Текст книги "Россия на Дунае. Империя, элиты и политика реформ в Молдавии и Валахии, 1812—1834"

В результате реформы превратились в важное измерение политического диалога между Российской империей и элитами княжеств наряду с единоверием, что оказало противоречивое воздействие на российские позиции в княжествах. Как держава-покровительница Россия продолжила оставаться главным адресатом боярских петиций и проектов на протяжении первых десятилетий XIX века. В то же время начало возрастать количество обращений молдавских и валашских бояр к другим великим державам[218]218
  Согласно подсчетам Влада Джорджеску, бояре адресовали России 24 петиции в 1769–1800 гг. и 18 петиций в 1800–1820 гг. Количество петиций, адресованных ими Франции в тот же период, возросло с 0 до 5. Количество боярских петиций, адресованных Австрии, возросло с 4 до 5 и осталось неизменным для Османской империи: в последние три десятилетия XVIII в. бояре адресовали Порте 4 петиции и такое же количество в первые два десятилетия XIX столетия. См.: Georgescu V. Istoria ideilor politice românești. Munchen: Jon Dumitru Verlag, 1987. P. viii.


[Закрыть]. В отличие от православной риторики, составлявшей эксклюзивную форму коммуникации между Россией и княжествами, реформаторский дискурс был более универсальным и потенциально открытым для участия в нем не только России, но и других соседних и далеких империй. Тем не менее на протяжении двух десятилетий, последовавших за Бухарестским миром, российские дипломаты и военные сохраняли преобладающие позиции в дискурсивном пространстве реформ в Молдавии и Валахии.

Глава 2. Трудности империостроительства в революционную эпоху

В начале XIX столетия российская политика в отношении Молдавии и Валахии во многом определялась отношениями России с греческими элитами Османской империи. В своей экспансионистской стратегии под знаменем защиты единоверцев Екатерина Великая стремилась заручиться поддержкой греков, занимавших ключевые экономические, политические и культурные позиции среди православных подданных султана[219]219
  О политике Екатерины Великой в отношении греков см.: Арш Г. Л. Россия и борьба Греции за освобождение. От Екатерины II до Николая I. M.: Индрик, 2013. C. 11–34; Смилянская Е. Б., Смилянская И. М., Велижев М. Б. Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины II. M.: Индрик, 2011.


[Закрыть]. Так, во время Русско-османской войны 1768–1774 годов российская эскадра в Средиземном море под командованием А. Г. Орлова высадила десант в Морее для поддержки антиосманского восстания, которое, тем не менее, было жестоко подавлено Османами[220]220
  Принимая во внимание соотношение сил, высадка российских войск в Морее и последовавшее за этим восстание были примером авантюризма, за который греки заплатили высокую цену после эвакуации российских войск. Вот почему российская пропаганда в Морее во время следующей Русско-турецкой войны 1787–1791 гг. была менее действенна: Camariano-Cioran A. La Guerre Russo-turque de 1768–1774 et le Grecs // Revue des Etudes Est-Européenes. 1965. Vol. 3. Nos. 3–4. P. 513–547.


[Закрыть]. В процессе колонизации Новороссии после заключения Кючук-Кайнарджийского мира российское правительство привлекало греческих поселенцев и оказывало покровительство греческой торговле в Средиземном море. Греческие купцы Одессы и землевладельцы южных российских губерний были заинтересованы в развитии зернового экспорта через черноморские проливы[221]221
  Арш Г. Л. Россия и борьба Греции за освобождение. C. 97–130.


[Закрыть].

Коммерческие связи генерировали политические проекты. Освобождение земель классической древности стало важным элементом в легитимизации российской экспансии на юге, что отразилось в Греческом проекте Екатерины Великой. В союзе с австрийским императором Иосифом II она намеревалась завоевать Константинополь и восстановить Греческую империю на берегах Босфора под скипетром своего младшего внука Константина[222]222
  Литература по истории Греческого вопроса весьма обширна. Среди недавних работ см.: Russian-Ottoman Borderlands: Eastern Question Reconsidered / Eds. L. Frary, M. Kozelsky. Madison, WI: University of Wisconsin Press, 2014; Арш Г. Л. Россия и борьба Греции за освобождение. C. 35–52.


[Закрыть]. Наконец, растущее влияние России в Молдавии и Валахии (особенно после создания там российских консульств в 1782 году) способствовало установлению контактов с фанариотами. Несмотря на негативное отношение к последним, характеризовавшее литературу эпохи Просвещения, Россия не поддержала требование валашских бояр положить конец фанариотскому режиму во время мирных переговоров, завершившихся подписанием Кючук-Кайнарджийского договора. Вместо этого российское правительство стремилось разделить с Портой контроль над назначением и смещением господарей и даже нашло общий язык с некоторыми князями-фанариотами.

В то же время гетерогенность греческих элит составляла проблему для восточной политики России. Наряду с фанариотами, занимавшими важные посты в Константинополе и княжествах, существовали также греческие землевладельцы Мореи и Архипелага (кодзабасы), а также все более многочисленные греческие купцы Новороссии, вовлеченные в средиземноморскую торговлю и все более заметные в княжествах. Разнородность греческих элит проявлялась в различии их культурных практик и политических ориентаций. В то время как фанариоты были продолжателями византийской политической культуры и, за несколькими важными исключениями, ориентировались на Османскую империю[223]223
  Один из наиболее пророссийски настроенных господарей второй половины XVIII столетия Александр Ипсиланти, возможно знакомый с русско-австрийскими планами раздела Османской империи, адресовал австрийскому правительству записку, в которой рекомендовал восстановить Греческую империю под властью русского царевича: Botzaris N. Visions balkaniques dans la préparation de la révolution Grecque. Paris: Minard, 1962. P. 19, сноска 4.


[Закрыть], новая греческая буржуазия все сильнее воспринимала неоэллинистическую идентичность и испытывала влияние Французской революции[224]224
  Обзор греческой общественной мысли конца XVIII – начала XIX века содержится в: Петрунина О. Е. Греческая нация и греческое государство в XVIII–XX вв. M.: КДУ, 2010. C. 131–146.


[Закрыть].

В то же время границы между этими группами оставались размытыми и, зачастую, проекты политического освобождения греков, сформулированные в этот период, представляли собой любопытную смесь неовизантийских имперских и французских республиканских тенденций. Особенно примечательным в этом смысле был «Революционный манифест, или Новый политический строй для народов Румелии, Малой Азии, островов Средиземного моря, Валахии и Молдовы» Ригаса Фереоса, составленный в Вене в 1796 году. Родившийся в Фессалии Ригас получил образование в Патриаршей академии в Константинополе, этой «Великой школе нации», и в 1780 году стал секретарем валашского господаря Александра Ипсиланти, а затем был в услужении у нескольких крупных валашских бояр. Под влиянием Французской революции Ригас сформулировал идею Греческой республики, которая бы включала все европейские провинции Османской империи (за возможным исключением Боснии и Албании), а также острова Архипелага и побережье Малой Азии и которая основывалась бы на принципе религиозного и этнического равноправия, с тем, однако, чтобы государственным языком в ней был неогреческий[225]225
  Арш Г. Л. Этеристское движение в России. М.: Наука, 1970. C. 100–102; Botzaris. Visions balkaniques. P. 25–33.


[Закрыть].

Сколь бы утопическими ни казались подобные проекты, они иллюстрируют поиск внутри греческого общества формулы и способов освобождения и свидетельствуют о неопределенности политической ориентации греческих элит в контексте борьбы между великими державами. Привлекательность революционной и наполеоновской Франции для радикальных элементов среди греков и других балканских народов, безусловно, подрывала влияние России на православных единоверцев. Внутриэлитные конфликты, в которые оказалась вскоре вовлечена Россия, также обозначили пределы ее «мягкой силы». Проекты будущего политического переустройства Юго-Восточной Европы, сформулированные представителями греческих элит, так же как и их реальное экономическое, политическое и церковное преобладание под османским господством, неизбежно вызывали недовольство других православных подданных султана. Трения между господарями-фанариотами и автохтонными боярами Молдавии и Валахии в XVIII столетии представляют частный случай этого более общего явления.

Способность Российской империи использовать идеологические ресурсы также ограничивалась довольно жесткой иерархией приоритетов, определявших политику Санкт-Петербурга. При всей симпатии, которую русские цари могли испытывать по отношению к грекам, их готовность поддерживать претензии последних на господствующую роль в Юго-Восточной Европе никогда не перекрывала избранной ими политики в отношении других европейских держав. Другими словами, правители России подчиняли свои действия в княжествах принципам своей восточной политики и соображали последнюю со своей европейской стратегией. Эта иерархия приоритетов хорошо иллюстрируется карьерой Иоанна Каподистрии. Его политическая деятельность демонстрирует взаимосвязь политических процессов на общеевропейском, региональном и местном уровнях, а также способность локальных игроков сопротивляться имперским приоритетам и оказывать существенное влияние на результаты имперской политики.

«Греческий проект» Иоанна Каподистрии

Иоанн Каподистрия был представителем знатной греческой семьи с острова Корфу, являвшегося владением Венецианской республики[226]226
  О Каподистрии см.: Grimsted. The Foreign Ministers of Alexander I. P. 226–258; Арш Г. Л. И. Каподистрия и греческое национально-освободительное движение, 1809–1822. М.: Наука, 1976; автобиографическую записку самого Каподистрии: Aperçu de ma carière publique // Сборник императорского русского исторического общества. 1868. Т. 3. С. 163–296. Далее – СИРИО.


[Закрыть]. Расположенный недалеко от балканского побережья, контролируемого Османской империей, Корфу был на протяжении всего раннемодерного периода пограничным островом, который может рассматриваться как часть более обширной пограничной зоны, включавшей также далматинское побережье и так называемую «тройную границу» между Османской империей, Габсбургской монархией и владениями Венеции[227]227
  О тройной границе см.: Rieber. The Struggle for the Eurasian Borderlands. P. 301–314; Bracewell W. The Historiography of the Triplex Confinium. Conflict and Community on a Triple Frontier, 16th–18th Centuries // Frontiers and the Writing of History, 1500–1850 / Eds. S. Ellis, R. Esser. Hanover-Laatzen: Wehrahn Verlag, 2006. P. 211–227.


[Закрыть]. Установление Наполеоном французской гегемонии в Северной Италии, положившее конец существованию Венецианской республики в 1797 году, не изменило в одночасье характера этой пограничной зоны, сложившегося в результате столетий прибрежной войны и торговли между конфессионально и культурно отличными группами населения. Наследие этой комплексной пограничной зоны проявилось в последующей борьбе между Османской империей, Россией, Францией и Великобританией, каждая из которых стремилась заполнить вакуум, образовавшийся в результате исчезновения Венеции как самостоятельной политической силы. Конфигурация «тройной границы» была в прямом смысле восстановлена с образованием Иллирийских провинций Французской империи в 1809–1813 годах, включивших в себя все бывшие владения Венеции в Восточной Адриатике[228]228
  Об Иллирийских провинциях Французской империи см.: Bundy F. The Administration of the Illyrian Provinces of the French Empire, 1809–1813. New York: Garland Publishing, 1987.


[Закрыть], в то время как Корфу был последовательно занят французами, русскими и англичанами.

Изменения в этой пограничной зоне в конце XVIII – начале XIX столетия только усугубили традиционную лояльность местных элит по отношению ко всем сторонам, что иллюстрируется политической карьерой Иоанна Каподистрии. Его двойная приверженность России и делу греческого освобождения была источником оригинальности его политического видения и, в конечном счете, причиной постигшего его поражения. Совершеннолетие Каподистрии совпало с концом Венецианской республики и французской оккупацией Корфу. Получив медицинское, правовое и философское образование в Падуанском университете, он вернулся на родину и некоторое время работал врачом. После занятия Корфу русскими войсками в 1799 году молодой грек поступил на службу в русский военный госпиталь. Его способности и образование вскоре позволили ему перейти на государственную службу и стать секретарем Законодательного совета Республики Семи Островов, созданной под совместным российско-османским протекторатом в 1800 году. С 1803 по 1807 год Каподистрия фактически был министром иностранных дел нового государства[229]229
  Станиславская. Россия и Греция в конце XVIII – начале XIX века. С. 106–111.


[Закрыть]. Его пророссийская ориентация основывалась на убежденности в том, что освобождение Греции могло произойти лишь благодаря помощи России. Поэтому Каподистрия отказался от предложения перейти на французскую службу после заключения Тильзитского мира в 1807 году, положившего конец краткому существованию Республики Семи Островов. В 1808 году Каподистрия принял предложение российского канцлера Н. П. Румянцева и поступил на русскую дипломатическую службу в чине статского советника. Ко времени Венского конгресса Каподистрия стал российским статс-секретарем, ответственным за восточную политику России.

Политические взгляды Каподистрии сформировались под влиянием философии Просвещения и отражали сложный процесс формирования модерной греческой идентичности. Отвергнув крайности Французской революции, он предпочел добиваться греческого освобождения и более либерального миропорядка посредством постепенных реформ и развития образовательных учреждений. Его видение политического устройства постнаполеоновской Европы предполагало создание национальных государств и введение конституционных режимов, однако он оставался человеком Просвещения, поскольку полагал возможным осуществить эти преобразования лишь «сверху», т. е. с помощью государственной политики реформ[230]230
  Grimsted P. Kapodistrias and the New Order for Restoration Europe: The Liberal Ideas of a Russian Foreign Minister, 1814–1822 // Journal of Modern History. 1968. Vol. 40. No. 2. P. 166–192.


[Закрыть]. Несмотря на свою приверженность делу греческого освобождения, Каподистрия не был демократом и стремился осуществить задуманное не посредством восстаний и революционной борьбы, а при поддержке легитимных монархов. Примечательно, что своего наибольшего успеха он добивался тогда, когда ему удавалось повлиять на Александра I. Таким образом, Каподистрия оставался в рамках парадигмы просвещенного абсолютизма, несмотря на то что объективно его проекты способствовали возникновению нового политического порядка.

Каподистрия начал формулировать свое видение восточной политики России еще до того, как фактически стал министром иностранных дел Александра I. В конце первого десятилетия XIX века он жил в Петербурге и служил в Коллегии иностранных дел, составляя время от времени записки для российского канцлера Н. П. Румянцева и проводя свободное время в узком кругу эмигрантов из Османской империи, в особенности в семье молдавского боярина Скарлата Стурдзы[231]231
  Арш Г. Л. Каподистрия. С. 18.


[Закрыть]. В записке, составленной в 1810 году, Каподистрия предложил свои соображения о том, как поскорее покончить затянувшуюся войну с Османской империей в условиях надвигавшегося конфликта с наполеоновской Францией. Каподистрия утверждал, что способность Порты оказывать сопротивление России определяется во многом поддержкой фанариотов. Лишенные отечества, последние нашли убежище в Османской империи и потому были заинтересованы в ее сохранении. В то же время фанариоты как наследники Византии считали Молдавию и Валахию принадлежавшими им по праву вотчины и были готовы настаивать на их удержании в османской орбите до тех пор, пока Россия не предложит альтернативы[232]232
  Каподистрия. Mémoire sur les moyens qui peuvent concourir à terminer la guerre actuelle entre la Russie et la Porte. 31 января 1810 г. // АВПРИ. Ф. 133. Оп. 468. Д. 13377. Л. 237–240 об.


[Закрыть].

Каподистрия понимал, что Россия не может предложить фанариотам чего-либо подобного тем позициям, которые они занимают в османской политической системе. Поэтому он рекомендовал попытаться переманить их на сторону России перспективой консолидации их политического и культурного господства в княжествах, отделенных от Османской империи и поставленных под российский протекторат. Одновременно Каподистрия набросал программу реформ для Молдавии и Валахии, которая включала «признание государственной собственности, классификацию собственников, разделение различных рангов гражданства, создание магистратов для их признания и классификации, создание собраний для кодификации национальных законов и составления необходимых к ним дополнений»[233]233
  Там же. Л. 242 об.


[Закрыть]. Реформы также должны были ввести «первые элементы системы образования, создать экономические, сельскохозяйственные и литературные общества и заложить основы больших коммерческих учреждений»[234]234
  Там же. Л. 243.


[Закрыть].

Конечной целью всех этих преобразований было утверждение права частной собственности в Молдавии и Валахии, которое поощрило бы фанариотов скупать земли в княжествах и тем самым обращать свои денежные капиталы в недвижимость. По мнению Каподистрии, перспектива превращения в крупных земельных собственников способствовала бы переселению фанариотов в княжества и создала бы «колонию очень активных, предприимчивых и богатых людей». Молодой дипломат полагал, что «коммерция Крыма, Бессарабии, Молдавии и Валахии может быть оживлена посредством этой меры»[235]235
  Там же. Л. 243 об., примеч.


[Закрыть]. Для реализации данного плана Каподистрия советовал поручить переговоры с фанариотами состоятельному человеку знатного происхождения, отличившемуся на русской службе[236]236
  Там же. Л. 244 об.


[Закрыть].

Сколь утопическими ни казались бы предложения Каподистрии, они позволяют понять его видение места княжеств в восточной политике России к тому времени, когда он возглавил эту политику в качестве одного из двух государственных секретарей Александра I. Его план в отношении Молдавии и Валахии в каком-то смысле продолжал линию Ригаса Фереоса, который определял Грецию в качестве большого неоэллинского культурного и политического пространства, а не как территорию компактного проживания этнических греков. Реализация этого плана означала бы усиление политического и культурного господства фанариотов в княжествах. Консолидация фанариотского режима наверняка повлекла бы усиление греческой эмиграции в Молдавию и Валахию в еще большем масштабе, чем то случилось в действительности спустя два десятилетия, когда реформы, проведенные временной российской администрацией, открыли наконец возможности для инвестирования в экономику княжеств. С другой стороны, сохранение и усиление политического господства фанариотов способствовало бы продолжению трений между ними и автохтонным боярством княжеств. В результате греки остались бы главными врагами зарождающегося национального движения, что дало бы России возможность играть роль арбитра в межэтнических отношениях, подобную той, которую играли Габсбурги в Австро-Венгрии после 1867 года.

Победа М. И. Кутузова под Рущуком в июне 1811 года и капитуляция османской армии под Слободзеей в ноябре того же года позволили ускорить российско-османские переговоры о мире в период, когда русско-французские отношения находились на грани разрыва. В этих условиях Каподистрия сформулировал проект военной диверсии против Иллирийских провинций Османской империи с целью отвлечения части французских сил с главного театра предстоящего русско-французского противостояния и подрыва французского влияния в европейской части Османской империи. Каподистрия исходил из того, что проект вселенской монархии, к реализации которого стремился Наполеон, угрожал существованию Османской империи не меньше, чем России, и превращал султана в потенциального российского союзника. Чтобы обеспечить содействие со стороны Порты, Каподистрия предлагал вернуть ей Молдавию и Валахию, как только османская сторона подтвердит российский протекторат в отношении княжеств и согласится распространить его и на Сербию[237]237
  Каподистрия. Mémoire sur une diversion à opérer dans le Midi de l’ Europe en cas de guerre entre la Russie et la France. 1811 г. // АВПРИ. Ф. 133. Оп. 468. Д. 11607. Л. 301.


[Закрыть].

Как только будет заключен российско-османский договор, Каподистрия предлагал отправить часть дунайской армии в Иллирию через земли, населенные славянами, «чей язык и религия располагают их к России»[238]238
  Там же. Л. 302.


[Закрыть]. Тем временем другая часть армии должна была быть послана в Адриатику морем и, при содействии британского флота, захватить Корфу, Бокку Которскую и Рагузу. Даже если предполагаемая диверсия не заставит Австрию отказаться от поддержки Наполеона, Каподистрия предполагал привлечь на сторону России венгров, обещав восстановить их древние привилегии. Наконец, диверсия в отношении Иллирийских провинций должна была положительно повлиять на тирольцев и швейцарцев, а также приободрить испанское сопротивление наполеоновской оккупации[239]239
  Там же. Л. 303–304.


[Закрыть]. В случае если Порта откажется заключать наступательный союз с Россией и останется на стороне Франции, Каподистрия предлагал создать корпус из болгарских и других славянских добровольцев и отправить Черноморский и Балтийский флоты к проливам, а также поднять восстание в Европейской Турции. Присутствие великого князя Константина в Дунайской армии должно было усилить действие более меркантильных средств влияния на православных подданных Порты, например денежных подарков славянским предводителям или переговоров с мятежными пашами. Одновременно российское правительство должно было распространять слухи обо всех этих приготовлениях посредством фанариотов, греков и армян, дабы вызвать панику среди мусульманского населения Константинополя и тем самым вынудить Порту подписать необходимый России договор о наступательном союзе[240]240
  Там же. Л. 305 об. – 308 об. Несмотря на панславистские коннотации его плана, сам Каподистрия совсем не был панславистом. Он сомневался в возможности формирования корпуса из 50 или 60 тысяч южных славян, как это предлагали сделать некоторые российские военные и дипломаты. В целом Каподистрия советовал не идеализировать южных славян или степень влияния православной церкви на них. Как высокообразованный грек, Каподистрия рассматривал славян как «вооруженных полуварваров», которые могут быть полезны России, только если их хорошо вооружить и хорошо им заплатить: Там же. С. 302–302 об.


[Закрыть].

Этот план обратил на себя внимание Александра I благодаря посредничеству адмирала П. В. Чичагова, бывшего, как и Каподистрия, другом семьи Скарлата Стурдзы и приходившегося последнему соседом по поместью. Сын екатерининского командующего Балтийским флотом Павел Васильевич Чичагов последовал по стопам отца и стал морским министром в 1802 году. Конфликты с другими министрами заставили Чичагова подать в отставку в 1811 году, однако он сохранил доступ к императору в качестве генерал-адъютанта. В апреле 1812 года Александр I назначил Чичагова новым главнокомандующим Дунайской армией и генерал-губернатором Молдавии и Валахии. Император велел Чичагову искоренить злоупотребления в местном управлении княжеств, заключить союз с Османской империей и мобилизовать балканских славян против Франции и Австрии (ввиду того, что последняя выступила на стороне Наполеона)[241]241
  Антиавстрийское измерение данного проекта развилось в качестве реакции на сообщения о заключении франко-австрийского союза. См.: Крылова Н. Б. Проект адриатической экспедиции адмирала П. В. Чичагова, в 1812 г. // Известия ВГПУ. Исторические науки. 2015. № 97. С. 186–190.


[Закрыть]. С этой целью Чичагов был уполномочен обещать славянам независимость и создание славянского царства, а также раздавать награды, военные чины и денежные подарки славянским вождям[242]242
  Mémoires inédits de l’ Admiral Tchitchagoff. Berlin: F. Schneider, 1855. P. 6–9. См.: Из записок адмирала Чичагова. Дела Турции в 1812 году // Русский архив. 1870. № 9. С. 1522–1551. См. также: Кассо. Россия на Дунае. С. 146–164.


[Закрыть].

Однако этим смелым замыслам не суждено было исполниться по причине Бухарестского мира, спешно заключенного в середине мая 1812 года предшественником Чичагова Кутузовым. Согласно условиям мирного договора, Валахия и большая часть Молдавии возвращались Османской империи, чья верховная власть также признавалась и в отношении Сербии (с условием предоставления последней автономии). Последнее обстоятельство сильно расстроило вождя сербских повстанцев Карагеоргия Петровича и сделало практически невозможной мобилизацию балканских славян. Договор также не содержал упоминания о русско-османском наступательном союзе, и британский посол в Константинополе не проявил ни малейшего интереса к проекту совместных действий против Иллирийских провинций Французской империи. Вскоре Александр I приказал Чичагову оставить княжества и идти на соединение с главными силами Российской армии, отступавшими под натиском Великой армии Наполеона.

Бессарабский эксперимент Александра I

Во время прохождения российских войск через Бессарабию Чичагов и Каподистрия, назначенный незадолго перед тем начальником его дипломатической канцелярии, не упустили возможности определить форму управления новоприобретенной территории[243]243
  О российской политике в Бессарабии в 1810‐х гг. см.: Jewsbury. The Russian Annexation of Bessarabia. P. 55–118; Кушко А., Таки В., при участии Гром О. Бессарабия в составе Российской империи, 1812–1917. М.: Новое литературное обозрение, 2012. C. 108–127.


[Закрыть]. Их предложения свидетельствовали о желании компенсировать недостатки Бухарестского договора, оставившего неопределенным будущее российских единоверцев в Османской империи. Чичагов и Каподистрия стремились превратить Бессарабию в убежище для тех, кто скомпрометировал себя в глазах Порты сотрудничеством с Россией во время последней войны. В то же время новая область мыслилась ими как нечто большее, чем просто способ обеспечить будущее отдельных сторонников России. Как и Иллирийские провинции Османской империи на противоположной оконечности Балкан, новоприобретенная область должна была помогать проецировать российское влияние на этот регион. Для того чтобы выполнить эту функцию, Бессарабия должна была стать образцом просвещенного российского правления.

В своих докладах Александру I Чичагов отмечал, что «Бессарабия – прекрасная страна», которая сулит многие преимущества, если ей «дать несколько времени отдохнуть». Наряду с освобождением от налогов на три года и нераспространением на нее рекрутской повинности Чичагов, под очевидным влиянием Каподистрии, рекомендовал императору «ничего не делать, ничего устраивать, чего не требуют местные нужды»[244]244
  Чичагов – Александру I. 6 августа 1812 г. // СИРИО. 1871. Т. 6. С. 28–29.


[Закрыть]. В результате «Правила для управления Бессарабией», написанные летом 1812 года Каподистрией и его другом и будущим сотрудником Александром Скарлатовичем Стурдзой (сыном молдавского боярина-эмигранта Скарлата Стурдзы), не преследовали цель заменить местные институты российскими. Наоборот, «Правила» предписывали областной администрации руководствоваться местными законами и сохраняли молдавский (румынский) язык в судопроизводстве[245]245
  Правила для временного управления Бессарабии // Записки Бессарабского статистического комитета. Т. 3. С. 109–110. О роли А. С. Стурдзы в разработке «Правил» см.: Ghervas S. Réinventer la tradition. Alexandre Stourdza et l’Europe de la Saint-Alliance. Paris: Champion, 2008. P. 62–63.


[Закрыть]. Одновременно написанная Каподистрией инструкция Чичагова первому бессарабскому губернатору (и по совместительству его другу и соседу по поместью) Скарлату Стурдзе предписывала «искусным образом обратить на сию область внимание пограничных народов». «Последняя война занимала умы и надежды молдаван, валахов, греков, болгар, сербов и всех народов, привязанных к России», – отмечалось в инструкции. Однако с отступлением российской армии на север для борьбы с наполеоновским вторжением «дух сих народов может впасть в порабощение, и неприятели наши овладеют ими». Вот почему было принципиально важно «сохранить привязанность сих народов и охранить их от влияния наших врагов»[246]246
  Правила для временного управления Бессарабии. C. 111.


[Закрыть].

Даже сам факт того, что Александр I уделил внимание Бессарабии и утвердил «Правила» накануне решающего сражения с Наполеоном, свидетельствует о значении, которое он придавал этой области как российскому противовесу Иллирийским провинциям Французской империи. Бессарабский эксперимент, начавшийся по инициативе Чичагова и Каподистрии, продолжился в последующие годы, несмотря на то что европейские кампании 1813–1814 годов и последовавший за ними Венский конгресс целиком поглотили внимание российского императора. В то время как неудачные действия Чичагова на Березине в ноябре 1812 года привели к его отставке, карьера Каподистрии, напротив, пошла вверх, и в начале 1814 года он был назначен российским статс-секретарем по иностранным делам, курировавшим прежде всего восточную политику России. Это дало ему возможность поддержать политику Бессарабской автономии в начале 1816 года, когда император наконец обратился к вопросам управления империей, давно требовавшим его внимания.

К этому времени беспорядки в областной администрации и злоупотребления чиновников поставили смелые замыслы 1812 года на грань краха[247]247
  См. более подробное рассмотрение этого периода в: Кушко А., Таки В. Бессарабия в составе Российской империи. C. 154–159.


[Закрыть]. Каподистрия склонен был объяснять такое развитие событий «присущими краю пороками» и тем, что «страна получила только молдавское, т. е. турецкое воспитание»[248]248
  Каподистрия – Бессарабскому наместнику А. Н. Бахметьеву. 4 июня 1816 г. // История Молдавии. Документы и материалы / Ред. К. П. Кржановская, Е. М. Руссев. Кишинев: Госиздат, 1957. Т. 2. С. 206.


[Закрыть]. Чтобы исправить ситуацию, Александр I назначил военного губернатора Подолии генерал-лейтенанта А. Н. Бахметьева своим полномочным наместником в Бессарабии с целью «указать ей гражданское управление, соответственное с ее нравами, обычаями и законами». Наместник имел право личного доклада императору по всем вопросам, касавшимся управления области[249]249
  См.: Высочайшее повеление, объявленное Комитету министров графом Аракчеевым. О назначении в Бессарабской области полномочного наместника. 26 мая 1816 г. // ПСЗ. Сер. 1. № 26289. Т. 33. С. 866–868.


[Закрыть].

Бахметьев получил указание составить областное правление из местных жителей, чье знание местных обычаев способствовало бы окончательному определению формулы бессарабской автономии. «Можно ли надеяться, – вопрошал автор инструкции Бахметьеву, – чтобы щастие какого бы то ни было народа устроилось через принуждение, чтобы он переменил свойство свое и подчинил его образу правления, совсем для него чуждого?»[250]250
  См.: Записка, приложенная к Высочайшему рескрипту Его Императорского Величества и служащая полномочному Наместнику руководством к образованию правления Бессарабской области. 21 мая 1816 г. // РГИА. Ф. 1286. Оп. 2. Д. 70. Л. 26.


[Закрыть] Главной задачей наместника стала разработка Бессарабского устава, который должен был заменить «Правила» 1812 года. Проект устава должен был определить права и обязанности всех социальных групп, предписать способ избрания членов в областные и уездные органы, обеспечить осуществление судопроизводства на молдавском языке и в соответствии с местными законами, а также заложить основы областной полиции и пограничной стражи[251]251
  Там же. Л. 30–33.


[Закрыть].

Назначение подольского военного губернатора бессарабским наместником весной 1812 года весьма символично. Присоединенная к Российской империи в результате второго раздела Польши Подолия была территорией, в которой социально доминировала польская знать. В первые два десятилетия, последовавшие за российской аннексией, отношения между империей и польской элитой оставались неопределенными, особенно в условиях противостояния России революционной и наполеоновской Франции. В ответ на создание Наполеоном Великого герцогства Варшавского в 1807 году Александр I дал сигнал полякам о своей готовности предоставить им широкую автономию в составе Российской империи[252]252
  О политике Наполеона в Польше см.: Blackburn Ch. Napoleon and the Szlachta. Boulder, Colorado: East European Monographs, 1998. О российской политике в «польских» губерниях см.: Долбилов, Миллер. Западные окраины Российской империи. С. 75–78. См. также сравнительное исследование российской, австрийской и прусской политики на территориях бывшей Речи Посполитой: Wadycz P. The Lands of Partitioned Poland, 1795–1918. Seattle: University of Washington, 1993. О намерении Александра I предоставить полякам автономию накануне вторжения Наполеона см.: Zawadzki. A Man of Honor. P. 194–195, 200–204.


[Закрыть]. Несмотря на массовое участие поляков в наполеоновской кампании 1812 года, российский император создал в 1815 году королевство Польское со своей конституцией, связанное с Россией лишь посредством личной унии[253]253
  О создании Царства Польского и его существовании в составе Российской империи см.: Долбилов, Миллер. Западные окраины Российской империи. С. 83–94; Thackeray F. Antecedents of Revolution: Alexander I and the Polish Kingdom, 1815–1825. Boulder, Colorado: East European Monographs, 1980.


[Закрыть]. Александр I даже рассматривал возможность включения в его состав «земель от Польши возвращенных» в результате второго и третьего разделов[254]254
  Это намерение вызвало большое недовольство среди русского дворянства и стало одним из источников заговора декабристов: Долбилов, Миллер. Западные окраины Российской империи. С. 90–91.


[Закрыть]. В 1816 году политика сотрудничества с польскими элитами на западных окраинах шла полным ходом, и решение назначить подольского губернатора бессарабским наместником может свидетельствовать лишь о том, что император рассматривал Бессарабию в качестве одной из западных окраин России.

В инструкциях Бахметьеву отмечалось, что политика в отношении Бессарабии «находится в полном соответствии с тою, которую Его Императорскому Величеству было угодно принять в отношении других территорий приобретенных в правление Его Императорского Величества»[255]255
  Записка, приложенная к Высочайшему рескрипту // РГИА. Ф. 1286. Оп. 2. Д. 70. Л. 25–26.


[Закрыть]. Отсылка к Великому княжеству Финляндскому и Царству Польскому здесь очевидна, как и ожидание, что бессарабское дворянство сыграет ту же роль в областном управлении, которую играли польские и финские элиты в своих регионах. Назначение подольского губернатора бессарабским наместником свидетельствовало о намерении императора уважать привилегии бессарабской знати; свидетельствовало об этом и его указание разработать новый устав на основании местных законов и обычаев. Таким образом, политика бессарабской автономии была связана с политикой Александра I в отношении польских элит, которая, в свою очередь, определялась противостоянием с Наполеоном. Речь идет не просто о типологическом сходстве, но о прямой взаимосвязи: Бахметьев привез с собой в Бессарабию свою польскую канцелярию, начальник которой, Н. А. Криницкий, и стал главным автором Бессарабского устава 1818 года[256]256
  Вигель Ф. Ф. Замечания на нынешнее состояние Бессарабской области // Вигель Ф. Ф. Записки Филиппа Филипповича Вигеля. M.: Университетская тип., 1892. Т. 6. С. 4 (отдельная пагинация).


[Закрыть].

По прибытии в Кишинев наместник сконцентрировался на разработке Устава. Результатом его усилий стал «Проект главных оснований к образованию внутреннего гражданского управления в Бессарабской области», который составил основу Устава 1818 года[257]257
  Материалы для новейшей истории Бессарабии // Записки Бессарабского статистического комитета. Т. 3. С. 147.


[Закрыть]. Он предполагал создание в области Верховного совета, состоящего из наместника, гражданского губернатора, вице-губернатора, председателей уголовного и гражданского судов и четырех депутатов бессарабского дворянства, избираемых на три года. Совет представлял собой высший исполнительный орган и суд последней инстанции. Те решения Верховного совета, которые ни в чем не противоречили российскому законодательству, вступали в силу незамедлительно, хотя и могли быть впоследствии оспорены в Государственном совете или Министерстве юстиции. Большая часть членов уголовного и гражданского судов избиралась бессарабским дворянством, как и члены исправничеств и уездных судов[258]258
  Там же. С. 150, 152.


[Закрыть].

Проект Устава развивал принципы «Правил» 1812 года и предполагал создание бессарабской автономии, основанной на местных особенностях. После предварительного утверждения в Петербурге в 1817 году Устав образования Бессарабской области был утвержден Александром I после встречи с представителями бессарабского дворянства в Кишиневе в апреле 1818 года. Тем самым, Устав стал своего рода соглашением между императором и представителями местной элиты. Бессарабское дворянство получило широкие возможности участия в местном управлении, основанном на местной правовой традиции и обычаях. Взамен император требовал, чтобы они не рассматривали «народный характер» области и «особый образ управления» в качестве узкосословной привилегии. В своем рескрипте Бахметьеву Александр I подчеркивал, что его «намерение не клонится к тому, чтобы сие безмерное благо и все от него проистекающее были исключительным уделом одного сословия жителей; все должны иметь участие к тому в справедливой мере»[259]259
  Рескрипт Александра I – А. Н. Бахметьеву. 29 апреля 1818 г. // ПСЗ. Сер. 1. № 27357. Т. 35. С. 222.


[Закрыть].

Риторика правления, сообразного с местными особенностями, сопровождавшая разработку и введение Бессарабского устава 1818 года, помогала заполнить пробелы имперской легитимности. К началу XIX столетия (а в ряде случаев и ранее) продолжающаяся территориальная экспансия привела к исчерпанию потенциала российской имперской мифологии. Никакое риторическое изощрение не позволяло оправдать присоединение Финляндии, Польши или Бессарабии в рамках «собирания русских земель» или вступления в наследство Золотой Орды[260]260
  Каппелер А. Формирование Российской империи в XV – начале XVIII века: Наследство Византии, Руси и Орды // Российская империя в сравнительной перспективе / Ред. А. И. Миллер. M.: Новое изд-во, 2004. С. 94–116.


[Закрыть]. Чтобы легитимизировать вхождение этих территорий в состав России, самодержавию потребовалось инкорпорировать в свой дискурс элементы местных политических традиций, а также придать последнему более систематическую форму.

Для достижения этих, несколько противоречивых, целей Александр I избрал риторику современного ему конституционализма, однако придал ему своеобразное звучание[261]261
  Существует обширная литература о проектах реформ в царствование Александра I. См.: Предтеченский А. В. Очерки общественно-политической истории России в первой четверти XIX века. M.; Л.: Академия наук СССР, 1957; Минаева Н. В. Правительственный конституционализм и передовое общественное мнение в России в начале XIX в. Саратов: Саратовский университет, 1982; Мироненко. Самодержавие и реформы; LeDonne J. Administrative Regionalization in the Russian Empire, 1802–1826 // Cahiers du Monde Russe. 2002. Vol. 43. P. 5–34.


[Закрыть]. Конституционные режимы, принятые в 1809 и 1815 годах в Финляндии и Польше, обеспечивали взаимодействие с местными элитами и в то же время представляли собой модели организации местного управления для других регионов империи. Речь Александра I на открытии первой сессии Польского сейма в 1818 году, написанная самим императором при участии Каподистрии, иллюстрирует исходные посылки такого конституционализма: