Текст книги "Звёздный Спас"

Наполнив пробку-стаканчик ректификатом, Иннокентий осушил его.

– Меня всегда интересовали муравьи и пчёлы. Каждый муравей и каждая пчела являются носителями общей, так сказать, стратегической идеи. Идеи выживаемости муравьиной колонии или пчелиной семьи. Этот инстинкт подчинения настолько глубок в каждом муравье и пчеле, что невозможно представить себе одинокого муравья или пчелу. Кажется, что у них одна душа на всех. С людьми так не получается. Вполне возможны – толпы одиноких. И не только в лепрозориях. Люди, спешащие в храмы, – каждый идёт сам по себе, а собравшись, вопрошают Бога единой молитвой. Стало быть, люди идут к Богу, чтобы почувствовать единство душ и как откровение единую душу. Единую душу человечества легче спасти.

– Но и потерять легче, если она не вписана, скажем так, в голограмму Земли.

Обычный компьютерный диск – это своего рода конкретный понятный предмет, с которого человек научился считывать записанную на него информацию. А плазменный – это такой, с которого и Земля, и люди могут считывать свою жизнь. И камни, и деревья, и всякая земная тварь – они суть плазменные диски. То есть энергетические поля, которые пока не доступны человеку. Сегодня он не видит не только запечатлённого в них, но и реально происходящего. То есть видит лишь в материальном мире, который в сравнении с миром тонким, то есть миром невидимым, чрезвычайно мал, практически ничтожен. По сути – человек слеп.

– Кто ты? – опять спросил Иннокентий.

Ответ последовал тотчас.

– Я – очень маленькая частичка тебя, меньше самой меньшей, и потому могу находиться во всём, в самом воздухе, которым ты дышишь. А потому я больше тебя, точнее, объёмнее.

– Но самая маленькая частичка не может находиться сразу во всём.

Иннокентию хотелось сказать, что это не логично, но он вдруг почувствовал, что аргументы логики в данном случае не убедительны.

– Ты уже освобождаешься от обручей личинки и скоро почувствуешь, что ты есть частичка в Боге. Ты же не станешь отрицать того, что Бог вездесущ и может находиться сразу везде и во всём?

– Нет, отрицать не стану. Но самая маленькая частичка меня, меньшая самой меньшей по величине, должна будет уравняться с Вездесущим, а это уже искушение.

– Никакого искушения, потому что главное – не величина в Боге, а узнаваемость, память о Боге. Всегда, буду, хочу – это память и узнаваемость.

– Вот именно – всегда, буду, хочу, – сказал Иннокентий, надавливая на вещие слова потому, что инстинктивно ощущал исходящее от них пространство, необъятно огромное и разбегающееся во все стороны.

Он внутренне рванулся, услышав треск рвущегося полотна. Он увидел себя рядом с Досточтимым Отцом, старец прикасался к его темени металлическим жезлом. Это был треск электрического разряда, пробежавшего по металлу.

– Нет-нет, меня никто не обязывал проверять тебя. Мне достаточно ощущать твоё желание, чтобы верить тебе. То есть себе. Да-да, тебе – себе. Вполне можно запутаться в понимании ощущений материального человека, идущего через пергамент временных пространств. Одно наслоение, другое, третье – и компьютер завис. Да-да, несколько ошибочных кликов – и надо менять сервер. Предполагаю, что именно поэтому люди тонкого мира, как прошлого, так и будущего, напрямую не сообщаются с человеком во плоти, то есть материальным человеком.

– Так, стало быть, это всё-таки пространство?

– Да, это пространство, в котором я-прошлое и я-будущее находятся вместе так, что ты вполне можешь узнать всё своё прошлое и будущее. Но надо быть предельно осторожным. Из всего, что открыто тебе, ты можешь уяснить ровно столько, сколько способна освоить твоя душа. У тебя есть будущее только потому, что ты не в состоянии постичь всё и сразу. Но если бы ты постиг всё и сразу – прошлое и будущее исчезли бы, уступили своё время царству настоящего, то есть времени бы не было. Это доступно только Богу и пребывающим в Раю. Когда тебе открывается далёкое будущее или далёкое прошлое – ты в Боге. А без Бога смещается притяжение души, человек утрачивает чувство золотого сечения, им овладевает отрицание. Так что уже отрицание самого себя или самоуничтожение есть один из способов признания Бога со стороны монстров, которых всегда и везде было предостаточно. Во временных полостях сохранившихся пространств нашей планеты так же, как и в невостребованной памяти человека, есть осколки удивительных цивилизаций.

– Ты говоришь: я-прошлое, я-будущее, но где я нахожусь сейчас?

– Ты находишься в коконе настоящего времени. Именно отсюда можно шагнуть в прошлое или будущее или задержаться в нём и через девять секунд «выпасть в осадок», то есть вместе со всеми очутиться в так называемом реальном времени.

– Я очень хочу спать, – медленно выговаривая слова, сказал Иннокентий и нисколько не удивился тому, что вагон превратился в его однокомнатную квартиру, которую он снимал у водителя «Икаруса» Никодима Амвросиевича, а сам он лежал на диване-кровати. Усталость, вызванная перенапряжением чувств, давала себя знать. Он закрыл глаза.

Глава 20

Иннокентий открыл глаза и увидел, что лежит на вершине пологого зелёного холма. Густая трава напоминала хорошо ухоженный газон. Он провёл рукой по траве и увидел чуть сбоку мужчину и женщину, сидящих на тонком полотняном покрывале. Между ними сидел мальчик лет четырёх с картонной коробкой, из которой, не глядя, выуживал выгнутые керамические плитки.

Гармония «Троицы» Рублёва и этой – подобны. Подобны соответствием внешнего и внутреннего так, что не ощущается ничего скрытого и лишнего. И ты сам здесь уже не случайный зритель, а необходимая часть пролившейся гармонии.

Влияние умиротворения, исходившего от троицы, было столь притягательно, что Иннокентию, даже по привычке противоречия, въевшейся в характер, стоило усилий оторвать взгляд и посмотреть в сторону.

Перед ним открылась бескрайняя котловина, подёрнутая серым грязным туманом. Гигантские дымящие трубы, терриконы и капониры с арочными и кольцеобразными входами наподобие нор. Непонятные вскидывающиеся сваи и растягивающиеся, как паутина, монорельсы. Бегущие по ним тяжелые вагонетки, облепленные шевелящимися и поминутно взлетающими тварями, издающими неприличные трубные звуки. Твари сшибались, на лету схватывались телескопически выползающими из туловища щупальцами и, оттесняя друг друга, вновь устремлялись и прилепливались к вагонеткам. В их поведении сквозил какой-то заученный машинный разум. Но самое странное – город.

Стоило Иннокентию сосредоточиться на каком-нибудь конкретном предмете, как он сейчас же приближался, позволял рассмотреть себя, что называется, со всех сторон. Так вышло, что ему захотелось понять, для чего капониры на земляном валу, окаймляющем город. Он задержал взгляд на одном из них, и сразу капонир приблизился и раскрылся. Более того, стал выворачиваться наизнанку, словно ставил целью не столько показать себя, сколько соблазнить смотрящего. Чтобы уже и он захотел стать капониром, нашпигованным внутри улитками.

Улитки, студенисто колеблясь, выползали из раковин и зазывно мигали ртутными шариками, свисающими на рожках.

Может, в силу известной привычки Иннокентий и совладал бы с собой. И наперекор себе продолжил знакомство, но капонир вдруг выстрелил, точнее, плюнул в него комком слизи. Приближаясь, комок не только увеличивался в размерах, но и превращался в уже известную щупалистую тварь, издающую неприличные трубные звуки.

Брезгливо содрогнувшись, Иннокентий зажмурился и вновь повернулся в сторону троицы.

И мужчина, и женщина, и мальчик смотрели вниз на излучину реки, поблёскивающую в лучах полуденного солнца. Сосновый бор, отрезанный от воды полотном железнодорожной насыпи, в некоторых местах обнаруживал красные черепичные крыши, увенчанные белыми коконами, которые казались дымовыми трубами. Впрочем, белые коконы медленно смещались, скользя по конькам крыш, на каких-то невидимых уступах вздрагивали и, дробясь, меняли очертания, словно фигуры в калейдоскопе. На середине крыш они опять восстанавливались, превращались в коконы.

Иннокентию показалось, что именно это притягивало внимание троицы. И именно поэтому, наверное, он уяснил, что белые коконы никак не дымовые трубы, за которые их прежде принял.

– Вы, наверное, новичок, впервые здесь?

Мужчина спрашивал, будто бы загодя зная ответ, а потому не отрывал взгляда от излучины реки.

Иннокентий тоже посмотрел вниз и прежде, чем взглядом натолкнулся на белые коконы, увидел, что холм, весь склон перед ним заняты весьма странными наблюдателями. Их устремлённость не оставляла сомнений – объект наблюдения у всех один. И наблюдатели связывают с ним что-то очень важное, решающее, может быть, даже шанс на спасение.

Разглядывая перемещающиеся и изменяющиеся коконы, Иннокентий попытался определить их назначение.

– Нет, дело не в коконах, а телепорталах. Мы ждём допотопную электричку, которая должна появиться из тоннеля.

– Но тоннелей два: у излучины, очевидно, обводной; а справа, у белокаменной церкви, уходит под гору ещё один тоннель.

– Так точно, – согласился мужчина. – В обводной тоннель уходят сверхскоростные электрички, они прямиком доставят вас в так называемый город будущего, который вы только что лицезрели.

Мужчина скептически усмехнулся – все они беженцы, бегут из этого города. Он сказал, что всех интересует тоннель у белокаменной церкви, но электричка появится из обводного, и ей понадобится ровно девять секунд, чтобы покрыть расстояние между тоннелями. Он надеется, что, возможно, на этот раз им удастся проникнуть в электричку, и они если не вернутся в своё время, то хотя бы приблизятся к нему.

Иннокентий не стал спрашивать, почему они бегут из города. Кажется, во всей полноте он успел почувствовать убийственность машинной функциональности. Так сказать, прикоснулся к гармонии антигармонии.

Вначале манера мужчины беседовать, не отвлекаясь от объекта наблюдения, показалась Иннокентию несколько вызывающей, по крайней мере, достаточно странной. Однако его объяснения ситуации оправдывали манеру. И вдруг Иннокентия как будто ударило током – он разговаривает с мужчиной на телепатическом уровне. То есть мысль опережает слова, сразу являя понимание.

Это напоминало беседу со своим интуитивным «я». Не отдавая себе отчёта, Иннокентий более внимательно стал оглядывать не только мужчину и ребёнка, но и женщину. Благо, их занятость и уровень беседы как будто нарочно способствовали этому. И опять Иннокентий словно прикоснулся к оголённому электрическому проводу – да, конечно, нарочно! И прежде всего потому, что он ищет в мужчине и мальчике сходство с собой, а в женщине сходство с Фивой. Да, это необъяснимо, но это так.

Мужчина сидел, свободно облокотившись на колени и подперев голову, а женщина – опершись на руку, другой обнимала обнажённые ноги. Мальчик вообще сидел спиной к Иннокентию, с узким рюкзачком за плечами, из которого виднелась никелированная гильза пенала. Он наклонялся над коробом, доставал оттуда керамические плитки, поднимал их в руке и опять бросал в короб. Открытый край пенала резко вспыхивал на солнце, а керамические плитки, сталкиваясь между собою, отзывались таким далёким и медленным звоном, точно заоблачные колокола.

Нет-нет, в профиле мужчины и во всей его позе, и даже в обстоятельности объяснений, сквозило столько силы и гармонии, что даже мимолётный поиск сходства с ним теперь представлялся Иннокентию незаслуженным комплиментом в свою пользу. Эк, куда хватил, подумал он, чувствуя уже не сожаление, а неловкость.

Другое дело Фива, она – само совершенство, грация, но и ей не сравниться с этой женщиной, полной высокого достоинства.

Красоте земной почему-то всегда недостаёт небесной одухотворённости.

Вполне понятно почему, как бы заступаясь за Фиву, подумал Иннокентий и выставил главным аргументом в пользу преимуществ женщины её материнство. Она – мать, но и Фива когда-нибудь станет матерью!

Он ещё думал о Фиве, а взгляд его уже остановился на керамических плитках. Никакие это не плитки – самые настоящие досо́чки. Да-да, самые настоящие, слоистые. Точно такие, какие были у него в детстве. Только те были сверху дюралевые, покрытые зелёной краской, а изнутри – чёрные, керамические, похожие на фарфоровые изоляторы. А эти, наоборот, сверху керамические, а с внутренней стороны дюралевые.

Может быть, всё дело в этом «наоборот»?

О Господи, радостно ужаснулся Иннокентий, холм похож на холм из детства. И лес, и церковь, и излучина реки, посверкивающая отражением полуденного солнца. Только на этих холмах отсутствуют стада коров и овец. И ещё, там не было тоннелей. Во всяком случае, он не помнит. А электрички – были (точно змеи, встречались и, разминувшись, торопливо убегали прочь).

– А ещё здесь рос огромный кряжистый дуб, прямо-таки хозяин этого места, под которым кое-кто оставлял одежды, – сказала женщина, похожая на Фиву, и, улыбаясь, уточнила. – Как раз на вашем месте, где вы прилегли.

– И где же он теперь?

– Его нет, – сказал мужчина. – В этом времени нет. Зато с его места прекрасно виден так называемый город будущего.

Иннокентию нестерпимо захотелось узнать число, месяц и год, в котором они находятся.

– Но времени здесь тоже нет. Мы ведём только счёт теоретически гибельных столкновений.

– Столкновений с небезызвестным астероидом Фантом, – сказал Иннокентий и поинтересовался. – И сколько же было таких теоретических столкновений?

Разговор, как и прежде, продолжался на телепатическом уровне, но мужчина уловил неуместность иронической интонации – промолчал. Однако молчание – вежливая форма отказа. Иннокентий обеспокоился – нет-нет, его вполне серьёзно интересует время, в котором они находятся. Сколько произошло теоретических столкновений?

– Но это вам не хуже моего известно, – сказал мужчина, пожав плечами, и с подчёркнутым вниманием сосредоточился на ожидании допотопной электрички.

Неожиданно в разговор опять вмешалась женщина.

– Это странно, но здесь действительно нет времени в обычном понимании. Мы извлекаем из памяти события, но они не таят в себе времени, они наполнены нашими желаниями. Сейчас Земля находится в преддверии шестого Конца света, но это ещё ничего не значит, потому что по крепости шестигранник – самая оптимальная конструкция.

Женщина немного смутилась своей страстности и, ни на кого не глядя, улыбнулась. И рукой, которой прежде поглаживала щиколотку, махнула на лесок чуть правее входа в тоннель под горку.

– А вон и тропинка, сбегающая к ручью, на которой вы встретились со своей суженой и даже вместе посадили цветок – синюю луковицу.

– Цветок индиго, – со взрослой серьёзностью поправил мальчик.

И посмотрел вслед матери, которая, уже ни о чём не заботясь, весело засмеялась, запрокинув голову.

Мальчик тоже засмеялся и, перестав выуживать досо́чки, воззрился на неё с умилением.

Мужчина, всё ещё не отрывая взгляда от тоннеля, где, по его предположениям, должна была появиться электричка, с какой-то невысказанной ласковостью усмехнулся и, махнув рукой, сказал:

– И так – всегда.

– Буду ждать, – явно по какому-то заученному тексту, но с чувством отозвалась женщина, а мальчик подхватил, как бы канюча и настаивая: – Хочу домой.

Вещие слова. Они вымолвили вещие слова: всегда, буду, хочу, которые теперь как печать на сердце, обрадовался Кеша, отчётливо сознавая причину радости. Они объяснили не объясняя, как он сможет вернуться сюда, в этот мир.

– Вы правы, – сказал мужчина и опять ласково посмотрел на женщину.

– Он наш гость, – сказала она.

– А гостя лучше всего привечать дома, – с резонностью взрослого заметил мальчик.

– Адам, как всегда, прав, – согласился мужчина и, легко встав, помог подняться с газона женщине и мальчику.

Кеша тоже не заставил себя ждать. Его новое, до неузнаваемости изношенное пальто (очевидно, он очутился в будущем довольно-таки отдалённом – проступали следы многолетней ветхости) выглядело достаточно вызывающе. Но его наряд, кажется, кроме него самого, никого не волновал. Более того, когда мальчик удивлённо заметил, что на пальто у него «с мясом» оторвана пуговица, а женщина в ответ удовлетворённо хохотнула, он почему-то и вовсе успокоился.

В общем, Кеша не сильно комплексовал, а получив приглашение этой удивительной троицы посетить их скромное жилище, мгновенно и напрочь позабыл о своём одеянии.

Вначале они шли по газону, растянувшись цепью. Но, выйдя на тропинку, спускающуюся в лесок, вынужденно перестроились. Мальчик и женщина пошли впереди. За ними следовал Кеша. А замыкал процессию мужчина – нёс ящик с досочками, на крышке которого, поверх свёрнутого покрывала, лежал диск. Диск и целлофановый пакетик были настолько прозрачными, что казалось, будто они сделаны из одного воздуха.

Люди, располагавшиеся на склоне сопки, никак не реагировали на процессию. То есть, как и прежде, неотрывно следили за участком железной дороги, по которой должна была промчаться так называемая допотопная электричка. Иногда некоторые из ожидающих, очевидно на правах друзей, спрашивали – кто? На что женщина или мужчина, или даже мальчик односложно отвечали: «Гость». И любопытствующим этого было достаточно – они вновь погружались в ожидание. Точнее – в отсутствие – скорректировал Иннокентий, невольно поражённый не столько погружением, сколько глубиной отчуждения этих людей от окружающей действительности.

– Кто они? – спросил он.

– Человеческие подобия, – ответил мужчина.

– То есть они – не совсем люди?

– Да, они самопроизводящиеся подобия людей.

– Не понял.

– Это трудно понять, потому что здесь не материальный мир предметов, а мир энергий, кстати, вполне материальных. Эти подобия в какой-то степени можно сравнить с компьютерными копиями, которые компьютер создаёт по своему усмотрению.

– И кто же этот Компьютер?

– Земля. Внутриатомный эфир. Всепроникающая энергия космоса, которая создаёт и перемещает светила и галактики. Ещё Его называют Главным Аттрактором.

– Точнее сказать – Богом, мыслящим телом Бога.

– Да, так точнее, – согласился мужчина.

– А мне (своей отрешённостью) они напомнили самоубийц из клуба «Сталкер». И ещё – их заправилу.

Женщина остановилась и, повернувшись, многозначительно переглянулась с мужчиной. И сразу мальчик с серьёзностью много повидавшего старичка сказал:

– Вы вспомнили Бэмсика, пэ-пэ-зэ, плоть падшего змея. Он тоже индиго. Но он – духовный вампир. А его пращуры – монстры, уничтожившие материнскую планету Неборо́беН. Все его опыты (по отделению духа от оболочки тела) преследуют одну цель – овладение божественной силой. Он жаждет беспрекословной власти и ещё доставит всем кучу хлопот, – явно с чужого голоса сказал мальчик.

И Иннокентию вдруг открылась вся подноготная суть Бэмсика, не только изощрённо обирающего экзотерические общества, но и внушающего всем духовно слабым людям неизбежный и мучительный Конец света.

– Вот, пожалуйста!

Женщина наклонилась над белым цветком-колокольчиком и ласково приблизила его к лицу. И вновь Иннокентий испытал ни с чем не сравнимое волнение.

На безымянном пальце правой руки он увидел необыкновенной синевы перстень, который вспыхивал с такой силой, что казалось, из него выплёскивается синее пламя. Но не это взволновало.

Перстень на его руке и перстень на руке женщины были идентичны. Кажется, они даже мерцали синхронно. Мелькнула мысль сопоставить перстни. Но сопоставить не удалось. Они услышали железный шум ветра, ворвавшегося в лесок. Предметы вокруг и сам холм стали мелко-мелко вибрировать, набирая немыслимое ускорение. Иннокентий услышал оклик мужчины, требующего немедленно закрыть глаза.

Это не шум ветра, это шум так называемой допотопной электрички, возвращающейся в наше время, догадался Иннокентий и закрыл глаза. Он нисколько не сомневался, что через мгновение окажется в том же вагоне той же электрички, в какой выехал из дому в Москву.

Глава 21

Вечеринка была в разгаре, а Кеши всё не было. Фива добровольно взяла на себя обязанности хозяйки, и ей приходилось то и дело бегать на кухню, чтобы за столом никто ни в чём не нуждался. Ей это было в удовольствие потому, что давало возможность отлучаться от компании и минуту-другую оставаться наедине со своими мыслями. А мысли были о Кеше, о внезапной встрече с ним, настолько фантастической и странной, что она старалась не думать о ней. Более того, все эти обязанности хозяйки она взвалила на себя как раз потому, что хотела этими обязанностями отстраниться от мыслей о нём. Но именно потому, что не могла отстраниться и с нетерпением ждала новой встречи, использовала всякую возможность отлучиться от праздничного стола, чтобы побыть одной.

Конечно, Фива ощущала противоречивость чувств. Ведь поначалу она радовалась тому, что подруги со своими ухажёрами в сборе и только её Кеши не было. Да-да, её радовало его отсутствие, оно доказывало, что никакой фантастической встречи не было и она лишь плод разгорячённого воображения. Даже когда дантист, поглядывая на запотевшие бутылки, многозначительно изрёк афоризм:

– А может, мальчика-то и не было?

И Ксения Баклажкина в ответ бесцеремонно отрезала:

– Значит, она меня надула!

И под общий смех командирски зычно призвала начинать гулянку. Фива наравне со всеми смеялась, испытывая необъяснимое облегчение.

Впрочем, необъяснимость была вполне объяснимой. Непредсказуемое будущее страшило. А ей хотелось обыкновенного, как у подруг, счастья, и отсутствие Кеши как бы давало на него надежду. Надежду на счастье сейчас, на счастье как у всех.

А между тем время шло, и, забегая на кухню, чтобы в очередной раз ополоснуть тарелки и подать, она услышала игриво-кокетливый голос Агриппины, упрашивающей дантиста не забывать, где они находятся.

– А я и не забываю, – пьяно растягивая слова, возразил дантист. – Правда, Сатурн?

– Правда, Юпитер, – с трудом выговаривая слова, отозвался Кислородный Баллон.

– О боги! – вмешалась Ксения. – Один бык, а другой козёл.

Послышался впечатляющий «ляск» по рукам и так называемый заразительный смех – гу-гу-гу!

Минуту назад, кажется, и Фива была бы не прочь посмеяться вместе со всеми. Но пьяное мычание дантиста почему-то вдруг напомнило одну из домашних сцен с отцом.

Он сидел за кухонным столом напротив матери и требовал, чтобы она принесла припрятанный самогон.

– Я на пилораме такой же, как все, понимаешь, как все, – повышал голос отец, считая, что подобие со всеми даёт ему неоспоримое право на выпивку.

Пьяная настырность отца пугала малолетних сестрёнок, они сбились в углу вокруг Фивы и тихо похныкивали, готовые разреветься.

– Нет, ты не такой, как все, – убеждённо сказала мать и, ойкнув, прикрыла рот рукой.

– Это почему же? – внезапно отрезвев, вполголоса спросил отец, но с такой силой, что матушка, всхлипнув, стала просить прощения неизвестно за что, готовая сейчас же принести треклятый самогон.

Но отец отказался – он знал, почему она так сказала. У всех пилорамщиков руки с выщербленными пальцами, а у него, как у младенца, все целёхонькие. Но ничего!

Он встал из-за стола. Матушка кинулась к нему.

– Феодосушка, прости Христа ради!

Но он опять усадил её на стул и, чуть-чуть пошатываясь, прошёл в спальню.

Матушка сидела за столом, словно окаменев, пока плачущие сестрёнки не растолкали её. А ещё через несколько дней отец попал в больницу. Циркуляркой ему снесло два пальца на левой руке.

Впоследствии, выпивая, отец даже куражился, выставляя напоказ покалеченную руку.

– Ну что, мать, теперь ты согласная, что я такой же, как все, и мне причитается дополнительный шкалик самогона?

В ответ матушка молча приносила бутылочку и молча ставила перед ним.

– А ты, я вижу, не такая, как все?

– Такая же, Феодосушка, такая же, как все, – тихо соглашалась матушка и садилась напротив него, пододвигая к нему и свой стакан.

– Вот именно, – удовлетворённо подтверждал отец и вставал из-за стола, более не притрагиваясь к выпивке.

А поутру, обнаружив бутылочку на столе, просил матушку спрятать её – с нею немудрено и обеих рук лишиться, а ему, чтобы оставаться таким, как все, достаточно и того, что уже есть.

Внезапно вспомнив об отцовской идее фикс непременно быть таким, как все, Фива невольно содрогнулась: как она могла соблазниться счастьем таким, как у всех? Её матушка, конечно, мечтала о лучшей доле, но отец, в конце концов, и себя потерял, и её затюкал. Более бесчеловечного желания, чем быть таким, как все, просто не существует, ужаснулась Фива. Наверное, Кеша почувствовал её сомнения в понимании счастья и решил, что она только на словах считает его своим суженым. Да, наверное. Иначе он был бы уже здесь, но его нет.

Фива услышала весёлый смех из спальни, на время вечеринки переоборудованной в фуршетную, и ей нестерпимо захотелось взять пуговицу и приложить к щеке. (Реальный предмет её фантастической связи с Кешей.) Пуговица могла подтвердить необыкновенность их отношений, а стало быть, и возможность необыкновенного, то есть не такого, как у всех, счастья в будущем. В будущем, которое ещё минуту назад пугало, а теперь было желанным. И вдруг её словно окатило кипящей волной. Не домыв тарелки и позабыв про горячее, она вбежала в фуршетную и, не обращая ни на кого внимания, бухнулась на пол и торопливо заползла под сдвинутые кровати. Фива вспомнила, что, целуясь с Кешей, она в какой-то момент уронила пуговицу от его пальто. Да, конечно, она хорошо запомнила звук катящейся по полу пуговицы, которая где-то у изголовья, с отскоком ударившись о плинтус, умолкла.

Фиву бросало то в жар, то в холод – как она могла забыть о пуговице?! Ей казалось, что таким способом она предала Кешу и именно поэтому он избегает её. Да, именно поэтому, сокрушалась Фива, ползая под сдвинутыми кроватями и ощупывая глазами и руками буквально каждую пядь плинтуса. Самое удивительное, что пуговка лежала на открытом пространстве, и Фива наконец увидела её.

Только почувствовав пуговицу в своей руке, она стала слышать окружающих.

– Кого она там ищет? – кокетливо хохотнув, поинтересовалась Агриппина Лобзикова.

– Мальчика, того самого, которого, может, и не было, – сейчас же отозвался дантист. – Правильно, Сатурн?

– Гу-гу-гу, – одобрительно засмеялась Ксения Баклажкина (она чувствовала обиду на Фиву, обещавшую познакомить со своим парнем, которого, очевидно, у неё всё же не было).

– Абсолютно, Юпитер, – подтвердил Кислородный Баллон.

Фиве захотелось указать девчатам – идите на кухню, будьте такими, как все, сами ухаживайте за своими быками и козлами, но вместо этого выпростала руку с пуговицей на ладони.

– Вот что искала, но вам этого не понять!

Она засмеялась. С умилением приложила пуговицу к щеке и в тот же миг радостно вздрогнула, услышав стук калитки – это Кеша, это её возлюбленный спешит к ней.

Очутившись в том же вагоне, Кеша не стал опережать события. Решил, как все (именно как все), доехать на электричке до Белорусского вокзала и, пересев на трамвай, добраться до своей квартиры. Его решению способствовал не только факт чересчур заметного появления в вагоне. Какой-то пожилой господин навалился на него как на пустое место, но тут же, почувствовав, что место всё-таки не пустое, испуганно отодвинулся, не зная, что и думать. В конце концов, господин пересел на другое сиденье и всю дорогу до Москвы исподтишка посматривал на Кешу.

Впрочем, не это тревожило. Манипуляции с перемещением во времени происходили спонтанно, он не контролировал их и попросту опасался заблудиться во времени. Да-да, заблудиться и не попасть на вечеринку к Фиве, которая в череде невероятных событий была настолько желанной, что всё отступало перед ней.

Он будет таким, как все. Он будет таким, как все, раз за разом мысленно повторял Кеша. Его беспокоила догадка, что временны́е пространства раскрываются перед ним вслед мысли. И мысленные образы тех или иных предметов, запечатлённые в его сознании, материализуются как раз таким способом. Да-да, в какую-то долю секунды он вдруг чувствует, что его мысль, подобно курсору компьютера, соприкасается с чем-то настолько всеобъемлющим, что становится ясным: всё возможно, всё. Даже неодушевлённый предмет, возникший в его воображении, трепещет и пульсирует как бы на тетиве натянутого лука, готовый уже вполне одушевлённо исполниться. Он как бы возглашает: я – вещь в себе, а потому, присутствуя, отсутствую.

Именно поэтому Кеша старался не думать о встрече с мужчиной и женщиной и их сыном, игравшим досо́чками. И именно поэтому мысленно повторял, что он, Кеша, будет таким, как все.

Однако нелегко держать мысль взаперти. Рождённая сердцем, она не приемлет рассудочности.

Несколько раз Кеша забывал о внутренней установке. Ловил себя на мысли, что прокручивает в уме необыкновенную встречу с Фивой. Прислушивается к беседе двух бомжей. Бомжей ли?

Но более всего вызывал волнение телепатический диалог с прекрасной троицей на зелёном холме. Их утверждение, что там, в будущем, обычного времени нет, что они ведут счёт теоретически гибельных столкновений с Фантомом. И как резюме – сейчас Земля в преддверии шестого Конца света, но это ещё ничего не значит. То есть значит, что Конца света можно избежать. Он знает, что владеет шестью астральными телами. Очевидно, шестое тело – это усиление паранормальных способностей за счёт прямого подключения к биополю Земли. Никто не поспорит, что в ЛИПЯ он всегда был лучшим катализатором, даже находясь под воздействием оберега. Не случайно Микула Селянинович и другие русские богатыри во главе с Ильёй Муромцем в трудный для родной земли час умели припадать к ней сердцем, и она одаривала их несокрушимой силой богатырской.

Однако есть ещё Бэмсик, пэ-пэ-зэ. В чём его сила? Он индиго-вампир, питается чужой энергией. Мысли смешивались, и всякая попытка отстраниться от них заканчивалась тем, что Кеша снова и снова ловил себя на том, что обдумывает случившееся.

Противоречивость чувств до того утомила Кешу, что, придя домой и упав на диван-кровать, он не то чтобы отключился – впал в беспамятство. В какую-то особенную прострацию. Никаких мыслей не было, он не чувствовал своего тела, то есть чувствовал себя какой-то неосознанной мельчайшей частичкой. Частичкой, со всех сторон охваченной бездонным звёздным небом, даже не небом, а звёздным кружением, перед которым и звёзды, и все небесные светила были такими же, как и он, мельчайшими песчинками. Песчинки летели в океане пространств, не отдаляясь и не приближаясь, и вместе с ними летел он, как бы рассеянный сразу во всём.

Сколько это длилось, бог весть. Но что-то переменилось в нём. Он очнулся свежий, сильный, готовый ко всему, что ни произойдёт. Теперь его не беспокоило, что он может заблудиться во времени. А его желание надевать на себя мысленные шоры, чтобы непременно быть таким, как все, вызывало лишь ироничную улыбку – эк, куда хватил!