Текст книги "Свет времени (сборник)"

«Из чего же девчонки сделаны…»

 
Из чего же девчонки сделаны?
Видно, этого не пойму,
Видно, это понять не велено
И не сказано – почему?..
 
 
Может, ими мы ошаманены?
Присмотритесь, как странно одеты.
И причём все какие-то мамины —
Вдруг они не с нашей планеты?!
 
 
Я боюсь своего открытия,
Когда вижу, как их обижают,
Когда вижу, как к ним, в общежитие,
Парни пьяные приезжают.
 
 
Ну а вдруг такое случится:
Поздней ночью, когда все спят,
Непонятной волшебной птицей
Бросят нас и все улетят!
 
 
Это страшно, воочию вижу,
Как повянет мой шар земной. —
Я тебя никогда не обижу,
Только ты будь всегда со мной.
 

«Ранним утром двери отворю…»

Сыну Мише

 
Ранним утром двери отворю.
Руки – в брюки, кепка – набекрень,
Чем меня порадует этот день?
Здравствуйте, – ему я говорю.
 
 
Радости своей я не пойму,
Во дворе встречается сосед,
Страшно обозлённый на весь свет.
Говорю я, – Здравствуйте, – ему.
 
 
В странной своей радости я парю
Высоко над шпилями, как орёл.
Только что я город приобрёл, —
Здравствуйте, – ему я говорю.
 
 
А навстречу девушка спешит.
Мне ли эту девушку не понять?!
И пока я думаю – что сказать?
Здравствуйте, – она мне говорит.
 

«Девчонка туфельки надела…»

 
Девчонка туфельки надела,
Девчонка модная такая,
Девчонка в зеркало глядела —
Она была совсем другая.
 
 
В ней было что-то голубое,
В ней что-то розовое было,
Необъяснимое такое,
Что улыбалось и светило.
 
 
И вот девчонку встретил вечер.
Шептал девчонке тихий ветер…
 
 
И каблучки по тротуару
Звенели раннею весной.
А у часов – он был с другою…
Девчонка мимо и – домой.
 
 
Девчонка плакала в подушку,
Она была одна-одна!..
А в небе сыто и бездушно
Смеялась жёлтая луна.
 

Аспирант

 
Поумнел я. Мне даже страшно,
Что такой нынче стал фигурой.
Вся родня приветствует страстно
Поступление в аспирантуру.
 
 
Рефератом бумагу выпачкав,
Окончательно офигел.
А родня вокруг – да на цыпочках
Оттого, что я поумнел.
 
 
Все соседки таращат зенки,
Поневоле расправишь грудь.
А стихи – это ведь не деньги,
Проживём без них как-нибудь.
 
 
Но, однако же, грудь свою
Расправляю всё реже, реже.
Зреет злоба во мне – убью…
Аспирант, я тебя зарежу.
 
 
Раздавлю, как покровное стёклышко,
Чтоб святого не воровал
И хрустальную туфельку Золушки
Инфузорией не называл.
 
 
Пусть родня рвёт и мечет пёрышки —
Очевиден другой талант,
Ведь не зря под покровным стёклышком
У меня лежит аспирант.
 

«Я на весенней мостовой…»

 
Я на весенней мостовой.
Ручьи бегут, и удивительно,
Что постовой вниз головой
Из лужи смотрит подозрительно.
 
 
А я шагаю взад-вперёд,
Как Гулливер, по облакам,
Как будто по материкам —
Моря одолеваю вброд.
 
 
А день шумит, а день трепещет,
И солнце радостное блещет.
Ликуют птицы: тинь-тинь-тинь —
Повсюду торжествует синь.
 
 
И только образ постового
Не жаждет неба голубого.
Не потому, что цвет пугает —
Он ничего не понимает.
 
 
А между тем ему б крутнуться,
Ногами вверх перевернуться,
На голове бы постоять —
И синь небесную понять.
 

«Он был всегда большим медведем…»

 
Он был всегда большим медведем,
Какого трудно одолеть,
И если в челюсть он заедет —
Спокойно можно помереть.
 
 
И вот влюбился – не понять,
В такую хрупкую – кажись,
Какую просто не обнять,
Без страха за её же жизнь.
 
 
А он тем более боялся,
За нею целый год ходил,
Потом, поссорившись, расстался,
Ну, и, как водится, запил.
 
 
И я об этом бы ни слова…
Но все девчонки (весь наш дом),
Его такого – сверхбольшого
По-за глаза зовут телком.
 

Казус

 
Довольно жизненный казус —
Стипендию задержали.
Студенты многие сразу
Завтракать перестали.
 
 
В столовую, будто старуху,
Злую бирючку, вселили,
Не стало в ней бодрости духа,
Что так её веселили.
 
 
Сижу над котлетой с подливой,
Житейской горжусь победою,
Сижу над котлетой счастливый —
По-джентельменски обедаю.
 
 
Но вдруг за соседним столиком
Девичьи взгляды встречаю.
Там за о… бедным столиком
Хлеб запивали чаем.
 
 
Девчонки спешили заметно.
Я понимал каждый взгляд,
Им в первый раз неудобно,
Что так они мало едят.
 
 
С мыслями о стипендии
Сижу над классной котлетой,
Её я купил на последние…
Но как им сказать об этом?!
 

Арбуз

 
Бока чемоданов ободраны,
Мы в комнате пустой лежим,
Скелеты коек режут рёбра нам
Рёбрами своих пружин.
 
 
Зрачок магнитофона смотрит
С проникновенностью удава,
И слышно, как с гитарой бродит
Оригинальный Окуджава.
 
 
Мы все лежим и вслух мечтаем,
Карман наш общий уже пуст.
Мы на последние – решаем
Купить полбулки и арбуз.
 
 
Арбуз, как глобус, но в руках
Трещат его меридианы,
И гаснет пламя на зубах,
Скрипят под нами чемоданы.
 
 
Мы все едим так увлечённо,
Мы все вздыхаем облегчённо.
Мы не наелись, но мы ели,
Нам мягче кажутся постели.
 
 
А завтра – в руки направленье
И, став от гордости огромными,
Получим в кассе не стипендию,
Получим первые подъёмные.
 
 
Но мне б хотелось, чтобы в жизни,
Когда давно забудем вуз,
Мы помнили чертовски сытный
Вот этот братский наш арбуз.
 

Красноярский тракт

 
Чистый воздух, небо – шляпою,
С неба звёзды горящие капают.
На асфальте шины шипят,
Как на старте машины стоят.
Шофера, как медсёстры, мечутся,
От аварий машины лечатся.
А дорога, покрытая ледью,
В свете фар выстилается медью,
И по ней, за кузовом кузов,
Тащат МАЗы всякие грузы.
И от фар световые пучки
Разбивают ночь на куски.
И они, эти тени-вороны,
Улетают с дороги в стороны.
Эх, дорога! – Машинный гуд.
Их так много – куда бегут?
А они бегут и бегут,
И пыхтят, и сопят, и ревут.
Это жизнь дорожной артерии
Скоростями машины вымеривают.
Я смотрю – это здорово, факт!
Это наш Красноярский тракт!
 

«У истоков будущей морали…»

 
У истоков будущей морали —
У афиши. Там без лишних слов
Шляпу-невидимку мне продали
Два пришельца из Ессентуков.
 
 
Два дрожащих, два злосчастных брата —
Я вписался третьим в антураж,
Наша жизнь, увы, не виновата
В том, что душу дьяволу продашь.
 
 
Я теперь невидимый, как в сказке,
В банк иду, с вместительной сумой.
Денег набираю под завязку,
А потом иду к себе домой.
 
 
Что милиция и все её питомцы?
Я в отсутствии, меня здесь нет,
И похрустывают красные червонцы,
Красные, как пламенный привет.
 
 
Я богат, как самый старый Ротшильд
И как самый молодой Дюпон,
С неких пор я обожаю роскошь,
И внимание – со всех сторон.
 
 
Так и жил бы, верно, без печали.
Но, очнувшись, понял я, что спал
И на диспут в клубе опоздал —
У истоков будущей морали.
 

Вокзал

 
День круглые сутки.
Здесь нет ночей.
Фонтанят шутки —
Держи бичей!..
Обрывки фраз
Рисуют картины.
Сплелись тут жизни,
Как паутины.
Людской поток —
Кипит толпа.
У каждого парня
Своя судьба.
Куда?
На Братск.
А ты?
Целина.
Попутчик, брат,
Дорога одна!
А на перроне
Звенят гитары,
А на перроне
Прощаются пары.
Девчонки-кокетки,
Слёзы – в руку.
А парни смеются,
Не веря в разлуку.
Горят, угасают
Зелёные спички.
И с криком проносятся
Электрички.
А люди снуют,
Сидят, жуют.
И нет уюта,
И вот – уют.
Прожекторы ночь,
Как порох, сжигают.
Громадным пожаром
Вокзал полыхает.
Восторг распирает —
Вот это размах,
Вот это по-русски —
На всех парусах!
 

«Какая мука – сидеть во Внуково…»

 
Какая мука —
Сидеть во Внуково.
Смотреть сквозь стёкла,
Как всё намокло.
И знать, что где-то
Гуляет лето.
И перламутром
Сияет утро.
Аэродромы —
В раскатах грома…
 
 
А здесь, пожалуйста, —
Капризы августа.
И самолёты
Сидят, как птицы,
Поджавши крылья,
Им – не летится.
 
 
А мне б – до дому.
А дождь со свистом
В сто тысяч гномов
Буянит твистом.
В сто тысяч гномов
Пошёл вприсядку
Аэродромом,
Как танцплощадкой.
 
 
Терпенье тает,
И я билетом
Грожу кассирше,
Как пистолетом.
В ответ спокойно:
Погода, если б…
Я, как покойник,
Пустую в кресле.
 
 
Смотрю сквозь стёкла,
Как всё намокло.
А рядом вещи
И тьма народу —
Весьма зловещий
Вид на погоду.
Но вот, как прежде,
Смыкаю вежды
И засыпаю
В плену надежды.
 

Ангелы любви

Галине

 
У каждой любви есть ангелы,
Умиротворённые, как деревни,
Их крылья потрескивают, как факелы
Зелёных прохладных деревьев.
 
 
У озера, Лебединого,
Танцующих в полумгле,
Я видел их не картинно,
Я видел их на земле.
 
 
И – поверил в мечтания,
Их сокровенность тая,
Что к озеру прилетает
Лебедь одна – моя.
 
 
Конечно, хотя я не принц,
Но в этом у всех один принцип,
Ее, отыскав среди множества лиц,
Я сам стал – принцем.
 
 
И как-то всё интересно —
На что уж с базара лук
Она принесёт,
 

 
Положит на место,
А он – как цветы из рук.
 
 
Такое – так просто не может,
Ангелы существуют.
И в чувствах быть нужно построже,
Они без любви тоскуют.
 
 
Но если вы мне не верите,
То сами сходите туда.
Вас ждут белокрылые лебеди,
Вас ждут там они всегда.
 
 
Вам драться придётся с волшебником,
Там силу любви измерите.
Помогут влюблённому ангелы,
И вы в них, как я, поверите!
 

«Жизнь течёт, и уходят друзья…»

Николаю Савину

 
Жизнь течёт, и уходят друзья,
И иначе, наверно, нельзя.
 
 
И для каждого есть этот путь —
Мы ведь тоже когда-нибудь…
 
 
Я стою средь надгробий немых,
Как-то странно сугробы подтаивают,
Может, мёртвые дышат на них,
Только это от нас утаивают?!
 
 
Потому что не может быть,
Чтобы друг мой умер совсем,
Ведь он жизнь так умел любить,
Как дано это нам не всем!
 
 
Жизнь течёт – капли падают с плит.
Знай, дружище, что ты не забыт.
Жизнь течёт, жизнь течёт даже здесь —
Значит, что-то живое в вас есть.
 
 
Мне ж за это ещё воевать,
Мне ж за это ещё умирать —
 
 
Чтобы так же ранней весной
Приходил кто-то близкий ко мне
Ощутить, что я тоже живой,
Что я в жизни, что я на войне.
 

«Я правлю страной Феерия…»

 
Я правлю страной Феерия,
Подо мною трон не качается,
Потому что моя империя
В моём я, начинаясь, кончается.
 
 
Королём быть не плёвое дело,
Здесь ответственность всюду нужна,
Что-то выполнил
неумело,
А расплачивается страна.
 
 
Иногда забываешь об этом,
Потому что незыблем трон,
И проматываешься поэтом,
И долги жмут со всех сторон.
 
 
И уже по стране – нищета.
Превращается в ноль Феерия,
И сжимается круга черта,
За которой конец империи.
 
 
И поэтому я обращаюсь
Ко всем людям умной земли:
Берегите свою империю,
Только с нею вы – короли.
 

Барабанщик

Девятое августа 1945

 
Я помню хорошо дождливый день
И серый сквозь туман рисозавод.
Матросов в бескозырках набекрень,
Идущих за шоссейный поворот.
 
 
Я помню, как струился белый пар
Над мокрой крышей, а гудок всё рос,
И в кожанках японских за амбар
Вели двух диверсантов на допрос.
 
 
А после мы обедали в углу,
И помню я, как девочка одна,
Смеясь, стучала ложкой по столу,
Никак не понимая, что – война!
 
 
А вечером отец пришёл в детсад,
Поднял меня под самый потолок
И дал мне подержать свой автомат,
И научил, как нажимать курок.
 

«Солдатские шинели, я вижу вас…»

 
Солдатские шинели,
я вижу вас,
Когда лежу в постели,
не открывая глаз.
И детство набегает,
как тёплая волна,
И парус поднимает
«Зелёная страна».
Я босиком по тропке
В колхозный клуб спешу,
Наган из медной трубки
За пазухой держу.
Окопы – поле боя
С фонтанами огня.
Солдаты, что вам стоит,
Возьмите в бой меня.
Я буду бить их, гадов,
Ей-богу, я не вру.
А если что… как надо
За Родину умру.
 
 
Я так упрямо верил
В тот медный свой наган
И в потайные двери
Из зала на экран.
Солдатские шинели,
Зачем я вижу вас?
Ведь пацаны другие
На улицах сейчас.
К сердцу подступает
тёплая волна:
Я сам теперь солдат твой,
«Зелёная страна».
 

Барабанщик

 
Наш ротный барабанщик
Такой большой чудак,
Наш ротный барабанщик
С улыбкою всегда.
Наш ротный барабанщик
С усиками-клин,
Наш ротный барабанщик
Лёва-армянин.
И то, что плохо знает
Он наш язык, – обман.
Его мы понимаем,
Играл бы барабан.
Его мы понимаем,
И если он в строю,
То нашу роту просто
По шагу узнают.
Но иногда в субботу,
В час отдыха солдат,
Вдруг загрустит о чём-то
И словно виноват…
И словно в барабане
Вся грусть его живёт,
Встряхнёт его, ударит
И тихо запоёт.
Слова, нам непонятные,
На ротном барабане
Ясность обретают.
И слышно, как устало
В далёком Ереване,
Яблоко упало.
Яблоко упало,
Скатилось под окно,
А молодой хозяин
В армии давно.
И мы грустим о доме,
Каждый о своём.
И слова Армении
По-русски мы поём.
А завтра утром снова,
Заря чуть зацветёт,
Нас барабанщик Лёва
Вдоль плаца поведёт.
И то, что плохо знает
Он наш язык, – обман.
Его мы понимаем,
Играл бы барабан.
 

«Я на посту, я – часовой…»

 
Я на посту, я – часовой,
Смелы должны быть часовые.
Слова, конечно, золотые,
И потому я сам не свой.
Легко ль – впервые часовой?
Запоминаю все лазейки
И, если честно, не дышу,
Когда, как умную ищейку,
Взгляд по оврагу провожу.
И начинаю молча злиться
На непонятный мне озноб:
В овраге что-то шевелится,
Что шевелится не должно б.
В траншею прыгаю. Зарница
Опередила спуск курка, —
Да это ж кустик шевелится
От лёгкой ласки ветерка.
И по периметру я снова
Хожу, как прежде, сам не свой.
Впервые понял часового,
Как часового часовой,
Руками, сердцем, головой.
 

«Бесконечный тихий поток…»

 
Бесконечный тихий поток.
Осыпается золото сада —
Это осень пришла на восток,
Это время пришло листопада.
 
 
Под берёзой хлопочут ежи,
Их заботы неповторимы.
Серый заяц куда-то бежит —
Всё живое готовится в зиму.
 
 
………………………………………….
 
 
Всё живое оценим на глаз.
Мы присутствуем всюду незримо.
Может, звери чувствуют нас
И спокойно готовятся в зиму?!
 
 
Может быть. Но пока я цел,
Бессловесно жить неохота.
И тем более сквозь прицел,
Чтоб меня рассматривал кто-то.
 

«Пролетели погожие дни…»

 
Пролетели погожие дни.
Где-то школьники сели за парты.
Только мы всё также одни
Безнадёжно режемся в карты.
День ли, ночь на дворе – всё равно,
Бесконечно считаются взятки.
Сумасшедшая «тыща одно»
Стало нашей хозяйкой палатки.
Мы друг друга сечём по ушам
Так, что слёзы текут сквозь ресницы,
Но должна же как-то душа
От безделья в тайге разрядиться.
Дождь стучит по брезенту, воде,
По камням, по листве и по нервам.
Вертолётчик застрял в Чекунде —
У него там зазноба, наверно.
Мы клеймили его и кляли,
Мы зазнобу его проклинали,
И чем больше ждали вдали,
Тем конкретней его понимали.
 

«В палатке нашей в холод адский…»

 
В палатке нашей в холод адский
Тепло, как дома, и вполне
Доволен жизнью я солдатской,
Хотя она и не по мне.
Любая власть порою в тягость,
А власть сержантская к тому —
Одна из самых волчьих, благо,
Что привыкаешь ко всему.
И всё сейчас легко и просто:
Тревога, марш-бросок сквозь стужу…
Шинель мне лучше всяких простынь
И одеял в походах служит.
И нет приказа по Уставу,
Какого б выполнить не мог,
И это не геройство – право
Солдата и солдатский долг.
И потому в учебном классе,
И на манёврах, только тот
Солдат воистину прекрасен,
Кто в сфере воинских забот
Вдруг удивит своим уменьем —
Вносить, от службы не тая,
Товарищам после учений
Тепло домашнего жилья.
 

«Идут-идут последние недели…»

 
Идут-идут последние недели.
Стоит октябрь, и, время торопя,
Солдатские шинели мы надели
Впервые после лета на себя.
 
 
И только так, как могут старики, —
С друзьями я в курилке восседаю.
И нашим разговорам, вопреки
Уставу, командиры не мешают.
 
 
Есть у солдат неписаный Устав
И нет по службе тяжче нарушенья,
Чем непочтенье дембелевских прав,
Ведь старикам везде у нас почтенье.
 
 
И потому охота,
не охота,
Пока сидим, покуривая, мы,
За нас несут всю чёрную работу
Безропотно «зелёные умы».
 
 
Мы некогда и сами, были дни,
Над дембелями издали острили,
Обслуживая танки, а они,
Вот так же, после завтрака, курили.
 
 
И мы на них совсем не обижались,
А ощутив неопытность свою,
Мы добровольно власть их признавали,
Ведь эта власть проверена в бою.
 

«Последний раз я в карауле…»

 
Последний раз я в карауле,
Мне вверен пост – склад ВТИ.
А где-то дома, в Барнауле,
Есть фотографии мои.
Быть может, как в счастливом сне,
Любимая альбом листает
И вспоминает обо мне —
Меня ей очень не хватает.
Во-первых, скоро вновь зима,
А ведь, как дважды два – четыре,
Зимовка требует в Сибири
Мужской сноровки и ума —
Любимая, как ты сама?!
Ещё немного и – приеду,
И обниму, как в первый раз…
А после – подойдут соседи,
Чтоб выпить и поздравить нас.
И будет много разговоров
О службе в дальней стороне,
Отцы у них легли в которой,
Но довелось вернуться мне.
 

«Сегодня день торжественный…»

Однополчанину

Петру Кириллову

 
Сегодня день торжественный —
Третье сентября.
Сегодня день ответственный —
Честно говоря.
 
 
Приказ, приказ читается —
Овация, овация.
По стопке причитается —
Демобилизация.
 
 
Идут салаги строем
И радуются нам,
Хотя служить ещё им,
Как медным котелкам.
 
 
Но зависти в них нету,
Как не было у нас.
Вручаем эстафету —
Шагайте, в добрый час!
 
 
Та эстафета славы
Отмечена в наградах.
Мы тоже были бравы,
Участвуя в парадах.
 
 
Был слышен повсеместно
Курантов строгий бой.
Служите, парни, честно,
А нам – пора домой.
 

«Всё чин по чину – солдат прощается…»

 
Всё чин по чину —
Солдат прощается.
Солдат отслужил свой срок.
Он едет домой
И, как полагается,
Сбирает свой вещмешок…
Он мог бы, конечно, за две минуты
Пожитки в него уложить.
Однако сегодня ему как будто
Неудобно спешить.
Он с тихой улыбкой вертит браслет,
Что прикреплён к часам.
Браслет прослужил ему
Тысячу лет,
Солдат его сделал сам.
Но словно сейчас впервые увидел.
И так с каждой вещью мешка —
Посмотрит и спрячет,
Подумает – вынет
И подзовёт земляка:
Носи, брат, на память…
Давай без того…
И вновь углубится в пожитки.
И старшина не торопит его —
Солдат проходит по жизни…
И это не то, чтоб обычай таков.
Солдат в этом сам не свой.
Трудно быть точкой двух полюсов,
Ехать из дому – домой.
Поэтому он вот так и прощается,
И грусть его не горька.
Лишь только пальцы,
Как спазмы, сжимают
Горло солдатского вещмешка.
 

«Я помню, как слегка вздремнул…»

 
Я помню, как слегка вздремнул,
А после резко встрепенулся —
Ведь я приехал в Барнаул,
Ведь я из Армии вернулся.
 
 
Я помню тот осенний день,
Асфальт повсюду перекопан.
И даже дембельский ремень
Напоминать стал об окопах.
 
 
Казалось, только что прошли
Бои всемирного размаха,
И люди в ямах залегли
От удушающего страха.
 
 
Я никого не обманул
И никого не опечалил,
Когда покинул Барнаул,
Когда домой в Рубцовск отчалил.
 
 
Траншеи с комьями земли,
Трущоб осевшие бараки —
И здесь бои как бы прошли,
И город новой ждал атаки.
 
 
И люди прыгали, как блошки,
И я невольно содрогнулся —
Что не из Армии вернулся,
А выскочил из-под бомбёжки.
 

«Уж как она меня любила…»

 
Уж как она меня любила?!
Порою на день десять раз
Мне клятву верности твердила —
И слёзы утешали нас.
 
 
Бывало, я приду с работы,
Электроплитку починю —
Она готовит мне компоты,
А я ей песню сочиню.
 
 
И было в жизни всё так прочно,
Мы с ней играли в две руки,
И не могли нас опорочить
Любые злые языки.
 
 
Потом я в Армию был призван.
Она писала мне, писала,
Любовью так пылали письма!..
И вдруг, как без вести, пропала.
 
 
Я по наивности вначале
Военкомат просил – подробно,
Чтоб там, на месте, разобрались.
И разобрались – всё законно…
 
 
Она живёт теперь с другим.
Счастливо, якобы, живёт.
И новый муж ей так любим,
Что просто зависть всех берёт.
 
 
А я живу в другом квартале
И до сих пор всё не пойму
Того, что средь своих печалей
Я не завидую ему.
 

Свет времени

«Много поэтов разных…»

 
Много поэтов разных
Действуют на Руси,
Горьких и с лирой праздной,
Боже, всех упаси.
Слышу их в каждом крае —
Тикают, как часы.
Совесть по ним сверяем —
Боже, всех упаси.
Только Твоё дыхание
В музыке красоты.
Даже когда молчание,
Господи, это – Ты.
Знаю, что час неровен,
Вздрогнут мои весы —
Каждый поэт греховен,
Боже, всех упаси.
Скоро с меня Ты спросишь
И об этой мольбе.
Если не упасёшь их —
Я молюсь о себе.
 

«Весна ещё лежит под снегом…»

 
Весна ещё лежит под снегом,
Такая тонкая, с подснежник,
Но всё же слышно иногда,
Как ощутимо оживает
По капле первая вода.
Она, как маленькое сердце,
Стучит по корке изо льда.
Она хотела бы погреться,
Но холод ходит у пруда!
О, как его звон капель бесит!
На крышах, ставнях и в саду
Он их сосульками повесил
Для устрашенья на виду.
Но чем сильнее холодило,
Чем жёстче капли стужа жгла,
Тем больше те в себе копили
Победоносного тепла.
И час пробил. И
наступленье!
Лёд тронулся – и в бурунах
Вода несла освобожденье.
А проще – к нам пришла весна.
 

«Ночь уходила, и рассвет…»

 
Ночь уходила, и рассвет
Повсюду проступал.
Как будто бы за много лет
Впервые он ступал
По этой тихой мостовой,
Где на крылах зари
ЦУМ, как аквариум с водой,
Светился изнутри.
Где в этот час весь мир уснул,
И первая звезда
Так покидала Барнаул,
Как будто навсегда.
 

«За ярами и за сараями…».

 
За ярами и за сараями
Оседает, рыхлея, снег,
И с утра во всём Потеряеве
Воробьиный весёлый смех.
 
 
Возле кузницы, из-под снега,
Появились хребты телег,
Неожиданно, словно с неба,
Опустились они на снег.
 
 
Сани в луже, и гусь, ступая
В воду, важно гундосит – воот…
И корова, плетень шатая,
Как бы лыбится во весь рот.
 
 
И во всём всё такое наше,
И такой в синеве азарт,
Что петух, на забор взобравшись,
Загорланил —
смотрите, март!
 

«Народ толпился у базара…»

 
Народ толпился у базара.
Садилось солнце, и ручьи
По улицам, по тротуарам
Несли кораблики свои.
 
 
А в красном небе, исчезая
И возрождаясь вновь вдали,
Родные избы узнавая,
Весну трубили журавли.
 
 
С восторгом и неясной грустью
Я ощущал жнивьё полей,
Как будто сам летел над Русью
В той стае белых журавлей.
 

«Под берёзой сидит пастух…»

 
Под берёзой сидит пастух,
Он к утру заметно продрог.
Как ковёр расстелился луг
У его посиневших ног.
 
 
За рекою стоит туман,
А на стане – гудит движок.
Пятерню запустив в карман,
Он с улыбкой достал рожок.
 
 
Отчего захотелось вдруг
Подудеть, он не знает сам —
Просто зорька,
Цветущий луг,
Прикоснувшийся к небесам.
 

«Полночь тёмно-синяя…»

 
Полночь тёмно-синяя.
В тишине
Крупные, как яблоки,
Звёзды светят
Низко так, что чудится,
Можно мне
Палкою сбивать их,
С крыши свесясь.
 
 
Я иду по тропочке
За сады.
Там меня Николка
С другом встретят.
Зачерпну из озера
Я воды,
Звёздами оттянется
Край берета.
 
 
Мы напьёмся досыта
Той воды,
И она поможет нам
Расхрабриться,
Мы минуем полозом
Злой пустырь…
Яблоки колхозные,
Как жар-птицы.
 
 
Раз и два – за пазуху,
Раз и два.
Сторож нас почует,
И вдогонку
Соль забарабанит,
И трава
Хлестанёт по пяткам
Зло и звонко.
 
 
Я вбегу во дворик свой,
Отдышусь.
Яблоки колхозные —
Всё забава,
Но, однако, прежде чем
Спать решу,
Выпущу в свой садик
Волкодава.