Текст книги "Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922"

– Ну, генерал, – говорит он, – вынимайте свой мундир из-под спуда, надавайте ваши все ордена, на днях будут немцы здесь, а я сегодня вас покидаю, – и действительно собрал свои немногочисленные пожитки и исчез.

К стыду жителей русской столицы, должен сознаться, что перспектива неприятельской оккупации не только не огорчала подавляющее большинство, но, напротив, эта оккупация ожидалась с нетерпением, и это касалось не одних «буржуев», а всех слоев общества.

Помню, в юмористических листках тогдашней прессы, еще не уничтоженной большевиками, появилась даже довольно удачная острота: «Последнее зверство немцев – до сих пор не берут Петрограда».

Кто хотел избежать позора пленения, были поставлены в затруднительное положение, ибо выезд из Петрограда, вследствие эвакуации из него правительственных учреждений, был затруднен до крайней степени. Выдача разрешения была обставлена такими формальностями, сопряжена с такими хлопотами и, благодаря злоупотреблениям, с такими расходами, что не всякий мог добиться желаемого.

В это критическое время советское правительство обратилось к генералу Шварцу{101}101
  Шварц Алексей Владимирович фон (15.03.1874–27.11.1953, Буэнос-Айрес, Аргентина), с 24 августа 1917 г. генерал-лейтенант. Окончил Николаевское инженерное училище в 1895 г. и Николаевскую инженерную академию в 1902 г. Отличился в боях при обороне крепости Порт-Артур в Русско-японской войне, а во время Первой мировой войны – при обороне Ивангородской крепости, комендантом которой он состоял с 13 августа 1914 г. Затем с 13 ноября 1915 г. служил комендантом Карсской крепости, а с 23 июля 1916 г. – начальником Трапезундского укрепрайона, где снискал славу «героя Кавказского фронта». 22 марта 1917 г. был назначен и. д. начальника Главного военно-технического управления (24 августа 1917 г. утвержден в должности). В марте 1918 г. был военруком Северного участка завесы и Петроградского района, а затем уехал на Юг России и в декабре 1918 г. осел в Одессе. 21 марта 1919 г. французское командование назначило Шварца военным генерал-губернатором Одессы, после оставления французами Одессы уехал в Константинополь, откуда эмигрировал в Италию, затем в Париж. Вследствие материальных затруднений в 1923 г. поступил на службу в аргентинскую армию, преподавал в Высшем военном колледже.


[Закрыть], бывшему в то время начальником Главного инженерного управления[25]25
  Главное инженерное управление 20 декабря 1913 г. было переименовано в Главное военно-техническое управление.


[Закрыть], с пред ложением взять на себя оборону Петрограда и всего Северного района (примерно той территории, которая впоследствии вошла в Северную коммуну). Одновременно на инженер-генерала Величко{102}102
  Величко Константин Иванович (20.05.1856–15.05.1927, Ленинград), с 1916 г. инженер-генерал. Окончил Николаевское инженерное училище в 1875 г. и Николаевскую инженерную академию в 1881 г. Долгие годы преподавал в Николаевской инженерной академии и училище, еще в 1891 г. получив там звание профессора. В 1903–1904 и в 1905–1914 гг. занимал пост помощника начальника Главного инженерного управления. Во время Первой мировой войны с 4 марта 1916 г. был начальником инженеров армий Юго-Западного фронта. После Февральской революции Величко, заслуженно пользовавшемуся крайне высокой репутацией в армии, было поручено 10 мая 1917 г. исправление должности полевого инспектора Инженерной части при штабе Верховного главнокомандующего. В феврале 1918 г. он был назначен главным руководителем инженерной обороны Петрограда и профессором военно-инженерной академии РККА. С марта 1918 г. председатель коллегии по инженерной обороне при Центральном военно-техническом управлении. В мае 1918 г. под его руководством была разработана система укрепленных районов от Петрограда до Воронежа. Позже перешел на преподавательскую работу в военную академию РККА.


[Закрыть] было возложено укрепление ближайших подступов к Петрограду.

Несмотря на полную почти безнадежность положения в виду развала армии и недостатка в снабжении, Шварц серьезно и добросовестно принялся за дело. Собрал штаб с генералом Геруа 2-м{103}103
  Геруа Борис Владимирович (09.03.1876 – март 1942, Великобритания), с 1916 г. генерал-майор. Окончил Пажеский корпус в 1895 г. и Николаевскую академию Генштаба в 1901 г. Участник Русско-японской войны 1904–1905 гг. С 1 февраля 1912 г. экстраординарный, с 18 февраля 1913 ординарный профессор Николаевской военной академии. После начала Первой мировой войны получил во временное командование 123-й пехотный Козловский полк. С 22 сентября 1914 г. начальник отделения управления генерал-квартирмейстера штаба Юго-Западного фронта. С 6 декабря 1914 г. начальник штаба 5-й, с апреля 1915 г. – 31-й пехотной дивизии, с 9 мая 1915 г. командир лейб-гвардии Измайловского полка. С июля 1916 г. занимал пост генерал-квартирмейстера войск гвардии, с 2 декабря 1916 г. – Особой армии. С 9 мая 1917 г. и. д. начальника штаба 11-й армии. 31 августе 1917 г. по приказу А. Ф. Керенского за участие в выступлении генерала Л. Г. Корнилова арестован и помещен в Быховскую тюрьму. Освобожден за отсутствием доказательств и 22 сентября 1917 г. назначен ординарным профессором Николаевской военной академии. В 1918 г. поступил на службу в РККА. В конце 1918 г. отказался от предложения начальника военной академии генерала А. И. Андогского выехать в Казань и нелегально ушел в Финляндию, где находилась его семья. С конца 1918 г. по 1920 г. председатель Особой военной миссии по оказанию материальной помощи белым армиям в России. Позже переехал в Англию.


[Закрыть] во главе, и принялся за широкую организацию обороны, предполагая начать формирование новой армии взамен разнузданных, никуда не годных осколков прежней армии и враждебно настроенных против офицеров красногвардейцев{104}104
  Имеется в виду Северный участок отрядов завесы, созданный постановлением Комитета революционной обороны Петрограда от 3 марта 1918 г. и директивой Высшего военного совета от 5 марта 1918 г. 14 марта 1918 г. он был объединен с Петроградским районом обороны.


[Закрыть].

Величко, со своей стороны, тотчас же принялся за проектирование позиций вдали и вблизи Петрограда, разослал повсюду инженерных офицеров, снабдил их большими суммами с указанием немедленно приступать к фортификационным работам. Последнее было совершенно бессмысленно. Неприятель на носу у Нарвы в расстоянии каких-нибудь 120 верст[26]26
  Верста – 1,0668 км.


[Закрыть] от Петрограда, у Пскова – 250 верст; естественных преград на пути его движения к Петрограду нет никаких, так как благодаря зимнему времени реки и болота, которыми изобилуют ближайшие подступы к Петрограду, были всюду проходимы; войск для занятия проектируемых позиций не было вовсе, так как жалкие отряды, которые стояли у Ямбурга[27]27
  Ямбург – уездный город Петроградской губернии, расположенный примерно в 130 км от Петрограда. В 1922 г. переименован в Кингисепп и ныне является административным центром Кингисеппского района Ленинградской области.


[Закрыть] и Торошина[28]28
  Имеется в виду погост Торошино Торошинской волости Псковского уезда; ныне деревня Торошино – административный центр Торошинской волости Псковского района Псковской области.


[Закрыть], насчитывали в своих рядах всего лишь не сколько тысяч человек. Очевидно, затея была совершенно праздной. Да в этом цинично сознавались участники ее. «Ведь надо же чем-нибудь кормиться», – отвечали они, когда им доказывали полную бесполезность их работы, стоившей при тогдашней дороговизне материалов и рабочих рук громадных денег.

Назначенный начальником обороны Петрограда и Северного района Шварц предложил мне должность его помощника по оперативной части. В разговоре с ним я указал ему на полную безнадежность, по моему мнению, создавшегося положения и высказал свое опасение, как бы его работа не приняла характера работы генерала Величко и его подчиненных – не для пользы Отечества, а для своей личной.

Шварц посвятил меня в свой план обновления армии приблизительно по программе Штейна после разгрома 1807 года{105}105
  Имеются в виду реформы, проводимые в Пруссии правительством барона Генриха фон унд цум Штейна в 1807–1808 гг. К ноябрю 1808 г. ему удалось добиться утверждения пакета важнейших политических, экономических и финансовых реформ. В данном случае речь идет, скорее всего, о военной реформе, разработанной Г. фон Шарнхорстом. Ее основные положения: замена вербовки и рекрутских наборов всеобщей воинской повинностью; формирование ландвера – земельного ополчения; введение принципа, что право на повышение по службе приобретается образованием и заслугами, а не происхождением или выслугой; отменены устаревшие слишком строгие нормы Устава, а также телесные наказания.


[Закрыть] и главным образом напирал на то, что в такие критические моменты, когда враг находится у ворот столицы, позорно сидеть сложа руки, сдаваться ему без всякого сопротивления и так далее, против чего трудно было что-либо возразить.

Некоторые из присутствовавших на этом совещании, в котором кроме меня участвовало еще несколько офицеров Генерального штаба, приглашенных Шварцем на различные должности, справедливо заметили, что плодотворная работа по воссозданию армии, а следовательно, и оборона страны возможна лишь тогда, когда будет устранен главный враг Отечества, а именно большевики. На это Шварц ответил, что советским правительством обещана ему полная поддержка, даны большие полномочия и что, если он изверится в плодотворности работы, то тотчас же сам отойдет от дела.

В силу этих доводов пришлось согласиться, и я в тот же день получил от Шварца предписание отправиться в Торошино и Ямбург для того, чтобы ознакомиться с положением находящихся там отрядов, состоявших под общей командой бывшего командующего 12-й армией генерал-лейтенанта Парского{106}106
  Парский Дмитрий Павлович (17.10.1866–20.12.1921, Москва), с 1915 г. генерал-лейтенант. Окончил 2-е Константиновское военное училище в 1886 г. и Николаевскую академию Генштаба в 1893 г. Участник Русско-японской войны 1904–1905 гг. К началу Первой мировой войны Парский с 17 июня 1910 г. командовал 2-й бригадой 46-й пехотной дивизии. 31 января 1915 г. был назначен командующим 80-й пехотной дивизией (16 мая 1915 г. утвержден в должности). После двух месяцев (с 9 августа 1915 г.) нахождения в резерве чинов при штабе Киевского военного округа он 17 октября 1915 г. возглавил 55-ю пехотную дивизию, а 20 февраля 1916 г. – Гренадерский корпус. С 20 июля 1917 г. занимал пост командующего 12-й, а с 9 сентября 1917 г. – 3-й армией. Избранный после Октябрьского переворота ВРК категорически потребовал от Парского начать мирные переговоры, тот отказался и 18 ноября был отстранен от должности. В феврале 1918 г. вступил в РККА и в мае 1918 г. назначен военруком Северного участка завесы. В сентябре – ноябре 1918 г., будучи командующим Северным фронтом, руководил обороной Ямбурга и Нарвы. С ноября 1919 г. член Особого совещания при Главкоме РККА. Умер от тифа.


[Закрыть]. Предписание было скреплено назначенным к Шварцу советским комиссаром{107}107
  С 14 марта по 15 апреля 1918 г. комиссарами Северного участка отрядов завесы являлись А. И. Ковригин и П. П. Торгушин.


[Закрыть].

На следующий день рано утром отправляюсь на вокзал, чтобы ехать в Торошино. Предъявляю коменданту станции предписание, чтобы получить разрешение для проезда по железной дороге. Он направляет меня для этого в штаб революционных псковских отрядов, помещавшийся в вагонах на путях станции. Прихожу туда. В тесном помещении вагона, превращенного в канцелярию, сидят два субъекта: один типичный зауряд-военный чиновник[29]29
  В русской армии такое звание носили военные чиновники, не имевшие соответствующего чина, но с образованием, занимавшие в военное время классную должность до 8-го класса включительно.


[Закрыть], произведенный из писарей, другой – неопределенного типа, но тоже в военной форме без погон. Просматривают мое предписание и заявляют мне: «Знаете, товарищ, предписание Шварца для нас не указ; нам необходима подпись Революционного комитета Петрограда[30]30
  Имеется в виду Петроградский военно-революционный комитет.


[Закрыть]». В ответ на это мне осталось только просить, чтобы мне сделали соответствующую надпись на предписании, дабы я мог доложить своему начальству причину, в силу которой я не исполнил данного мне поручения. Первый субъект сделал просимую надпись, а второй понес бумагу в соседний вагон на подпись комиссару, которого я не удостоился увидеть, минут через пять принес просимую надпись за подписью помощника военного комиссара. Подпись была неразборчива. Спросил, кто это. Оказывается некто «Блейст». А комиссара, как зовут, спрашиваю – «Панах». Блейст и Панах, с меня этого было достаточно.

Тотчас возвратился к Шварцу и просил его освободить меня от должности. Более полугода ломал себя, добросовестно стараясь приспособиться к новому строю армии, более полугода выносил мелочный контроль и самое бессмысленное и нахальное вмешательство в мои распоряжения совершенно несведущих в военном деле людей, большей частью евреев и других инородцев; долее выносить этого не в силах, тем более что уверен в том, что пользы от моей работы не будет никакой.

Несмотря на продолжительное уговаривание Шварца, я остался при своем решении и был освобожден от данного согласия. Шварцу я предсказал, что ему недолго придется работать при этих условиях. Предсказание мое не замедлило оправдаться.

В середине мая, благодаря прежнему знакомству с генералом Парским, заступившим место Шварца, мне удалось без особенных хлопот получить разрешение на выезд из Петрограда, и я наконец оставил его.

Скажу несколько слов о Шварце, Геруа 2-м, Величко и Парском.

Со Шварцем я работал еще до войны в Военно-исторической комиссии по описанию Русско-японской войны. Это был честный, прямой человек, прекрасный инженер-фортификатор, мужественный, пользующийся отличной военной репутацией. В процессе Стесселя по сдаче Порт-Артура{108}108
  Имеется в виду процесс Верховного военно-уголовного суда по делу о сдаче Порт-Артура над начальником Квантунского укрепленного района генерал-лейтенантом А. М. Стесселем, а также генералами А. В. Фоком, В. А. Рейсом и К. Н. Смирновым. Стесселю были предъявлены обвинения в неподчинении приказам Верховного командования, во вмешательстве в права и обязанности коменданта крепости, в непринятии мер по увеличению продовольственных запасов в крепости, в ложных донесениях командованию о своем личном успешном участии в боях, в ложном донесении императору с объяснениями причины сдачи крепости, в заведомо ложных и несправедливых награждениях орденами Св. Георгия генералов Фока, Рейса и Надеина; в сознательной сдаче крепости на невыгодных и унизительных для России условиях вопреки мнению Военного совета, не исчерпав всех доступных средств к обороне, а также в сдаче укрепленных сооружений, ослабляющих оборону крепости; в том, что, сдав крепость, он не разделил участь гарнизона и не пошел с ним в плен. Процесс проходил с 27 ноября 1907 по 7 февраля 1908 г. Стессель был приговорен к расстрелу (затем император заменил приговор 10-летним заключением в крепости), остальные были оправданы.


[Закрыть], когда почти все участники процесса, как обвиняемые, так и свидетели, старательно обливали друг друга грязью, никто из них не коснулся Шварца и его Георгиевского креста, полученного в Порт-Артуре{109}109
  Шварц был 28 сентября 1905 г. награжден орденом Св. Георгия 4-й степени «за построение, под огнем неприятеля, моста через горжевой ров форта № 3 и за успешное ведение минных и контр-апрошных работ против головы японской сапы, чем значительно задержал движение неприятеля, направлявшегося на сказанный форт».


[Закрыть]. В великую войну он отличился блестящей обороной Ивангорода, крепости, наполовину разоруженной перед войной, а затем сыгравшей немалую роль в защите линии реки Вислы. Уверен в том, что он принял предложение большевиков не из личных расчетов, а веруя в возможность принести пользу родине. Таково же мое мнение о генерале Геруа 2-м, выдающемся офицере Генерального штаба.

Вряд ли я ошибусь, если причислю Величко к людям иного сорта. Безусловно умный человек, он прекрасно понимал всю бессмысленность принятой на себя работы, но взялся за нее, чтобы как-нибудь не утратить своего места. Все эти лица, конечно, не сочувствовали большевикам, и если согласились работать с ними, то в силу вышеизложенных причин. Парский же, по моему мнению, искренно и по убеждению пошел за большевиками: он не увлекался несбыточной мечтой Шварца, но неспособен был бы идти на компромиссы со своей совестью, следуя примеру Величко.

Что он видел в большевиках, я не знаю, так как во время краткого свидания, которое я имел с ним перед отъездом из Петрограда, мы об этом, конечно, не говорили.

К весне 1918 года недовольство большевиками охватило уже все слои общества. Крайние стеснения и ограничения во всем, беспрестанные обыски по квартирам под предлогом поисков оружия и съестных припасов, чинимые частью по действительным ордерам Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией{110}110
  Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР (ВЧК) была создана 7 (20) декабря 1917 г. и действовала до 6 февраля 1922 г. До марта 1918 г. ВЧК располагалась в Петрограде по адресу: Гороховая улица, дом 2, а затем переехала в Москву. В Петрограде же на Гороховой разместилась губернская Чрезвычайная комиссия (губЧК).


[Закрыть], а нередко по подложным ордерам обыкновенными грабителями, похищавшими при этом разные ценности; беспрестанные аресты, зачастую по недоразумениям, но иногда оканчивающиеся смертными приговорами, недостаточность продовольственных рационов даже для поддержания жизни и неимоверная дороговизна предметов первой необходимости, продаваемых спекулянтами тайно, что называется из-под полы, все это страшно возбуждало против советского правительства. Только страх перед быстрыми и суровыми мерами, на что большевики не скупились, лишь и удерживал от открытого возмущения.

Даже рабочие, к которым советское правительство относилось со сравнительно большим вниманием, платя им, несмотря на прекращение работ, по 30–40 рублей в сутки, почти поголовно роптали. Оклады эти не спасали их от нужды: «Прежде, – говорили они, – за два-три рубля в сутки я со своим семейством был сыт, обут и одет, теперь же этих 40 рублей не хватает на одного себя».

Борьба со спекуляцией велась довольно странным способом: агенты Чрезвычайной комиссии или облагали большими поборами мешочников[31]31
  Мешочниками называли людей, занимавшихся мелкой торговлей продовольствием. Они ездили в деревни, где покупали продукты, которые затем в мешках (откуда и название) везли в город на продажу.


[Закрыть], отпуская их с товарами на свободу, или же отбирали товар в свою пользу и сами спекулировали. Результатом этих мер было только повышение цен на предметы спекуляции, в первом случае для покрытия расходов по взяткам, во втором случае, для возмещения риска утраты товара при неудачном провозе его; страдал в обоих случаях только умирающий от голода обыватель, спекулянты же не переводились.

Обчистив своими обысками «буржуев», агенты Чрезвычайной комиссии, а также грабители принуждены были в поисках съестных припасов спуститься в подвалы и подняться на чердаки и мансарды. Они пошли грабить мелких мастеровых, швей, прачек, поденщиц и т. п. мелкий рабочий люд. Не брезговали ничем: там конфискуют фунтов пять муки, здесь два-три фунта сахару и т. д. Пострадавшие, ежедневно дожидаясь своей очереди в хвостах, со слезами на главах и с дрожью в голосе от бессильного негодования поверяли свои горести соседям, подробно описывая подвиги ночных рыцарей; обыски эти производились почти исключительно по ночам, хотя, казалось бы, днем было лучше видно.

С уверенностью можно сказать, что сторонником советской власти к этому времени в городах оставался лишь тот бездомный и бесприютный люд, который тунеядствовал при прежнем режиме, чувствовал себя свободнее после разрушения основ бывшего общественного строя, а главным образом, целая армия авантюристов всяких национальностей и всяких классов общества, пристроившихся на службу советскому правительству, обеспеченные громадными денежными окладами, которые она еще больше увеличивала путем злоупотреблений. Люди этой категории, большей частью самая зеленая молодежь и по преимуществу еврейского происхождения, жили себе припеваючи, грабили направо и налево, щедро тратили награбленные деньги, ни в чем себе не отказывая, увеличивая тем и без того страшно прогрессирующую дороговизну.

Засилье евреев на службе советского правительства было поразительным. При моей тщетной попытке выручить законным путем наличные деньги, попавшие под секвестр в сейфе Азовско-Донского банка, мне пришлось пошататься по различным комиссиям и комиссариатам, заменившим министерства: финансов, внутренних дел и военное. Почти все комиссары были евреи или латыши, секретарями же у них были поголовно евреи в возрасте от 18 до 25 лет, при этом преисполненные важности, апломба и нахальства.

Глава VII. В деревне

В деревне, куда я приехал в середине мая 1918 года, я застал сравнительно еще сносные условия жизни. Правда, благодаря лозунгам, брошенным Черновым{111}111
  Чернов Виктор Михайлович (25.11.1873–15.04.1952, Нью-Йорк, США) был одним из основателей и главным теоретиком партии эсеров. Первый раз был арестован в 17 лет, в 1890 г. Учился на юридическом факультете Московского университета и в 1895 г. примкнул к эсерам. С мая 1899 по ноябрь 1905 г. жил за границей. В 1902 г. участвовал в создании единой Партии социалистов-революционеров (ПСР), став бессменным членом ее ЦК. В 1907 г. депутат 2-й Государственной думы и руководитель фракции эсеров. В 1908 г. вновь покинул Россию, был редактором органа эсеров «Знамя Труда». 8 апреля 1917 г. прибыл в Россию, 9 апреля кооптирован в Петросовет, с 15 апреля член его Исполкома; редактор газеты «Дело народа», лидер левого центра ПСР. С 5 мая по 25 августа 1917 г. министр земледелия Временного правительства. Был избран членом Учредительного собрания, а на его первом заседании 5 (18) января 1918 г. – его председателем. После разгона собрания бежал на Волгу, в 1918 г. член Комуча. Был арестован в Екатеринбурге белыми властями, но освобожден по требованию частей Чехословацкого корпуса; затем жил в подполье в Москве. В августе 1920 г. эмигрировал, жил в Чехословакии, с 1931 г. – во Франции, с июня 1941 г. – в США.


[Закрыть] в деревню еще летом предшествовавшего года, уже происходил самовольный захват помещичьих земель, расхищение лесов и части инвентаря из помещичьих усадеб, но самые усадьбы, по крайней мере в наших местах, были оставлены помещикам, и некоторые из них продолжали еще хозяйничать на тех участках, которые были предоставлены им. Другие же, надеясь спасти свое положение, если пойдут навстречу социальным реформам, образовали из самовольных захватчиков их добра и одиноких бобылей трудовые артели, вступили в них сами как равноправные члены, уступили им всю землю и инвентарь.

Общее настроение крестьян было спокойное. Иногда только проглядывала тревога, как бы не пришлось расплачиваться за самовольные действия, как бы не было возмездия в случае нового переворота, и эта тревога склоняла их в сторону большевистской власти.

Значительная часть крестьян, бывшие солдаты, как с фронта, так и из тыловых частей, вернулась домой с большими деньгами, накопленными путем расхищения казенного имущества, принесла с собой оружие и решила почивать теперь на лаврах, не чувствуя над собой никакой управы, как это и было во время стояния у власти Временного правительства. Только незначительная часть крестьян из числа зажиточных и исправных хозяев ощущала уже смутное беспокойство и тосковала по отсутствию власти. Некоторые из них неоднократно приходили поговорить со мной, порасспросить, что делается на белом свете, и тогда еще, в медовый месяц большевизма в деревне, эти дальновидные люди не раз искренно высказывали пожелание, чтобы вернулась старая дореволюционная власть.

Так прошло лето 1918 года. В августе месяце, после уборки озимых хлебов, пришла весть о выселении помещиков из усадеб. Слухи об этом циркулировали уже раньше, но им не верили, считали их вздорными. Действительно, кому, казалось бы, мог помешать живший в своем доме помещик, и без того уже все отдавший. Но вот слухи подтвердились, и началось выселение. Выселение самое беспощадное, невзирая ни на пол, ни на возраст, ни на самый тяжкие материальные и физические условия. Сердце кровью обливается, когда вспомнишь, как 70–80-летних старух выгоняли из насиженных гнезд, где они провели всю свою жизнь; везли по осенним дорогим в непогоду в уездный город и бросали там на произвол судьбы.

Когда приходилось говорить с исполнителями этого бессмысленного и бесчеловечного распоряжения, с местными милиционерами из отставных солдат, и спрашивать их, к чему это делается, то они отвечали:

– Да нам и самим разве их не жалко? Куда старухам деться? Действительно, только помирать остается, да что ж поделаешь, когда приказ такой пришел из уездного комитета. Не сделаем – самого к стенке. Что ж тут рассуждать – своя шкура ведь дороже.

На место выселенных помещиков насадили коммуны из безземельных крестьян, бывших на отхожих промыслах в столицах и вернувшихся оттуда вследствие безработицы и голодовки, и батраков, кормившихся ранее при помещичьих усадьбах.

Вначале эти люди шли охотно в коммуны, рассчитывая попасть на готовые хлеба из помещичьих запасов, но потом, когда оказалось, что из этих запасов на их долю оставлялся лишь ограниченный рацион, о чем скажу ниже, то стремление их сильно охладело, и почти все окрестные коммуны ко времени моего отъезда из деревни распались.

Нелишнее будет заметить, что, как выяснилось впоследствии, распоряжение о выселении помещиков было получено в уездном комитете еще в апреле месяце, между тем было приведено в исполнение только в августе, то есть тогда, когда помещики произвели на свой счет сенокос и уборку озимых.

Выселение помещиков было встречено крестьянами двулично. Помещикам они высказывали непритворное сожаление, так как в нашей местности, где нет особенно крупных владений и тяжелых условий аренды, крестьяне не ощущали помещичьего гнета, напротив, они всегда получали помощь и заработок в усадьбах; в комитетах же и на сходках эти же самые крестьяне радикально высказывались за выселение.

Высказывались они за выселение отчасти из опасения прослыть сторонниками старой власти, отчасти же потому, что не прочь были выдернуть последнюю доску из-под ног помещика.

Это неприязненное отношение к помещикам как общее явление, по моему мнению, имеет объяснение, во-первых, в воспоминаниях о крепостном праве, живо сохранившемся еще в памяти стариков и передаваемых потомству, во-вторых, в том резком различии в быте помещиков и крестьян: у первых полный комфорт, просторные, светлые хоромы, мягкая мебель, тепло и уют, у вторых – курные избы, которые они разделяли с птицей, а подчас и со скотиной; тайная зависть, несомненно, всегда снедала крестьян, недаром при разгроме усадеб они первым долгом тащили к себе диваны, ковры, пианино, граммофоны и разные предметы роскоши.

В это время советское правительство предусмотрительно приняло две меры: во-первых, обязало всех под страхом немедленного расстрела сдать все оружие и боеприпасы{112}112
  Имеется в виду Декрет СНК «О сдаче оружия» от 10 декабря 1918 г., в котором пунктом 1 предписывалось: «Обязать все население и все учреждения гражданского ведомства сдать находящиеся у них все исправные и неисправные винтовки, пулеметы и револьверы всех систем, патроны к ним и шашки всякого образца. Означенное постановление относится и ко всем организациям, в распоряжении коих состоит указанное оружие и которые не являются штатными войсковыми частями, сформированными на основании штатов, утвержденных Народным Комиссариатом по военным Делам или Революционным военным Советом Республики». При этом: «Все Советы Депутатов и Комитетов Бедноты, под личной ответственностью их председателей, обязуются немедленно сдать все имеющееся в их распоряжении указанное оружие». См.: Собрание узаконений и распоряжений правительства за 1917–1918 гг. М., 1942. С. 1325–1327.


[Закрыть], во-вторых, разместило в волостях отряды Красной гвардии, составленные из городских рабочих, не имеющих ничего общего с местным населением. Страх перед суровой и решительной властью был настолько велик, что те самые солдаты, которые, унося с собой с фронта винтовки и ручные гранаты, а иногда и пулеметы, говорили, что им теперь не страшно никакое начальство, как послушные овечки немедленно сдали все, что у них было, откапывая даже из таких тайников, в которых никому и в голову не пришло бы искать. Сдача оружия и присутствие отрядов Красной гвардии, обеспечивало советскому правительству беспрекословное повиновение населения и возможность, следовательно, проведения своих мероприятий, и таковые последовали одно за другим.

Пошли наборы на сформирование Красной армии. Сначала это коснулось лишь очередных младших возрастов, еще не призывавшихся во время войны, затем начали призывать и запасных.

В это же время, то есть с осени 1918 года, было установлено обязательное военное обучение двух подготовительных возрастов (18 и 19 лет). Учебные сборы начались во второй половине сентября и продолжались 48 дней. Инструкторами были бывшие унтер-офицеры.

В нашей волости сборные пункты для учебных занятий были в трех местах. В каждом собиралось человек 30–50 обучающихся. Винтовки были самые разнообразные, всяких систем, привезенные с разных фронтов и из запасных частей тыла. Для всех обучаемых винтовок не хватало; было не более как на четвертую часть. Обучение было чисто унтер-офицерское, то есть только повороты, вздваивание рядов, шагистика и ружейные приемы; рассыпной строй был пародией на этот отдел подготовки солдата, стрельбу наблюдать не приходилось.

В общем, программа обучения была почти такая же, как у ратников государственного ополчения. Общее руководство этими занятиями лежало на военном комиссаре и военном руководителе волости. Комиссаром был землемер низшего училища, человек, не имевший раньше никакого отношения к военному делу; военным руководителем был прапорщик, произведенный на войне из нижних чинов, после прохождение 4-месячного курса в школе прапорщиков.

Привлечение крестьянской молодежи к этим занятиям не вызвало особого неудовольствия, напротив, я даже скажу, что эти 18–19-летние юноши занимались довольно охотно. Время было выбрано довольно свободное от сельских работ, ходить на сборные пункты было недалеко, погода в прошлую осень была очень благоприятная.

Но вслед за этими сборами были назначены сборы для всех мужчин от 20 до 50 лет, не проходивших военную службу. Эта мера была встречена с большим неудовольствием. Коснулась она всех, не исключая и духовных лиц, и освобождались от этого обучения только по болезненному состоянию. Несмотря на то, что этими занятиями большинство тяготилось, случаев самовольного уклонения от них, по крайней мере в нашей волости, не было. Настолько силен был страх перед красногвардейцами, которые немедленно расправлялись плетью, а то и расстрелом при первых же признаках неповиновения.

Одновременно с призывами людей на укомплектование Красной армии, производились и реквизиции лошадей. На сборный пункт к станции железной дороги, в расстоянии 28 верст от волости, заставляли пригонять всех лошадей без исключения, лишь бы сами могли дойти до пункта. Не допускались даже свидетельства ветеринарного врача о негодности. Например, у меня в усадьбе была водовозка лет 25–28, обыкновенная малорослая крестьянская лошадь, и, несмотря на ее очевидную и полную негодность ни для службы, ни для мяса, ее трижды пришлось гонять на сборный пункт.

Эти сборы, сопряженные с потерей около суток времени, естественно, возбуждали большое неудовольствие, но требование исполнялось беспрекословно.

Бралось лошадей сравнительно немного. За недостатком рослых лошадей брались и недомерки, лишь были бы крепкие. Если подходящая лошадь была единственной у владельца, то она все-таки отбиралась, но взамен ее давалась другая, не удовлетворяющая требованиям военной службы, реквизированная у владельца, имеющего более одной лошади. Какое вознаграждение получали владельцы при такой замене, не знаю, мне известно лишь, что за принятых лошадей уплачивалось 1200 рублей, цена вдвое меньшая, нежели тогдашняя цена рабочей лошади. Эта плата была даже ниже цены лошади, продаваемой на убой, так как в это время цена на конину даже в деревнях поднялась уже до четырех рублей за фунт[32]32
  Фунт – около 453,6 г.


[Закрыть].

Но, как я уже упомянул, ни мобилизация, ни обязательное военное обучение, ни реквизиции лошадей, несмотря на тягость этих повинностей, не возбуждали острого неудовольствия. Они терпелись как нечто необходимое, к чему народ успел уже привыкнуть за время войны. Совершенно иное впечатление произвели на крестьянскую массу реквизиция продовольственных припасов, чрезвычайный налог и предполагаемые социальные реформы в деревне.

Закрытие для Советской России хлеборобных местностей: Украины, южной черноземной полосы и Сибири, – расстройство транспорта, вследствие крайнего недостатка исправных паровозов и топлива, и полная разруха сельского хозяйства в производящих губерниях, откуда с изгнанием помещиков исчезли главные поставщики хлеба, создали крайне тяжелые условия для поставок продовольствия в города.

Большая часть губерний Советской России, в особенности лежащие между двумя столицами и соседние с ними, в обычное время сама жила привозным хлебом. Местное крестьянство большей частью жило отхожим промыслом в столицах или тут же на месте пополняло контингент рабочих на многочисленных фабриках в уездных городах и посадах. Когда в столицах начался голод и на фабриках прекратились работы, весь этот люд хлынул в деревню на деревенские хлеба. Деревня, сама покупавшая в обычное время дешевый привозной хлеб, должна была принять на свои собственные запасы новых нахлебников. Кроме того, города и посады, жившие до сей поры исключительно привозным хлебом, потребовали себе продовольствие из окрестной местности. Создалось крайне тяжелое положение, и советская власть прибегла к решительным мерам путем ограничения продовольственного пайка в деревне. Дело несравненно более трудное, чем ограничение пайка в городе. В городе ограничивается потребитель, который, в сущности, должен быть благодарен и за то, что ему дают, в деревне уже приходилось ограничивать производителя, не давая ему вволю воспользоваться плодами трудов своих. Для большинства мера эта представляется нарушением элементарной справедливости и поэтому возбуждает ропот.

Сначала была установлена норма по 30 фунтов зерна на мужика и по 20 фунтов на бабу в месяц; дети до пяти лет в счет вовсе не шли. Учету подлежали рожь и ячмень, овес и картофель сначала не учитывались.

Эта норма касалась лишь землеробов; лица же, не владеющие землей, получали половину. Особые комиссии, выделенные из состава комитетов, объезжали деревни тотчас же после уборки хлебов, поверяли наличие собранных запасов, высчитывали то, что полагалось на продовольствие собственников с их семьями до нового урожая, излишек же приказывали свозить в сыпные пункты{113}113
  Решительные меры были введены в соответствии с декретом ВЦИК и СНК «О предоставлении народному комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими» от 13 мая 1918 г. в стране вводилась продовольственная диктатура, Наркомат продовольствия получил неограниченные полномочия для заготовки продуктов питания.


[Закрыть].

Нечего и говорить, что многие крестьяне пытались скрыть свои запасы. Некоторым это удавалось, большей же частью это открывалось, так как односельчане, кто по личным счетам, кто из желания выслужиться перед советскими агентами, выдавали друг друга.

Уже эта первая реквизиция затронула очень больное место крестьянина: ограничивала его в распоряжении собственными запасами. Сам он не мог уже есть вволю своего хлеба и излишек не мог продавать по вольной цене; вместо 200–300 рублей за пуд ржи, как установилась к тому времени цена, он получал всего по 17 рублей 75 копеек.

Конечно, мера эта была на руку безземельным деревенским нахлебникам, получающим благодаря этому рацион по низкой цене, но зато норма их рационов была совершенно недостаточна для жизни, им необходимо было докупать хлеб, предаваемый тайно. Тайная же продажа скрытого хлеба, конечно, производилась, но вследствие большого риска (в случае обнаружения тайного хлеба он не только конфисковался бесплатно, но на владельца налагался еще большой штраф) цена на него начала быстро расти и ко времени моего отъезда из деревни (в марте) дошла до 600 рублей за пуд, что сильно ударило по карману всех, кто был вынужден искать дополнение для своего недостаточного рациона.

Реквизиции хлебных запасов встретили уже активное сопротивление. Даже в нашей, сравнительно смирной волости пришлось командировать красногвардейцев для ареста строптивых крестьян, большей частью из числа хуторян-отрубников[33]33
  Крестьяне, получившие по Столыпинской аграрной реформе отруб – единый участок земли, «отрубленный» от общинной земли.


[Закрыть]. В соседней же волости дело дошло до вооруженного столкновения и кончилось расстрелами.

После этой реквизиции большие караваны хлеба потянулись из волости на станцию железной дороги для отправки в город. Надо было видеть, с какой злобой и негодованием смотрели крестьяне на то, как их добро увозилось в ненавистный город.

Но этой реквизицией дело не кончилось. Вскоре обнаружилась незначительность собранных излишков, и нор ма была убавлена на 5 фунтов. Это было в начале января этого года[34]34
  Имеется в виду 1919 г.


[Закрыть], а затем полтора месяца спустя она была вновь уменьшена до 15 фунтов на душу в месяц, без различия мужчин и женщин, и до 5 фунтов для безземельных нахлебников. При этом были взяты на учет и овес, и картофель. Нечего и говорить, какое впечатление произвели две последние реквизиции.

Почти одновременно с реквизициями хлебных запасов на деревню обрушилась другая беда, которой предшествовали сначала смутные слухи, вскоре оправдавшиеся. Был объявлен чрезвычайный налог на содержание Красной армии{114}114
  Имеется в виду Декрет ВЦИК от 2 ноября 1918 г. «О единовременном чрезвычайном десятимиллиардном революционном налоге». Он взимался с «лиц, принадлежащих к имущим группам городского и сельского населения». Налог собирался следующим образом: губерния получала сверху сумму налога: «Уездный Исполнительный Комитет Совета Депутатов распределяет назначенную Губернским Исполнительным Комитетом Совета Депутатов сумму единовременного налога между волостями уезда, а волостные Советы Депутатов – между селениями и поселками», – затем «Комитеты бедноты, сельские, волостные и городские Советы Депутатов составляют списки лиц, которые подлежат обложению единовременным налогом, и производят раскладку причитающихся на селение (поселок) или город сумм налога между плательщиками сообразно общему имущественному положению и доходам каждого лица. Раскладка эта производится таким образом, чтобы городская и деревенская беднота были совершенно освобождены от единовременного чрезвычайного налога, средние слои были обложены лишь небольшими ставками, а всей своей тяжестью налог пал бы на богатую часть городского населения и богатых крестьян». См.: Собрание узаконений и распоряжений… С. 1108–1110.


[Закрыть].

Судя по газетам, общая сумма налога простиралась до 10 миллиардов. Для нашей волости, насчитывающей до 10 тысяч человек обоего пола, налог этот выразился в сумме 660 000 рублей{115}115
  Тверская губерния, где располагалось имение Минута, должна была выплатить по разнарядке 150 млн руб.


[Закрыть]. Распределение этого налога было предоставлено волостным комитетам, и так как помещиков, этих козлов отпущения, в деревне уже не было, то волей-неволей пришлось разложить его на крестьян. Первыми, конечно, пострадали так называемые богатеи, то есть хуторяне, отрубники, бывшие лавочники или занимающиеся кроме земли каким-либо делом (шерстобиты, кузнецы, бондари и пр.). На них, не стесняясь, накладывали по 5, даже 10 тысяч рублей, но их не хватило, и дело дошло до среднего крестьянина, более или менее исправного; на них пришлось по 1–2 тысячи. Минимальный размер налога на одно лицо был в 500 рублей.

Налог взимался очень сурово. Если отказывались внести его, то отвозили в волость на высидку до выплаты. Сажали на четверть фунта хлеба[35]35
  Около 110 г.


[Закрыть] и на воду, прибавляя за каждый день сидения еще по 15 рублей к назначенной сумме. Если плательщик уже очень упорствовал, то начиналась торговля, и бывали случаи сбавки; при этом недобранная сумма накладывалась на кого-нибудь другого. Если же совершенно отказывались от платежа, то производилась опись и конфискация имущества. На моих глазах в соседней деревне увезли в волость на шестнадцати подводах все имущество бывшего лавочника, отказавшегося платить налог в 5 тысяч рублей. Что предполагалось делать с этим имуществом для обращения его в деньги, не знаю, так как навряд ли могли найтись покупатели ввиду грядущих тогда уже реформ, вовсе уничтожающих право собственности.

Не любит наш крестьянин расставаться с накопленными деньгами. Да кто, собственно говоря, любит! С мясом, что называется, приходилось большевикам вырывать из крестьянских рук этот налог. К тому же многие из дальновидных крестьян прекрасно понимали, что сбором одного этого налога дело не ограничится; что хотя называется этот налог «чрезвычайным», но за ним обязательно последуют другие, и все равно, как только пронюхают, что человек платежный, так не упокоятся до тех пор, пока не оберут его как липку. Поэтому они, имея даже полную возможность уплатить назначенную сумму, сказались неимущими; высидели, что полагается, в кутузке, а затем предоставляли описать их добро: «бери, дескать, все, что есть, благо потом уже нечего будет отнимать, а деньги-то все-таки при мне останутся». Этому уму-разуму научил их пример городов. Дело в том, что месяца за два до общей национализации домов в Петрограде{116}116
  Имеется в виду Декрет ВЦИК от 20 августа 1918 г. «Об отмене права частной собственности на недвижимости в городах», где 1-я статья гласила: «Отменяется право частной собственности на все без исключения участки, как застроенные, так и незастроенные, как принадлежащие частным лицам и промышленным предприятиям, так и ведомствам и учреждениям, находящиеся в пределах всех городских поселений».


[Закрыть] советское правительство, обиравшее тогда «буржуев», издало декрет с обложением домовладельцев большими налогами, в зависимости от ценности и доходности недвижимости, примерно в размере 25–30 % чистого дохода, и определило очень короткий срок для взноса с предупреждением, что у не внесших налога недвижимости будут немедленно отобраны.

Забегали домовладельцы в поисках денег. Некоторым из них удалось раздобыть деньги, и выполнить декрет, и, следовательно, сохранить за собой дома, другим же нет. Но вот через два месяца дома национализируются все без исключения, невзирая на то, вносил ли владелец налог или нет. В результате все домовладельцы потеряли дома, разница заключалась лишь в том, что исполнившие декрет потеряли, кроме домов, и деньги, не исполнившие же остались хотя при деньгах.

Кстати, скажу два слова о составе волостных комитетов, получивших абсолютно неограниченную власть в деревне. Состояли они из местных жителей, но из числа бывших подонков деревни, поднявшихся, как муть, на поверхность революционного моря. Здесь были все пострадавшие при прежнем режиме, без различия на политических и уголовных. Первые, главным образом из числа социалистов-революционеров, оставшиеся верными своим убеждениям, вскоре были выброшены, и остались только вторые. К ним примкнули хулиганы из деревенской молодежи и некоторые наиболее отрицательные типы из рабочих, вернувшихся в деревню из столиц. Все эти Мотьки и Ваньки, как их иначе раньше и не называли, превратились в Матвеев Михайловичей и Иван Ивановичей и получили должности комиссаров земельного, продовольственного, просветительного и прочих отделов. Крестьяне стали ломать перед ними шапки и величать их «вашей милостью», только друг друга они называли «товарищами». За глаза о них крестьяне говорили не иначе как со скрежетом зубовным, и не раз мне приходилось слышать от спокойных, уравновешенных мужиков такие заочные угрозы по адресу этих представителей советской власти, что жутко было представить себя в их шкуре.