Текст книги "Летят журавли"

Ирина. Скажи, как его звали?

Володя. Не знаю. Он был не из нашего подразделения.

Ирина. А потом разве вы не встречались?

Володя. К сожалению, нет.

Ирина. Что же было дальше, Володя?

Володя. Так мы лежали, а темнота только-только спускалась. Он тоже устал и озяб… а я уже засыпал. Помню, он сильно ударил меня кулаком, я очнулся, снова понял все, что происходит, не выдержал, вскочил на ноги… Вот тут-то меня и стукнуло… (показывает на грудь) сюда. Я упал… Он ругался, бранил меня… Ну а мне уж было все равно. Вдруг он вскочил, схватил меня поперек туловища и побежал… По нему стреляли, а он бежал по замерзшему кочковатому полю… Бежать было недалеко, до перелеска…

Ирина. Добежали, Володя?

Володя. Он добежал. Положил меня в снег и только сам-то поднялся, а эти гады опять начали стрелять и убили его так, что он прямо на меня упал.

Ирина. Убили?

Володя. Из автоматов, наверно. Так что мне, собственно, говорить нечего.

Ирина. Кто же это был, ты так и не знаешь?

Володя. Нет. Тут заваруха началась… Когда подошли наши, меня положили на плащ-палатку и понесли, а его стали закапывать.

Ирина. А документы ты его не видел?

Володя. Он тоже из разведки полз, а когда посылают в разведку, ничего не разрешают брать с собой… В карманах у него нашли только какую-то пуговицу…

Ирина (быстро идет к комоду, достает фотографию Бориса, показывает Володе). Похож?

Володя (после долгой паузы). Нет.

Ирина (громко). Он?

Володя (тихо). Да.

Федор Иванович проходит в другую комнату. Ирина быстро идет за ним. Затем уходит и Марк.

Как получилось… Знаете, у нас в палате младший лейтенант из Пскова лежал, все жену разыскивал, во все концы письма писал, а она, оказывается, на четвертом этаже няней работала в нашем же госпитале… А один рассказывал…

Вероника. Володя, он ничего не сказал перед…

Володя. Нет. Он умер сразу…

Вероника. Его там и похоронили?

Володя. Да.

Вероника. Где это?

Володя. Западная окраина Смоленска, около высоты ноль шесть.

Входит Федор Иванович, за ним Ирина.

Ирина. Папа, ты сейчас никуда не ходи.

Федор Иванович. Пойду, Ирина…

Распахивается дверь, вбегает запыхавшаяся Анна Михайловн а. Бросается к Володе.

Анна Михайловна. Вовочка!.. Вовулька мой!.. Федор Иванович, Ирина!.. Товарищи! Радость-то какая! Какая радость!..

Картина шестая

Комната Бороздиных в Москве. Несколько секунд комната пуста, затем с шумом и гамом, распахнув двери, входят Федор Иванович, Варвара Капитоновна, Вероника, Анна Михайловна, Марк, Ирина, Аносова, Зайцев, Володя. Сначала все говорят одновременно, расставляя внесенные вещи: чемоданы, тюки, рюкзаки, ящики, которые вносятся из прихожей. Постепенно комната заполняется вещами, которые будут потом разносить по всей квартире.

Реплики, которые мы слышим.

Аносова. Что же я Василия-то с Константином не позову, они помогут. (Ушла.)

Ирина. Милая наша московская квартира, до чего же ты облезлая!

Федор Иванович. Кости целы – мясо нарастет! А Москва, как раньше, кипит, ругается! В трамвае-то как стиснули, а? Я чуть не задохнулся от радости.

Анна Михайловна. От радости?

Федор Иванович. Еще бы! Так же меня и до войны в них тискали! Попригляжусь, порадуюсь, а потом сам тискать начну.

Варвара Капитоновна. Вы еще салютов не видели, завтра будет.

Анна Михайловна. Почему вы думаете – завтра?

Варвара Капитоновна. По моим подсчетам – завтра…

Федор Иванович. Главнокомандующий! (Уходит.)

Ирина. А где аптечка?

Вероника (внося один из ящиков). Вот твоя аптечка! (Сверток раскрывается. Из него падает и проливается пузырек.) Ой, Ирина сейчас меня убьет!

Варвара Капитоновна. За что?

Ирина. Так и быть, прощаю, но вообще привыкай к порядку.

Варвара Капитоновна. Анна Михайловна, помогите мне. (Уходит.)

Зайцев (Володе). Ты меня с вокзала зря увез – неудобно. Здесь… у людей свои дела… Чего толкаться постороннему-то?

Володя. Так твой поезд еще ночью пойдет – поболтаем… И не стесняйся, это, брат, мировые люди!.. А я хочу в институт поступать…

Зайцев. На какое отделение?

Володя. На электромеханическое.

Вероника. Вам всем подавай только технический.

Володя. Естественно, не медицинский же.

Входит Федор Иванович.

Тпру! В этом доме не говорят…

Вероника. Я быстро. (Уходит.)

Володя идет за ней.

Володя. Бестолковая, полотенце забыла. (Ушел, взяв полотенце.)

Федор Иванович. Мое унес.

Ирина. Ты бы сказал ему. Что он за ней по пятам ходит? Просто уж ничего вокруг себя не видит, даже смотреть неловко.

Федор Иванович. А ты, знаешь, не обращай внимания, ходит – ну и пусть ходит. Пяток не отдавит.

Ирина. Все-таки она странная.

Федор Иванович. Это естественно, Ирина… Природа, знаешь, не терпит пустоты.

Ирина. Это зависит от человеческой натуры.

Федор Иванович. Может быть, может быть…

Ирина. Знаешь, что перед отъездом твой милый Бобров на пятиминутке заявил?

Федор Иванович. Не знаю.

Ирина. Вот послушай…

Федор Иванович. Не буду слушать. Родной дом располагает меня к лени.

Ирина. Он – назло мне, ведь он знает, что тема моей докторской…

Федор Иванович. Полно уж… А ну-ка, взяли!

Федор Иванович, Ирина и Зайцев уходят с вещами, приходят Варвара Капитоновна и Анна Михайловна.

Анна Михайловна. Что же вы плачете?

Варвара Капитоновна. Все перемешалось: и радость, и горе. Увидела своих, и так его теперь недостает, так недостает!

Анна Михайловна. А мы в Ленинград скоро…

Варвара Капитоновна. Скоро не скоро, а пока у нас жить будете.

Анна Михайловна. Да, Володя здесь в институт держать хочет…

Слышен голос Федора Ивановича.

Варвара Капитоновна. Как он там… когда узнал-то?

Анна Михайловна. Болел долго… Боялись за него… А потом встал, окреп… Только седина ударила…

Варвара Капитоновна. Вижу-вижу!.. Когда Марк оттуда приехал, я все его расспрашивала, да он что-то молчал… Вышло там у вас с ним что?.. И сегодня, как на вокзал вас идти встречать, – нервничал… метался… Что случилось-то?

Анна Михайловна. Так…

Варвара Капитоновна. Ну, забудется со временем, зарастет…

Марк (входит). А вы помолодели, Анна Михайловна.

Анна Михайловна. Настроение другое – война на запад катится.

Марк. Да-да… Со дня на день наши войска немецкую границу перейдут.

Входят Федор Иванович, Ирина, Вероника и Волод я.

Федор Иванович. План захвата московской квартиры Бороздиных таков: бабушка, Анна Михайловна и Вероника атакуют спальню, Ирина с боем берет ранее оставленную собственную жилплощадь. Я и Владимир штурмуем мой кабинет. (Володе.) На диване у меня поместишься.

Марк. Дядя Федя, вы забыли мою комнату. Давайте Владимира ко мне. Бориса кровать можно снова на место поставить.

Федор Иванович. А это нейтральная площадь, как и была… Вероника, ты можешь свою скульптуру здесь расположить… Ателье вроде… Владимир, извини, как твоего приятеля зовут, которого ты сейчас на вокзале подцепил?

Володя. Зайцев Иван Петрович… Это он… он меня портянки накручивать учил… Помните, я рассказывал…

Федор Иванович (кричит в дверь). Иван Петрович! Ты располагаешься там.

Зайцев (входя). Есть.

Федор Иванович. Ну, вперед!

Все расходятся, разнося вещи. Вероника в углу разворачивает скульптуру. Когда все ушли, она осматривает комнату, выходит на середину. Стоит и плачет, слезы текут у нее по лицу.

Незаметно вошел Володя. Вероника его увидела и не скрывает своих чувств.

Вероника. Пианино и раньше здесь стояло… Помню, один раз мы пришли с ним из кино… (Замолчала.)

Володя. Завтра надо будет тебе съездить в институт, узнать о приеме.

Вероника. Боюсь, примут ли. Но надо работать, работать, работать!.. Я отстала на тысячелетие.

Входит Марк.

Марк (Веронике). Ты опять возвращаешься к любимому делу? Видишь, я говорил…

Вероника. Неужели ты не понимаешь, Марк, что дядя Федя не хочет, чтобы ты жил вместе с ним, в одной квартире?

Марк. Он мне этого не говорил!

Вероника. А ты не догадываешься?

Марк (Володе). Уйди на минуту, пожалуйста. Мне с Вероникой надо поговорить.

Володя (Веронике). Уйти?

Вероника. Как хочешь.

Володя. Я останусь.

Марк (Веронике). Ты стала очень взрослой, Вероника… Я люблю тебя… Если ты крупный человек – а всякий художник должен быть крупным человеком, – ты обязана понять меня, понять, что я старался стать выше повседневности, обыденности и шаблона… Когда ты поступишь учиться и с головой уйдешь в искусство, ты поймешь, что, кроме него, ничего нет в мире… И оно требует всего человека целиком, запрещает ему служить любой иной великой цели, так как служить двум великим целям нельзя… Ты поймешь…

Вероника. Твоя ложь удивительно похожа на правду… Но все гораздо проще, Марк: я не люблю тебя… Я никогда не любила… Мне было восемнадцать лет, и у меня все перепуталось в голове… Ты меня извини, но я презираю тебя… Неужели ты думаешь, что Борис, который любил науку не меньше, чем ты музыку, даже больше – да-да-да, больше, – изменил ей, когда ушел на войну?..

Марк. Борис это сделал легко, он не поднялся выше, поэтому он никогда не стал бы большим ученым…

Вероника. Стал бы, стал бы. Стал!

Володя. Он уже был большой человек – это еще важнее. В отличие…

Марк. Пожалуйста, не веди себя как инвалид Отечественной войны на базаре… Твои интересы мне видны вполне отчетливо…

Володя. На что ты намекаешь?

Вероника. На меня, Володя.

Володя. Вот что, гений, тебе надо бы жить тише, осторожнее.

Марк. Не размахивай своей култышкой, петушок. Не бренчи медалью – это ведь из-за тебя Бориса убили.

Володя (опешив). Что?!!

Марк. Факт есть факт. Это тебе надо жить потихоньку.

Володя. До чего нелепое положение! Ты знаешь, на фронте проще: враг перед глазами, ясно, что с ним делать. А вот здесь ты стоишь передо мной, а что я могу? Тебя же убить надо, гад! Понимаешь, убить! Убить, а нельзя.

Входит Анна Михайловна.

Анна Михайловна. Вы никак ссоритесь?

Вероника. Нет, так… разговариваем…

Анна Михайловна. Ну, у молодежи всегда есть о чем поговорить.

Марк. Ну что ж, оставайтесь в плену ваших ординарных суждений…

Вероника и Марк уходят в разные стороны.

Анна Михайловна (Володе). Вот ты скоро у нас и студентом станешь. Мы с отцом давно мечтали об этом.

Володя. Я не буду студентом, мама!

Анна Михайловна. А как же?

Володя. Завтра я пойду в военкомат и попрошу, чтобы меня снова взяли на фронт.

Анна Михайловна. Что ты, мальчик мой…

Володя. И не возражай.

Анна Михайловна. Ты ни о ком не думаешь, кроме себя.

Володя. Думаю. Без этого мне, может быть, и жить нельзя.

Анна Михайловна. Да тебя и не возьмут, Володя.

Володя. Возьмут, еще как! Я здоров, совершенно здоров.

Входит Федор Иванович.

Федор Иванович, меня могут взять снова в армию? Могут? А? Я здоров?

Федор Иванович. Абсолютно! Хоть сейчас! По первой статье пойдешь!

Володя (матери). Видала! (Ушел.)

Анна Михайловна. Господи, хоть бы война сегодня кончилась…

Федор Иванович. Не волнуйтесь, Анна Михайловна, ему еще года два силы набирать… Не возьмут… Это я так сказал, – вижу, вожжа ему под хвост попала… Что вы плачете, Анна Михайловна?

Анна Михайловна. Сама не знаю.

Варвара Капитоновна (проходя). Анна Михайловна, посмотрите, может быть, газ опять работать начал, поставьте кастрюли.

Обе уходят. Вошла Ирина.

Ирина. Фонарики зажгли. Слабо горят, фонарики-сударики. (Отцу.) Ты что, устал?

Федор Иванович. Слегка. Ну что ж, наша московская квартира приобретает совсем довоенный вид. Все как было…

Ирина.

 
«Все как было. Только странная
Воцарилась тишина,
И в окне твоем – туманная
Только улица страшна».
 

Входит Вероника.

Может быть, за стол сядем? Отец давно есть хочет, да терпит.

Вероника. А ты?

Ирина. Ну, я тоже хочу.

Вероника. Так бы и говорила… Нечего на отца сваливать!

Ирина (зовет). Бабушка!

Входят Варвара Капитоновна и Анна Михайловн а.

Сядем мы за стол или нет?

Варвара Капитоновна. Странно, Ирина, как будто задержка из-за нас.

Федор Иванович. Все в сборе, ну, садись. Ируша, в шкафчике…

Ирина….на заветной полочке… Уже успел?

Федор Иванович. Угу.

Ирина выходит и быстро возвращается.

Наконец-то я на свое место сел. Мама, займите ваше парадное кресло. Время и на нем оставило свои следы. Анна Михайловна, сюда. Ирина, твой стул давно пора бы на чердак выбросить, но, откровенно говоря, мне этого не хочется.

Ирина. Я, кажется, тебя не подведу.

Федор Иванович. Ты, Вероника, часто здесь сиживала, тут и останешься.

Все рассаживаются.

Варвара Капитоновна. Маркуша, иди ужинать!

Федор Иванович. А где Володя? Его на это место посадим…

Входят Аносова с сыновьями и Марк.

Аносова. Вот они! Константин-то видели какой? А?.. А Василий?!

Василий. Мать, ты нас, как циркачей каких, демонстрируешь… На дню по десять раз. Мы уж устали…

Аносова. И буду!.. Поищи таких, как вы! (Показывает на ордена, что на груди у ребят.) Это – за взятие Ростова, правильно? Это – за то, что боеприпасы вез под таким огнем-огнищем! Правильно? Это – за… Как деревня-то называется?

Константин. Ну, Семеновское… Мам…

Аносова. Правильно! Это – особый – командира спасал под Белой Церковью…

Василий. Мать, отпусти…

Аносова. А это – «За отвагу». А отвага была вот в чем…

Константин. Отпусти!

Во время этого разговора вошли Володя и Зайце в.

Зайцев. Слушай, ты под Белой Церковью у кого служил? Не у Дегтярева, часом?

Василий. А ты что, Дегтярева знаешь?

Зайцев. Дегтярева-то? Ого! Да ты знаешь, как он ко мне относился…

Василий. Дегтярев?

Зайцев. Дегтярев!

Василий. Да ты не того… не заливаешь?

Зайцев. Я заливаю?

Василий. Ты…

Зайцев. Лучше скажи, откуда ты его знаешь?

Василий. Я?

Зайцев. Ты.

Федор Иванович. Тихо, тихо, генералы! Отложите воспоминания на мгновение, нам еще их на всех хватит, а пока… за стол! Аграфена Ивановна, Иван Петрович, Костя, Василий, – прошу!

Зайцев достает паек.

Константин. Я – за нашим паем! (Пытается уйти, его не пускают.)

Федор Иванович. Вот она, святая минута, – все вместе, друзья!

Звонок в дверь.

Нет, все-таки кого-то чертушка принес! Войдите!

Входит Люба.

Люба. Здравствуйте. Не узнаете меня? Я – Люба. Помните?

Федор Иванович кивает головой.

Только я теперь Кузьмина. Муж мой – Кузьмин Анатолий Александрович, мы поженились в ноябре сорок первого года, он тоже работал вместе с Борисом Федоровичем… Мы всё знаем, всё знаем! Анатолий мне о нем столько рассказывал… Так вот, перед самым отъездом на фронт мой муж взял у Бориса Федоровича тетради и чертежи – у них была совместная работа.

Федор Иванович. Помним-помним…

Люба. Теперь эта работа далеко продвинулась вперед, ею занимается целая лаборатория – дело, конечно, не так скоро, сами понимаете – война!.. Да, я сбилась… Вот в решении одного вопроса у Бориса Федоровича, как говорил муж, была удивительная догадка… Этой тетради не оказалось тогда… Если бы вас не затруднило…

Федор Иванович. Батюшки, да ведь три года прошло!

Варвара Капитоновна. Все тетради Бориса я сохранила – они у меня.

Люба. Я не так давно вернулась из эвакуации, из Ташкента…

Федор Иванович. А ваш муж, товарищ Кузьмин? Что же он не зашел?

Люба (удивлена, что не знают). Анатолий в ноябре сорок первого года ушел в армию, он сейчас в Западной Белоруссии… Чудак, пишет, что «…поверь, я еще буду штурмовать Берлин…» (Смеется.) Это он-то… Берлин! Он же мышей боится… (Смеется.) Извините… Я так волнуюсь за него…

Зайцев. Нас теперь не остановишь…

Марк. Да, войну мы явно выигрываем, а после войны наше государство развернется!

Зайцев. Сестра пишет – от деревни одни головешки остались.

Федор Иванович. Ладно-ладно, воины. А сейчас – за стол! Мы-то, Бороздины, сегодня в Москве первый день.

Во время этого разговора Марк встает и идет к выходу. Никто его не замечает, кроме бабушки.

Варвара Капитоновна. Маркуша, ты куда?

Марк. Вы извините. Пойду… дела… Желаю успеха! (Уходит.)

Федор Иванович. Выпьем молча за тех, кто молчит, сказав свое слово.

Залп. Салют.

Володя. Салют.

Варвара Капитоновна. Объявился, голубчик, раньше времени!

Ирина. Интересно, что взяли? У соседей узнаю. (Выбегает.)

Варвара Капитоновна. Из двухсот двадцати четырех орудий – сразу слышно.

Вбегает Ирина.

Федор Иванович. Ну, что взяли?

Ирина. Наши войска с боями перешли границу Германии.

Анна Михайловна. Пойдемте на улицу, посмотрим.

Все уходят. Остаются Володя и Вероника.

Вероника. Ты помни то место, Володя…

Володя. Западная окраина Смоленска.

Вероника. Кончится война, и я поеду туда.

Пауза.

Слушай, Володя, я хочу поговорить с тобой серьезно.

Володя. Что?

Вероника. Ты не жди от меня ответа.

Володя. Я же тебя ни о чем не спрашиваю.

Вероника. Спрашиваешь. Все время.

Володя. А ты не отвечай, я же не прошу. Ждал и буду ждать.

Вероника. Ты и представить себе не можешь, кем был для меня Борис. Нет, не был, а есть. Ночью, когда все спят, я разговариваю с ним, и он всегда дает мне ответы. Черты его лица уходят из памяти… и это не беда. Я люблю его, Володя! И жизнь свою хочу прожить хорошо! Я сейчас все время спрашиваю себя: зачем я живу? Зачем живем мы все, кому он и другие отдали свои недожитые жизни? И как мы будем жить?..

Занавес

1943

В добрый час!
Комедия в четырех действиях, пяти картинах

Действующие лица

Петр Иванович Аверин – доктор биологических наук, 50 лет.

Анастасия Ефремовна – его жена, 48 лет.

Аркадий – их сын, артист, 28 лет.

Андрей – их сын, 17 лет.

Алексей – двоюродный брат Андрея и Аркадия, 18 лет.

Галя Давыдова и Вадим Розвалов – товарищи Андрея, только что окончившие десять классов.

Катя Сорокина и Афанасий Кабанов – товарищи Алексея, тоже только что окончившие десять классов.

Маша Полякова – фотограф, 26 лет.

Действие первое

Картина первая

Столовая-гостиная в квартире Авериных. Это квартира в новом доме. Обставлена добротной мебелью, большей частью новой, но есть и старинные вещи, например большие часы, стоящие слева, у стены. Рояль. Люстра. Просторно, чисто. Есть балкон.

Из соседней комнаты выбегает Андрей с галстуком в руках. За ним, в майке-безрукавке, в носках, держа раскрытую книгу, бежит Аркадий.

Аркадий. Положи на место, слышишь?

Андрей. Не кричи, отец занимается. Тихо!

Аркадий. Я сказал – отдай!

Андрей. Съем я его, что ли?

Аркадий. Дай сюда!

Андрей. Маша подарила?

Аркадий. Не твое дело!

Андрей. Маша – вот и трясешься! На, держи, жадина! (Забрасывает галстук на люстру.)

Аркадий (достает галстук). Гулянки на уме! Пролетишь на экзаменах – тогда забегаешь! Останешься без специальности!

Андрей. Ты выучился… Артист, называется! В одних массовках играешь, смотреть совестно!

Аркадий идет к себе.

(Кричит вслед ему.) Позор, позор нашей фамилии!

Аркадий уходит, Андрей прошелся по комнате, подошел к роялю, не присаживаясь, играет одним пальцем «По улицам ходила большая крокодила…». Оборвав игру, закрыл крышку. Снова прошелся по комнате. Звонок. Андрей бросился открывать дверь. Возвращается с Машей.

Маша. Он занят?

Андрей. Чем? Лежит на кровати и какие-то театральные мемуары читает. (Идет к двери своей комнаты.)

Маша. Не говори, что это я.

Андрей (кричит). Артист, к тебе пришли.

Голос Аркадия. Кто?

Андрей. Выйди и посмотри. (Маше.) Сейчас появится – он в одной майке валяется.

Маша. Зачем ты его дразнишь?

Андрей. Сам напрашивается. Органически не перевариваю неудачников. Вечно они ноют… Кто-то их зажимает…

Маша. Тебе обидно за него?

Андрей. Брат все-таки… Ну как у человека самолюбия нет? Торчит в своем театре… А… его дело!

Маша. Безусловно. А ты как время проводишь?

Андрей. Как всегда, – тоска. Вы обратили внимание, Маша, какая у нас в доме тоска?

Маша. Нет, не замечала.

Андрей. Да, с виду у нас чистота, уют… Мать старается. (Подошел к столу, вертит в руках большую пепельницу-раковину.) Во какую каракатицу купила! Зачем? В доме никто не курит. Говорит – для гостей. Или часы. Жаль, вы опоздали, они сейчас восемь раз отбахали. Я по ночам каждый раз вздрагиваю… В детстве мы у каких-то родственников в Сибири жили, в войну. Ничего не помню, только бревенчатые стены и ходики… Мягко тикали… Что-то от них приятное на душе осталось… А у нас? (Махнул рукой.) Иногда мне хочется пройтись по нашим чистым комнатам и наплевать во все углы… В школе хоть весело было. Скорей бы ребята пришли…

Маша. А ты так и не решил, в какой институт поступить?

Андрей. Мать заставляет идти в Высшее техническое имени Баумана: говорят – солидно. С чего она решила, что я туда попаду? Ладно, срежусь – в какой-нибудь другой пристроюсь.

Маша. А сам бы ты куда хотел?

Андрей. Никуда.

Маша. Что ж, у тебя никакого призвания нет?

Андрей. Маша, в девятом классе нас как-то на уроке спросили: кто кем хочет быть? Ну, ребята отвечали, кто что думал. Так ведь не все правду. Федька Кусков, например, сказал – летчиком. Зачем сказал? Так, для бахвальства. А сейчас хочет приткнуться туда, куда легче попасть. Володька Цепочкин еще хлеще ответил: кем бы ни быть, лишь бы приносить пользу Родине. А этот Володька был, есть и будет подлецом первой марки: подлипала и прихлебала! А я тогда честно сказал: не знаю. Что поднялось! «Как, комсомолец! В девятом классе, и не знает!» Чуть ли не всей школой прорабатывали! Этак ведь на всю жизнь ко всякому призванию отвращение можно получить! (Замечает, что Маша посматривает на дверь, ожидая выхода Аркадия.) Это он туалетом занимается. Я надоел?

Маша. Не выдумывай.

Андрей. Скажите, Маша, только, умоляю вас, честно: вы фотограф; профессия, прямо скажем, не ахти какая, – это и был предел ваших мечтаний?

Маша (смеется). Конечно нет… Но волею судеб я стала фотографом, и мне нравится эта работа. Представь себе, даже очень нравится.

Андрей (смеется). Нет, Маша, не представляю.

Маша. Ну конечно, в семнадцать лет вы все хотите быть непременно великими. А вдруг получится из тебя какой-нибудь обыкновенный смертный – счетовод, провизор или фотограф?

Андрей (с сердцем). Не получится! (Успокоившись.) А какие у вас были планы? Кем вы хотели быть?

Маша. Пианисткой, и обязательно – знаменитой.

Андрей. Шутите?

Маша. Ничуть.

Андрей. Сыграйте что-нибудь.

Маша. Я два года не подхожу к инструменту.

Андрей. Почему?

Аркадий (входит, здороваясь с Машей). Это ты?..

Маша. Всего-навсего.

Аркадий (Андрею). Пойди прибери на своем столе – устроил свинарник.

Андрей. На своем столе что хочу, то и делаю, а выйти могу и так, без предлога. (Маше.) С вами приятно поболтать, вы не глупы… (Уходит.)

Маша (смеется). Андрюша ужасно важный стал.

Аркадий. Смешного мало… Растет оболтус, в голове – каша…

Пауза.

Маша. Я, оказывается, не злопамятна. Перебрала в голове все твои доводы, так и не поняла, отчего мы не должны больше встречаться.

Аркадий. Я решил.

Маша. Твердо?

Аркадий. Да.

Маша. Окончательно?

Аркадий. Да.

Маша. Почему?

Аркадий. Мне трудно тебе это сказать, но если хочешь полной правды…

Маша. Жажду!

Аркадий. Я не люблю тебя.

Маша. Неправда!

Аркадий (смеется). Занятно… Ну, мне сейчас не до любви. Это ты можешь понять?

Маша. Пожалуй, хотя с натяжкой. У Андрюшки в голове каша, говоришь. Ну что же, в его возрасте это бывает. А у тебя? Ты даже не представляешь, каким ты становишься… Я принесла наглядные пособия… (Разворачивает сверток, с которым вошла. Там две большие фотографии. Показывает Аркадию.) Артист Аверин четыре года тому назад – смеющийся парень… И теперь – кислая физиономия человека средних лет… Полночи трудилась…

Аркадий. Вчера распределяли роли в новой пьесе. Мне – опять ничего. А Вася Мышкин снова получил главную. В театральной школе он не проявлял больших способностей…

Маша. Вероятно, вырос.

Аркадий. А я врос…

Маша. Одни движутся вперед легко, Аркаша, другие – трудно, медленно…

Аркадий. Скажи проще: тоже меня за бездарность считаешь, – чего церемонишься?

Маша. Поедем завтра на выставку собак?

Аркадий. Куда?

Маша. На выставку собак. Говорят, такие страшные псы, огромные…

Аркадий. Тебе это интересно?

Маша. Конечно, надо же посмотреть, какие на свете собаки бывают.

Аркадий. Представь себе, если в один прекрасный день передохнут все собаки мира, я останусь абсолютно равнодушен.

Маша. У, какой ты стал злющий… А помнишь, года два тому назад, словно бродяги, – где мы только с тобой не бывали!

Аркадий. Легче смотрел на жизнь, был глуп.

Маша. А сейчас?

Аркадий. Во всяком случае, повзрослел… Перестань, пожалуйста, улыбаться!

Маша (с грустью). Аркаша, милый, не сердись! Мне так тяжело, что ты такой… Раньше о театре ты мне рассказывал как о чем-то светлом, красивом, легком…

Аркадий. Легком! Вот, ты подтверждаешь, до какой степени я был глуп! Наивно, беспросветно…

Маша. Ты веришь в свои способности?

Аркадий (упрямо). Да, верю.

Маша. Это главное, Аркаша. У какого-то автора я очень меткое замечание прочла: загубленных талантов не бывает…

Аркадий. А ты?

Маша молчит.

Аркадий. Пустая фраза. У нас в театре…

Маша. Не надо об этом, Аркаша.

Аркадий. Да-да… (Прошелся по комнате. Пауза.) Сегодня проснулся в пять утра, солнце в комнате… Лежу, и почему-то легко-легко было. А потом поползли мысли, все вспомнил… Хотел уснуть и не мог, проворочался до девяти. (Подходит к Маше.) Ты мне не верь… Я, конечно, действительно изменился. Очень?

Маша молчит.

(Подходит к фотографиям, смотрит, отложил в сторону.) Очень… И это сказано объективно. (Улыбнулся.) Я уйду из театра.

Маша. Зачем?

Аркадий. Да-да, даю слово. И скоро. Сделаю одну попытку и уйду.

Маша. Какую попытку?

Аркадий. Я готовлю роль, большую… Мне разрешили… Покажусь и, если неудачно, – уйду, вот увидишь!..

Маша. Когда показываешься?

Аркадий. Не скажу. Просмотр будет днем, никого посторонних не пустят.

Маша. А может быть, не нужно, Аркаша? Ты играешь маленькие роли. Хорошо играешь. Тебя и в газетах не раз отмечали.

Аркадий. Для этого я и театральную школу кончал, для этого и на свет родился? Оставь, пожалуйста, тебе легко говорить… Ты как-то приспособилась к жизни…

Маша. Приспособилась?

Аркадий. Ну, устроилась.

Маша. Когда со мной случилось несчастье, ты приходил ко мне, целовал руки и говорил, говорил, говорил… Сколько дней! Думаешь, я помню хоть одно твое слово? Я и не думала о тебе. Мне тогда хотелось умереть… Но грубости я себе никогда не позволяла. (Пошла.)

Аркадий. Маша!

Маша. Не надо… Ты потерял вкус к жизни, себя стал любить, а не искусство – вот оно и мстит тебе! Я не приспособилась, а живу… И гораздо более счастливо, чем ты! (Уходит.)

Аркадий (быстро ходит из узла в угол). Все равно, все равно…

Петр Иванович (входя, что-то мурлыча себе под нос). Уже в театр?

Аркадий. Еще рано: мне к последнему акту.

Петр Иванович. Духота. (Открывает окна. Заметил фотографии, оставленные Машей.) Прекрасно сделано. Художественно. Что это ты здесь такой мрачный?

Аркадий. В шутку снимался.

Петр Иванович. Артист! Какого злодея изобразил, и довольно натурально! (Отложил фотографии.) Вот канальство! Маленький цветок! Да нет – просто колючка! А также загадки задает. Голова трещит!

Аркадий. Опять какая-нибудь находка?

Петр Иванович. Да! Наша экспедиция в Азии обнаружила новый элемент иранской флоры. Ну, понимаешь, нашли растение, которое до сих пор было известно только в Иране. Сижу разгадываю. Приедет Николай Афанасьевич – узнаю его соображения.

Аркадий. Ты счастливый…

Петр Иванович. Пожалуй… Колючка – вот уж действительно колючка! Доберитесь-ка до истины… А почему бы тебе не поехать на периферию? Не удастся здесь – попробуй свои силы в другом городе.

Аркадий. Думаешь, встретят с распростертыми объятиями? Актер низшей категории – соблазн невелик…

Петр Иванович. Да… Как-то у тебя нескладно получается…

Аркадий. Это я сам знаю.

Петр Иванович. Не совершил ли ты ошибки, Аркадий? Это бывает. Пойдет человек в молодости не по той дорожке, а потом всю жизнь раскаивается… Не ошибся? А?

Аркадий. Я уже размышлял на эту тему.

Петр Иванович. Да ты не злись, я – откровенно.

Аркадий. Откуда ты взял, что я злюсь? И я не раскаиваюсь, слышишь, не раскаиваюсь ни в чем!

Анастасия Ефремовна (входит). Узнавала относительно Андрюши. Очень трудно попасть, наплыв огромный. Поехала к Сазоновым, хотела Василия Ивановича расспросить. Оказывается, он в Бауманском нынче преподавать не будет. (Мужу.) Петруша, тебе что-нибудь нужно?

Петр Иванович. Нет, засиделся, косточки разминаю.

Анастасия Ефремовна (увидев фотографии, Аркадию). Маша была?

Аркадий. Да.

Анастасия Ефремовна. Нехорошо, Аркадий. Если ты решил порвать с девушкой, не надо ей и голову кружить.

Аркадий. Мама, я тебе говорил – жениться не собираюсь.

Анастасия Ефремовна. Тем более, тем более, это совсем нечестно.

Петр Иванович. Безусловно.

Аркадий. Я просил Машу не приходить…

Анастасия Ефремовна. Сама пришла? Очень по-современному…

Петр Иванович смеется.

Это, Петруша, скорее, грустно.

Петр Иванович. Нет, я вспомнил: когда мы жили еще в Иркутске… ушел ловить рыбу километра за три, и вдруг – ты, говоришь – гуляю! Вообще, Аркадий, нехорошо бобылем – пусто. Тебе двадцать восемь лет…

Анастасия Ефремовна. С его зарплатой заводить семью, Петруша, немыслимо… Здравый смысл говорит…

Петр Иванович. Настенька, неужели мы с тобой поженились, исходя из здравого смысла? По-моему, все происходило как раз наоборот. Ты вспомни-ка! Пожалуйста, не путай мальчишку.

Аркадий. Нет, папа, сваливать свои заботы кому-нибудь на плечи…

Петр Иванович. Не знаю… Для моих примитивных мозгов такие расчеты недоступны.

Анастасия Ефремовна. И потом, эта Маша…

Аркадий. Оставь, мама, ее в покое! (Уходит в другую комнату.)

Петр Иванович. Ты знаешь, он засиделся в девках. До двадцати пяти лет такие постные соображения не приходят в голову. Впрочем, когда на работе неприятности, весь свет становится не мил.

Анастасия Ефремовна. Может быть, ему переменить специальность? В двадцать восемь лет это еще не поздно. Так за него сердце болит, а он все обижается…

Входит Аркадий с чемоданчиком.

Петр Иванович. Ты сказал – рано.

Аркадий. Пешком пойду, прогуляюсь.

Петр Иванович. Останься минут на пять. Устроим маленький семейный совет. (Достает письмо.) От наших сибиряков. (Читает.) «Дорогие Петя, Анастасия Ефремовна и мальчики. Я к вам с просьбой, и большой. Особенно к тебе, Анастасия Ефремовна. Вот в чем дело: Алексей мой окончил нынче школу и мечтает поехать учиться в Москву. Не могла бы ты принять к себе Алешу на время учения в Москве, если он экзамены выдержит, на что у меня и надежда-то небольшая. Просьба моя нелегкая, я и писать об этом не хотела, и так вы для нас немало делаете, да Алексей уговорил, прямо заставил – упрямый до невозможности. Вы не стесняйтесь, сразу же напишите „нет“, если нельзя. Я это не сочту за обиду. О нашей жизни напишу в следующий раз. А сейчас бегу на заседание завкома, кой-кому надо задать перцу. Я и дети целуем вас крепко. Ваша Оля». Вот… (Посмотрел на жену и сына.) Ну, принимаем гостя?

Анастасия Ефремовна. Как хочешь, Петя. Ольга – твоя сестра.

Петр Иванович. Нет, Настенька, письмо адресовано фактически тебе, да и все заботы лягут на тебя; твой голос – решающий.

Анастасия Ефремовна. Я только не понимаю, как людям не совестно, как не совестно!

Аркадий. Ничего особенного – парень едет учиться.