Текст книги "Григорий Распутин. Россия под гипнозом"

Алексей Хвостов, долгое время имевший репутацию ярого сторонника Распутина, вдруг решительно ополчился. Мало того, он дал тайное поручение директору Департамента полиции Степану Белецкому и главе охраны «старца» генералу Комиссарову ликвидировать «объект». Для последних это явилось большой неожиданностью; другое дело, что возразить открыто шефу те не решились. Какое-то время подчинённым пришлось дезинформировать Хвостова, изображая большую активность. [116]116
  Авторская ремарка. Дабы читатель не запутался, позволю себе напомнить, что министров внутренних дел Российской империи Хвостовых было два, причём – практически в одно время. Хвостов, Алексей Николаевич (1872–1918) – государственный деятель Российской империи, камергер Высочайшего двора, тайный советник; занимал пост министра внутренних дел в 1915–1916 гг. Являлся родным племянником Хвостова Александра Алексеевича (1857–1922), назначенного министром внутренних дел в 1916 году, через несколько месяцев после отставки Алексея Хвостова. Героем нашей истории (т. е. оскандалившегося протеже Распутина и императрицы) является Алексей Николаевич Хвостов.


[Закрыть]

Вот что показывал на допросе в 1917 году Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства генерал-майор М. Комиссаров:

«Хвостов был в полной уверенности, что он будет председателем совета министров. …Ходили слухи, что Хвостов назначен благодаря Распутину, а Хвостову, понятно, не хотелось иметь кличку распутинца… Хвостов одновременно заставлял Распутина, чтобы он провел его в председатели совета министров, и в то же время хотел так или иначе выжить его из Петрограда. И когда он встречался с ним, он уговаривал его уехать… В это время как раз узнается о том, что Распутин завел сношения со Штюрмером… Тогда у Хвостова сразу изменилось отношение к Распутину, и он говорил, что нужно устроить скандал, чтобы Григория убрать вон во что бы то ни стало, исколотить его, но не потихоньку, а так, чтобы он непременно попал в участок, – словом, разыграть форменный скандал. Это первое. А когда потом председателем совета министров был назначен Штюрмер, Хвостов попросту хотел его ликвидировать… Да, хотел убрать. Он мне об этом несколько раз говорил совершенно определенно. Чуть не с ножом к горлу приставал, и один раз позвал меня и говорит: «Вот 100 тысяч, пожалуйста». Я на него посмотрел и говорю: «Извините, Алексей Николаевич, я никогда разбоем не занимался»… Он показывает мне деньги, 100 тысяч, – две пачки по 50 000 рублей, и говорит: «По всей вероятности, вам придется уехать заграницу». Я говорю: «Мне уезжать заграницу не придется, потому что я убийства не признаю, и вы меня извините»… В Царском Селе было сказано, чтобы меня немедленно убрать из Петрограда и, так как освободилось ростовское градоначальство, то меня назначили ростовским градоначальником»[117]117
  Падение царского режима. Т. 3. С. 170–172.


[Закрыть].

Когда Хвостов понял, что его указания попросту саботируются, он привлёк к убийству некоего Ржевского. Но не тут-то было! Ржевский был арестован и под угрозой уголовного преследования, что называется, поплыл, раскрыв весь план покушения.

Степан Белецкий:

«На почве ареста Ржевского последовал окончательный разрыв моих отношений с А. Н. Хвостовым. Я уже показывал о том, что Ржевского я совершенно не знал, что прием его в агентуру последовал по личному желанию А.Н. Хвостова, что с первого раза Ржевский произвел на меня неприятное впечатление, в виду чего я уклонился от дачи ему каких-либо поручений…

Я указал Глобачеву, чтобы при аресте Ржевского был произведен у него установленный обыск, и вся переписка его, вне зависимости от этого дела, была тщательно осмотрена означенным офицером для доклада мне. Затем, в целях скорейшего проведения этого дела через особое совещание, я просил… параллельно с дознанием… составить доклад особому совещанию с проектом заключения о высылке Ржевского в Сибирь, в Томскую губернию. Несмотря на отданные мною распоряжения и установленное наблюдение за Ржевским, я, тем не менее, почти ежедневно торопил Глобачева о скорейшем оформлении переписки о Ржевском…

…Пока Ржевский был на свободе, хотя и под наблюдением, я переговорил с Комиссаровым и выяснил ему необходимость нам отмежеваться от Хвостова, но так, чтобы, не выдавая А.Н. Хвостова… заставить Распутина некоторое время до ареста Ржевского просидеть дома, во избежание ответственности за недостаточность охраны Распутина, в случае каких-либо непредвиденных нами в данное время возможностей. В виду этого, сообщив А. Н. Хвостову, что для осуществления задуманного им плана ликвидации Распутина необходимо приступить к отводу Комиссарова от Распутина, я поручил Комиссарову заявить Распутину, что вследствие его частых тайных, без предупреждения филеров, отлучек и кутежей на стороне, несмотря на его, Комиссарова, уговоры, он отказывается вести с ним какие-либо сношения и охранять его, во избежание неприятностей для себя, в случае если что-нибудь, при таких условиях, случится с ним, Распутиным, и потому отходит от него… Давши такое указание Комиссарову, я, зная Распутина, был уверен, что Распутин насторожится, будет сидеть дома некоторое время…»[118]118
  Там же. Т. 4. С. 400, 403–404.


[Закрыть]

Однако шила в мешке не утаишь. Информация о планировавшемся покушении дошла до Распутина и Вырубовой, а от последней – до императрицы. Хвостов запаниковал и быстренько убрал Белецкого из Петрограда, организовав его назначение иркутским генерал-губернатором. Но министр пошёл дальше, публично обвинив Распутина в шпионаже на Германию, не соизволив привести убедительных на то доказательств.

Генерал Спиридович:

«Хвостов первый пустил тогда клевету, что Распутин немецкий шпион. Министр-авантюрист не постеснялся лично передать эту сплетню представителям прессы, заявив, что Распутин принадлежит к группе «интернационального шпионажа». Хвостов всюду говорил, что с ним согласен, его поддерживает Дворцовый Комендант и это придавало вес его словам и окрыляло его. А Воейков, как нарочно, отсутствовал»[119]119
  Спиридович А.И. Указ. соч. Т. 2. С. 48.


[Закрыть].

«Старец» видел, что тучи над его головой сгущаются, и однажды был вынужден чуть ли не пасть в ноги генералу Спиридовичу.

Позже тот вспоминал:

«Распутин в голубой шелковой рубахе, в поддевке, черных бархатных шароварах, высоких лаковых сапогах, чистый и причесанный, казался встревоженным. Поцеловавшись трижды, он поблагодарил меня, что я сразу их принял. Сели в гостиной. Теребя бородку, «Старец» стал жаловаться, что ему не на кого положиться. – «Нет, паря, верных людей… Все убийцы». Он жаловался, что Хвостов хочет его убить. Он хотел и просил, чтобы я взял на себя его охрану и охранял бы его моими людьми. Тогда он будет спокоен, а то его убьют. «Все убийцы»… Я стал успокаивать его, что Петербургское Охранное Отделение очень хорошо охраняет. Но что ни я, ни мой отряд, мы не можем его охранять, не имеем права. Что у нас одна забота, одна обязанность – это охрана Государя и его семьи. Вы знаете это отлично, Григорий Ефимович. Ведь, кроме Государя с Семьей и Императрицы-матери, мы никого не охраняем. Даже великих князей и тех охраняет Петербургское Охранное Отделение. Я старался быть убедительным. Он слушал внимательно, впиваясь в меня пытливо. Казалось, он хотел прочесть мои мысли. Глаза его кололи, как иглы. Казалось, он понял. Казак доложил, что готов чай. Пошли в столовую. Распутин попросил мадеры. Ее не оказалось. Случайно нашлась бутылка шампанского. Он обрадовался. Выпив стаканчик, два – повеселел, стал речистей. Рассказал, что у него произошло встреча со Штюрмером у митрополита. Все сходилось с тем, что мне уже было известно. Хотят, чтобы он уехал, а он не уедет. Никуда. Ни за что»[120]120
  Там же, С. 55.


[Закрыть].

Кончилось тем, что в марте 1916 года Алексей Хвостов был уволен с поста министра без каких-либо наград – по сути, выброшен на улицу. Императрица Александра Фёдоровна, которая в немалой степени способствовала назначению Хвостова по рекомендации Распутина, была сильно разочарована столь неудачным выбором.

«Я в отчаянии, – писала Аликс 2 марта Николаю, – что мы через Григория рекомендовали тебе Хвостова. Мысль об этом не даёт мне покоя. Ты был против этого, а я сделала по их настоянию…»[121]121
  Там же, С. 57.


[Закрыть]

Разразившийся скандал существенно подорвал репутацию как правительства, так и Государя.

Впрочем, «неудачных выборов» оказалось слишком много. С середины 1915 года до отречения Николая II от престола сменилось шесть (!) министров внутренних дел. После Николая Маклакова был князь Щербатов: продержался 3 месяца; уволен за газетную статью о Распутине. После Щербатова – Алексей Хвостов: 7 месяцев; уволен за интригу против «старца». Далее в течение пяти месяцев министерство возглавляет лично премьер-министр Штюрмер, которого сменит другой Хвостов – Александр Алексеевич, усидевший в кресле всего 2 месяца. Его место займёт Александр Протопопов.

Не лучше обстояли дела и в Министерстве юстиции. После Щегловитова министром станет Хвостов – вернее, Хвостов-второй, или тот самый Александр Алексеевич, который потом займёт министерское кресло МВД вместо Штюрмера. Хвостова в Минюсте сменит Александр Макаров, который до этого уже побывал министром внутренних дел. После убийства Распутина Минюст возглавит Николай Добровольский.

Военное ведомство: Поливанов, Шуваев, Беляев… Широкому кругу лиц фамилии абсолютно неизвестные.

Чехарда…

* * *

Переломным моментом в истории с Распутиным станет знаменитая речь в Государственной думе лидера Кадетской партии Павла Милюкова, который 1 ноября 1916 года, стоя на трибуне, набросился с резкой критикой на некоторых высокопоставленных чиновников (в том числе – на премьер-министра Штюрмера, а также – на Распутина), назвав их изменниками. [122]122
  Милюков, Павел Николаевич (1859–1943), – видный политический деятель Российской империи, историк, публицист. Лидер Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы). С 1916 года – почётный доктор Кембриджского университета. Окончил историко-филологический факультет Московского университета (1882 г.). Главный исторический труд Милюкова – «Очерки по истории русской культуры». В 1907–1917 гг. – депутат III и IV Государственных дум. После начала Первой мировой войны – сторонник «войны до победного конца» (получил прозвище «Милюков-Дарданелльский»). Военные неудачи русской армии больно ударили лично по Милюкову: в 1915 году на австрийском фронте погиб его младший сын Сергей. 1 ноября 1916 года лидер кадетов с трибуны IV Государственной думы произнёс обличительную речь, закончив её риторическим вопросом: «Что это – глупость или измена?» Эта речь вызвала большой общественный резонанс и даже привела к отставке премьер-министра Штюрмера. После Февральской революции был министром иностранных дел в первом составе Временного правительства (март-май 1917 года). В ноябре 1918 года эмигрировал. В канун Второй мировой войны утверждал, что «в случае войны эмиграция должна быть безоговорочно на стороне своей родины»; во время войны был решительным противником фашистской Германии. Умер и похоронен в Париже.


[Закрыть]

«Делая вид, что у него имеются какие-то документы, – вспоминал очевидец, – Милюков резко нападал на правительство и особенно на премьера Штюрмера, оперируя выдержками из немецких газет. Он упоминал имена Протопопова, митрополита Питирима, Манасевича-Мануйлова и Распутина и назвал их придворной партией, благодаря победе которой и был назначен Штюрмер и которая группируется «вокруг молодой царицы». Милюков заявлял, что от Английского посла Бьюкенена он выслушал «тяжеловесное обвинение против того же круга лиц в желании подготовить путь к сепаратному миру». Перечисляя ошибки правительства, Милюков спрашивал неоднократно аудиторию: «Глупость это или измена?» – и сам, в конце концов, ответил: – «Нет, господа, воля ваша, уже слишком много глупости. Как будто трудно объяснить все это только глупостью». Дума рукоплескала оратору»[123]123
  Варламов А.Н. Указ соч. С. 670.


[Закрыть].

Ничего удивительного, что речь была моментально подхвачена европейской прессой. «Глупость или измена?» – неслось со всех сторон, в том числе – из-за рубежа; провокационная фраза постепенно проникала в сознание каждого, будь то чиновник, фабричный рабочий или солдат. Это было некое обвинение всем и сразу – в том числе Монарху. Хотя суть сказанного больше походила на намеренное оскорбление, своего рода подлую пощёчину…

Алексей Варламов:

«Когда-то декабристы разбудили Герцена. Милюков разбудил Пуришкевича с Юсуповым, князем Дмитрием Павловичем и еще несколькими людьми. Даже не разбудил, они уже давно бодрствовали, но подтолкнул их к решительным шагам. Образно говоря, взвел курок на том пистолете, который выстрелил полтора месяца спустя»[124]124
  Там же. С. 675.


[Закрыть].

* * *

Когда обстановка неприязни и даже ненависти вокруг «старца» накалилась до предела, в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года наступила развязка: Григорий Распутин-Новый был убит во дворце князя Юсупова на набережной Мойки в Петрограде.

Столичный дворец был подарком Юсупову его матери – княгини Зинаиды Николаевны Юсуповой. В своё время она слыла в Империи богатейшей женщиной, немалые средства тратившей на благотворительность. (Не зря её родословная тянулась аж от племянника Магомета!)

«Женщиной редкой красоты и глубокой духовной культуры» назвал Юсупову один из современников. Она была умна, очаровательна, очень независима и обладала актёрским даром. Известно, например, что Станиславский звал княгиню в свою труппу. Среди драгоценных реликвий княгини числились такие, как уникальный бриллиант «Полярная Звезда» в несколько десятков каратов, ещё более редкая жемчужина из коллекции испанского короля Филиппа II «Пелегрина» и… золотые серьги самой Марии-Антуанетты.

Тётушка испанского короля, принятая однажды княгиней Юсуповой, вспоминала:

«На обеде хозяйка сидела в парадном платье, шитом брильянтами и дивным восточным жемчугом. Статна, гибка. Кокошник, по-нашему диадема, также в жемчугах и брильянтах. В жемчужных снизках, тяжелых золотых браслетах с византийским узором, серьгах с бирюзой и жемчугом и в кольцах, сияющих всеми цветами радуги, княгиня была похожа на древнюю императрицу».

Некоторые считают, что именно наследие погибшей на гильотине французской королевы однажды принесло в когда-то счастливое семейство русских аристократов непоправимое горе.

В браке с Феликсом Юсуповым-старшим, графом Сумароковым-Эльстон (генерал-адъютант, бывший некоторое время командующим Московским военным округом), княгиня Зинаида Николаевна имела двух сыновей – Николая и Феликса. В 1908 году 25-летний Николай влюбился в некую Марину фон Гейден, которая, к несчастью, уже была помолвлена с конногвардейским лейтенантом графом Арвидом Монтейфелем. Уехав в преддверии свадьбы в Париж (видимо, за свадебными аксессуарами), Марина якобы случайно встретила там Николая. Как бы то ни было, Монтейфелю быстро сообщили, что видели его избранницу в обществе Юсупова. Жених вспылил и вызвал Николая на дуэль.

Князь Ф. Юсупов:

«…Николай ничего нам не рассказывал, совершенно замкнулся в себе. Наконец признался мне, что дуэль на днях… Я к родителям. Отец с матерью требуют его к себе. Но их он заверил, что все хорошо и ничего не случится… До сих пор помню матушкины счастливые глаза. «Про дуэль все ложь, – сказала она. – Николай был у меня. Они помирились. Господи, какое счастье! Я так боялась этой дуэли. Ведь ему вот-вот исполнится двадцать шесть лет!» И тут она объяснила, что странный рок был над родом Юсуповых. Все сыновья, кроме разве что одного, умирали, не дожив до двадцати шести. У матушки родилось четверо, двое умерли, и она всегда дрожала за нас с Николаем. Канун рокового возраста совпал с дуэлью, и матушка была сама не своя от страха. Но сейчас она плакала от радости…

Наутро камердинер Иван разбудил меня, запыхавшись: «Вставайте скорей! Несчастье!..» Охваченный дурным предчувствием, я вскочил с постели и ринулся к матушке. По лестнице пробегали слуги с мрачными лицами. Мне на вопросы никто ничего не ответил. Из отцовской комнаты донеслись душераздирающие крики. Я вошел: отец, очень бледный, стоял перед носилками, на которых лежало тело брата. Матушка, на коленях перед ними, казалось, обезумела…

Узнал я подробности дуэли. Она состоялась ранним утром в имении князя Белосельского на Крестовском острове. Стрелялись на револьверах в тридцати шагах. По данному знаку Николай выстрелил в воздух. Гвардеец выстрелил в Николая, промахнулся и потребовал сократить расстояние на пятнадцать шагов. Николай снова выстрелил в воздух. Гвардеец выстрелил и убил его наповал. …Это уже не дуэль, а убийство»[125]125
  Юсупов Ф. Указ. соч. С. 102–104.


[Закрыть].

После трагедии, случившейся со старшим братом, Феликс стал единственным наследником огромного юсуповского состояния. Свою мать Феликс Феликсович Юсупов-младший обожал безмерно. «Матушка была восхитительна, – вспоминал он. – Высока, тонка, изящна, смугла и черноволоса, с блестящими как звезды глазами. Умна, образованна, артистична, добра. Чарам ее никто не мог противиться. Но дарованьями своими она не чванилась, а была сама простота и скромность…»[126]126
  Там же, С. 31.


[Закрыть]

Женившись на племяннице императора – красавице и большой умнице Ирине Романовой,[127]127
  Романова, Ирина Александровна (1895–1970), – княжна императорской крови, в замужестве – княгиня Юсупова, графиня Сумарокова-Эльстон. Из семьи великого князя Александра Михайловича (внука Николая I) и великой княгини Ксении Александровны (сестры Николая II), приходясь, таким образом, по матери внучкой Александру III, а по отцу – правнучкой Николаю I. С февраля 1914 года – замужем за князем Феликсом Юсуповым-младшим. На церемонии бракосочетания на голове Ирины сидела тиара из алмазов и горного хрусталя от фирмы Картье; а кружевная вуаль, бывшая в тот день на невесте, когда-то принадлежала королеве Марии-Антуанетте. В счастливом браке с Юсуповым (несмотря на его нетрадиционную ориентацию) родила единственную дочь Ирину (1915–1983). Будучи в эмиграции во Франции, выиграли через суд немалую сумму по иску к голливудской компании MGM, создавшей фильм «Распутин и императрица», в котором ей приписали сексуальную связь с Распутиным.


[Закрыть] – Юсупов-младший был доволен и супругой, и жизнью вообще. Одно его раздражало – близость к Трону «грязного мужика»…

«Если убить сегодня Распутина, – говорил Юсупов адвокату Василию Маклакову, – через две недели Императрицу придется поместить в больницу для душевнобольных. Ее душевное равновесие исключительно держится на Распутине; оно развалится тотчас, как только его не станет. А когда Император освободится от влияния Распутина и своей жены, все переменится: он сделается хорошим конституционным монархом»[128]128
  Варламов А.Н. Указ соч. С. 681.


[Закрыть].

Итак, Распутина решено было убить. В группу заговорщиков, планировавших на импровизированной вечеринке совершить убийство, помимо князя Феликса Юсупова, вошли великий князь Дмитрий Павлович Романов (влюблённый в одну из великих княжон, Ольгу Николаевну, Дмитрий дал себе слово расправиться со «святым чёртом»), депутат Государственной Думы Владимир Пуришкевич, а также поручик Александр Сухотин и доктор Станислав Лазоверт.

Попойка и само убийство происходили под весёлую песенку, звучавшую в тот вечер во дворце, где вовсю имитировалась праздная вечеринка у княгини Ирины Александровны, супруги Феликса Юсупова. Одну и ту же пластинку крутили снова и снова.

В те годы под эту легкомысленную мелодию кривлялась вся Америка. Это была знаменитая «Янки Дудл». Под неё убивали Распутина…

* * *

Как расправились с Распутиным, подробно изложено в воспоминаниях участников событий – князя Феликса Юсупова и Владимира Пуришкевича. Их свидетельства помогут нам представить картину трагедии той злополучной ночи с 16 на 17 декабря 1916 года.

Итак, из дневника Владимира Пуришкевича:

«22 ноября. Вчера вечером я был у Юсупова. Я приехал в 8 час., когда он был еще один.

Через полчаса вошел молодой офицер Преображенского полка, поручик С[ухотин], показавшийся мне человеком малоподвижным, но энергичным, а еще через 10 минут не вошел, а влетел в комнату высокий статный красавец, в котором я немедленно узнал великого князя Дмитрия Павловича.[129]129
  Романов, Дмитрий Павлович (1891–1942), – великий князь; единственный сын великого князя Павла Александровича от брака с греческой принцессой великой княгиней Александрой Георгиевной, умершей через несколько дней после рождения сына. Двоюродный брат императора Николая II. После того как его отец через несколько лет после смерти матери женился повторно на бывшей жене своего подчинённого и был выслан из России, Дмитрий и его старшая сестра Мария Павловна воспитывались в семье своего дяди, великого князя Сергея Александровича, а после его гибели в 1905 году от бомбы эсера Каляева – в царской семье. Получил блестящее военное образование: окончил Офицерскую кавалерийскую школу; службу начал в Лейб-гвардии Конном Его Величества полку. В Первую мировую войну участвовал в походе в Восточную Пруссию; был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени. После убийства Распутина и обнаружения его трупа великий князь Дмитрий Павлович и князь Юсупов были арестованы по прямому приказу императрицы Александры Фёдоровны в нарушение действовавшего законодательства, но вскоре после вмешательства царя были освобождены. Распоряжением императора Дмитрий был отправлен в Персию, в отряд генерала Н. Баратова. После Октябрьского переворота в 1917 году перешёл на английскую службу, эмигрировал в Англию. В 1926 году в Биаррице женился на американке Одри Эмери, родившей в 1928 году сына Павла, ставшего светлейшим князем Романовским-Ильинским. После развода с женой в 1937 году Дмитрий Павлович жил в Нормандии, а затем из-за ухудшения состояния здоровья переехал в Швейцарию. Умер в 1942 году от туберкулёза лёгких.


[Закрыть]

Мы познакомились друг с другом и, не откладывая дела в долгий ящик, принялись за обсуждение вопроса о способе ликвидации Распутина.

Выяснилось, что Распутин давно ищет случая познакомиться с молодой графиней П., известной петроградской красавицей, бывающей в доме Юсуповых.

«Графини сейчас в Петрограде нет, – заявил нам хозяин Ф.Ф. Юсупов, – она в Крыму и в Петроград даже не собирается, но при последнем посещении моем Распутина я заявил ему, что графиня на днях возвращается в Петроград, где будет несколько дней, и что если он, Распутин, хочет, то я могу его с нею познакомить у себя в доме в тот вечер, когда графиня будет у моих родных. Распутин с восторгом принял это предложение и просил заблаговременно только предупредить его о дне, когда у нас будет графиня, дабы в свою очередь устроиться так, чтобы в этот день «она», т. е. императрица, не позвала бы его в Царское Село»…

После продолжительного обсуждения поставленных Юсуповым вопросов мы пришли к единогласному заключению о необходимости покончить с Распутиным только путем отравления его, ибо местоположение дворца Юсуповых на Мойке, как раз против полицейского участка, расположенного по ту сторону реки, исключало возможность стрельбы из револьвера, хотя бы и в стенах подвального этажа, в коем помещалась столовая молодого Юсупова, куда он предполагал провести Распутина, привезя его к себе во дворец в намеченный день.

Вместе с тем стало совершенно очевидным, что четырех лиц недостаточно для удачного выполнения намеченной операции, ввиду нежелания нашего привлекать к делу кого-либо из прислуги и необходимости иметь своего верного шофера, без коего все дело казалось нам неосуществимым.

Я предложил взять в качестве такового старшего врача моего отряда, работавшего в течение двух лет со мной на войне, д-ра С.С. Лазаверта. Предложение мое было принято, и, побеседовав на тему о политическом положении России, еще полчаса, мы расстались…»[130]130
  Пуришкевич В.М. Дневник. С. 29–30.


[Закрыть]

Князь Феликс Юсупов-младший:

«Распутина я собирался принять в полуподвальных апартаментах, которые для того отделывал… К одиннадцати в подвале на Мойке все было готово. Подвальное помещение, удобно обставленное и освещенное, перестало казаться склепом. На столе кипел самовар и стояли тарелки с любимыми распутинскими лакомствами. На серванте – поднос с бутылками и стаканами. Комната освещена старинными светильниками с цветными стеклами. Тяжелые портьеры из красного атласа спущены. В камине трещат поленья, на гранитной облицовке отражая вспышки. Кажется, отрезан ты тут от всего мира, и, что ни случись, толстые стены навеки схоронят тайну.

Звонок известил о приходе Дмитрия и остальных. Я провел всех в столовую. Некоторое время молчали, осматривая место, где назначено было умереть Распутину. Я достал из поставца шкатулку с цианистым калием и положил ее на стол рядом с пирожными. Доктор Лазоверт надел резиновые перчатки, взял из нее несколько кристалликов яда, истер в порошок. Затем снял верхушки пирожных, посыпал начинку порошком в количестве, способном, по его словам, убить слона»[131]131
  Юсупов Ф. Указ. соч. С. 200–201.


[Закрыть].

В. Пуришкевич:

«В чашки мы поналивали немного чаю, на тарелочках оставили кусочки пирожного и кекса и набросали немного крошек около помятых несколько чайных салфеток; все это необходимо было, дабы, войдя, Распутин почувствовал, что он напугал дамское общество, которое поднялось сразу из столовой в гостиную наверх.

Приведя стол в должный вид, мы принялись за два блюда с птифурами. Юсупов передал д-ру Лазаверту несколько камешков с цианистым калием, и последний, надев раздобытые Юсуповым перчатки, стал строгать яд на тарелку, после чего, выбрав все пирожные с розовым кремом (а они были лишь двух сортов: с розовым и шоколадным кремом) и отделив их верхнюю половину, густо насыпал в каждое яду, после чего, наложив на них снятые верхушки, придал им должный вид. По изготовлении розовых пирожных мы перемешали их на тарелках с коричневыми, шоколадными, разрезали два розовых на части и, придав им откусанный вид, положили к некоторым приборам.

Засим Лазаверт бросил перчатки в камин, мы встали из-за стола и, придав некоторый беспорядок еще и стульям, решили подняться уже наверх»[132]132
  Пуришкевич В.М. Указ. соч. С. 83–84.


[Закрыть].

Ф. Юсупов:

«В комнате царило молчанье. Мы взволнованно следили за его действиями. Осталось положить яд в бокалы. Решили класть в последний момент, чтобы отрава не улетучилась. И еще придать всему вид оконченного ужина, ибо я сказал Распутину, что в подвале обыкновенно пирую с гостями, а порой занимаюсь или читаю в одиночестве в то время, как приятели уходят наверх покурить у меня в кабинете. На столе мы все смешали в кучу, стулья отодвинули, в чашки налили чай. Условились, что, когда я поеду за «старцем», Дмитрий, Сухотин и Пуришкевич поднимутся в бельэтаж и заведут граммофон, выбрав музыку повеселей. Мне хотелось поддержать в Распутине приятное расположение духа и не дать ему ничего заподозрить…»[133]133
  Юсупов Ф. Указ. соч. С. 201.


[Закрыть]

Из воспоминаний начальника Петроградского охранного отделения генерал-майора Константина Глобачёва:

«Часто Распутин отпускал агентов раньше установленного времени, заявляя, что больше в течение данного дня уже ни выезжать, ни выходить не будет. Так было и в трагический для него вечер 16 декабря 1916 года. В 10 часов вечера он сказал агентам, что больше никуда не выйдет и ляжет спать, а потому агенты могут идти домой; между тем он отлично знал, что за ним приедет кн. Юсупов в 12 час. ночи, что видно из того, что когда позвонили с черного хода, то он спросил: «Это ты, маленький» (так он называл Юсупова) и сейчас же, надев шубу и галоши, вместе с ним и вышел. Можно вперед было предугадать, что если на Распутина будет покушение, то во время одного из его кутежей, ибо он всегда мог по пасть в западню на такую приманку, как вино и женщины»[134]134
  Глобачёв К.И. Указ. соч. С. 87–88.


[Закрыть].

В. Пуришкевич:

«Мы поднялись в гостиную. Юсупов вынул из письменного стола и передал Дмитрию Павловичу и мне по склянке с цианистым калием в растворенном виде, каковым мы должны были наполнить до половины две из четырех рюмок, стоявших внизу в столовой за бутылками через двадцать минут после отъезда Юсупова за Распутиным.

Лазаверт облачился в свой шоферский костюм. Юсупов надел штатскую шубу, поднял воротник и, попрощавшись с нами, вышел. Шум автомобиля дал нам знать, что они уехали, и мы молча принялись расхаживать по гостиной и тамбуру у лестницы вниз.

Было тридцать пять минут первого. Поручик С. пошел проверить, в порядке ли граммофон и наложена ли пластинка; все было на месте.

Я вынул из кармана отдавливавший его мой тяжелый «соваж» и положил его на стол Юсупова.

Время шло мучительно долго. Говорить не хотелось. Мы изредка лишь перебрасывались отдельными словами и, посоветовавшись о том, можно ли курить и не дойдет ли дым сигары или папиросы вниз (Распутин не хотел, чтобы сегодня, в день его посещения, у князя Юсупова были гости мужчины), стали усиленно затягиваться: я сигарой, а С. и Дмитрий Павлович папиросами.

Без четверти час великий князь и я, спустившись в столовую, налили цианистый калий, как было условлено, в две рюмки, причем Дмитрий Павлович выразил опасение, как бы Феликс Юсупов, угощая Распутина пирожным, не съел бы второпях розового и, наливая вино в рюмки, не взял бы по ошибке рюмки с ядом. «Этого не случится, – заметил я уверенно великому князю, – Юсупов отличается, как я вижу, громадным самообладанием и хладнокровием».

Исполнив свое дело, мы вновь поднялись наверх, чутко прислушиваясь к малейшим звукам, доходившим с улицы.

«Едут!» – полушепотом заявил я вдруг, отходя от окна»[135]135
  Пуришкевич В.М. Указ. соч. С. 84–85.


[Закрыть].

Ф. Юсупов:

«Спустились. Не успев войти, Распутин скинул шубу и с любопытством стал озираться… Последний раз попытался я уговорить его уехать из Петербурга. Отказ его решил его судьбу. Я предложил ему мина и чая. Увы, не захотел он ни того, ни другого. «Неужели почуял что-нибудь?» – подумал я. Как бы там ни было, живым ему отсюда не выйти.

Мы сели за стол и заговорили… Он говорил, а я одно думал: заставить его выпить вина и съесть пирожные. Наконец, переговорив свои любимые разговоры, Распутин попросил чаю. Я скорей налил ему чашку и придвинул печенье…

Только после того я предложил ему эклеры с цианистым калием. Он сперва отказался.

– Не хочу, – сказал он, – больно сладкие.

Однако взял один, потом еще один… Я смотрел с ужасом. Яд должен был подействовать тут же, но, к изумлению моему, Распутин продолжал разговаривать, как ни в чем не бывало.

Тогда я предложил ему наших домашних крымских вин. И опять Распутин отказался. Время шло. Я стал нервничать. Несмотря на отказ, я налил нам вина. Но, как только что с печеньем, так же бессознательно взял я неотравленные бокалы. Распутин передумал и бокал принял. Выпил он с удовольствием, облизнул губы и спросил, много ль у нас такого вина. Очень удивился, узнав, что бутылок полные погреба.

– Плесни-ка мадерцы, – сказал он.

Я хотел было дать ему другой бокал, с ядом, но он остановил:

– Да в тот же лей.

– Это нельзя, Григорий Ефимыч, – возразил я. – Вина смешивать не положено.

– Мало что не положено. Лей, говорю…

Пришлось уступить.

Все ж я, словно нечаянно, уронил бокал и налил ему мадеры в отравленный. Распутин более не спорил.

Я стоял возле него и следил за каждым его движением, ожидая, что он вот-вот рухнет…

Но он пил, чмокал, смаковал вино, как настоящие знатоки. Ничто не изменилось в лице его. Временами он подносил руку к горлу, точно в глотке у него спазма. Вдруг он встал и сделал несколько шагов. На мой вопрос, что с ним, он ответил:

– А ничего. В горле щекотка.

Я молчал ни жив ни мертв.

– Хороша мадера, налей-ка еще, – сказал он.

Яд, однако, не действовал. «Старец» спокойно ходил по комнате.

Я взял другой бокал с ядом, налил и подал ему.

Он выпил его. Никакого впечатленья.

На подносе оставался последний, третий бокал.

В отчаянье я налил и себе, чтобы не отпускать Распутина от вина.

Мы сидели друг против друга, молчали и пили.

Он смотрел на меня. Глаза его хитро щурились. Они словно говорили: «Вот видишь, напрасны старания, ничего-то ты мне не сделаешь».

Вдруг на лице его появилась ярость. Никогда прежде не видал я «старца» таким.

Он уставился на меня сатанинским взглядом. В этот миг я испытал к нему такую ненависть, что готов был броситься задушить его.

Мы молчали по-прежнему. Тишина стала зловещей. Казалось, «старец» понял, зачем я привел его сюда и что хочу с ним сделать. Точно шла меж нами борьба, немая, но жуткая. Еще миг – и я бы сдался. Под его тяжелым взором я стал терять хладнокровие. Пришло странное оцепенение… Голова закружилась…

Когда я очнулся, он все так же сидел напротив, закрыв лицо руками. Глаз его я не увидел.

Я успокоился и предложил ему чаю.

– Лей, – сказал он глухо. – Пить хочется.

Он поднял голову. Глаза его были тусклы. Казалось, он избегал смотреть на меня.

Пока я наливал чай, он встал и снова стал ходить взад-вперед. Заметив на стуле гитару, он сказал:

– Сыграй, что ль, веселое. Я люблю, как ты поешь.

В этот миг мне было не до пенья, тем более веселого.

– Душа не лежит, – сказал я.

Однако ж взял гитару и заиграл что-то лирическое…

Время шло. На часах – половина третьего ночи… Два часа уже длится этот кошмар. «Что будет, – подумал я, – если нервы сдадут?»

Наверху, кажется, начали терять терпенье. Шум над головой усилился. Не ровен час, товарищи мои, не выдержат, прибегут.

– Что там еще такое? – спросил Распутин, подняв голову.

– Должно быть, гости уходят, – ответил я. – Пойду посмотрю, в чем дело.

Наверху у меня в кабинете Дмитрий, Сухотин и Пуришкевич, едва я вошел, кинулись навстречу с вопросами.

– Ну, что? Готово? Кончено?

– Яд не подействовал, – сказал я.

Все потрясённо замолчали.

– Не может быть! – вскричал Дмитрий.

– Доза слоновья! Он все проглотил? – спросили остальные.

– Все, – сказал я.

Посовещались наскоро и решили, что сойдем в подвал вместе, кинемся на Распутина и задушим. Мы стали спускаться, но тут я подумал, что затея неудачна. Войдут незнакомые люди, Распутин перепугается, а там Бог весть на что этот черт способен…

С трудом убедил я друзей дать мне действовать одному.

Я взял у Дмитрия револьвер и сошел в подвал…

Он, ясновидец, не видит, что за спиной у меня револьвер, что вот-вот я наведу его на него!

Я машинально повернул голову и посмотрел на хрустальное распятие на поставце, потом встал и подошел ближе…

– Вы, Григорий Ефимыч, – сказал я, – лучше посмотрите на распятие и Богу помолитесь.

Распутин глянул на меня удивленно, почти испуганно. В глазах его я увидел новое, незнакомое мне выраженье. Была в них покорность и кротость. Он подошел ко мне вплотную и заглянул в лицо. И словно увидел в нем что-то, чего не ожидал сам. Я понял, что настал решающий момент. «Господи, помоги!» – сказал я мысленно.

Распутин все так же стоял предо мной, неподвижно, ссутулившись, устремив глаза на распятье. Я медленно поднял револьвер.

«Куда целиться, – подумал я, – в висок или в сердце?»

Дрожь сотрясла меня всего. Рука напряглась. Я прицелился в сердце и спустил курок. Распутин крикнул и рухнул на медвежью шкуру.

На миг ужаснулся я, как легко убить человека. Одно твое движенье – и то, что только что жило и дышало, лежит на полу, как тряпичная кукла.

Услыхав выстрел, прибежали друзья…»[136]136
  Юсупов Ф. Указ. соч. С. 203–208.


[Закрыть]

В. Пуришкевич:

«Не медля ни одной секунды, все мы, стоявшие наверху, не сошли, а буквально кубарем слетели по перилам лестницы вниз, толкнувши стремительно своим напором дверь столовой: она открылась… и нам представилась следующая картина: перед диваном, в части комнаты в гостиной, на шкуре белого медведя лежал умирающий Григорий Распутин, а над ним, держа револьвер в правой руке, заложенной за спину, совершенно спокойным, стоял Юсупов, с чувством непередаваемой гадливости вглядываясь в лицо им убитого «старца».

Крови не было видно: очевидно, было внутреннее кровоизлияние и пуля попала Распутину в грудь, но, по всем вероятиям, не вышла.

Первым заговорил великий князь, обратившись ко мне:

– Нужно снять его поскорее с ковра, на всякий случай, и положить на каменные плиты пола, ибо, чего доброго, просочится кровь и замарает шкуру; давайте снимем его оттуда.

Дмитрий Павлович взял убитого за плечи, я поднял его за ноги, и мы бережно уложили его на пол ногами к уличным окнам и головою к лестнице, через которую вошли.

На ковре не оказалось ни единой капли крови, он был только немного примят упавшим телом.

Молча окружили мы затем труп убитого, которого я сейчас увидел в первый раз в жизни… Сейчас я стоял над этим трупом, и меня волновали самые разнообразные и глубокие чувства…

Он не был еще мертв: он дышал, он агонизировал. Правой рукою своею прикрывал он оба глаза и до половины свой длинный, ноздреватый нос; левая рука его была вытянута вдоль тела; грудь его изредка высоко подымалась, и тело подергивали судороги. Он был шикарно, но по-мужицки одет: в прекрасных сапогах, в бархатных навыпуск брюках, в шелковой богато расшитой шелками, цвета крем, рубахе, подпоясанной малиновым с кистями толстым шелковым шнурком. Длинная черная борода его была тщательно расчесана и как будто блестела или лоснилась даже от каких-то специй.

Не знаю, сколько времени простоял я здесь; в конце концов раздался голос Юсупова: «Ну-с, господа, идемте наверх, нужно кончать начатое». Мы вышли из столовой, погасив в ней электричество и притворив слегка двери…

Был уже четвертый час ночи, и приходилось спешить.

Поручик С. наскоро облачился поверх своей военной шинели в шикарную меховую шубу Распутина, надел его боты и взял в руки его перчатки; вслед за ним Лазаверт, уже несколько оправившийся и как будто успокоившийся, облачился в шоферское одеяние, и оба они, предводительствуемые великим князем Дмитрием Павловичем, сели на автомобиль и уехали на нем к моему поезду с тем, чтобы сжечь одежду Распутина в моем классном вагоне, где к этому часу должна была топиться печь, после чего им полагалось на извозчике поехать до дворца великого князя и оттуда на его автомобиле приехать за телом Распутина в Юсуповский дворец.

Мы с Феликсом Юсуповым остались вдвоем…»[137]137
  Пуришкевич В.М. Указ. соч. С. 92–96.


[Закрыть]

Ф. Юсупов: