Текст книги "Рассказы освободителя"

Виктор Суворов
Рассказы освободителя

© Виктор Суворов, 1978–2015.

© ООО «Издательство «Добрая книга», 2015 – издание на русском языке, оформление.

* * *

Неутомимому борцу за мир, Генеральному секретарю Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Председателю Президиума Верховного Совета СССР, Председателю Совета обороны СССР, Маршалу Советского Союза, лауреату Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами», лауреату Ленинской премии по литературе, четырежды Герою Советского Союза, Герою социалистического труда, кавалеру ордена «Победа», восьми орденов Ленина, двух орденов Октябрьской революции, двух орденов Красного Знамени, орденов Богдана Хмельницкого, Отечественной войны и Красной Звезды, трижды Герою Чехословацкой Социалистической Республики, трижды Герою Германской Демократической Республики, трижды Герою Народной Республики Болгария, Герою Монгольской Народной Республики, Герою труда Монгольской народной республики, Герою Народно-Демократической Республики Лаос, Герою Республики Куба Брежневу Леониду Ильичу свой скромный труд посвящает автор

Редкой подлинности картина жизни и быта советской военщины.

Издательство YMCA-Press

Суворов рожден писателем, он напишет много хороших книг, сегодня он представляет нам свой первый шедевр.

Газета Times о первом издании книги Виктора Суворова «Освободители»[1]1
  Эта книга впервые вышла в свет на английском языке под названием «The Liberators»; такое название сохранилось в большинстве зарубежных изданий книги. – Прим. ред.


[Закрыть] (Великобритания, 1981 г.)

Придет время, и манеру Суворова будут копировать, ему будут подражать. Эта перспектива не должна его смущать – он неподражаем.

Виктор Некрасов (Париж, 1982 г.)

Мы имели счастье много лет наблюдать Советскую Армию с близкого расстояния, мы многое о ней знали, о многом догадывались. Книга Суворова «Освободители», казалось бы, не открывает ничего нового. И все-таки – как интересно!

Gazeta Wyborcza (Польша)

Он [Виктор Суворов – Прим. ред.] обрисовал Советскую Армию скупыми мазками мастера.

Газета «Rzeczpospolita» (Польша)

Преподаватели побаивались его [Виктора Суворова – Прим. ред.] каверзных вопросов… Лично я, читая книгу «Освободитель»[2]2
  Под таким названием вышло первое издание книги в России. – Прим. ред.


[Закрыть], был поражен, с какой точностью автор изобразил киевскую гарнизонную гауптвахту. Не скрою, самому мне пришлось там отсидеть в общей сложности пятьдесят с лишним суток.

Полковник Валерий Симонов, бывший начальник разведки 8-й гвардейской армии, однокашник Виктора Суворова по Киевскому высшему общевойсковому командному училищу (Газета «Московская правда». 31 июля 1994 г.)

Никто прежде не говорил о Советской Армии с такой откровенностью, отвергая любую цензуру, внешнюю и внутреннюю.

Виктория Шохина

Предисловие к первому изданию на русском языке

[3]3
  Первое издание книги на русском языке вышло в свет в 1986 году в издательстве OPI (Париж) под названием «Рассказы освободителя». – Прим. ред.


[Закрыть]

Ленин был врагом. Не простым врагом, но подлым, коварным, глубоко законспирированным вражиной. Обратим внимание на ленинское окружение, на тех проходимцев, с кем будущий вождь мирового пролетариата пил пиво в женевских кабаках и лондонских пабах, с кем дружбу водил, с кем в шалашах ошивался, с кем совершил государственный переворот и захватил власть.

В октябре 1918 года, в канун первой годовщины государственного переворота, массовым тиражом была издана почтовая открытка с портретами двенадцати главных вождей РСФСР – этакий парадный иконостас: Ленин в центре, одиннадцать апостолов вокруг[4]4
  См. изображение открытки на странице 1 вклейки 1, размещенной между страницами 80 и 81. – Прим. ред.


[Закрыть].

Вот кем впоследствии оказались ленинские приспешники.

Свердлов – подписал постановление о красном терроре, то есть о массовом истреблении всех неугодных. Убит (не исключено, что по приказу своих ближайших соратников).

Троцкий – изгнан из Политбюро и ЦК ВКП(б), исключен из партии, выдворен из страны и лишен гражданства, обвинен в организации убийств, терроризме, шпионаже, пособничестве фашистам, вредительстве. Смертельно ранен агентом НКВД.

Зиновьев – как следует из приговора советского суда, самого справедливого суда в мире, «организовал террористический центр для совершения убийств руководителей коммунистической партии и правительства СССР, подготовил и осуществил злодейское убийство Кирова». Ясно, что враг такого калибра был осужден и расстрелян.

Каменев – вместе с Зиновьевым «организовал террористический центр для совершения убийств вождей пролетариата». Осужден и расстрелян.

Рыков – обвинен в измене Родине, шпионаже, совершении диверсий, терроризме и вредительстве. Осужден и расстрелян.

Бухарин. На судебном процессе Генеральный прокурор СССР охарактеризовал его так: «Шпион и убийца, орудует философией, как толченым стеклом, чтобы запорошить своей жертве глаза перед тем, как размозжить ей голову разбойничьим кастетом». Осужден и расстрелян.

Радек, как следует из приговора, «вступал в сношения с иностранными государствами в целях организации совместной борьбы против Советского Союза, систематически занимался шпионажем и вредительством». Получил тюремный срок и был убит уголовниками в тюрьме (по приказу из Кремля).

Крыленко – обвинен во вредительстве и терроризме, осужден и расстрелян.

Покровский – умер своей смертью, однако впоследствии выяснилось, что «школа Покровского»[5]5
  Это понятие впервые и сразу в негативном контексте появилось в официальном сообщении «В Совнаркоме Союза ССР и ЦК ВКП(б)» 27 января 1936 г., где осуждались «ошибочные исторические взгляды, свойственные так называемой “исторической школе Покровского”». В связи с такой постановкой вопроса были уничтожены не только ученики Покровского, но и те историки, которые активно критиковали Покровского при его жизни. – Прим. ред.


[Закрыть] была «базой вредителей, шпионов и террористов, ловко маскировавшихся при помощи вредных антиленинских исторических концепций».

Луначарский – умер своей смертью до начала Очищения, иначе был бы причислен к той же шайке злодеев, шпионов, террористов и вредителей.

Коллонтай – до самой смерти в 1945 году оставалась на дипломатической работе. Скептически относилась к семье, полагая, что женщины должны служить интересам класса, а не обособленной ячейке общества. «Судебная и психиатрическая медицина давно знает этот (ангелоподобный) тип среди прирожденных преступниц и проституток» – писал о Коллонтай в своем дневнике Иван Бунин[6]6
  Дневниковые записи, которые Бунин делал в Москве и Одессе с 1918 по 1920 год и в которых он выражал крайнее неприятие большевиков и их вождей, изданы в виде книги «Окаянные дни». – Прим. ред.


[Закрыть].

Все они – Зиновьев и Каменев, Троцкий и Рыков, Радек и Бухарин, – на поверку оказались мразью, гнусными предателями, подлыми вредителями. Они залили страну реками крови, истребив миллионы своих сограждан. Это удалось им только потому, что они вознеслись на вершины ничем не ограниченной власти.

Кто же их вывел туда?

Сами пролезли. Под руководством Ленина.

Ленинских приспешников, всю так называемую «ленинскую гвардию» пришлось уничтожить: кому пулю в затылок, кого головой о бетонный пол, кому ледорубом по черепу.

«Зловонная куча человеческих отбросов» – так самый справедливый в мире советский суд охарактеризовал ближайших соратников вождя революции.

Кем же в таком случае был Ленин? Получается, что он был центром и вершиной зловонной кучи. На процессах над врагами народа было неопровержимо доказано, что большинство тех, кто делал революцию вместе с Лениным, были агентами иностранных разведок. Выходит, Ленин был главарем этой гнусной шайки, шпионским резидентом.

Три десятка лет с врагами народа боролся товарищ Сталин. Он истребил несметные толпы вредителей и шпионов. Но чем больше врагов уничтожал Сталин, тем больше их становилось. Да и сам Сталин оказался кровавым тираном. Он был убит своими верными учениками и соратниками. Коммунистическая партия Советского Союза на своих исторических съездах развенчала культ личности Сталина. По решению лучших представителей коммунистической партии, собравшихся в Кремле на съезд, тысячи памятников Сталину, гранитных и мраморных, бронзовых и чугунных, железобетонных и гипсовых, были разбиты, раздроблены, переплавлены, его портреты порезаны, его сочинения сожжены, а его труп вынесен из мавзолея.

После убийства Сталина вдруг выяснилось, что ближайший друг и соратник «гения всех времен и народов», Маршал Советского Союза Берия Лаврентий Павлович, главарь всех истребителей врагов, сам оказался врагом. Берию и всю его шайку пришлось расстрелять.

Кстати, предшественники Берии на посту верховного борца с врагами тоже все оказались врагами. Их пришлось изводить целыми поколениями: дзержинцев и менжинцев – руками Ягоды, «ягодинское отродье» (это не ругательство, а официальный юридический термин) – руками Ежова, ежовцев – руками Берии.

О том, насколько органы борьбы с врагами народа были заражены шпионажем и вредительством, говорит такая статистика. В 1935 году в НКВД были введены специальные звания. Для высших руководителей НКВД были установлены звания комиссаров Государственной безопасности 3-го, 2-го и 1-го ранга, для самого главного – звание Генерального комиссара Государственной безопасности. Звания комиссаров ГБ, от 3-го ранга до Генерального включительно, в тот момент получил 41 высший руководитель НКВД. Из них:

• один бежал в Манчжурию и позже был убит японцами,

• один был убит боевыми товарищами в кабинете старшего начальника,

• один сошел с ума и умер в сумасшедшем доме тюремного типа,

• трое покончили жизнь самоубийством (Мазо, Погребинский, Каруцкий),

• 35 человек расстреляны по обвинению в шпионаже, организации заговоров и террористической деятельности.

Врагов надо ликвидировать. С этим не поспоришь. Проблема в том, что и те, кто врагов ликвидировал, вновь и вновь на поверку оказались врагами родной коммунистической партии и советского народа, проходимцами, развратниками, примазавшимися карьеристами, беспринципными интриганами, волюнтаристами, о которых даже стыдно вспоминать.

Сотни миллионов людей во времена Ленина и Троцкого, Сталина и Берии, Маленкова и Хрущёва считали, что служат своей Родине, своему народу. Вы ошибались, дорогие товарищи. Вы служили врагам народа, вы служили мерзким ничтожным людишкам, предателям и шпионам. Вы выполняли явно преступные приказы врагов Отечества.

А потом наступила другая эпоха. Проходимцев и карьеристов разогнали, и на вершину власти поднялся великий политик, блистательный полководец, выдающийся борец за мир товарищ Брежнев Леонид Ильич.

Все любили Брежнева, и я любил.

Все кричали «ура», и я кричал.

Потом, почувствовав неладное, сбежал.

Теперь выясняется, что это было правильное решение. Оказывается, Леонид Ильич действительно был политиком ленинского типа, то есть вершиной и центром кучи зловонных человеческих отбросов, главарем преступной шайки, которая погрязла в роскоши и коррупции, доведя страну до экономической катастрофы.

Некоторые удивляются моей проницательности: как же я смог понять, что Брежнев был проходимцем, во времена, когда все его так любили? Никакого секрета: я его вычислил.

И если ты, мой читатель, сейчас служишь новым вождям, то вот тебе мое предсказание: настанет время, и очень скоро, когда те, кому ты служишь, окажутся в длинном списке врагов нашего народа.

Не веришь? Тогда сам займись статистикой. Копни архивы области, в которой живешь, загляни в архивы своего родного города или деревни, полка, в котором служишь, завода или колхоза, где работаешь, и увидишь, что все, кто правил, с ленинских времен, оказались врагами. Это следует из протоколов их собраний и съездов, из газеты «Правда».

Кстати, «Правду» во все времена издавали враги народа. В каждой роте и батарее была ленинская комната, а в ней – огромный портрет Ленина: прищурив лукавые глазенки, вождь читает «Правду».

Уже за одно это вождя можно было бы к стенке ставить, ибо он читал антисоветчину: в то время «Правду» возглавлял и редактировал отпетый вражина Бухарин, позже разоблаченный и расстрелянный. Ленин проявил полное отсутствие революционной бдительности и политическую близорукость, читая и нахваливая то, что ему подбрасывали враги.

Я был комсомольцем. Любопытства ради я собрал сведения обо всех руководителях Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи и понял, что эта организация всегда находилась в руках врагов. Рывкин и Щацкин, Смородин и Чаплин, Мильчаков и Косарев, Шелепин и Тяжельников – все в конечном итоге оказывались иностранными агентами, авантюристами, карьеристами и проходимцами.

Я пошел в армию и с ужасом обнаружил, что ее создал злейший враг пролетариата Лев Троцкий.

Я вступил в партию и ради все того же интереса собрал сведения обо всех, кто носил титул члена Политбюро. Оказалось, что в этой грязной шайке уровень самоубийств выше, чем в любой другой социальной группе на нашей планете.

Куда бы меня ни бросала судьба, я постоянно попадал в организации врагов и вредителей. Я обнаружил, что все, кто стоял над нами, с ленинских времен в конечном итоге непременно оказываются врагами. Чтобы не выполнять их преступных приказов и не наносить вред своему народу, я и бежал от врагов.

О своей жизни, о своей стране и ее армии я написал несколько книг и продолжаю писать. Эта книга – самая первая. Ее опубликовали на английском языке в 1981 году. Затем она выходила в свет на многих языках мира, даже на японском. Эта книга давно проникла за железный занавес и вернулась туда, откуда я бежал. Ее издавали на польском языке в подпольных типографиях не покорившейся коммунистам Польши, ее читают в Венгрии и Чехословакии. Теперь, наконец, в Париже книга выходит и на русском языке. Этого момента я ждал много лет. Книгу писал прежде всего для своих соотечественников, которые все еще находятся под властью врагов, не подозревая об этом.

Свято верю, что наступит день, когда наш народ сбросит врагов и освободится от их власти. Режим проходимцев и вредителей когда-нибудь неизбежно рухнет.

К этому делу я тоже приложил руку.

Виктор Суворов. Лондон, 13 сентября 1986 года

Часть первая

Губа

Контрольно-пропускной пункт Киевского высшего общевойскового командного дважды Краснознамённого училища имени Фрунзе. 25 марта 1966 года

1

– Служивый!

– Ну?

– Хвост гну! Вставай.

Закрываясь рукой от слепящего солнца, стараюсь оттянуть момент пробуждения.

– Я ночь в наряде стоял, мне сон по уставу положен – четыре часа.

– Хрен тебе в карман положен. Вставай, говорю. Арестовали нас всех.

Сообщение об аресте не произвело на меня решительно никакого впечатления. Я лишь отчетливо осознал, что добрых полтора часа как компенсация за бессонную ночь для меня безвозвратно потеряны. Сел на твердой кушетке. Потер лоб и глаза кулаком. Голова раскалывалась от недосыпа.

Зевнул, потянулся до хруста в суставах, вздохнул глубоко, чтобы окончательно рассеять сон, и, вертя головой, чтобы размять шею, поинтересовался:

– Сколько дали?

– Тебе пять.

– Повезло тебе, Витя. Нам с Сашком по десять суток припаяли, а Толяну, сержанту, все пятнадцать.

– Хреновая у нашего брата сержанта в училище жизнь: получаешь на пятерку больше, а сношают на четвертной.

– А автомат-то мой где? – хватился я.

– Да все уж в роте: и автоматы, и подсумки, и штыки. Сейчас старшина принесет вещевые и продовольственные аттестаты, в баньку, на стрижку и вперед!

В основной комнате контрольно-пропускного пункта срочно снятые с занятий первокурсники принимали документацию, пересчитывая папки с инструкциями. Их сержант деловито и сочувственно слушал нашего, участливо кивая головой.

– Глаз с него не спускал, команду проорал насколько глотки хватило, и ворота мои соколики открыли борзо, и глазами его пожирали аки львы рыкающие. Так на ж тебе, ни за хвост собачий пятнадцать всадил, а соколам по десятке. Ну, ладно, Коля, служи!

Наши ребята из караула зашли за нами и под конвоем повели на стрижку и в холодную баню.

2

В «приемном покое» Киевской гарнизонной гауптвахты чистота ослепительная. Вызывали по списку, в котором я оказался первым.

– Товарищ младший лейтенант, курсант Суворов для отбытия наказания на гарнизонную гауптвахту прибыл!

– Сколько?

– Пять суток ареста!

– За что?

«Тьфу ты, черт! – мелькнуло в голове. – И в самом деле, за что же это меня?»

Младший лейтенант с необычно широким лицом и удивительно маленькими ногами нетерпеливо буравит меня свинцовыми глазками.

– За что? – повторил он.

– Не могу знать!

– А кто арестовал?

– Не могу знать!

– У меня узнаешь, – ласково пообещал младший лейтенант. – Следующий!

Вошел мой сержант.

– Товарищ младший лейтенант, сержант Макеев[7]7
  Чтобы не навредить своим товарищам, в предыдущих изданиях этой книги я изменял место и время действия, менял имена и фамилии. Сейчас можно назвать настоящие имена. Сержант Макеев – мой добрый приятель Толя Магаляс, старший сержант, заместитель командира 2-го взвода 4-й роты. После выпуска наши пути разошлись. Мы оба попали в Прикарпатский военный округ, но в разные дивизии. Затем встретились в Военно-дипломатической академии Советской Армии, о существовании которой никогда открыто не сообщалось. Он завершил службу генерал-майором ГРУ. – Прим. автора.


[Закрыть] для отбытия…

– Сколько? – оборвал мордастый.

– Пятнадцать суток ареста!

– Кто дал?

– Первый заместитель командующего Киевским военным округом генерал-полковник Чиж!

– За что?

– Мы охраняли контрольно-пропускной пункт училища.

– А, – понимающе улыбнулся младший лейтенант. Он-то знал, да и все три армии округа знали манеру генерал-полковника Чижа арестовывать наряды контрольно-пропускных пунктов. Злые языки утверждали, что он арестовывал только наряды КПП, но арестовывал всегда, при любом посещении любого училища, батальона, полка, дивизии, любого полигона, стрельбища, склада – чего угодно; везде, где генерал-полковник Чиж проезжал контрольно-пропускной пункт, он непременно арестовывал весь наряд. И сроки давал стандартные: начальнику смены – пятнадцать суток ареста, бодрствующей смене – по десятке, спящим – по пятерке. Продолжалось это долгие годы. Все три армии и многочисленные отдельные части, подразделения, военные учреждения и организации подозревали, что заместитель командующего добивается для себя какой-то не предусмотренной Уставом церемонии встречи, но чего ему хочется, никто догадаться так и не сумел за все годы его пребывания на этом высоком посту.

На пороге приемного покоя появились два совершенно звероподобных ефрейтора, и прием начался.

– 10 секунд… Раздевайсь!

Сапоги, ремни, шапки, шинели – все мгновенно полетело на пол. И вот мы в чем мать родила встали перед мордастым.

– Кру-гом! Наклонись! Раздвинь! – младший лейтенант Советской Армии исследует наши задницы. На губе курить нельзя, злостные курильщики иной раз, завернув обломочек сигареты в бумажку, надеялись пронести его на губу в заднице. Хитрость эта давно известна губному руководству и пресекается немедленно и беспощадно.

Звероподобные ефрейторы завершили тем временем краткий, но предельно тщательный осмотр нашей одежды и обуви, брошенной на пол.

– 15 секунд… Одевайсь!

Если тебя арестовали не в городе, а в части или в училище, и ты проходишь стандартную подготовку к отбыванию наказания – получаешь продовольственный и вещевой аттестаты, идешь на стрижку и в баню, – найди пять минут, чтобы сменить свои сапоги на бо́льшие. Любой, зная, что тебя ждет, отдаст свои. Взяв твои меньшие, он будет страдать, может, не меньше тебя, терпеливо дожидаясь твоего возвращения. Но большие сапоги – спасение на губе. Если ты с трудом натягиваешь сапоги, то не поспеть тебе в те секунды: одевайсь! Раздевайсь! И пять суток ареста могут превратиться в десять, а то и в пятнадцать. Это явление обычное и именуется оно «дополнительный паек», или ДП для краткости.

– Документы на стол!

– Ефрейтор, примите ремни!

На губе все живут без ремней, чтоб не удавились. Правда, в истории Киевской губы был один очень изобретательный узник, который в одиночной камере, где не было ничего, кроме привинченной к полу табуретки, оторвав нижний прошитый рубчик гимнастерки, смастерил себе короткую и тонкую, но очень прочную веревочку. Все это он делал очень осторожно, под почти постоянным наблюдением выводных, которые круглосуточно патрулируют в коридоре. После этого он сделал маленькую петельку, конец которой привязал к ножке табуретки. Минут десять он катался по полу, закручивая петлю. А все ж таки удавился!

– Деньги, часы?

Нет, мы такое на губу не берем, все равно отберут, а потом чужие, поломанные выдадут. Жаловаться некуда.

– Ефрейтор Алексеев[8]8
  Имена тех, кого щадить было незачем, я не менял. Первым заместителем командующего войсками Киевского военного округа действительно был генерал-полковник Чиж Владимир Филиппович, тот самый, который в 1954 году в Тоцких лагерях командовал 128-м стрелковым корпусом на учениях с реальным применением ядерного оружия (подробнее об этом читайте в книге «Против всех» (М: Добрая книга, 2013)); начальником киевской гарнизонной гауптвахты в описываемый период был капитан Мартьянов, его заместителем был младший лейтенант Киричек, самым свирепым из постоянного состава был ефрейтор Алексеев. Не я один запомнил этих славных блюстителей порядка на всю жизнь. – Прим. автора.


[Закрыть]!

– Я!

– Первым делом всех этих служивых на дровишки.

– Есть, товарищ младший лейтенант!

По необычно чистому заасфальтированному двору нас провели в небольшой хозяйственный дворик, окруженный очень высокой кирпичной стеной.

Первое, что сразило меня, – ослепительный порядок. Все дрова, уже напиленные, были сложены настолько аккуратно, что их торцы образовывали почти идеально ровную стенку. Каждое поленце отрезалось точно по эталону – 28 сантиметров, и отклонение в 3–4 миллиметра считалось браком, который жестоко пресекался. Все эти поленья через день все равно пойдут в печку, и такая точность их нарезки никому не нужна, но порядок есть порядок.

Те дрова, что нам предстояло с такой же точностью порезать и сложить, были привезены день-два тому назад, но и они не были свалены в кучу, но сложены с неописуемой любовью и даже, я бы сказал, искусством. Прежде всего, они были рассортированы по толщине: самые толстые – внизу, на них – все более и более тонкие, а на самом верху поленницы – самые тоненькие. Но те, кто поленницу складывал, обладали, видимо, тонким художественным вкусом. Они учли и цвет поленьев: те, что справа, были самыми темными, дальше, по мере перехода влево, располагались все более и более светлые. Нам предстояло это произведение искусства развалить, все дрова нарубить и нарезать по эталонам и вновь уложить.

Тут же, во дворе, лежала совершенно немыслимой формы коряга, похожая на все что угодно, кроме дерева. Это было фантастическое переплетение канатов или шлангов, или чего-то еще очень гибкого. Сучья были переплетены настолько затейливо, что с трудом верилось в способность природы создать такое чудо. При всей сложности переплетения сучьев, живо напоминающих клубок змей, коряга сохраняла предельно высокую твердость и прочность всех своих элементов. Она лежала во дворе, видать, не одно десятилетие, о чем свидетельствовали тысячи старых и совсем свежих надрезов пилой.

Каждый, кто проявлял строптивость, не до конца осознав, куда он попал, получал задачу нарезать дровишек, то есть распилить корягу. Вдобавок ко всему задачу эту ставили только одному человеку, никогда двоим сразу; и этот один получал для работы длинную, гибкую, но предельно тупую пилу, которой могут работать только два человека, но не один. Через час кто-нибудь из руководства губы приходил проверить, как идут дела, удивлялся, что еще ничего не сделано, после чего следовало наказание.

Когда мы вошли во двор, какой-то чернявый солдатик тщетно пытался сделать на поверхности коряги хотя бы один надрез. Его забрали минут через двадцать как не желающего работать.

В зависимости от настроения руководства действия неудачливого лесопильщика могли быть квалифицированы любым образом – от нежелания работать и пререкания с руководством (если он попытается доказать, что напилить дров такой тупой пилой невозможно) до категорического отказа выполнять приказы командования и даже попытки подрыва экономики страны. После этого начальник гауптвахты или его заместители могут сотворить с несчастным все, что им придет в голову.

А коряге этой выпала долгая жизнь. Я уверен, что она и сейчас лежит на том же самом месте, и какой-то несчастный тщетно пытается ее распилить. Закусил он губу, на глаза слезы навернулись, лицо перекошено. А время истекает…

Начав пилить дрова по эталону 28 сантиметров, мы узнали еще об одном очень интересном правиле. Мы-то хотели все напилить, наколоть, разложить поленья по толщине и по цветам, а уж потом подмести все опилки.

– Не-е-ет, так дело не пойдет! У нас так не принято! Порядок должен быть всегда!

Так и пошло. Отпилишь одно поленце – собери опилки, руками. Отпилишь второе – снова все собери. Ни веников, ни метелок нам не давали.

А к уникальной коряге конвой тем временем все водил и водил строптивых по одному: а напили-ка, брат, дровишек!

Часам к семи двор зашумел. Прибывали машины с губарями, которые весь день на морозе работали на бесчисленных объектах: кто на танкоремонтном заводе ленты гусеничные таскал, кто эшелоны со снарядами разгружал. Замерзших, мокрых, голодных, смертельно уставших, всех их по прибытии немедленно ставили в строй, ибо после работы положены занятия – три часа без перерывов. В общий строй поставили и нас; именно с этого момента и начинается для губаря отсчет времени, весь рабочий день до этого момента – лишь разминка.

Киевская губа знает только два вида занятий – строевую подготовку и тактику. Я не говорю здесь о политической подготовке оттого, что она не каждый день, а лишь два раза в неделю по два часа, и не вечером, а утром, перед работой, но о ней рассказ впереди. А пока строевая и тактика.

Полтора часа строевой – занятие совершенно изнурительное. Примерно сотня губарей в колонну по одному по кругу не идет, а именно рубит строевым шагом, задирая ногу на немыслимую высоту. Во дворе, кроме губарей, никого – ни начальников, ни конвоя, – но двор содрогается от их мощного топота.

Изредка кто-нибудь из штатных звероподобных ефрейторов выглянет на крылечко:

– Эй ты, ушастый! Да не ты, вот ты! Фильм «Обыкновенный фашизм» видал? То-то. А вот что-то у тебя, голубь, не получается так ходить, как люди-то в фильме строевым выбивали! Ну-кась потренируйся пока на месте.

Ушастый должен выйти в центр двора и топать на месте так, чтобы колени поднимались чуть ли не к груди. После такого распоряжения все, кто продолжает отбивать шаг по периметру внутреннего двора, рвение удваивают. Дело в том, что в центре двора асфальт несколько ниже, чем по краям, – это личная инициатива маршала Гречко в ту пору, когда он еще был генералом, командующим Киевским округом. Идея проста и гениальна: во время дождя и таяния снега посреди двора губы всегда образуется большая глубокая лужа. В летнее время, когда нет дождей, воды туда добавляют под предлогом поливания двора. Тот, кто оказался в центре двора, должен маршировать прямо в луже. Если там собирается человек пять, то они не только сами по уши вымокнут, но и брызгами порядочно намочат всех остальных, марширующих вокруг. Сушиться на губе негде, и топят ее только днем, когда губари на работе; к вечеру, когда они возвращаются в камеры, печки (а батарей там нет) давно уже холодные. «Гречкин бассейн» я испытал на собственной шкуре в марте, когда днем снег таял, а по ночам скрипели морозы.

Строевая подготовка проводится каждый день без выходных при любой погоде и при любой температуре, как, впрочем, и все другие «мероприятия». Полтора часа строевой подготовки при нашем стандартном темпе 60 шагов в минуту – это 5400 шагов, и каждый из них с максимальным подъемом ноги и невыносимым оттягиванием носка, ибо в центр-то двора никому неохота. За это строевая подготовка и именуется «индивидуальным зачетом». А за ним следует «коллективный зачет» – тактика.

Тактика в отличие от строевой подготовки базируется не на личном страхе каждого, а на социалистическом соревновании коллективов, и оттого она выматывает куда больше, чем строевая.

Занятия по тактике сводятся к отработке одного тактического навыка – переползания по-пластунски, то есть так, чтобы и голова, и все тело были максимально прижаты к грунту, в нашем случае – к асфальту. Руки и ноги должны двигаться проворно, а все тело – извиваться, как тело ящерицы.

Итак, переползание. Каждая камера сейчас – стрелковое отделение.

– Ориентир – береза! Отделение, к ориентиру по-пластун-ски… вперед!

Секундомер выключается, когда к ориентиру приползет последний из отделения, и если время отделения окажется неудовлетворительным, то последнему ночью камера устроит битие, ибо в социалистическом мире битие определяет сознание.

– Ну что ж, время неплохое, – чумазые, мокрые от пота, задыхающиеся губари, высунув языки, улыбаются, – но придется отделению время не засчитать: вот этот красавец задницу слишком оттопыривал, всё на карачках ползти пытался.

Что ж, красавцу ночью битие обеспечено – за то, что подвел коллектив камеры в социалистическом соревновании.

– Ну-кась, отделение, еще разок попробуем. На исходный рубеж бегом… арш! Ориентир – береза! Отделение, по-пластунски к ориентиру… Вперед!

– А вот на этот раз время хуже! Что ж, потренируемся.

В конце занятий начальник губы или его заместитель подводят итоги, худшей камере объявляют сперва фамилию того, из-за кого она сейчас примет испытание, затем следует команда:

– Ориентир – дуб…

Дуб – это значит надо ползти прямо через центр плаца, прямо по ледяной воде, прямо через водную преграду, изобретенную гениальным полководцем Гречко. Горазд был на выдумки товарищ Гречко!

3

Солдат Советской Армии кормят хуже, чем любых других солдат в нормальных странах, и в первый день на губе, после того, как целый день голодным он провел на морозе, после немыслимых нагрузок даже привыкший ко всему солдат не может все-таки побороть в себе отвращения к тому, что на губе принято называть ужином.

В первый вечер он не может прикоснуться к тому, что называется пищей. Он еще не готов смириться с тем, что есть надо не из отдельной, пусть даже собачьей, миски, а из общей кастрюли, куда налито месиво, отдаленно напоминающее суп или кислые щи. И пока в нем борются голод и чувство отвращения, следует короткая команда: «Встать! Выходи строиться!» После короткого гнусного мероприятия под названием «ужин» следует вечерняя поверка.

Под потолком коридора в морозной дымке тускло мерцают желтоватые лампы. Губа построена. Губа не шелохнется. Вечерняя поверка! Губа ждет команду! И после беглой переклички команда следует!

– Десять секунд… Раздевайсь!

И откуда только в этот момент берется прыть у до смерти уставших людей? Это удивительно, но сотне человек вполне хватает десяти секунд для того, чтобы полностью раздеться догола. Правда, каждый губарь долго и тщательно готовится к этой команде. Еще во время ужина он тайком расстегнул по одной пуговице на рукавах, чтобы по команде на каждом рукаве пришлось расстегнуть не по две, а лишь по одной пуговице. Все пуговицы на вороте гимнастерки лишь кажутся застегнутыми, а на самом деле краешек каждой пуговицы уже утоплен немного в петельку: лишь дернул за ворот, а все пять пуговиц сразу и расстегнулись. Великое дело – опыт! Каждый солдат знает десяток таких хитростей.

– Первая шеренга, три шага вперед, шагом марш! Вторая шеренга, кру-гом!

Обе шеренги уперлись лицом к противоположным стенкам коридора. Голые. По бетонному полу ветер гонит редкие снежинки.

– Наклонись! Раздвинь!

И пока борзые ефрейторы, почти как на советской таможне, роются в брошенных на пол гимнастерках, брюках и грязных портянках, капитан Мартьянов, начальник гауптвахты, или его заместитель младший лейтенант Киричек проводят священный ритуал осмотра наших задниц. Операция ответственная: а вдруг кто на работе гвоздь подобрал, в заднице его пронес, а ночью кровушку себе пустит на нарах? Днем-то конвойный за ним все время смотрит, а ночью хоть камеры и освещены слепящим светом, но до беды недалеко. Или кто окурочек в задницу заначил да ночью и закурит потихоньку!

Операция эта требует особой сноровки; видать, поэтому ефрейторов к ней не допускают, пусть в грязном белье роются, а тут только офицер Советской Армии может справиться!

– 15 секунд… Одевайсь!

Губу разводят по камерам, и начинается оправка.

4

Губа – не тюрьма. Тут параша не положена.

Разница между тюрьмой и губой огромная. Тюремщики имеют много времени для воздействия на заключенного. Руководство же губы во времени ограничено, поэтому оно, естественно, стремится максимально насытить программу пребывания солдата на губе и потому использует любые или даже все без исключения естественные человеческие потребности в воспитательных целях. Для максимального усиления воспитательного воздействия отправление естественных надобностей на губе превращено в ритуал, который проводится под зорким надзором руководства.