Текст книги "Неснятое кино"

Человек в яме плашмя лежал на земле и, вцепившись руками в гроб, выл и выкрикивал что-то бессвязное.

– Она живая! – кричал он. – Пустите! Это я виноват! Она предупреждала! Жизнь уходит на снимок! Она живая, пустите!

– Помоги, чего смотришь! – закричал Михеенко стоявшему наверху сторожу.

Вытащенный наверх, С., стоя на коленях, цеплялся теперь за ограду соседней могилы, но его отцепили, разжав пальцы, и, оттащив, бросили на землю. Теперь он не сопротивлялся, а просто лежал, без слов воя в кладбищенский глинозем.

Сторож быстро подобрал с земли фонарь и лопату, поднял с могильного отвала и чуть ли не с поклоном подал Михеенко слетевшую фуражку.

– Связать? – отряхивая ее, спросил Михеенко. Он был возбужден схваткой.

– Отставить, – сказал старшина, глядя на корчившегося у его ног человека. – Отставить.

С. очнулся от ломоты в теле и чьих-то далеких криков. Он открыл глаза и увидел над собою окно. За ним виднелся расчерченный решеткой на квадраты кусок тусклого неба и край кирпичной стены с колючей проволокой поверху.

В полутемной комнате, кроме С., находилось еще трое. Все они смотрели на него.

– Где я? – спросил С.

– Вы в психиатрической лечебнице, мой друг, – мягко ответил за всех лысый старичок, сидевший с ногами на кровати. – Так же, как и мы, впрочем, – с кривой улыбкой добавил он.

– Вы спали, – хмуро пояснил сидевший поодаль мужчина. – Долго спали.

Только тут С. начал вспоминать, что произошло.

– Ну-с, – услышал он, – расскажите, что случилось…

Старичок буравил его взглядом серых глазок, не скрывая интереса к истории болезни.

– Рассказывать я буду врачу, – ответил С.

Его слова произвели странный эффект. Все переглянулись.

Старичок помрачнел.

– Я и есть врач, – сказал он.

У дальнего окна громко захохотал, забился в смеховых судорогах здоровенный, обритый наголо и привязанный к кровати детина. Голова его была жестоко исполосована: видимо, ее брили тупой бритвой.

– Я и есть врач! – закричал старичок, сжав маленькие кулачки. – Я главный врач этой лечебницы! Я доктор медицинских наук! Я профессор!

Он с неожиданной легкостью сорвался с кровати, метнулся через палату.

– Выпустите меня! Негодяи! – истошно закричал он, колотясь в запертую дверь.

Его хмурый сосед быстро проковылял следом.

– Ну зачем, зачем… – Он бережно обнял старичка за плечи и повел на место. – Нельзя так… Вы же знаете.

– Знаю, – неожиданно сдался старичок. – Знаю…

Он лег на кровать и, вздохнув, свернулся калачиком, как ребенок. Обритый наголо детина, привязанный к кровати, издал смешок, больше похожий на всхлип, и тоже затих.

Хмурый тяжело посмотрел на С., словно решая, сказать ли ему что-то. Затем встал и, подволакивая ногу, подошел к окну, прищурился на тусклое, едва просвечивающее сквозь облака солнце.

– Скоро обход, – сказал он.

Слова эти тяжело повисли в воздухе палаты. Старичок еще больше сжался на постели.

С. со своего места внимательно смотрел за происходящим.

Вскоре гнетущую тишину палаты нарушили звуки, доносившиеся снаружи. Кто-то – и, судя по голосам, немалым числом – шел по коридору. В общем гуле выделялся визгливый, без перерыву хохотавший голосок.

С. глянул на соседей. Эмбрионом сжался на кровати старичок; закрыв глаза, играл желваками обритый; хмурый, стоя у окна спиной к двери, внимательно смотрел на С.

– Ну, говорите же, – сказал С.

Тут дверь распахнулась, и тонкий, как жила, человек в белом халате крикнул тем самым визгливым голосом:

– Обхо-о-од! – И засуетился: – Сесть, всем сесть, кроватки поправить…

За его спиной появились и начали входить в палату люди в грязно-белых халатах и шапочках. Первым шел невысокий крепыш с неподвижным лицом. За его спиной располагалась многочисленная свита.

Войдя, крепыш первым делом направился к кровати с привязанным.

– Ну-с, – растянув улыбкой пухлые губы, обратился он к пациенту. – Как наши дела?

Обритый молчал.

– Посмотрим глаза, – сообщил сопровождающим крепыш. Нагнувшись, он взял обритого за лицо, пальцем низко оттянул ему веко. – Желтые, – поделился он с коллегами и вытер руку о полу халата. – Режима не менять.

Тут С. с ужасом увидел на халате у главврача большие пятна – в лучшем случае пищевого происхождения. Не краше были и руки: под нестрижеными ногтями крепыша собралась недельная грязь.

– Как вы? – обратился он тем временем к хмурому, покорно сидевшему в изголовье кровати. – Помогли наши лекарства? К вам пришло успокоение?

– Да, – бесцветным голосом сказал хмурый.

– Вам снились странные сны, – напомнил крепыш.

– Перестали, – ответил хмурый, стараясь не глядеть на двух огромных то ли врачей, то ли санитаров за спиной у крепыша. Врачебные шапочки сидели на них косо, физиономий неделю не касалась бритва.

– Вот и славно. Да, – уже почти отойдя, вспомнил крепыш, – нога не болит?

– Нет, – ответил хмурый – и покраснел.

– Это хорошо. А вот и наш профессор, – мягко произнес крепыш, присаживаясь на кровать, где лежал, свернувшись калачиком, старик. – Наше светило. – Он положил руку на плечо лежащему. – Ну? Расскажите-ка нам еще раз вашу историю…

Старик молчал, сжавшись в комок.

– Вы утверждаете, что были главным врачом психиатрической клиники, – напомнил крепыш. – Я ничего не путаю? – уточнил он у визгливого, сидевшего прямо на полу у его ног.

Визгливый услужливо засмеялся.

– Да, вы утверждали это, – окончательно вспомнил крепыш. – И что же случилось с вами?

– Вы сами знаете, – сказал старичок.

– Я забыл, – ответил крепыш. Несколько секунд стояла тишина. – Может быть, вы не хотите нам рассказывать? – Он помолчал еще. Санитары переглянулись. – А может, это все вам почудилось?

– Нет, не почудилось! – затравленно озираясь на стоящих вокруг людей в грязно-белых халатах, не выдержал старичок. – Не почудилось!

– Зачем же так нервничать? – укоризненно спросил крепыш.

Глаза его блестели от удовольствия.

– Я не нервничаю! – закричал старичок.

– Нервничаете, – настоял на своем крепыш. Улыбки уже не было на его плотном мясистом лице. – У вас очень расшатаны нервы. Очень. Вы по-прежнему нуждаетесь в лечении…

– Это вы нуждаетесь в лечении, вы! – закричал старичок.

– Что? – словно боясь ослышаться, переспросил крепыш.

– Вы опасный больной! – закричал старичок. – Вы сумасшедший! А я профессор! Я…

– Ясно, – оборвал его крепыш и обернулся к сопровождающим: – У него снова обострение. Какая жалость.

– Прекратите сейчас же! – взвился старик.

– Может быть, уколы, док? – широко улыбнувшись, предположил детина из свиты.

– Укольчик, укольчик! – обрадовался визгливый и исподтишка больно ущипнул старика за ногу.

– Прекратите! Я протестую! – закричал тот.

– Нет, – сказал крепыш, подумав. – Не уколы. – Все затихли, ожидая решения. – Лечение по системе доктора Смоля и профессора Перро! Полный курс, – уточнил он, повернувшись к сопровождающим.

Решение это вызвало бурю восторга.

– Не надо! – взмолился старик. – Что вы делаете?

Но под свист и улюлюканье его уже волокли по коридору, мазали невесть откуда взявшейся смолой, вспарывали над головой подушку…

– Как? – словно выйдя из шока, спросил вдруг С. – Как вы сказали?

Оставшиеся в палате повернулись к нему.

– Кто это? – спросил крепыш.

– Новенький, – услужливо подскочил визгливый. – Ночной завоз со вторника на среду. – И он снова хохотнул.

С. сидел в кровати, вытянувшись в струнку, словно гончая, взявшая след.

– Как вы сказали? – спросил он. – Лечение по системе… ну?

– Доктора Смоля и профессора Перро, – отчеканил крепыш.

Тут С. схватился за голову и ничком повалился на кровать. Через несколько секунд тело его начало беззвучно трястись от хохота. Все, кто был в палате – и пациенты, и их странные врачи, – опасливо смотрели за тем, как корчится новичок.

– Он что, сумасшедший? – помрачнев, спросил наконец крепыш.

Стояла ночь. Решетка на окне палаты расчерчивала на квадраты подсвеченный прожектором кусок стены напротив.

Постель старика, называвшего себя профессором, была пуста. Слева от нее лежал на кровати С. Он не спал. Не спал – справа от пустого ложа – и хмурый. С. понимал это, хотя хмурый лежал неподвижно, с закрытыми глазами. Но волнение выдавало этого крупного мужчину, какая-то тайна комом ходила в его горле.

Через стены палаты, с другого конца коридора, доносились вопли и визги. Это отдыхали «врачи».

– Ну хорошо, – словно продолжая начатый разговор, сказал вдруг С.

Человек на постели не ответил, но в неверном свете луны было видно, как напряглось под тонким одеялом его тело.

– Ну хорошо, – повторил С. – Хотите, я сам расскажу вам, как все было?

Сосед молчал.

– Этот несчастный старик – действительно врач, – продолжал С. – И вы тоже. – Сосед резко повернул к нему голову, глаза его блеснули в свете луны. – Да, и вы тоже. Но некоторое время назад власть в клинике внезапно захватили сумасшедшие…

Картины того, что произошло здесь, вставали перед С. так, словно он видел все это. Сосед ничего не отвечал – пораженный прозрениями странного новичка, он только кивал. Глаза его белели в лунном свете.

– Да, да, – прошептал он, боясь звука собственного голоса. – Все так! Но откуда вы узнали?

– Я узнал это много лет назад, – ответил С. – А сейчас у меня только один вопрос: когда? Когда это произошло?

– Два дня назад, ночью, – помедлив секунду, ответил сосед. – Почти сразу после того, как привезли вас!

– Ну конечно, – сказал С. – После того, как привезли меня. Мог бы догадаться и сам.

– Как вы узнали? – повторил хмурый.

– Вы, конечно, слышали такое имя: Эдгар По? – помолчав, ответил вопросом на вопрос С.

– Конечно. Это писатель. «Золотой жук» и это еще, про обезьяну… – Исчерпав запас эрудиции, хмурый умолк.

С. усмехнулся.

– А нравится ли вам «Лечение по системе доктора Смоля и профессора Перро»? – осведомился он.

– Боже мой! – Хмурый не мог слышать этих слов. – «Лечение»! Они вываливают нас в смоле и перьях. Это ужасно!..

– Это название рассказа, – перебил его С.

– Что?

– Это рассказ Эдгара По! Все, что случилось здесь той ночью, было сочинено им полтора века назад. И стало явью потому, что здесь оказался – я.

Сосед молчал.

– Я – воронка, – продолжал горячо шептать С. – Рядом со мной опасно, понимаете? Я не знаю как, но я стал персонажем из его новелл. И втягиваю в них каждого, кто окажется поблизости…

– Вы больны, – перебил его хмурый. – Поверьте мне как врачу. Вы действительно больны.

– А вы? – шепотом крикнул С.

Хмурый не ответил.

– Поймите, – шептал С., – фантазия, в которую вы попали по моей вине, – не самая печальная. На мне – кровь. И я должен бежать отсюда, чтобы распутать другой, по-настоящему страшный сюжет.

– Если вы убежите… – Хмурый запнулся и молчал несколько секунд. – Этот коротыш – у него паранойя. Они убьют всех нас.

– Вы ничего не поняли, – ответил С. – Если я убегу отсюда, этот сюжет распадется сам собой! Они вернутся в палаты и уснут, как спали в ту ночь, когда сюда привезли меня. Они уснут – и все забудут!

– Дай-то бог… – глухо прорычал хмурый, и С. услышал в его голосе незнакомые нотки. – Я-то не забуду…

Помолчали.

– Вы хорошо знаете эту клинику, – сказал С. – Как можно выбраться отсюда?

Хмурый посмотрел с опаской.

– Есть один способ, – сказал он. – Я хотел сам, но… Слушайте внимательно.

В предутренний час – час меж волком и собакой – через глухую больничную стену перевалился и тяжело упал на влажную землю человек. Это был С.

Неловко упав на четвереньки, он поднялся и побежал через поле – на шум поезда, к железнодорожной ветке. Почти добежав до опушки леса, бегущий осмелился обернуться: погони не было. Обыкновенная городская клиника темнела на том конце поля, и на секунду С. усомнился, было ли в действительности то, что он видел собственными глазами…

Электричка везла его в Петербург. Он беспокойно дремал – в последнем вагоне, забившись в угол, подальше от людей.

Стучали колеса, и в такт им, не стихая, звучали в его бессонном мозгу строки бессмертного «Ворона»…

 
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался, постучался в дверь ко мне.
«Это, верно, – прошептал я, – гость в полночной тишине, —
Гость стучится в дверь ко мне».
 
 
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
«Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне, Поздний гость приюта просит в полуночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне»…
 

Поезд заскрипел всеми суставами и остановился. С. открыл глаза. Забурчало радио.

– Что он сказал? – переспросил у С. гражданин, сидевший через сиденье.

– Ремонт, – ответил С. – Пути размыло.

Да, это было то же самое место: кочковатое черное поле уходило в туман, телеграфные столбы тянулись вдоль лощины…

Но ворона за окном не было, и вскоре С. снова задремал. Тревожные строки зазвучали в мозгу вновь.

 
Вновь я в комнату вернулся – обернулся – содрогнулся —
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
«Видно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего.
Это ветер, – усмирю я трепет сердца моего, —
Ветер, больше ничего».
 
 
Я открыл окно, и странный гость полночный, гость нежданный
Ворон царственный влетает: я привета от него
Не дождался. Но отважно, как хозяин, гордо, важно,
Полетел он прямо к двери, к двери дома моего,
И вспорхнул на бюст Паллады, сел так тихо на него.
Сел – и больше ничего…
 

– Сынок! Приехали!

С. открыл глаза. Какая-то бабулька трясла его за плечо.

Поезд стоял. За окном в утреннем сером полусвете простирал вдаль квадраты своих кварталов Петербург.

– Отойди от меня! – крикнул С.

Бабулька попятилась и с проклятиями исчезла в дверях.

На ватных ногах он вышел на пустой перрон и побрел ко входу в метро. В вестибюле вокзала на каменной голове Ленина сидел ворон.

В квартире не было не только жены, но и ее вещей. Шкафы темнели пустыми внутренностями, сияла мертвой чистотой кухня.

На кухонном столе аккуратной стопкой лежали фотографии Лики – те самые, что стали виною ее смерти. Записка. И на ней – обручальное кольцо.

Он прочел записку и положил на стол. Взял фотографии. Лика улыбалась, она была живой – там, на плотных прямоугольниках фотобумаги.

Он присел возле стола. Потом встал и, не снимая обуви, прошел через опустевшую квартиру, остановился перед книжными полками.

Постоял немного, нашел взглядом и вынул зачитанную некогда до дыр книгу. Открыл. С фронтисписа на него глядел Эдгар Аллан По.

Закрыв книгу, С. тут же открыл ее с конца. Палец медленно заскользил вниз по столбцу оглавления. С. еще не знал, что ищет, но палец сам безошибочно остановился на нужной строчке: «Вильям Вильсон».

– Вильсон! – сказал С. – О господи, ну конечно!

Судорожно пролистав книгу, он нашел указанную в оглавлении страницу, и с нее бесшумно скользнул вниз клочок бумаги.

С. автоматически поднял его, глянул…

Еще несколько секунд он стоял неподвижно, потом рванулся к телефону, но случайный взгляд на гобелен, висящий на стене, заставил его остановиться. Замок на гобелене, словно обветшав за время его отсутствия, просел в землю, конь же неимоверно вырос и вдобавок теперь злобно косился на скаку – так, словно видел стоящего в оцепенении хозяина квартиры.

С трудом заставив себя оторваться от изменившегося гобелена, С. снял трубку. Трубка немо застыла в его руке. С. постучал по рычажку – гудка не было.

– Черт возьми, – прошептал он.

В квартире было неуютно. Он сорвал с вешалки плащ, не сразу попав руками в рукава, надел. Пройдя в кухню, бережно положил во внутренний карман стопку Ликиных фотографий, хлопнул по боковому карману – на месте ли ключи? – и с заветным клочком бумаги в руке вышел прочь.

Трубку сняли сразу, словно все это время ждали звонка.

– Господин Вильсон? – сказал С. Он стоял в телефонной будке во дворе своего дома.

– А-а, господин С.! – обрадовались на другом конце провода. – Наконец-то! Слушаю вас.

– Кто вы? – спросил С.

– Я? – Незнакомец рассмеялся. – Вы же знаете сами! Я персонаж. Такой же, как вы. И как она.

– Она не персонаж! – крикнул С. – Верните ее! Она…

– Ну что вы, – мягко перебил голос. – Мы все персонажи.

– Верните, я прошу вас. Ведь это еще возможно, правда?

Трубка молчала.

– Я умоляю вас. – С. говорил медленно, тщательно подбирая слова. Больше всего на свете сейчас он боялся, что трубка ответит гудками. – Давайте вернем ее. Возьмите любой другой сюжет, возьмите меня…

– В этот сюжет, господин С., – назидательно перебил иностранец, – вы вошли сами. И привели ее. Мне очень жаль. Впрочем… – трубка помолчала, – если вы согласны на другой сюжет…

– Да! – крикнул С.

– Один шутник говорил, что выход находится там, где раньше был вход, – произнес незнакомец.

– Вы знаете, как вернуть ее? – выдохнул С.

– Разумеется.

– Как?

– Это не телефонный разговор, – сухо сказал незнакомец.

– Где я могу вас увидеть? – спросил С.

– Вы уверены, что согласны на другой сюжет? – поинтересовался г-н Вильсон.

– Да.

Трубка еще помолчала.

– Я недалеко, – сказал наконец Вильсон. – Идите по четной стороне проспекта. Я пойду навстречу.

– Но как… – начал было Вильсон.

– Когда мы встретимся, вы меня узнаете… – заверил незнакомец, и в голосе его почудился смешок.

В трубке зазвучали гудки.

«22», «24», «26»… Одна за другой оставались за его спиной таблички с номерами домов. Ежась под нитями осеннего дождя, навстречу проходили люди, и С., замедляя шаг, напряженно всматривался в их лица.

У какого-то перекрестка, возле ступеньками уходящей вниз, в нутро старого петербургского дома, пивнушки стояла и сидела на перилах шпана. С. почти прошел мимо, когда чья-то рука жестко схватила его за рукав. Он рванулся, но рука держала крепко.

– В чем дело?

На этот вопрос компания ответила диким хохотом. Дюжина рук схватила С. и сволокла по ступенькам.

– К Королю! – орала шпана. – К Королю его!

Тот, кого они называли Королем, – грязное существо с серьгой в ухе, – сидел, прислонившись к стене, на куче тряпья и, не обращая внимания на крики, целовался с малолеткой.

– Кто это? – спросил он, не переставая шарить под кофтой у подружки.

– Хер в пальто! – ржанул один из втащивших С., сдирая с него плащ.

– А я Король… – представилось существо, – вот всего этого говна. Пей!

Тут же под нос С. сунули, расплескав на плащ, большую кружку с бурым несвежим напитком.

– Пей здоровье Короля! – приказал патлатый детина, по-прежнему держа его рукой за плащ.

…Палец сполз вниз по странице, скользнул вправо, вдоль строки в оглавлении – «Король Чума». «Вы согласны на другой сюжет?» – спросила трубка голосом Вильсона. «Да», – ответил в трубку С.

– Да, – повторил С. – Я согласен на этот сюжет!

– Что? – не понял Король. – Какой, на хер, сюжет?

Все затихли.

– Сюжет очень старый, – ответил С. – Это история про путешественника, очутившегося в Лондоне во время эпидемии чумы и попавшего в такую же вот… компанию. И знаете? Там тоже был Король! Король Чума!

– Чумы у нас, дядя, нет, – хмыкнул какой-то тинейджер, – вот трипперок – пожалуйста! Правда, Майк?

Прыщавый Майк ответил похабным жестом. Все захохотали.

– Здоровье Короля! – провозгласил С., невзначай обернувшись назад. У ступенек, перекрывая выход, стоял с бутылкой в руке долговязый переросток.

– Здоровье Короля! – повторил С. и отглотнул.

Крики торжества потрясли низкие своды пивнушки. С. плеснул пивом в лицо державшему его детине, двинул кружкой по голове кому-то, стоявшему слева, запустил ею в голову долговязого и рванулся в образовавшийся проход. Выскочив наверх, С. побежал, отчаянно глотая сырой воздух.

Крики сзади настигали его, страх придавал сил. Метнувшись за угол , С. нырнул в подворотню, затем в подъезд и дальше – наверх, наверх… Задыхаясь, остановился. Погони не было.

Стараясь совладать с хрипом, рвавшимся из груди, С. огляделся. Он стоял на лестничной площадке у заколоченного окна, выходившего во двор, обычный петербургский двор с помойками и чахлой растительностью вдоль тяжелых стен.

Стены эти и двор полосовал ливень, а сквозь него, в двоящемся отражении немытых стекол, С. увидел себя, но не в грязном свитере с небритым измученным лицом, а ухоженным, явно нездешним господином в сером твидовом пальто и белом кашне.

Отражение издевательски осклабилось и склонилось в шутовском поклоне, приветствуя нежданную встречу.

…Вильям Вильсон разговаривал с кем-то, стоя в телефонной будке во дворе его дома, Вильям Вильсон давал телеграмму на почте…

– Вильсон, – прошептал С. – «Вильям Вильсон», рассказ о двойнике… Боже мой, так значит… это я?..

В подтверждение запоздалой догадки господин в оконном стекле злобно захохотал. Он хохотал, тыча пальцем в С., словно в затравленного зверя в клетке, перед последним выходом на арену.

С. ударил кулаком в стекло. Посыпались осколки. Взвыв, он инстинктивно поднес руку ко рту – из рассеченного кулака шла кровь. Потом поднял глаза. Из уцелевшего, косо торчащего сверху куска стекла на него печально смотрел его двойник. По бледной щеке двойника текла струйка крови.

Отступив на шаг, С. ногой вышиб остатки стекла.

На звон на верхней лестничной площадке высунулась женская голова и, крикнув: «Прекратите хулиганить!» – тут же, со стуком двери, скрылась обратно.

В пустом теперь проеме окна барабанил по карнизу дождь.

Постояв несколько секунд, С. опустился на ступеньку, прислонился к перилам.

– Я должен сам. Сам…

Его колотило. С трудом прикурив, С. несколько раз затянулся. Подошел к окну, подставил руку под поток воды. Кровь стекала с ладони, розовела, становилась совсем бледной, теряла цвет… Потом стук капель о карниз стал совсем редким, потом вода перестала литься с руки.

С. подставил последним каплям дождя здоровую руку, умыл лицо.

Луч холодного солнца, ударившись в створку открываемого напротив окна, бликом мелькнул по усталому лицу С.

– Выход, – медленно сказал он и поморщился, вспоминая. – Выход там, где раньше был вход!

…Лика смеялась, взмахивая руками, что-то говорила, идя по дорожке старого парка… Черный зев фотокамеры хищно щелкал, снимая ее – раз, другой, третий…

– Пленка! – сказал С., открывая глаза.

Задыхаясь, он бежал через город в свою лабораторию.

…Он вынимал из коробок пленки и бросал их в пустую кювету. Потом поджег пленки – и они затлели, темнея и шевелясь плоскими змеями. Вынув из бумажного пакета контрольки, С. мелко изорвал их и бережно ссыпал в костерок.

– Теперь – отпечатки, отпечатки… – бормотал он, глядя, как занимается огнем бумага.

Ржавый висячий замок на лаборатории не поддавался. Чертыхнувшись, С. прекратил бесплодные попытки и, оставив ключ торчать в покосившемся замке, бегом пересек двор и скрылся в подъезде.

За время его отсутствия гобелен изменился неузнаваемо: огромный рыжий конь хищным глазом откровенно косился на С., замок за ним горел. Языки пламени вырывались из бойниц и окон, гобеленовое небо застилал чад.

На кухонном столе лежала записка жены и ее обручальное кольцо. Фотографий Лики не было.

Несколько секунд, уже поняв и страшась понять до конца, он стоял неподвижно. Рука его поднялась к груди – туда, где лежали они еще час назад.

Как в замедленной съемке, С. снова увидел это: как аккуратно кладет фотографии во внутренний карман плаща и как потом сдирает с него этот плащ патлатый подонок, там, в пивной…

Он застонал, как стонет тяжелораненый, и бессильно привалился к стене. На висящем напротив гобелене чадно горел замок, скакал конь. Стараясь не попадать своими глазами в бешеные глаза коня, С. быстро прошел сквозь коридор и, выйдя, бесшумно прикрыл за собой дверь.

Он вышел из подъезда, и тут же в его слух вползла откуда-то пожарная сирена. Отвратительный, режущий мозг звук становился все ближе, и С., прибавив шагу, почти побежал по проспекту. Мимо него, воя, пронеслась пожарная машина, за ней вторая…

С. оглянулся: машины въезжали в его двор.

Горела его квартира. Чадные языки пламени вырывались наверх, из окон неслось отчаянное, грозное ржание.

С. побежал прочь.

«22», «24», «26»… Номера домов на проспекте неумолимо росли, приближая С. к тому перекрестку, где час назад его схватила за плечо рука патлатого детины.

У входа в подвал он остановился и, переводя сбившееся дыхание, медленно несколько раз вдохнул и выдохнул сырой петербургский воздух.

Выбора не было, и он шагнул вниз.

Под его плащом занималась любовью какая-то пара. Под взглядами десятка подонков С. пересек пивную. Никто не встал у него на пути. Молча рывком он сдернул плащ с переплетенных тел.

И только тут обитатели подвала начали понимать, что это не галлюцинация. С. нащупал во внутреннем кармане плаща плотные квадраты фотографий и, стараясь не делать резких движений, направился к выходу, но, не выдержав, сорвался, побежал вверх по ступенькам.

Пивная взвыла. Вслед ему рванулись, но С. был почти наверху, когда проем загородила чья-то фигура.

Это была горбунья – та, со странных Ликиных похорон. Она улыбалась ему, призывно протягивая руки.

– Мой, мой!.. – радовалась горбунья.

Секунды оказалось достаточно, несколько рук вцепились в него сзади. В отчаянии С. отмахнулся от одного, ударил в лицо другого – плащ вывалился из рук, фотографии веером высыпались из внутреннего кармана на грязные ступени пивной. Он потянулся к ним, но удар ногой свалил его наземь. С. больше не оборонялся – осыпаемый со всех сторон ударами, он ползал по полу, пытаясь собрать карточки. Зажав их обеими руками, он еще сумел встать и шагнуть к ступенькам. Но тут же согнулся пополам и медленно осел на пол.

Все стихло. Худой патлатый детина стоял на ступеньках пивной, недоуменно глядя на окровавленный нож в своей руке. В проеме дверей, светило солнце, голубело небо над крышей дома напротив…

«Скорая помощь» неслась сквозь очнувшийся, оживающий после долгих дождей город. Притормозив на перекрестке, она осторожно переползла через рельсы и, повернув, снова наддала газу.

С высоты птичьего полета было видно, как, подъехав к дверям приемного покоя больницы, машина остановилась, как санитары вынули оттуда носилки с лежащим на боку человеком и споро внесли их внутрь. Вышедший из больницы фельдшер, засунувшись в кузов, вытащил и внес следом за носилками ком окровавленной одежды. Шофер, выйдя, хлопнул дверцей, обменялся парой слов с идущей через двор санитаркой, хлопнул ее по заду: та дружелюбно взвизгнула.

Небо над колодцем двора сияло безукоризненной голубизной.

Стоя у капота, шофер прикурил и с удовольствием сделал первую затяжку.

Докурив, он вошел в приемный покой. Там, сидя в пальто возле рефлектора – отопительный сезон еще не начался, – фельдшер с интересом рассматривал какие-то фотокарточки.

– Покажи.

Шофер протянул руку, и фельдшер отдал ему несколько отпечатков.

Это были фотографии Лики.

– Сожгите фотографии! – корчась от боли, кричал человек на операционном столе.

– Скорее наркоз, – сказал, входя, хирург.

– Уже дала, – сказала ассистентка.

Хирург поднял на нее удивленные глаза.

– Сожгите! Сожгите их! – требовал человек.

В двух метрах от него, за стеклом, сидел на подоконнике ворон.

– Классная девка, – сказал шофер. – Этого? – Он поднял глаза наверх, туда, где находилась операционная.

– Ага.

– Не повезло, – сказал шофер, выходя.

– Сожгите фотографии! – Человек на операционном столе метался в бреду.

– Еще наркоз, – сказал хирург.

В глазах над повязкой – глазах медсестры-ассистентки – появилось отчаяние. Ворон, кося через стекло пуговичным глазом, внимательно наблюдал за развитием событий.

– Козлов! – позвали из коридора. – В семнадцатую! Сколько тебя кричать?

– Иду! – рявкнул фельдшер. – У, корова!

Фельдшер бросил фотографии на подоконник и вышел.

Дверь приемного покоя осталась открытой.

Стрелка на тахометре заползла за отметку, но сознание не покидало человека, лежавшего на операционном столе.

– Сожгите их, – молил С.

– Господи боже мой, – шептала медсестра.

– Ну, – пробормотал хирург. – Ну, давай, выключайся!

Сквозняк хлопнул створкой окна. Ворвавшийся ветер сорвал фотографии с подоконника и бросил их на открытую спираль рефлектора. Через секунду бумага начала темнеть…

– Кажется, берет, – сказала ассистент.

Смутная, почти счастливая улыбка осветила лицо человека в операционной. Сознание начало покидать его.

…Бумага вспыхнула, язык пламени прожег радостное лицо Лики на фотографии.

…Человек на операционном столе лежал неподвижно.

Пылали окна замка.

Горели фотографии Лики, упавшие на рефлектор.

С., спотыкаясь, бежал по старинной аллее. За ним, оскалив зубы, гнался огромный рыжий конь.

Фотографии горели, и горел замок.

Конь приближался.

Пламя жадно лизало фотобумагу.

Конь, храпя, настигал С.; оборачиваясь на бегу, тот видел уже в нескольких метрах от себя развевающуюся рыжую гриву и оскаленные зубы.

Сквозь дым, восходивший над рефлектором, было видно в проеме окна исчезающее куда-то за ребра крыш солнце. Женская тень легла на освещенную закатом стену приемного покоя.

Конь настигал С. Бешеный глаз навис над бегущим, обрушились сверху копыта, и наступила тишина.

Последняя фотография, догорев, просыпалась в рефлектор кучкой серого пепла. Женская тень, качнувшись на розовой от заката стене, исчезла в проеме дверей.

Столбик пепла упал в раковину: хирург курил, сидя на подоконнике. Он поднял глаза – в дверях операционного блока стояла молодая женщина. Это была Лика.

Молодая, такая же прекрасная, какой была на сгоревших фотографиях, но будто бы только очнувшаяся от тяжкого сна, она стояла, не отрывая взгляда от стола в глубине операционной.

Она смотрела туда, где еще недавно боролся со смертью – ее смертью – С., а теперь недвижно лежало на столе его накрытое простыней тело.

– Сюда нельзя, – сказал хирург.

С. лежал у самого окна. А за стеклом, уже безразличный к происходящему, сидел ворон. Потом он толкнулся сильными лапами и полетел.

Он летел через северный русский город, над сеткой проводов и цинком крыш…

… пересекал океан…

… парил над доками Балтимора —

и в такт его полету шли последние титры фильма:

«В СВОЕЙ АВТОБИОГРАФИИ ЭДГАР АЛЛАН ПО ПИСАЛ, ЧТО ДВА С ЛИШНИМ ГОДА ПРОЖИЛ В РОССИИ, В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ. ОДНАКО БИОГРАФЫ ДОСТОВЕРНО УСТАНОВИЛИ, ЧТО ЭТО – МИСТИФИКАЦИЯ АВТОРА.

ЭДГАР ПО НИКОГДА НЕ БЫЛ В РОССИИ».

1993