Текст книги "Михайло Ломоносов: Роман в стихах"

Глава шестая

«Как хорошо его письмо о семействе несчастного Рихмана.»

A.C. Пушкин о Ломоносове

1

 
В июле по дороге в монастырь
Царицу поразил Иван Шувалов
Своею красотою. Монплезир
Ей показался бледен – этот малый
Ворвался в мир цветущий, как Сатир:
Взгляд ласковый и щек румянец алый…
Ни хор детей, ни славный Петербург —
Иван Шувалов скрасил ей досуг.
 

2

 
Казалось, что пресытилась царица
Любовью безрассудного певца
И охладела пышная столица
К Шуваловым обрюзгшим, но в юнца
Влюбилась, словно скромная девица,
Елизавета сразу до конца.
Не обошлось без царедворцев ловких
Шуваловых, попалася плутовка!
 

3

 
А дипломаты поняли все сразу.
Замечен был с улыбкой фаворит,
Касавшийся рукой одежд атласных
Царицы молодой. И как тут быть?
Он робок был и не любил ни разу
Красоток пышных, тело так пьянит.
Царица в это время без сомненья
Испытывала сладкое томленье.
 

4

 
Занятен был красивый камер-паж,
Уставший быть пажом княжны великой,
Которую забавный антураж
Взбесил тогда в собранье многоликом.
Но видя в зеркалах ажиотаж,
Который охватил столицу мигом,
Сдержалась, собачонке кличку дав:
«Иван Иваныч» песика назвав.
 

5

 
Итак, звала великая княгиня
«Иван Ивановичем» собачонку.
С царицею держалась как богиня,
В кругу друзей смеялась, как девчонка,
Собачку наряжая к именинам.
Удар же отразила очень тонко,
Сказав, что только в честь истопника
Ее собачку так назвал слуга.
 

6

 
Капризный и изнеженный Шувалов
Досуг свой проводил среди зеркал
В бесчисленных нарядах. Их не мало
Он сшил себе, но при дворе играл
Роль мецената. С ним-то наш Михайло
Сошелся близко и кумиром стал
Царицы молодого фаворита,
Петиметра, поэта, сибарита.
 

7

 
Ученый обучал его стихам
И разбивал стихи его на стопы,
И понял фаворит охотно сам,
Как сладостны стихи высокой пробы,
Превознося поэта тут и там.
Депеши шли во все концы Европы
О том, что вновь поэт в руке своей
Свет просвещенья нес, как Прометей.
 

8

 
Как требовал придворный этикет,
Михайло при дворе бывал частенько,
С женою посещая высший свет.
Шептались по углам, что жил он с немкой
И что камзол не так на нем надет,
Хоть получает бешеные деньги.
И оттого трещал камзол по швам,
Когда садился гений на диван.
 

9

 
Заметив дырку в рукаве, шутник
Ему сказал, что ум его выглядывает,
Но Ломоносов острый на язык,
Ему ответил: «Глупость то заглядывает!»
Придворный щеголь, дернув свой парик,
Застыл в толпе, как мраморная статуя,
Не слушая смеющихся вельмож.
Он был на них и сам весьма похож.
 

10

 
Любила торжества Елизавета:
Балы, блеск фейерверков, пикники…
Затем в смятенье мчалась, как Джульетта,
На богомолье замолить грехи.
Одна пешком шла путь печальный этот,
Без дружеской Шувалова руки,
А рядом золотая шла карета,
Мирящая святую с высшим светом.
 

11

 
Конечно, фейерверки много сил
Бесценных отнимали у поэта,
Зато своим искусством он затмил
Кулибина, да Винчи, Архимеда.
Но душу знати он не покорил,
Которая, привыкнув видеть это,
К поэту относилась свысока,
С собою не равняя мужика.
 

12

 
До Миллера бездарный Готлиб Байер
Стал летопись Российскую латать
И имена князей, немецкий фрайер,
Стал изменять на скандинавский лад;
Так появились в летописи Валтмар,
Визавальдур и прочая напасть.
Куда же подевался князь Владимир,
Из летописи выброшенный ими?
 

13

 
Не признавал Михайло перевертки,
Которые герр Байер изобрел,
Но Миллер уцепился хваткой мертвой
В бездарный труд, продолжив, как осел.
И начался в столице диспут острый,
Который в гнев сановников привел.
И спор достиг высокой самой ноты:
Судьба России стоила заботы.
 

14

 
Спор с Миллером тянулся много дней.
Им недоволен хитрый был Шумахер,
Стравивший бывших меж собой друзей,
Как лист осиновый, дрожал от страха…
Но в чем же слабость Миллера идей?
Он из-за них готов погибнуть в драке…
Наукою теория норманнская
Развенчана была как шарлатанская.
 

15

 
Лишь наш герой историю родную
Рассказывать умел не с кондачка.
Знал наизусть он летопись святую,
Черпая в ней величье языка.
И потому поднялся, негодуя,
Бороться с иноземцем на века,
Доказывая древность поселений
Славян в Европе от Оки до Рейна.
 

16

 
Постиг Михайло, как никто другой,
Всю красоту родного языка,
Журчащего водою ключевой,
Поющего под ритм его стиха,
Блиставшего, как зайчик золотой,
Разящего, как лезвие клинка —
Средь языков он ярко выделялся
И все же вечно новым оставался.
 

17

 
Как итальянский, он звучит красиво,
Немецкому подобен языку
По точности своей, звучит игриво
Изяществом французским. И стиху
Подвластно все: божественность мотивов,
Возвышенность суждений, и строку
Поэзией родной легко украсишь
И ненависть в сердцах людей погасишь.
 

18

 
Но Миллер не сдавал своих позиций
И обвинил в пристрастии его
За то, что Ломоносов, как патриций,
Ценил заветы очень высоко.
И Миллера, чтоб не питал амбиций,
Понизили в адъюнкты. Глубоко
Унизил немец русскую культуру, —
Он создал на нее карикатуру.
 

19

 
А Ломоносов так был многогранен,
Как будто десять жизней он прожил.
И мне пришлось трудиться, чтоб в романе
Живым поэт наш и ученый был.
Писать о нем – и дерзость и страданье.
Кто я такой? Но гений сердцу мил —
Вот отчего покоя я не знаю…
И жду весну, жду солнечного мая.
 

20

 
Никто, как он, не напрягал так жил,
Чтоб двигать дальше русскую науку.
Но Тауберт по списку выше был,
Хоть наводил своим он видом скуку:
Не сделав ничего, прекрасно жил.
Он причинял Михайле боль и муку.
И Ломоносов вычеркнул себя,
Из протокола, немцам не грубя.
 

21

 
И выше всех свое поставил имя.
Его поступок вызвал громкий шум
И недовольство. Но поэт отныне
Дал всем понять, что важен быстрый ум,
А не родство и связи со всесильным.
Вся их карьера: брат иль сват, иль кум…
А Тауберт Шумахеру был зятем.
Ума Михайлы негде было взять им.
 

22

 
Давно манила гения к себе
Загадка электрических явлений…
Как много смысла тонкого в серпе…
Без молота он – месяца рожденье.
Но с молотом – на знамени – в толпе
Он сплачивал бойцов в одно мгновенье.
Так туча, накрывая Петроград,
Несет внутри внушительный заряд.
 

23

 
Не зря я со стихиею сравнил
Народа этим символом сплоченье.
Не раскрывал я тайны высших сил…
Овса и сена в целях избавленья
Напасти той волам я приносил
И Господу молился в иступленье.
Но верю, коль накроет землю тьмой,
Во мне проснется Дух небесный мой…
 

24

 
В те времена природа электричества
От знаний древних греков не ушла.
Способность янтаря ее величества
Притягивать различные тела,
Коль потереть янтарь сей исторический,
Давно узнала русская земля.
Иван Шувалов тоже знал об этом,
Боготворя, как мать, Елизавету.
 

25

 
Существенно продвинул это знанье
Лишь парижанин ловкий Шарль Дюфе.
Сообщил он на ученейшем собранье,
Что электричества есть формы две.
И первыми увидели их дамы,
Скупив янтарь и все стекло в кафе:
Что разнородные тела притягиваются,
А однородные тела отталкиваются.
 

26

 
Открытиям дальнейшим послужило
И лейденской изобретенье банки:
Их заполняли спиртом, ртутью – мило!
Но вскоре стали применять обкладку.
К явленьям электрическим манила
Людей необычайная загадка.
Тогда-то неизвестный доктор Спенс
Вдруг к Штатам проявил свой интерес.
 

27

 
Спенс объявился вскоре в шумном
Бостоне, Физический представив кабинет
Толпе, живущей сендвичами, тостами[4]4
  Тосты – поджаренные или подсушенные ломтики хлеба.


[Закрыть]…
Вот искра появляется на свет…
Но тщетно – лица остаются постными…
И чтоб быстрей избавиться от бед,
Спенс продал, к счастью, Бенжамину Франклину
Свой кабинет, чтоб вновь увидеть Францию.
 

28

 
И скоро Франклин первым смог узнать,
Что новой банки лейденской обкладки
Разноименный создают заряд.
И зарядив кондуктор, он обратно
Смог стержнем острым вновь заряд отнять.
Он опыты проделал многократно
И вдруг пришел он к мысли золотой,
Что молния сродни искре простой.
 

29

 
Соорудить он предлагает будку,
Скамейку на стеклянных ножках в ней
Поставить. Испытателя на сутки
В ту будку поместить. Шест подлинней
Вблизи установить не ради шутки,
И стержень заострить для пользы всей.
Тогда в грозу возможно будут искры,
И результатов вы добьетесь быстро.
 

30

 
Так сделать англичанам предложил,
Великий неизвестный самоучка.
Но охладил лишь англичанам пыл:
Они же оказались все не лучше
Кота, который мышек не ловил,
Все просится хозяину на ручки
И растолстел, как боров, этот кот,
Что лень ему раскрыть пошире рот.
 

31

 
И все же Коллинсон издал брошюру,
О Франклине в ней написав тепло.
Она не потрясла литературу
И не подняла бедное село,
Улучшить не смогла архитектуру,
Но опытов названье привлекло
Почтенного француза д’Алибара,
Свой хлеб он ел, конечно, же не даром.
 

32

 
И д’Алибар установил в Марли
Железный шест примерно в сорок футов.
Кругом нарциссы желтые цвели,
А он искал совсем иного чуда.
И ожиданья скоро привели
Его к тем замечательным минутам,
Когда из стержня в первую ж грозу
Рядились искры в яркую красу.
 

33

 
Об опытах известных тех французских
И до России докатилась весть,
И Ломоносов написал по-русски,
Что в этом результат полезный есть,
Но д’Алибар проблемой занят узкой.
Михайло изготовил длинный шест
И, заострив, поднял его на крышу,
Чтоб вновь успеть свою заполнить нишу.
 

34

 
А Рихман сразу начал наблюденья,
Для истины себя ему не жаль…
Он обогнал Михайлу без сомненья,
Хотя во всем кумиру подражал.
Льняную нить ему, как откровенье,
Скорей всего Михайло подсказал.
Но Рихман сделал столько для науки,
Имея ум и золотые руки.
 

35

 
Он опыт д'Алибара повторил…
Чтоб от пожара уберечь свой дом,
Он тоже стержень сверху заострил
И изолировал его стеклом.
Он жаждал появления искры…
С линейкой прочно нить скрепил потом,
И получил прибор он измерительный:
Нить от линейки двигалась стремительно.
 

36

 
Ну а теперь поведаю я вам
О Рихмана с Михайлой крепкой дружбе.
Наука их вела к святым вратам:
За ними знанью вековая служба,
Они давно попали в этот храм,
Где тайны раскрывать им было нужно.
По жизни их вела одна стезя,
А жили на Васильевском друзья.
 

37

 
Они вдвоем опередили всех
Своими наблюденьями за тучами:
Вели их постоянно без помех,
Они изобрели приборы лучшие,
Их ожидал, конечно же, успех,
Когда бы жажда знаний их не мучила.
Откройте любопытные глаза
И наблюдайте – движется гроза.
 

38

 
Установив наличие искры
И без грозы, Михайло Ломоносов
Открытье сделал для своей поры.
Давал Михайло смелые прогнозы;
Отвешенная нить – не для игры,
А для ответов важных на вопросы
О силе электричества большой,
Тем больше угол нити той льняной.
 

39

 
Без устали работали друзья,
Чтоб опыты свои и речь представить
На конференцию. Ее нельзя
Им было пропустить. О громкой славе
Они мечтали, тяжкий груз неся.
А Ломоносов подготовил главы
Для речи, как обычно, боевой,
В науке был, как на передовой.
 

40

 
Его талант богат и многогранен,
Сам Ломоносов это понимал.
А жизнь его, как будто поле брани…
Но… близится трагический финал.
В Усть-Рудицах июльской теплой ранью
Грозу Михайло молча наблюдал.
Всех сил отдачи требует наука.
Стать жертвой – лестно, вот какая штука!
 

41

 
Михайло тоже рисковал собою,
Что делал он по жизни много раз.
Игрой был занят со своей судьбою,
Не трусил, увлекая блеском глаз.
В Усть-Рудицах гроза была такою,
Что Ломоносов счастлив был в тот час.
Топор, что оказался под рукою,
Пришелся, кстати, нашему герою.
 

42

 
Топор умело к делу был пристроен,
Сухое топорище ведь могло
Взамен стеклянной стать его подпорой.
К грозе великой дело быстро шло,
Посыпались с аршина искры роем,
И молний скоро выросло число.
И тут явилось из неровных бревен
Сиянье золотое, словно Овен.
 

43

 
Железного достигнуто аршина,
На проволоке он висел стальной,
А рядом с топором стоял детина —
То был Михайло, в пляске круговой.
Плясала смерть, его держа за спину,
И искрами играла, как косой,
Висела жизнь на шелковистой нити,
Но, знать, у смерти не хватило прыти.
 

44

 
Михайло и на этот раз живым
Остался в электрических разрядах.
Он был судьбой великою храним,
Хотя достоин с Рихманом награды.
Гроза же та ушла путем другим,
Не причинив его друзьям утраты.
Но истины суровый миг настал,
Исполнил дьявол лучший мадригал.
 

45

 
Висела тень крыла над Петербургом,
На город надвигалась вновь гроза…
Расстался Ломоносов с лучшим другом,
Чтоб наблюдать с семьею чудеса.
Казалось, доживут они до внуков,
Но думали иначе небеса.
Как хочется в главе поставить точку,
Но хочет знать, что будет дальше, дочка.
 

46

 
И внук смышленый тоже ведь растет,
Ко мне питает юное почтенье,
Ему идет четырнадцатый год.
Меня его смущает нетерпенье,
Но будет мой гордиться внуком род.
И внучка есть, а это уж везенье:
Пока годков всего ей только два,
Но знает очень многие слова.
 

47

 
В поэзии еще не разбирается,
Хоть очень любит детские стихи,
Под музыку она танцует с аистом,
Давно не целовал ее руки.
А внук над нею ростом возвышается,
Мне нравятся такие пустяки.
Но я слегка отвлекся от сюжета,
У Байрона взял на заметку это.
 

48

 
Пора теперь грозу мне описать,
Все было тихо в доме у Георга,
Ничто не предвещало этот ад,
Который разыгрался, и все шторки
От той грозы укрыли Петроград.
А Рихман и не думал, что он в морге
Окажется на следующий день,
Нам не дано увидеть смерти тень.
 

49

 
А Рихман, посмотрев на указатель,
Помощнику напомнил, чтобы он
Подальше отошел. Его Создатель
Оберегал как целый батальон:
Ведь знали Бог, а также Богоматерь,
Кого не станет этим страшным днем.
Но почему не знал об этом Рихман?
А прошлое уж не изменишь криком.
 

50

 
Тут Соколов узрел, как из прута,
Без всякого на то прикосновенья
Клуб синеватый вышел, как слюда,
И поразил Георга, к сожаленью.
Ни звука Рихман не издал тогда
И на сундук упал в одно мгновенье,
Затем последовал такой удар,
Как будто зданье охватил пожар.
 

51

 
Свалился прямиком на землю мастер.
Он легкие удары по спине
Испытывал, как будто тонкий лазер
Нарисовал узоры на стене,
Затем изобразил он их на вазе,
Но те узоры были все в огне.
Разбился вдребезги стакан хрустальный,
Вот вам сюжет почти патриархальный.
 

52

 
Узнал о гибели один из первых
Михайло Рихмана. К нему домой,
Пришел коллега и товарищ верный:
Он описал весь день тот роковой
В письме к Шувалову. Сей шаг примерный
Раскрыл поэта стороной иной.
Поэтому письмо его подробно
Вам приведу, оно так бесподобно:
 

53

 
«Мой славный государь, Иван Иванович!
Что ныне вам пишу, так это чудо,
Ведь мертвые не пишут. Как словами,
Мне передать, что жив еще. Но люди
До Рихмана сбежались в час незванный:
Он – громом сокрушен. Его оттуда
При всем моем уменье не вернешь.
Мне жаль его: он всем был так хорош!
 

54

 
Он человек добрейший был и честный,
И зависти не ведал никогда.
В науках он ученый был известный,
А я лишился друга навсегда.
Такую смерть принять всем было лестно,
Кто так работал, жизни не щадя.
Смерть забирает лучших, к сожаленью,
Он многого добился, без сомненья.
 

55

 
Сего числа от Норда поднялась
Над Петербургом туча грозовая:
Дождя – ни капли, гром гремел у нас,
И замерла машина громовая.
К обеду дело шло. Примерно в час
Накрыла стол Элизабет родная,
Но тут из стержня показались искры,
Они – ярки, длинны и очень быстры.
 

56

 
Удары грома редкими казались.
Ко мне пришла красавица-жена.
И проволоки, и прута касались
То я, то брат жены, опять она,
Вели себя мы смело, как казаки —
Свидетели различного огня.
Покойный Рихман с этим часто спорил,
И вот теперь такое вышло горе.
 

57

 
А в это время грянул страшный гром,
Когда держал я руку у железа.
Сверкали искры будто в унисон,
Жена меня тянула, я был весел,
Но быстро успокоился весь дом,
И искры вскоре полностью исчезли.
Тогда я сел за стол отведать щей,
Я обожаю щи погорячей.
 

58

 
Тут человек дверь отворил внезапно,
У Рихмана исправно он служил,
Он в страхе был и плакал постоянно,
Его, наверно, кто-нибудь побил.
Мне показался он немного странным,
Но не успел стряхнуть я с платья пыль,
Как он промолвил, выйдя вдруг из стресса:
«Зашибло громом Рихмана, профессор.»
 

59

 
Я к Рихману бежал, что было сил,
Увидел, что лежит он бездыханен…
Он с тещею, с детьми, с женою жил.
Теперь – вдовой. Я словно в сердце ранен.
Совсем недавно с ним я говорил,
И яркие имела дружба грани.
Теперь толпится здесь чужой народ,
Но что теперь семью Георга ждет?
 

60

 
Удар заряда от линейки с нитью
Сперва пришелся в голову ему.
Синяк огромный на лице был виден —
Заряд прошел насквозь и потому
Башмак разодран, хоть был крепко сбитым.
Досталось Рихману здесь одному…
Восстановить хотел работу сердца,
Но в мир иной, видать, открылась дверца…
 

61

 
Повреждена, Георга, голова,
И не осталось никакой надежды.
Он умер как герой! К чему слова?
Теперь проснутся разные невежды…
Но не умрет народная молва,
И сложатся о Рихмане легенды
О том, как первый он громоотвод
Придумал, что до наших дней живет.
 

62

 
И не умолкнет о Георге память.
Но теща, сын и бедная вдова,
И две совсем малюсенькие дамы —
Они держались на ногах едва.
Их видеть, бередить себе лишь раны.
В уставе предусмотрена графа,
Чтоб помощь оказать семье ученого
На случай тот, другого часа черного.
 

63

 
Как истинный науки покровитель,
Ее гарантом сделайтесь в беде.
Поэзии вы с юных лет любитель,
Но горя не удержишь в решете:
Побеги даст оно, слезой полить их.
Так вырвите побеги злые те
И совершите вновь благодеянье,
Чтоб прервалось семьи его страданье.
 

64

 
Мне маленького Рихмана так жаль,
Что он теперь остался без опоры.
Способности к Познанью показал…
Куда свои направить сможет взоры?
Хотелось, чтоб и он ученым стал,
Чтобы отца смог заменить он вскоре.
Так поддержите этот славный род,
И не забудет этого Господь!
 

65

 
И я вас буду больше почитать,
Когда о них проявите заботу,
Ведь недруги нам были не чета —
Мою б закончить с Рихманом работу.
Не дайте ж языки врагам чесать,
Используя тот случай, сбив охоту
Науку извращать. И нет вопросов.
Покорный Ваш слуга, М. Ломоносов»
 

66

 
Так Ломоносов написал в Москву,
Где при дворе любезный жил Шувалов,
Покинувший капризную Неву —
С царицей рядом быть ему пристало.
Но надо мне заканчивать главу,
Хоть неприязнь не вытекла из жала,
Но яд пчелы, что в это жало влит,
Не только убивает, – и целит.
 

67

 
Смерть Рихмана Михайлу потрясла
И с мерзостями разными столкнула.
Им в Академии наук числа
Не счесть. Теперь Шумахер, словно
Сулла, Чинил Михайле очень много зла.
Как смерть Георга все перевернула!
И мстили не Михайле одному,
Друзьям всем, помогающим ему.
 

68

 
И в этой обстановке накаленной
Случился тот известный рецедив,
Когда средь подписей немецких стройных
Свою поставил он себе в актив.
Нашел Михайло выход бесподобный,
Зачислил бы его я в позитив…
Ведь выше всех Михайло расписался,
И Тауберт вновь в дураках остался.
 

69

 
Случилось то в начале ноября,
И это было символом победы.
А вскоре произнес он речь с утра,
Она мне дорога, как наши «Веды».
С Шумахером сражался он не зря.
Теперь настала очередь ответить
Ему с размахом, Родину любя,
За Рихмана, науку и себя!
 

70

 
Он завершил в весомом этом «Слове»
И Франклина великое открытье.
Учение Михайлы было ново…
Связал его логической он нитью
С движеньем воздуха. Труда такого
История не знала: русской прытью
Опередил Европу на сто лет,
Чтоб Родину спасти от многих бед.
 

71

 
Он доказал влияние ветров,
Морозов, испарений и осадков
На грозовых разрядах облаков,
Себя отдав науке без остатка.
И в силе электрической он вновь
Узрел рожденье важного порядка
В движениях воздушных вверх и вниз,
Так тренье влаги заряжает высь.
 

72

 
Он указал, как облако заряжено,
Что состоит из маленьких частиц,
Заряд имевших малый, но насаженный
Во всем объеме. Нет здесь небылиц!
Но синевою грозною окрашено
То облако, сверкая ликом ниц,
И убивает тот заряд огромный.
Его измерить – замысел нескромный.
 

73

 
Изобретает Ломоносов первым
Новейший свой летательный прибор.
Использовал его он для замеров
Воздушных верхних масс, направив взор
На изученье нашей атмосферы.
Прошло почти что триста лет с тех пор.
Однако, прочитав его творенья,
Я гордость ощутил и восхищенье.
 

Глава седьмая

«Великий характер, явление, делающее честь человеческой природе и русскому имени»

В.Г. Белинский о Ломоносове

1

 
Я начинаю новую главу,
Чтоб описать талант иной стихами.
Философом я скоро прослыву,
Хоть верю в Бога. Наш герой ночами
Сквозь телескоп глядел. Как наяву,
«Соседку» видел гений нашу с вами…
Я посвятить хочу ему сонет,
Чтоб многогранность русскую воспеть.
 

2

 
Сонета форма, как Восьмое чудо!
Петрарка сочинял их и Шекспир.
Я бы не смог попробовать ни блюда,
Когда бы начал новогодний пир,
Где о сонете говорилось всюду,
А об октаве замолчал бы мир.
Я ритм люблю сонета и октавы,
Пишу роман стихами для забавы.
 

3

 
Октавами исписаны тетради…
И близок сердцу давний интерес
К тройным созвучьям. Словно на параде
Звучит волшебной ритм и мир чудес
Выводит строк граненые отряды
На лист бумаги. Я охвачен весь
Забытым, милым, радостным волненьем
И полон долгожданным обновленьем.
 

4

 
Итак, глаз ясных не сводил поэт
С «соседки» по Галактике – планеты;
Ее ждал прохожденья целый свет
По диску Солнца. Видно, тему эту —
Воспеть Венеру – Бог подал совет.
Хотя и так она не раз воспета
С амурчиком, стреляющим из лука.
Но это – про любовь. А здесь – наука!
 

5

 
Михайло Ломоносов видел ясно,
Что Академия наук задач
Царя Петра не выполняла; праздно
Жизнь академиков текла. Как врач,
Болезнь ее он понимал прекрасно,
Давно уже он тертый был калач
И знал, что круг ученых этих узкий
Не даст дороги для науки русской.
 

6

 
Москва могла помочь ему сполна,
Где широко могли открыться двери
Для сыновей России, чтоб она
Для Петербурга сделалась примером
И стала средоточием ума.
Он университет задумал первый
Создать в ней, загораясь всей душой,
И жить стал этой пламенной мечтой.
 

7

 
Он планами великими увлечь
Смог фаворита: он похож на ангела,
А тот Елизавету смог привлечь:
Молитвы позабыты и евангелие.
Среди балов, при свете теплом свеч
Царица, вспомнив о далекой Англии,
Осуществить решила их проект.
За пятерых работать стал поэт.
 

8

 
Он много положил своих трудов,
Чтоб университет в Москве открыли,
Свободный от засилия глупцов.
Чиновники за это невзлюбили
И не жалели едких подлых слов,
Чтоб подорвать ученому все силы,
Чтоб удалить от всех великих дел.
И все ж науки создал цитадель.
 

9

 
Но фаворит, весьма довольный этим,
Завидовал Михайле глубоко
И на открытье университета
Поэтому не пригласил его.
Всю ночь сияли окна ярким светом
И дамы там кружились так легко.
Кругом гремели трубы и литавры,
Чтоб вновь достались фавориту лавры.
 

10

 
Михайло Ломоносов был взбешен
Таким непостоянством мецената,
Так поступить! Наверно, тот – смешон,
Кто потакал капризам высшей знати.
Но жизнь, а он был в этом убежден,
Все по своим местам расставит. Кстати,
Все действия его не для наград.
И снова друга видеть был он рад.
 

11

 
Но знают благородные потомки,
Кто создал первый университет.
Он именем Михайлы назван громким,
В его стенах расцвел науки цвет.
Текла Нева, лед становился тонким,
Промчалось много беспокойных лет.
И вот теперь, осмысливая это,
Я восторгаюсь подвигом поэта.
 

Памятник М. Ломоносову перед МГУ

12

 
Елизавета, матушка-царица,
Что многим показаться может странным,
Вдруг начала поститься и молиться,
А раньше был Амур ее избранник.
Могла его успехами хвалиться…
С годами отошел амурный праздник.
Теперь в молитвах проводила дни,
Тянулись очень медленно они.
 

13

 
Димитрий Сеченев, что нам знаком
По Спасским школам, стал по рангу выше.
Епископ! Он любил церковный звон
И в золоте ходил под Божьей крышей,
Хоть женщинами был он увлечен.
Не из ханжей ли он в святоши вышел?..
Их вновь свела с Михайлою судьба,
Но слишком тесной та была тропа.
 

14

 
Не доставало при дворе Петра.
Он начинал «Потешными войсками»…
С ним Меньшиков, тот, что еще вчера
Был рыночным торговцем пирогами.
Русь подняла петровская пора,
Полтавский бой стоит перед глазами…
Так хочется продлить такой успех.
И дочь Петра здесь похвалить не грех.
 

15

 
Но, вспомнив про напористых монахов,
Я мысленно гляжу в Эпоху ту.
Был мой герой готов идти на плаху,
Чтоб отстоять науки правоту.
Душа не знала слабости и страха,
Он признавал лишь мыслей высоту:
Ведь правота со знанием порою,
Как близнецы, похожи меж собою.
 

16

 
И за столом, погладив лист бумаги,
Я чувствую, как мой мужает дух.
Он будто вытекает весь из фляги,
Я петь готов, как на заре петух.
Преображеньем этим я, однако,
Весьма доволен, только б не потух
Огонь в душе, ведущий к высшей цели,
А то пишу октавы еле-еле.
 

17

 
Я восхищен Михайлы вдохновеньем —
Не зная сна, работать день и ночь,
Чтоб разгадать огня происхожденье
И многим поколениям помочь.
Но я дождался тоже пробужденья,
В бодрящем разговоре невских рощ.
И вместе с ним пришло ко мне прозренье,
Чтоб это завершить произведенье.
 

18

 
Коперника ученье Фонтенелль
Изобразил в одной веселой книге
И Птоломея высмеять сумел,
Лишив его вселенской славы мигом.
Так сладостен весны пьянящий хмель,
Рождая жизнь своим цветущим ликом,
И наступает звонкая капель —
То солнечный торопится апрель.
 

19

 
В России Фонтенелля Кантемир
С восторгом перевел, чтоб увлекательная
Ворвалась книга в наш отсталый мир,
Чтоб просветились люди любознательные.
Как на руке избранницы сапфир
Влияет на ответ ее взыскательный,
Так эта книга пробудила всех,
Огромный ей сопутствовал успех.
 

20

 
Противники пришли к Елизавете
С докладом эту книгу запретить,
Чтоб христианин не читал об этом,
Естественно, не мог и говорить.
Елизавета, набожная, в свете
Пыталась делать очень умный вид,
Но здесь не устояла вновь царица,
Молиться продолжая, словно жрица.
 

21

 
И стали академики не зря
Движенье изучать Земли с опаской,
Боясь, что фарисейская игра
Предаст сужденья их большой огласке.
Почти исчезла книга со двора,
И стали жить в столице по подсказке,
Высказываться стали невпопад,
Чему противник был, конечно, рад.
 

22

 
Тут стали расходиться по рукам
Стихи одной язвительной сатиры,
Которую читали тут и там
И тайно восхищались дерзкой лирой.
Их автор объявился вскоре сам,
Который был известен в этом мире,
И многие его узнали стиль,
Которым фарисеев он крестил.
 

23

 
«Гимн бороде» написан так умно,
Что не к чему, казалось, и придраться,
И было бы, наверное, смешно
Лишиться терпеливости Горацио.
Священники твердили лишь одно:
Без наказанья не должно остаться
Глумление над образами их,
Как равно и над ликами святых.
 

24

 
В Синод был зван Михайло Ломоносов,
Где принялся стихи те защищать.
Но на него посыпались вопросы,
Которым вольнодумец был не рад;
За ними раздались уже угрозы,
И гений русский рад был им сказать,
Что он своим гордится сочиненьем,
Написанным с великим вдохновеньем.
 

25

 
Он разозлил стихами духовенство
И возмутил их всех своей игрой,
За что академического членства
Лишиться мог. И даже головой
Он рисковал. Но испытал блаженство,
Ответ держа пред ними роковой.
Священники гудели, словно осы,
Разбуженные, полные угрозы.
 

26

 
От гнева грешного им надо бы молиться,
Они же, интриганы (между нами),
На Ломоносова смогли так ополчиться,
Разбушеваться, что твое цунами.
И подан был доклад императрице,
Подписанный духовными чинами.
Грозили Соловками, даже дыбой.
Тут ни талант, ни смелость не спасли бы.
 

27

 
Все ожидали скорого паденья
Михайлы Ломоносова тогда,
Но дни тянулись в тягостном томленье,
А Ломоносов бодрым был всегда.
Испытывал, конечно, он волненье:
Ведь мог в тюрьме томиться без суда.
И все же не смогла Елизавета
Послать на дыбу славного поэта.
 

28

 
Шувалов выручал который раз
Михайлу Ломоносова из бед,
Но вряд ли бы кумира спас сейчас,
Погибнуть мог в застенке наш поэт.
Императрицы виден добрый глаз:
Она так затянула свой ответ,
Что улеглись, утихли злые страсти,
И Ломоносов избежал напасти.
 

29

 
Воспрянула российская наука,
Шагнула далеко вперед она.
Еще в том Ломоносова заслуга, —
Узнала Фонтенелля вся страна.
Май золотой сиял над Петербургом,
Цвели цветы, и дочка и жена…
Всё ждало титанического чуда,
От человека из простого люда.
 

30

 
Весною прохождения Венеры
По диску Солнца ожидали все:
В Париже принимали меры пэры,
Все помнили об искрах и грозе,
Полнее стали все в науку веры.
В газетах же на первой полосе
Писалось о загадочном явленье,
В умах рождавшим столько изумленья.
 

31

 
А время наблюденья подошло
На диске Солнца. Только Ломоносов
Смог наблюдать явленье сквозь стекло.
Как хорошо, что в мае редки грозы
Над Питером. Но что-то подвело…
То Эпинус приставил что-то к носу,
Сорвав тем намечавшийся успех.
Такое может вызвать только смех.
 

32

 
Преподавал различные науки
Наследнику престола дуралей,
Так прозывался Эпинус от скуки,
Глава интриг и низменных идей.
«Выкручивал» злодей ученым руки,
Все телескопы спрятав поскорей.
Сам выдвигал какие-то химеры…
А ждали прохождения Венеры.
 

33

 
Прекрасное явленье это дома
Михайло наблюдал в свой телескоп,
Который после мудрого Ньютона
Улучшил сам, проделав много проб.
Он был великим русским астрономом,
Сейчас себя он чувствовал, как сноб,
Не ведая, что ждет его открытье,
Которое блестнет тончайшей нитью.
 

34

 
Тянулись так томительно минуты,
Застыли в напряжении глаза.
Тут было не до чая и уюта,
Безоблачными были б небеса.
И вот коснулась Солнца… Что за чудо?
Венера шла, туманность принеся.
Подумал Ломоносов, что, наверно,
Опять устали зрительные нервы.
 

35

 
Заметил через несколько секунд
Поэт ущербность золотого диска:
Венера, совершая долгий путь,
Вошла на Солнце краешком лучистым.
Он закоптил стекло свое чуть-чуть,
Чтоб наблюдать явленье очень чисто.
Закрыл он на мгновение глаза,
И по щеке скатилась вдруг слеза.
 

Михайло Ломоносов наблюдает прохождение Венеры по диску Солнца

36

 
Затем дождался гений продолженья —
Венера – вся на Солнце. Час настал
Для молодой Венеры, без сомненья…
Увидеть это он не ожидал:
Сиянье было легче дуновенья,
Миг сладок был, как сладок идеал.
Его узреть бы вновь… Пришла жена.
Была она к тому же не одна.
 

37

 
С женой пришла и маленькая дочь,
Чтоб посмотреть движение Венеры.
«Кузнечик» шаловливая не прочь
Была ее увидеть, хоть все двери
Закрыл ученый. Ах была бы ночь,
Тогда излишни были эти меры
Затворничества сладкого его.
Но дочь с женой смеялись так легко.
 

38

 
И Ломоносов злиться перестал:
Движение Венеры длилось долго,
И он супругу пригласил на бал,
Она шутила с дочкой без умолку.
Он выхода планеты ожидал
Вновь с солнечного диска, чтобы толком
Сияние увидеть сквозь стекло,
Но время очень медленно текло.
 

39

 
Лишь через пять часов заметил он,
Что диск Венеры вновь достигнут края.
Жену и дочь прогнал он с крыши в дом,
С волнением сиянья ожидая.
Он был картиной странной поражен,
Хоть выдалась она совсем иная,
Опять заметил он размытый диск,
Прошло мгновенье – и лик Солнца чист.
 

40

 
Исчезла во Вселенной вновь Венера,
И Ломоносов понял, что открыл
На голубой Венере атмосферу.
Вновь он на крыльях гениев парил.
И этот факт является примером…
Он будто с Богом заключил пари,
Открытье доказав математически,
И вновь пошел на подвиг исторический.
 

41

 
От зависти сгорал к нему Теплов,
А Эпинус обижен был, но сдался.
Что ж в дураках он оказался вновь
И без открытья яркого остался.
Он был на низость всякую готов,
Чтоб досадить ученому. Остапа[5]5
  Остап Бендер – Великий комбинатор


[Закрыть]
Тут не хватает: им сказал бы он,
Что настоящий то «Сатирикон».
 

42

 
А Ломоносов выпустил брошюру
С открытьем атмосферы голубой,
Обогатив российскую культуру
Идеей, что есть мир совсем иной,
Где льются ливни, возникают бури,
Где мир животный может быть другой.
Поскольку там открыта атмосфера —
Все взоры на тебя, моя Венера!
 

43

 
С брошюрой той он выпустил стихи,
Разоблачив ученье Птолемея.
Стихи его по духу мне близки:
Они тонки, изящны, как камея.
Не передать их силою строки,
Хоть я себе нисколько не жалею.
Но я надеюсь, что знакомы вам
Его стихи, как глянцевый «Тарзан».
 

44

 
Коснулся в них возвышенной струны
Михайло Ломоносов. Их в журнале
Издали сатирическом. Они
Такими популярными вдруг стали,
Приход украсив северной весны.
Их многие восторженно читали,
А церковь не могла принять к ним мер.
Вот вам победы разума пример!