Текст книги "Хрустальная сосна"

Я двинулся обратно, стараясь все-таки не оборачиваться к болоту спиной. Оно дышало прерывисто и тяжко, словно обещало что-то невыразимое в глубине своей черной трясины… Я поднял глаза к небу. Млечный путь висел ясно и спокойно. Но он был далеко, а болото близко. И звезды не могли спасти меня от ночного ужаса и одиночества, слабого света их не хватало даже на то, чтоб осветить траву под ногами.

Мне стало тоскливо и еще более одиноко. И почему-то опять зашевелилось в душе предчувствие какой-то близкой беды. Да нет, наверное, это просто задурманил голову приторный аромат лабазника… Я поспешил к лагерю. Назад, к костру и ребятам.

Назад. Только назад ли? Может, в сторону? Нет, все-таки назад. Я двигался прямо, насколько это представлялось возможным в сплошном мраке. Сюда я добрался быстро. Значит лагерь остался недалеко. Следовательно, путь назад тоже должен быть недлинным… Но я шел уже несколько минут, но огонь не появлялся. Я вернулся к болоту, принял слегка в сторону и опять пошел вперед.

Лагеря на прежнем месте не было.

И я понял, что заблудился. На лугу, который днем просматривается из конца в конец! Что за черт?! Мне стало смешно. Колдовство болота?

Болота… При одном воспоминании о его черной хляби, затаившейся где-то за спиной, – а может и не за спиной вовсе, а как раз впереди, куда я держал путь… – мне опять стало неуютно.

Да нет, конечно. Это не страшно, а просто смешно – заблудиться в радиусе трехсот метров. Я огляделся. Кругом лежала все та же непроглядная тьма, с проступающими кое-где еще более темными силуэтами одиноких деревьев. Местность казалась незнакомой. Что за бред… Теперь я уже не мог понять, где лежит чертово болото, в какую сторону надо шагать, чтобы снова не упереться в трясину. И я даже не помнил, как именно висел надо мной Млечный путь по дороге сюда, чтоб сориентироваться по звездной арке…

Я не знаю, сколько и куда я шел – как вдруг впереди задрожал желтый огонек. Это горел фонарь паромщика на том берегу. Но почему он светил по левую руку, хотя должен быть по правую? Я понял, что в темноте сильно уклонился в сторону.

И теперь пошел прямо на ясный огонь. Впереди поднялась темная насыпь. Я поднялся, ступил на дорогу. Кремнистый путь блестел передо мной – как удивительно точно отмечалось в одном из моих любимых романсов… Дорога, река, огонь паромщика… Слева далеко впереди, в темной чаше луга, лежал лагерь. Я вгляделся, пытаясь рассмотреть хоть слабый отблеск костра.

Луг лежал в низине, абсолютно черный и неживой, невозможно было различить даже границы перелеска. А низко над горизонтом, появившись непонятно откуда, висела луна. Огромная и почти красная, какую не увидишь высоко на небе. Света от нее не было, тревожно маячащий диск лишь напоминал о движении ночного времени.

Но теперь я знал, что надо пройти до переката – я не сомневался, что среди ночи нельзя пропустить его шум. Потом спуститься вниз, двигаться по возможности прямо, и тогда я уж точно наткнусь на пропавший лагерь.

Я шел медленно и осторожно: ночью дорога была более неровной, чем днем. Я то и дело спотыкался, рискуя упасть и разбить руки. Луна поднималась быстро. Когда справа раздалось наконец ворчливое бормотание переката, она висела уже высоко в прозрачно черном небе. И была уже не такая большая и совсем не красная. Круглая, белая, нагая и бесстыдная, она висела, маня развратной наготой, бросая легкий призрачный свет на равнину. Вдалеке уже, кажется, угадывалось нагромождение смутных теней лагеря. Едва не сломав шею, я спустился на луг и пошел прямо, пытаясь ориентироваться по луне. До лагеря оставалось не более двухсот метров, но я так и ничего и не увидел, пока с маху не налетел на кучу дров возле кухни.

Костер совсем прогорел, поэтому его не было видно.

Над ним висела тишина.

Призрачными и ненастоящими казались холодные доски вокруг большой кучи золы, по которой перебегали редкие красные протуберанцы. Пустой лагерь навеял на меня жутковатое ощущение – будто и в самом деле, пока я блуждал вокруг болота, все куда-то исчезли, оставив лишь внешнюю оболочку брошенного лагеря…

Нет, из одной из палаток какой-то шорох и скрип. Лагерь был жив, его опустошили невнятные ночные страхи…

Вздохнув, я прошел на кухню, нашел молочную флягу, зачерпнул молока себе в кружку. Прошел в столовую и сел в дальний конец навеса. На угол, откуда была видна луна и слегка сребристый луг. Не знаю, почему я не шел спать. Голова была пуста и легка. Не хотелось ни спать, ни чего бы то ни было еще. Было тепло, как днем – и, возможно, еще теплее. Казалось, можно было сидеть тут до утра. Облокотившись о неровный стол, медленно прихлебывая молоко из алюминиевой кружки и отмечая неспешное движение ночного светилая…

* * *

Я, наверное, все-таки задремал. Потому что вздрогнул, услышав голоса. которые, как показалось, звучали прямо над моим ухом. Очнувшись, я понял, что разговаривают снаружи, просто в пустой тишине каждый звук казался осязаемо близким.

Говорили двое. Я сразу узнал Тамару и Геныча. И догадался, с какой целью они тут бродят среди ночи.

– Ну что, прямо здесь, что ли? – с усмешкой спросила Тамара.

– А что? Все спят. Никто не увидит… И здесь удобно…

Я услышал, как они, спотыкаясь, задевая пустые ведра, вошли в кухню.

Скрипнул разделочный стол, потом что-то зазвенело на плите.

– Да нет, не так… – пробормотала Тамара. – Мне здесь сесть некуда…

Всю задницу обдеру… Ни пса же не видно…

– Пошли в столовую, – предложил Геныч. – Там стол широкий.

Я напрягся в ожидании, размышляя, что делать: оставалось лишь быстро перескочить через забор, когда они будут сюда заходить. Хотя в принципе я мог находиться где угодно, мое присутствие оставалось их проблемой, но все-таки мне не хотелось сталкиваться с ними нос к носу.

– Да нет, там совсем тесно, – возразила Тамара. – Давай уж лучше здесь… Сейчас я устроюсь покрепче…А ты просто в меня сзади войди…

– Это можно, – засмеялся Геныч. – И даже очень здорово…

Раздалась возня, вздохи и совсем неразличимые шепоты.

Я знал, что сейчас будет происходить; мне было противно слушать, – и в то же время я не мог этого не делать. Про порнографические фильмы я лишь слышал, и при чьем-то половом акте никогда не присутствовал. И сейчас меня захлестнуло совершенно непотребное любопытство, с которым я не мог справиться…

А на кухне дело шло полным ходом. Реплики перемежались протяжными всхлипами поцелуев.

– Вот так… Так мне удобно… – бормотала Тамара, и я слышал, как она возится, что-то откуда-то сдвигая. – Теперь давай… Где он у тебя там… А…

– Сейчас… Сейчас загоню…

– Ну давай, только не промахнись…

– Попал, кажется…

– Попал да не туда, чтоб тебя! – вскрикнула Тамара. – Ты что – не видишь, куда суешь?!

– А ты – видишь что-нибудь! Что-то никак не могу ее найти…

– Ладно, разведи у меня там руками, я сейчас сама вставлю… Вот…

Нашла…

– Да… Сейчас…

– Да стой, волосы же попали! Подожди, сейчас выправлю… Вот теперь хорошо… Пошел, кажется… Аа…

– Ох… – застонал Геныч. – Попал и пошел…

– Аах… Как приятно, – промурлыкала Тамара каким-то изменившимся, не похожим на нее голосом. – Глубже, поглубже давай…

– Да некуда глубже…Я уже уперся…

– Задницу! – раздраженно вскрикнула она. – Задницу мою раздвинь на две половинки подальше и толкай еще! Глубже, по самое не хочу!

Ничего не видя, но все слыша и представляя, я чувствовал, как у меня кружится голова. Я зажал уши, но все равно издали доносились их прерывистые голоса.

– Можешь ведь, когда хочешь…

– Классно… Так мокро у тебя там…

– Ох… Давай, не спеши, не дергайся. Поглубже вводи… И помедленнее…

– Сейчас тебя надену так… Что у тебя изо рта высунется…

– Оох…

Как назло, проем, служивший калиткой, находился далеко от меня, причем у самой кухни. И теперь, когда они устроились, перестали топтаться и греметь, проскользнуть незамеченным не представлялось возможности. И получилось бы, что я, как последний извращенец, специально затаился в столовой послушать их половой акт. Поэтому осталось одно: сидеть тихо, слившись с темнотой, и надеяться, что рано или поздно они уйдут.

Но они, похоже, не торопились. Довольно долго я слышал лишь вздохи, влажные ритмичные шлепки от соприкосновения голых тел да натужное сопение Геныча.

– Ген… Ген… – снова подала голос Тамара. – Возьми меня там… Губки мне сожми посильнее…

Геныч пыхтел, не говоря ни слова.

– Нет, за грудь меня возьми… Да не одну, а за обе – у тебя же две руки, ё-моё!!!! За обе сразу… Двумя руками и сожми покрепче…

– Т…так, что ли? – прохрипел Геныч.

– Так, так… Еще крепче…Соски, соски захвати и сдави посильнее…

Тебя что, блин, всему учить надо?!

Некоторое время продолжались только постанывания.

– Нет, возьми обе одной рукой… Возь…ми… Сможешь… Соски в кулак и дави… Дави… Сильнее… А вторую туда…туда… сожми мне губки опять… Натяни на себя потуже…

– Так, что ли?

– Так… Оооооаааййааа… – внезапно дико и хрипло, совершенно по-звериному простонала Тамара и тут же оборвала себя: – Вот блин, сейчас весь лагерь перебудим… Ты титьки-то мои не забыл?

– Да неудобно мне так, – проворчал Геныч.

– Ладно, отпусти их, пусть болтаются… Возьми знаешь как… Возьми меня за поясницу и двигай по себе… туда-сюда… Сам стой, не шевелись, только меня двигай, понял? Бери меня и дрочи, как хочешь!

– Подрочу, а что… Ох, какой кайф… Слушай, а ты тяжелая!

– А я сама себе там сожму… Ааай…

– Оох… – неожиданно вскрикнул Геныч.

– Это я тебя пожала немного. Приятно?

– О…чень… Давай еще, жми крепче…

– Вот, вот так… Всего тебя сейчас вовнутрь себе затолкаю… А ты знаешь что? Ты мне задницу сдвинь. Чтоб внутри все сжалось и плотнее стало… Вот так…

Я не хотел, но жадно ловил их выкрики, удивляясь, что, оказывается. Вот так можно заниматься сексом… Мы-то с Инной хоть и любили это дело, но проводили половой акт абсолютно молча. Как будто занимались чем-то неприличным и, возможно, даже запретным, и боялись привлечь чье-то было внимание – хотя жили вдвоем и никто не мог нас услышать.

– Том… Я когда кончать буду, выдерну… Ты в рот возьми!..

– Возь…му, если успею… Я ведь те…бя знаю… Только ты не кончай, подожди еще чуть-чуть…

– Скоро буду…

– Подожди… Не останавливайся и не вынимай… Оох… – стонала Тамара. – Геночка, миленький, потерпи еще немножко…

– Н…не могу уже!..

– Ну еще немножко… Я сейчас, сейчас, сей…час кончу. Мне… немножко оста…лось…

Выкрикивая эти слова, Тамара задыхалась, точно бежала в гору. Скрип стал чаще и сильнее.

– Н-не могуу!!! – вдруг заревел Геныч. – Все… Аааааа!.. В рот…

Скорей…бе…ри…

Что-то обрушилось с грохотом.

– Да где он у тебя, где… Ах, блин, вот… Все не успела… Тьфу, уже полилось… Ладно, сливай сюда…

– Ааа… Ооох…Иии… Ааааа… – стонал он все тише и прерывистей.

– Давай, давай… Эй, стой, что ты делаешь! – вдруг закричала Тамара своим обычным сварливым голосом. – Куда ты размазываешь! Ты что – хочешь, чтоб внутрь попало?! Хочешь, чтоб я от тебя залетела, да?

– Хорошо… – расслаблено выдохнул Геныч. – Классно с тобой…

– «Хорошо», – с внезапным раздражением передразнила она. – Тебе-то хорошо, собачья рожа! Вынул и спустил! А мне весь кайф сломал! Неужто трудно было еще полминуты продержаться?!

– Трудно… – виновато ответил он. – думаешь, я не держался… Как ты меня взяла, да стала сжимать – я тут же едва и не кончил. Я и так старался…

– Генка ты, Генка, козел усатый, – вздохнула Тамара, приходя, очевидно, в себя. – Что ж ты, дурак хренов, всего десять резинок с собой взял? Ты что – в пионерский лагерь за веточками ехал, или как взрослый человек в колхоз?!

Геныч молчал.

– Ну ладно, – смягчилась она. – Ну-ка, дай… Ого, так ты все-таки кончил, или нет?! Он же у тебя и не опал вовсе! Ты, похоже, еще на многое способен. Иди вымой свое хозяйство, как следует. Попробуем еще раз повторить… Может, успею кончить вперед тебя. Иди – мойся на речку. Как следует мой – с мылом и не один раз! Понял?

– А ты?

– А я сейчас за тобой пойду. Вот только воды попью…

Что-то опять загремело и захрустело. В столовую белой тенью скользнула Тамара, принялась шарить над окошком, отыскивая свою кружку на гвозде. В одной лишь накинутой на плечи куртке, болтающая у пояса отвисшими, как пустые мешки, грудями с отвратительными, словно гниль, бесформенными черными сосков, она тяжело дышала и до меня доносился горячий запах самки, только что принимавшей самца.

Останется ли к концу этой смены хоть одна девица, которую я не наблюдал в натуральном состоянии? – подумал я. Меня передернуло от отвращения при виде совокупившейся женщины – и одновременно пронзило жгучее желание овладеть ею самому. Войти в нее яростно и наслаждаться ощущением недавнего присутствия другого мужчины…

Напившись, Тамара вышла. Жуткие белые ее ягодицы медленно растворились в темноте.

Я сидел ошеломленный. Оглушительное желание сейчас же, немедленно овладеть женщиной – причем все равно какой! – казалось, схватило изнутри все мои внутренности и жестоко скрутило в том месте, которое принято скрывать от посторонних. Меня бил озноб и волнами плыл жар. Я хотел Тамару, я хотел кого угодно, я хотел и ничего не мог с этим поделать…

Никогда прежде я не испытывал такого наваждения, как этой ночью. Или, может быть, я слишком долго не занимался сексом? Успокаиваясь, я попытался подсчитать время… Выходило, что Инна уехала в экспедицию почти за месяц до моего колхоза, а перед этим мы тоже не помню когда играли в постели: за последний год научная работа и мысли о будущем настолько завладели моей женой, что она охладела практически ко всему остальному…

Тамара смутно стояла перед глазами. И еще я вспомнил кого-то, тихо совокуплявшегося прямо на лугу. Утреннюю Ольгу, спящую умиротворенно со звездами на груди… И ощутил острейшую, никогда прежде не испытанную в жизни тоску.

Я знал, что у меня ничего этого не будет. Ничего – ни быстрого и дикого полового акта на природе посреди уснувшего лагеря, ни мимолетного контакта со случайной понравившейся женщиной, ни даже звезд, нарисованных в порыве страсти губной помадой на первом попавшемся месте… тьфу черт, да что мне эти звезды-то дались!

Поднявшись и пройдя к кухне, я зачерпнул воды и стал медленно пить, пытаясь успокоиться.

Чушь это все. Чушь: я женатый человек, у меня нормальная семья, и мне не нужно никаких развлечений на стороне…И не я ли уверенно рассказывал обо этом Кате еще пару дней назад?!

Да – я мог рассказывать об этом по дороге с фермы. Разводить отвлеченную философию на мелкой воде. Но сейчас только что видел настоящую женщину, горячую после занятий любовью, превратившуюся в один огромный орган чувств и снова ждущую самца – любого, хоть меня самого… И теория рухнула и рассыпалась…

Я вздохнул. И все-таки обидно, чертовски обидно… Мне исполнилось только двадцать четыре года, но я был устроен так, что сам отсек себе возможные удовольствия в жизни. И по сути дела, не имел ничего скучной семейной жизни, которая практически сошла на нет. Ведь разве нормально, что каждым летом Инна пропадает в своих бесконечных экспедициях? Именно летом, когда ожившая природа требует физических удовольствий… Получилось так, что я сознательно выбрал себе жизнь, практически лишенную естественных радостей.

И, возможно, выбор не был верным – если впервые увиденная человеческая самка, вызвала во мне такую бурю желаний… Которых не должно быть у нормального, адекватного человека…

Новая жизнь… Надо же.

Но моя жизнь уже твердо определена. И в ней ничего нельзя изменить…

Почему я вдруг подумал об этом сейчас? Бесстыдная ли Тамара тому причиной? Или вчерашний ночной разговор с Лавровым? Пусть не о женщинах, но все равно о смысле жизни, об ошибках и невозможности их исправить.

Даже если так, даже если так – что я могу сделать, чтобы изменить свою жизнь? Хоть в малом, хоть в большом все определено и рассчитано на много лет вперед. Я буду работать в НИИ, ни шатко ни валко, поднимаясь постепенно от простого инженера до начальника группы, сектора, отдела… Я не лучше других, но и не хуже, и у меня это получится. Одновременно Инна станет защищать свои диссертации, достигать научных степеней. Мы будем жить в своей квартире, довольные своей неторопливой и насыщенной неторопливыми событиями жизни. Серьезной и продуманной. Но я не буду никогда счастлив так, как бываю в минуты подобные сегодняшнему вечеру, когда моя душа парит со звуками, рожденными моими пальцами… И нет из этого выхода, и так будет всегда.

Странно – начав размышлять о женщинах, я вдруг пришел опять к своей гитаре и своей жизни вообще…

Но стоит ли что-то в ней менять? Не приведут ли перемены только к худшему? То, что у сейчас есть, более-менее налажено. Если бы я решил что-то изменить, то разрушить все можно быстро, а создать новое? Хотя нет, моя жизнь настолько прочна, что с ней ничего не может произойти. Даже ели я того захочу сам. Даже… Я не успел додумать эти тягостные мысли.

Снаружи послышались шаги, шорох травы и хруст веток.

Эти возвращаются сюда… – подумал я и стремительно вышел из столовой. Еще одного испытания чужим сексом мне было уже не выдержать.

Но едва увидев медленно двигающийся силуэт, понял, что испугался зря.

– Это ты… – тихо констатировал я.

– А это – ты?

– Как видишь…

Наш диалог был столь смешон своей полной бессодержательностью, что мы с Викой рассмеялись. Что-то невнятное мелькало между нами, если мы могли узнать друг друга по необъяснимым признакам в кромешной тьме. И вообще, увидев ее голой – не подсмотрев тайком, а вполне открыто видя и даже общаясь – я уже не мог относиться к ней, как прежде. Что-то опасное, тайное и томительное стало отзываться в моей душе рядом с этой женщиной.

– Классно, – засмеялась она. – Похоже мы с тобой в последние ночи только и делаем, что ловим друг друга в столовой…

– Да уж, – засмеялся и я.

– Ночь любви, – сказала Вика, кивнув в строну реки, где недавно исчез белый силуэт Тамары. – Видел?

– Слышал, – вздохнул я. – Я тут сидел и задремал, когда они явились, и мне было уже уйти…

– И ты получил удовольствие? – спросила Вика. – То есть нет, прошу прощения! Святым такие удовольствия противопоказаны.

– Нет, почему же… Полезно было кое-что новое для себя узнать… А ты почему бродишь? – спросил я, желая переменить тему.

– По тому же самому, – ответила Вика. – Из-за этой дуры, целки-невредимки.

– Кого-кого? – не понял я.

– Да Людки, кого же еще…

– А чем она тебе помешала?

– Костя ей ноги раздвинул наконец. В нашей палатке, ясное дело. А она, как ни странно, девушкой оказалась…Впрочем, именно такие обычно и бывают старыми девами. Ну, в общем, не может этим заниматься при посторонних.

– А что… Не девушка может?

– Женя, Женя… – Вика укоризненно покачала сверкнувшими под луной волосами. – Откуда ты свалился? Ты что – никогда к девушкам в общежитие не ходил, что ли?

– Честно?… Не ходил… Так уж получилось. Таков уж я уродился. Святые иными не бывают…

– Ох, Женька… – она на секунду прижалась к моему плечу. – Какой ты… Просто чудо, что такие есть. Когда глядишь на тебя, начинаешь верить, что мир станет немного лучше…

– Да уж… А сегодня в самом деле, похоже все взбесились, – сказал я, вспомнив неизвестную парочку, на которую я наткнулся среди луга. – Луна, что ли на них так действует?

Вика тихо засмеялась, ничего не ответив.

– А ты, кстати, что время зря теряешь? – я решил, что мне пора идти в атаку. – Почему одна в такую ночь? Неужели от всех отбилась?

– И не говори… Выбирателей было хоть отбавляй… Один шофер чего стоит! И Костя мореход, прежде чем с Людки ее неподражаемые трусы снял, целый час пытался со мной это сделать…

– Костя неплохой мужик, – зачем-то возразил я, вспомнив, как по моей просьбе он отстал от Кати. – У него…

– Все мозги в пипиське остались, – завершила вместо меня Вика.

– А разве это плохо? – усмехнулся я. – Неужели лучше быть, как ты говоришь, «святым» вроде меня?

– Иногда лучше, – вздохнула она. – От человека ведь все зависит… А эти…Не нужны они мне все, на хрен. Надоели.

Я молчал, чувствуя снова вернувшееся желание. Я хотел Вику – прямо сейчас, такую, как есть. И в памяти моей, обжигая и дурманя, шевелилось воспоминание о ней… Я сидел, вцепившись в край скамейки, не давая себе встать и сделать лишний шаг.

– Слушай! – Вика засмеялась, переходя на свой обычный шутливый тон.

– Мы с тобой так похожи друг на друга. Я кошка, которая гуляет сама по себе. А ты – кот, который вообще ни с кем не гуляет!

Смех ее зазвенел серебристо под серебряным лунным светом, одновременно завораживая и отрезвляя.

– А вообще, Женя, – заговорила она серьезно, и я снова восхитился ее способностью молниеносно менять тон разговора. – Спасибо тебе большое…

– За что? – искренне изумился я.

– За твое отношение ко мне, которого я вовсе не заслуживаю.

– За какое отношение? По-моему, ничего особенного!

– Ну конечно! Ты же каждую девицу бежишь вызволять, вооружившись топором против пятерых деревенских жлобов!

– Каким топором?! – мне было одновременно приятно и неловко. – Тебе показалось все!

– Да уж, конечно, показалось, – передразнила меня Вика. – В общем – спасибо тебе. За все. Что было. И что будет…

Она замолчала, сидя рядом со мной на дощатой скамейке. В сущности, я видел только ее смутный силуэт, лишь в глазах чуть отражался свет почти незаметных звезд. Да по рыжим волосам иногда перебегали лунные блики. Но я ловил ее запах – чистый, свежий запах желанной мною женщины… Да. желанной: кто-то другой, вдруг проснувшийся во мне, хотел ее. Хотел неимоверно и уже не абстрактно, а именно ее – рыжеволосую Вику, мою Вику, почти отдавшуюся мне на солнечном лугу… Протянув в темноту руку, я нашел ее бедро и сжал чуть выше колена. Вика вздрогнула, и дрожь ее передалась мне; нога ее была одновременно тугой и мягкой, очень теплой даже сквозь толстые брюки и страшно манящей к себе…

– Вика… – осторожно позвал я, решаясь и не будучи в силах решиться.

– Что?… – тихо переспросила она.

– Знаешь… Я… Ты… Ну, в общем…

Вика молчала, ожидая от меня слов или действий.

– Мне кажется, ты…

– Знаешь, Женя, – вдруг совершенно серьезно перебила она. – Сейчас не время… Уже поздно. Давай… давай все завтра, хорошо? Завтра…

– Завтра… – эхом отозвался я. – Лишь бы было навсегда двадцать первое июня, лишь бы следующий день никогда бы не настал…

– Ты о чем это? – не поняла она.

– Да так… Песню вспомнил. Есть такая, только я ее редко пою…

– Завтра и споешь, – усмехнулась Вика.

– Да, конечно… Завтра. Все будет завтра, – ответил я.

Мой внезапный порыв куда-то делся, желание спало, и было уже стыдно за все, что минуту назад проносилось в моих мыслях. И я был рад, что Вика – кто бы мог подумать… – не приняла мои необоснованные притязания и отказалась быть со мной в эту ночь. Я в очередной раз поразился ее женской проницательности. Она словно поняла, что сейчас я хотел не конкретно ее – а распаленный подслушанным половым актом, забылся и возжелал любую попавшуюся женщину. Что она просто подвернулась мне сейчас, а наутро я бы сам обо всем горько жалел и раскаивался, и стыдился бы посмотреть ей в глаза… Или все-таки я хотел сейчас именно ее?

Разбираться было поздно. Вика уже встала со скамейки.

– Завтра… А сейчас… Наверное, Костя Людку уже оприходовал, и мне можно идти спать…

Тихонько засмеявшись, она исчезла в темноте.

И я опять остался один. Наедине с собой в этой странной, дурманящей ночи. Откуда-то из-за палаток, доносилась возня, стоны и хрипы и шелест поцелуев. Ночь любви продолжалась.

Я вздохнул и полез в палатку.

Откуда-то неподалеку неслись тихие, возбужденные, накаленные страстью голоса. Я не стал вслушиваться, кто там и с кем. Мне было все равно. Главное, что там был не я и не мог быть в принципе…Впрочем, особо сильно я в этом и не нуждался – по крайней мере, всю жизнь я убеждал себя так, и что изменилось именно сейчас? Я залез в спальник с головой и закрыл глаза, призывая сон.

Кто-то где-то целовался, раздвигал кому-то ноги, кто-то разрисовывал звездами голую грудь… Мне ни до чего этого не было дела. Потому что я был отдельно от всего. Я был один. Опять один – среди этой ночи. И, возможно, на всей земле…

Завтра – точнее сегодня – предстояла утренняя смена. И неважно, милый друг, все, что было накануне – все, что нам преподнесет глубина и высота…Следующий день настал уже давным давно. Спать оставалось не более трех часов…