когда она была занята рассмотрением пресловутой Декларации прав солдата, объявленной во всеобщее сведение в газетах военной комиссией Совета солдатских и рабочих депутатов еще в начале марта, но затем переданной для окончательной обработки в виде правительственного распоряжения в комиссию генерала Поливанова.

По моему мнению, передача этой Декларации в комиссию генерала Поливанова была серьезной ошибкой. Лучше было бы оставить ее, так сказать, без внимания и не браться за ее переработку в официальном и авторитетном военном органе, каковым являлась комиссия генерала Поливанова. Надеяться на какие-либо существенные изменения и уступки в тексте этой декларации при современном бессилии Временного правительства не было никаких оснований. Представлялось неизбежным примириться с нею в том виде, как она есть, но незачем было узаконивать ее, проводя через горнила официального учреждения и выпуская ее под его фирмой. Пусть бы осталась она таким же актом, как принятые поневоле к общему исполнению Приказы № 1 и № 2, но к чему было снабжать ее подписью военного министра?

Была ли эта передача Декларации в комиссию генерала Поливанова умышленна, с целью загнать в тупик неугодного крайним [левым] партиям военного министра Гучкова, или же вытекала эта передача из общего стремления не выпускать дела из своих рук и по возможности руководить им – не знаю. Скажу одно только, что, взявшись за разработку декларации, комиссия на самое себя накинула петлю, а военного министра, действительно, загнала в такой тупик, выходом из которого только и мог быть отказ его от должности.

Состав комиссии генерала Поливанова был очень разнообразен. По должностям в нее входили начальники Генерального и Главного штабов, представители от всех прочих главных управлений военного министерства и делегаты от всех армий по назначению командующих армиями и затем целый ряд лиц уже поименно, независимо от служебного положения, из числа тех, которые так или иначе были прикосновенны к перевороту или оказались захваченными вихрем событий в первые дни революции. Среди лиц последней категории было несколько молодых офицеров Генерального штаба, несколько генералов, бывших не у дел, несколько случайных офицеров, находившихся в командировках и в отпусках, и было даже одно гражданское лицо. Но главную силу комиссии, несмотря на сравнительное меньшинство (два-три, редко четыре человека), составляли представители Совета солдатских и рабочих депутатов.

Не помню хорошо, сколько всего было членов комиссии, знаю лишь, что в дни особенно боевых заседаний участвовало не менее 20–25 человек. Кроме членов комиссий на заседаниях постоянно присутствовали и принимали участие в прениях, но без права голоса, многочисленные делегации из армии, состоявшие исключительно из солдат и командированные армейскими комитетами, чтобы воочию убедиться в том, что творится в Петрограде.

Кстати, надобно заметить, как быстро петроградские мастера от политики успевали обрабатывать этих делегатов. Приезжает свежая делегация из армии, члены ее настроены очень хорошо, суждения очень правильные, трезвые: упоминают даже имя Минина[13]13
  Имеется в виду Кузьма Минин (около 1570 – 1616) – организатор и один из руководителей Земского ополчения 1611–1612 гг.


[Закрыть], словом, под всеми их словами я готов был бы сам подписаться. Слушая их, мы уже торжествующе поглядывали на представителей Совета солдатских и рабочих депутатов, предъявляющих нам требования от имени солдатской массы, в то время как делегаты от этой же солдатской массы заявляют совершенно иное. Но вот проходит день, другой, и тех же самых делегатов уже не узнать. Их точно подменили. Вчера любовался ими, сегодня противно на них смотреть и слушать их. И вот в таком обработанном виде возвращались они на фронт и там «углубляли революцию».

Комиссия генерала Поливанова была, по существу, смешанной комиссией, поскольку на нее было возложено согласование требований, предъявляемых к армии военной наукой, с требованиями революции, вследствие чего в ней участвовали представители двух противоположных течений. Ее работа была организована, по моему мнению, совершенно неправильно и в ущерб прежде всего военному ведомству. Отсутствовало то, что всегда являлось обязательным в межведомственных комиссиях: не было предварительных совещаний между собою представителей одного и того же ведомства, защитников ее интересов. Эти совещания были необходимы для того, чтобы самим разобраться в своих делах, выработать единство взглядов на рассматриваемые вопросы и затем уже выступать в общих заседаниях с представителями другой стороны, не противореча друг другу во время прений. Результатом этого существенного пробела в организации работы комиссии было то, что в ней вовсе не было той сплоченной военной партии, которая дружно отстаивала бы интересы армии, руководясь как при голосовании, так и во время прений партийной дисциплиной. На деле же был полный сумбур. Вспоминаю такой случай. Обсуждался параграф Декларации [прав солдата] об отдании чести{41}41
  В окончательном варианте этот пункт (12-й) выглядел следующим образом: «Обязательное отдание чести как отдельными лицами, так и командами отменяется.
  Для всех военнослужащих взамен обязательного отдания воинской чести устанавливается взаимное добровольное приветствие.
  Примечание: 1. Отдание воинских почестей командами и частями при церемониях, похоронах и тому подобных случаях сохраняется. 2. Команда “смирно” остается во всех случаях, предусмотренных строевыми уставами».


[Закрыть]. Несколько представителей военного ведомства более или менее убедительно и горячо доказывали необходимость сохранения этой формы приветствия, отрицая, что это является пережитком крепостного права, каковым его считали представители Совета солдатских и рабочих депутатов, не видя в нем ничего унизительного, а напротив, выражение взаимного уважения членов корпорации друг к другу, и так далее в том же роде. Но вот встает один из представителей военного ведомства, делегат из армии, подполковник, военный юрист, и произносит громовую филиппику против отдания чести, начиная ее словами: «Давно пора бросить эту бессмыслицу, это поклонение шляпе Гойелера, повешенной на шесте, этот пережиток крепостного права и т. п.».

Посудите, какой эффект произвела подобная речь! Какое впечатление остается после этого у многочисленных слушателей из состава солдатских делегаций, присутствовавших на заседаниях комиссии и с живым интересом следивших за прениями. Интересно знать, как они делились своими впечатлениями с пославшими их по возвращении на фронт.

Во время этой речи я не знал, куда глаза деть, и избегал смотреть на представителей Совета солдатских и рабочих депутатов, на губах которых играли иронические улыбки.

В голосованиях представители Совета солдатских и рабочих депутатов не участвовали, так как входили в состав комиссии с правом только совещательного голоса. На самом же деле голоса их были решающими, так как, в случаях несогласия комиссии с их мнением, они прямо заявляли: «Как хотите, но все равно вы не можете заставить солдат отдавать честь или воспретить митинги и политическую пропаганду в казармах или в окопах; вас не послушают и вам все равно придется, волей-неволей, примириться с фактами» и т. д.

В действительности оно так и было. Но подобное положение вещей делало совершенно непонятными как работу комиссии, так и ее значение. К чему же она в таком случае собиралась? К чему же тратилось ежедневно 4–5 часов драгоценного времени? Разве для того только, чтобы, поболтав, погорячившись, потрепав и без того уже расстроенные трехлетней кампанией нервы, принять «к сведению и исполнению» те положения, которые были выработаны Советом солдатских и рабочих депутатов.

Естественно, возникает вопрос, какую же роль играл генерал Поливанов, председатель этой комиссии. Репутация генерала Поливанова была вполне достойной: он был известен за человека умного, очень дельного, строгого начальника, умевшего заставлять работать своих подчиненных, прекрасного знатока технической стороны военного дела, что заслужило ему доверие и всеобщее уважение в думских кругах, как со стороны его друзей, так и врагов. Личное нерасположение государя императора, которое трудно было скрыть{42}42
  Император «не любил» Поливанова, поскольку тот постоянно занимался интригами и имел слишком тесные связи с думскими кругами, заигрывая с ними и часто было неясно, кому, собственно, он служит. В письме императрице 10 марта 1916 г. Николай II писал: «Я, наконец, нашел человека для замены Поливанова, это Шуваев, которому я могу до конца доверять. ‹…› Я буду спокойно спать, когда П[оливанов] уйдет, и все министры тоже вздохнут с облегчением» (ГА РФ. Ф. 640. Оп. 1. Д. 109. Л. 51–52).


[Закрыть], увеличивало его популярность в революционных кругах. Большинство ожидало увидеть генерала Поливанова на посту военного министра, который он покинул год тому назад, и в назначении Гучкова видели лишь попытку круто переделать Россию на западный лад.

Зная лично генерала Поливанова по моей должности до войны, когда мне неоднократно приходилось бывать у него с докладами по Главному комитету по устройству казарм, я совершенно не узнавал его в председателе этой пресловутой комиссии. Куда девались его умелое ведение прений, определенность поставляемых вопросов, точное резюмирование заключений. В сущности, он был не председателем, а делопроизводителем комиссии, роль которого ограничивалась лишь добросовестной записью словопрений. Разочаровался ли генерал Поливанов в происшедшем перевороте, был ли обижен тем, что оставлен был в тени и не занял того выдающегося положения, на которое мог рассчитывать, или, наконец, как умный человек, прозревал будущее и сознавал бесполезность усилий сохранить армию от развала, но на меня он производил впечатление человека, потерявшего веру в самого себя, утратившего интерес к порученному ему делу и пассивно отдававшегося течению событий.

Признавая работу комиссии в такой обстановке, как по ее характеру, так и по существу, совершенно ненормальной, я после первых же двух-трех заседаний доложил свои впечатления помощнику военного министра генерал-лейтенанту Новицкому и просил освободить меня от участия в ней, считая таковое совершенно бесполезным. Ходатайство мое не было удовлетворено, но вскоре последовавшие события и отказ Гучкова от поста военного министра{43}43
  В ночь на 30 апреля 1917 г. в письме на имя министра-председателя Временного правительства князя Г. Е. Львова Гучков заявил, что уходит в отставку, поскольку не может более «разделять ответственность за тот тяжкий грех, который творится в России» (Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис. М., 1958. С. 836). 4 мая на частном совещании членов Государственной думы Гучков заявил: «На началах непрекращающегося митинга управлять государством нельзя, а еще менее можно командовать армией на началах митингов и коллегиальных совещаний. А мы ведь не только свергли носителей власти, мы свергли и упразднили самую идею власти, разрушили те необходимые устои, на которых строится всякая власть» (Буржуазия и помещики в 1917 г.: Стенограммы частных совещаний членов Государственной думы. М.; Л., 1932. С. 4–5). Официально пост военного министра Гучков оставил 5 мая 1917 г.


[Закрыть] освободили меня от участия в работах этого органа, который до сих пор представляется каким-то кошмаром в моих воспоминаниях.

Не буду останавливаться на последовательном описании горячих дебатов при обсуждении всех параграфов Декларации, обрисую лишь общую картину прений, по поводу самых боевых пунктов декларации: 1) отдания чести; 2) свободы политической пропаганды в войсках и 3) ношения военными гражданского платья в не служебных занятий.

Цель представителей Совета солдатских и рабочих депутатов, в котором в то время большинство принадлежало социалистам-революционерам{44}44
  Программа Партии социалистов-революционеров (ПСР, эсеры) была опубликована в мае 1904 г. в ее основе лежала идея социализации земли – отмена частной собственности на землю и ее переход в общенародное достояние без права купли-продажи. ПСР была наиболее многочисленной и влиятельной немарксистской социалистической партией. В 1917 г. насчитывала около 1 млн членов. Большинство в Петроградском совете рабочих и солдатских депутатов на тот момент принадлежали блоку эсеров и меньшевиков, причем меньшевики имели некоторый перевес над эсерами.


[Закрыть], была совершенно ясна. Им надо было окончательно уничтожить старую армию, срыть до основания веками возводившееся здание. Имея определенную цель и выработав программу действий, они твердо и уверенно шли к намеченной цели, ни разу не разорвав фронта своей атаки каким-либо случайным противоречием, несмотря на то, что на заседания являлись не одни и те же лица. Говорили они все одно и то же. На любые возражения у них [всегда] были готовые ответы. Видимо, все было заранее обсуждено, продумано, обо всем договорено. Иногда невольно восхищался их находчивостью в репликах и внешней убедительностью их софизмов. В крайних случаях, как я уже упоминал, они прибегали к ultima ratio[14]14
  Ultima ratio (от лат. ultimus – последний и ratio – прием, метод) – латинское высказывание, означающее «последний довод».


[Закрыть], заявляя, что они всего лишь посланники Совета солдатских и рабочих депутатов, что им даны строгие инструкции и что, волей-неволей, мы должны склониться перед той властью, которая в настоящее время никого над собой не имеет.

С сожалением должен отметить, что присутствие этих представителей в заседаниях комиссии оказывало большое влияние на мнение ее членов при голосовании по спорным вопросам.

Сколько раз в ожидании открытия заседания приходилось обмениваться мнениями с различными членами комиссии об отдании чести, свободе политической пропаганды в войсках. Обыкновенно все они горячо соглашались, что эти параграфы декларации недопустимы, что они разрушат армию и т. п. Да и действительно, казалось бы, у истинно военных людей не может быть двух мнений по этим вопросам. Но вот, по окончании прений, приступают к голосованию. Генерал Поливанов предлагает несогласным на допущение того или другого из этих параграфов встать. Смотришь, тот член комиссии, который только что, каких-нибудь час-два тому назад, был вполне солидарен с вами, сидит себе, скромно потупив взор. И добро бы это были случайные военные люди, только на время войны призванные в ряды войск: прапорщики запаса или отставные, покинувшие военную службу в молодых чинах. Нет, то были кадровые офицеры, профессиональные военные, даже генералы, десятки лет носящие военный мундир. Достаточно сказать, что при голосовании вышеупомянутых кардинальных вопросов нас, несогласных, было всего лишь семь, шесть и четыре человека из двадцати пяти членов комиссии.

Странным в работе комиссии было еще то, что все прения заносились в журнал заседания лишь вкратце и затем резюмировалось решение, принятое большинством. Несогласные даже не упоминались поименно, не говоря уже о том, что никому из них не предлагалось изложить свое особое мнение. Благодаря этому постановления комиссии имели вид ее единогласных решений.

Таким порядком Декларация прошла целиком через горнило комиссии, получила как бы ее полное одобрение и была утверждена. Теперь оставалось только издать ее в виде приказа по военному ведомству. Когда она была представлена на подпись Гучкову, он, естественно, отказался подписывать ее. Представители Совета солдатских и рабочих депутатов, узнав об этом, пришли в страшное волнение. Я сам видел, как один из них, прапорщик Утгоф{45}45
  Утгоф Владимир Львович (25.11.1886–12.10.1937), сын генерал-лейтенанта Отдельного корпуса жандармов, с 1906 г. эсер. Во время Первой мировой войны призван в армию, прапорщик. В феврале 1917 г. избран в Петросовет, был делегатом I и II Всероссийских съездов Советов, III и IV съездов ПСР, председатель Петроградской военной организации эсеров.


[Закрыть], даже побледнел от волнения.

– Что же мы скажем в Совете? – в тревоге говорил он. – Ведь вот уже полтора месяца успокаиваем всех, что не сегодня завтра выйдет приказ с Декларацией. Что же будет?

Отложили еще дня на два. Гучков поручил генералу Новицкому собрать комиссию (уже без генерала Поливанова) и добиться существенных уступок в вопросах об отдании чести и свободе политической пропаганды.

Тщетно пытались Новицкий и приглашенный в это же заседание другой помощник военного министра, генерал Филатьев, внести какие-либо хотя бы текстуальные поправки в Декларацию, смягчить если не смысл, то хоть изложение некоторых пунктов. Но и после этого заседания Декларация осталась в том же виде. Гучков решил не подписывать заготовленный приказ и отказался от должности.

В свое время многие ставили Гучкову в упрек, что он покинул свой пост в тяжелую минуту, бросил своих сотоварищей по Временному правительству в то время, когда борьба его с другим, неофициальным, но несравненно более сильным правительством явно складывалась в пользу последнего. Но что же ему оставалось делать? Я думаю, он тогда вполне уже уяснил себе, что взялся не за свое дело, что недостаточно быть дилетантом в военном деле и интересоваться им в качестве постороннего наблюдателя; что для того, чтобы постичь дух армии, мало посвятить всю свою жизнь военной службе, нужно быть солдатом до мозга костей. Понял он, что помочь армии не может, а оставаясь у власти может только навредить ей, продолжая делать те же ошибки, часть которых к тому времени он, я думаю, уже сознавал. Я всегда считал Гучкова искренним патриотом и честным человеком, и он поступил так, как подсказывала ему совесть. Жаль только, что эта мысль не пришла ему раньше.

Подписание Декларации прав солдата, в которой действительно говорилось лишь об одних правах солдата и ни полусловом не упоминалось о его обязанностях, было равносильно окончательному смертельному удару армии, и без того потрясенной до основания Приказами № 1 и № 2.

Могут возразить, что в создавшейся ситуации нельзя было противиться проведению ее в жизнь. Согласен с этим, но не нужно было издавать ее в виде приказа. Представьте себя в положении коменданта осажденной крепости, в которой истощились и продовольственные, и боеприпасы. Падение крепости неизбежно. Коменданту предстоит выбор: или подписать капитуляцию, или предоставить неприятелю овладеть крепостью без всяких условий. Мне кажется, несомненно, предпочтителен последний способ, который избавляет от подписания позорного акта. Так и в данном случае.

Мы не можем заставить солдат отдавать честь, ибо у нас нет реальной силы, на которую мы могли бы опереться, настаивая на выполнении нашего требования. По той же причине мы не можем воспретить митинги в казармах и в окопах. Что же делать, приходится поневоле смотреть сквозь пальцы на происходящее, но не следует узаконивать это официальным актом, каковым является приказ по военному ведомству.

Надо надеяться, что революционный дурман со временем развеется, что можно будет постепенно вновь вводить те правила и установления, которые были самовольно отменены. Тут существование подобного приказа могло бы стать причиной многих неприятностей. Его пришлось бы отменить, а всякая отмена, несомненно, трактовалась бы противниками возрождения армии как реакционная мера, а это, в свою очередь, производило бы неблагоприятное впечатление на массы. Но нет худа без добра, и большевики, в числе многого другого наследства Временного правительства, аннулировали и этот приказ.

Как ни был честолюбив Гучков, как не стремился он к власти, все-таки он, как честный человек, не совершил роковой шаг и предпочел покинуть свой пост и похоронить свои честолюбивые замыслы.

Место Гучкова занял Керенский{46}46
  Керенский Александр Федорович (22.04.1881–11.06.1970), депутат Государственной думы; трудовик, с 1915 г. лидер фракции. Во Временном правительстве министр юстиции, затем военный и морской министр, одновременно министр-председатель Временного правительства, Верховный главнокомандующий и председатель «Совета пяти».


[Закрыть]. Он не колеблясь подписал смертный приговор армии, который в значительной части, быть может, им же и был инспирирован. Это была первая, но очень существенная победа большевиков, которые тогда только начинали поднимать голову. В армию была допущена политическая пропаганда. Временное правительство было лишено оружия самозащиты, и победа крайних левых элементов, несмотря на их сравнительную малочисленность, была неизбежна.

Хотя во время заседаний комиссии [ее члены] и отзывались полупрезрительно о большевиках, когда некоторые указывали на опасность их пацифистской пропаганды в окопах; хотя действительно в то время «большевик» было чуть ли не бранным словом; хотя некоторые из солдат армейских делегаций и убеждали комиссию иметь более доверия к сознательности солдат, которые, дескать, сами разберутся в том, где правда и где ложь, но исторические примеры революций прежних времен указывали на неизбежность перехода власти в руки самых крайних левых партий, а приказ с Декларацией, облегчая пропаганду, ускорял этот переход.

Вновь повторяю, навряд ли мы могли избежать прихода большевиков, как бы мудро ни действовало Временное правительство, но можно было бы оттянуть их торжество до окончания войны, а победное окончание войны, быть может, изменило бы формы господства пролетариата, и России не пришлось бы претерпеть тех бедствий, которые она вынесла и продолжает испытывать и теперь.

С уходом Гучкова в составе военного министерства произошли перемены{47}47
  Кроме замены Гучкова Керенским в составе Временного правительства 5 мая 1917 г. произошли следующие изменения:
  – вместо кадета П. Н. Милюкова министром иностранных дел стал бывший министр финансов М. И. Терещенко;
  – вместо Терещенко министром финансов стал бывший министр земледелия А. И. Шингарев;
  – вместо Керенского министром юстиции стал П. Н. Переверзев;
  – вместо Шингарева министром земледелия стал В. М. Чернов;
  – во главе вновь созданных Министерства почт и телеграфов и Министерства труда поставлены И. Г. Церетели и М. И. Скобелев, Министерства продовольствия – А. В. Пешехонов, Министерства государственного призрения – князь Д. И. Шаховской.


[Закрыть], которые, к моему великому удовольствию, коснулись и меня. Вряд ли я ошибусь, если предположу, что одной из причин моего удаления из Петрограда были мои взгляды, высказанные во время прений по поводу Декларации прав солдата.

Искренно говорю, я был несказанно рад моему удалению, так как это избавляло меня от активного участия в похоронах нашей армии и от совместной работы и личных сношений с Керенским, которому я лично глубоко не симпатизировал.

При отчислении меня от должности начальника Главного штаба{48}48
  В. Н. Минут был освобожден от должности начальника Главного штаба 9 мая и зачислен в распоряжение военного министра; назначение на пост дежурного генерала состоялось 13 мая.


[Закрыть] мне было объявлено, что я отнюдь не имею права покидать военную службу, и было предложено на выбор два вакантных в то время поста: начальника штаба Северо-Западного фронта{49}49
  Минут не совсем точен: в 1917 г. Северо-Западного фронта не существовало: в августе 1915 г. он был разделен на Северный и Западный фронты. В данном случае имеется в виду Северный фронт, в котором после ухода 29 апреля на повышение генерала Ю. Н. Данилова пост начальника штаба оставался вакантным.


[Закрыть] и дежурного генерала Верховного главнокомандующего; первый пост был освобожден генералом Даниловым{50}50
  Данилов (Черный) Юрий (Георгий) Никифорович (13.08.1866–03.02.1937), с 1914 г. генерал от инфантерии. С началом мобилизации назначен генерал-квартирмейстером штаба Верховного главнокомандующего. В 1915 г. он получил 25-й армейский корпус, затем возглавил штаб Северного фронта. В 1917 г. командующий 5-й армией.


[Закрыть], получившим корпус{51}51
  Минут вновь ошибается: Ю. Н. Данилов с поста начальника штаба Северного фронта 29 апреля 1917 г. был назначен командующим 5-й армией.


[Закрыть], второй генералом Кондзеровским{52}52
  Кондзеровский Петр Константинович (22.06.1869–16.08.1929), с 1914 г. генерал-лейтенант. С начала Первой мировой войны назначен дежурным генералом при Верховном главнокомандующем и оставался в этой должности до 1917 г., когда был назначен членом Военного совета.


[Закрыть], моим товарищем по Академии и близким приятелем{53}53
  Вновь Минут не точен: генерал-лейтенант Кондзеровский сдал должность 2 апреля 1917 г., 17 апреля ее занял генерал-майор А. П. Архангельский, который 9 мая сменил самого Минута на посту начальника Главного штаба.


[Закрыть]. Генерал Кондзеровский занимал эту должность с самого начала войны при великом князе Николае Николаевиче, затем при государе императоре. Человек честный, беспристрастный, неподкупный, он пользовался неизменным доверием своих начальников, но строгое следование их законам создало ему немало недоброжелателей среди таких лиц, которые ищут для себя всяких исключений и послаблений. Эти лица немало повредили генералу Кондзеровскому, создав ему репутацию человека сухого и недоброжелательного, чего на самом деле вовсе не было. Это послужило поводом к тому, что Гучков, уступая якобы голосу армии, отчислил генерала Кондзеровского от должности дежурного генерала при Верховном главнокомандующем с назначением членом Военного совета.