Текст книги "Воображая город: Введение в теорию концептуализации"

Три стратегии ревитализации

Задача комментария, по существу, никогда не может быть выполнена до конца. И все-таки комментарий целиком обращен к загадочной, неясно выраженной части, скрывающейся в комментируемой речи.

М. Фуко

Если «городская среда» оказалась слишком размытой и неконсистентной концептуализацией, чтобы занять достойное место в списке первичных (объясняющих) факторов, то ситуация с «сообществом» – прямо противоположная. Оно так долго использовалось в качестве универсального объяснения, что со временем утратило свою силу. Значит ли это, что сообщество как понятие должно уйти, пополнив длинный ряд вымерших социологических концептов? Одна из возможных альтернатив – переосмысление сообщества, включение его в другую понятийную схему. Далее мы рассмотрим три стратегии такой ревитализации.

Город Саванна, штат Джорджия, стал первым городом с регулярной планировкой в американских колониях британской короны. Заложивший его в 1733 году генерал Джеймс Оглторп заслужил славу посредственного военного, хитроумного дипломата, щедрого филантропа и человека прогрессивных взглядов. Он верил, что правильная городская планировка позволит создать новую форму человеческого общежития, основанного на взаимопомощи и поддержке. Широкие улицы Саванны изначально проектировались как пространства для совместных прогулок, а двадцать четыре тенистых сквера (по тем временам невиданное расточительство земельных ресурсов) – как места встреч и ведения переговоров. В конце Гражданской войны генерал Шерман, совершив свой знаменитый «марш к морю», захватил Саванну. Пораженный ее планировкой, разумностью устройства и мудростью градостроителей, Шерман отдал должное стараниям Оглторпа: Саванна оказалась единственным городом, уцелевшим после шермановского марша. Двадцать четыре тенистых сквера спасли ее от разрушения. Во всяком случае, такова версия истории, рассказанная Рэем Ольденбургом, автором трактата «Третье место: кафе, кофейни, книжные магазины, бары, салоны красоты и другие места „тусовок“ как фундамент сообщества» [Ольденбург 2014: 66]2222
  Версию Ольденбурга поддерживает официальный сайт города. Впрочем, есть и другая версия: генерал Шерман хотел преподнести захваченную Саванну в качестве рождественского подарка президенту Линкольну, о чем и сообщил в телеграмме от 22 декабря 1864 года. Дарить же сожженный дотла город – не комильфо.


[Закрыть].

Ольденбург – яростный защитник всех перечисленных в названии его книги «третьих мест» от пабов до парикмахерских. Классики чикагской школы видели в увеселительных заведениях притоны, разрушающие устойчивые социальные связи, современные критики чаще указывают на то, как в «третьих местах» воспроизводится классовая, гендерная и этническая сегрегация [Grazian 2009]2323
  Разбор этих критических аргументов см. в [Войнилов 2013].


[Закрыть], но Рэй Ольденбург непреклонен: нет баров – нет сообществ.

Ход, который предлагает нам Ольденбург, предельно операционален: сообщества не являются фундаментом городской жизни. Напротив, это весьма хрупкие образования, сами нуждающиеся в фундаменте – конкретных физических местах, «точках сборки» локальной солидарности. Пабы, таверны и кофейни создают возможности для ее формирования. Вместо того, чтобы начинать с всегда-уже-существующих и несомненных-в-своей-явленности городских сообществ, мы должны проанализировать процессы их сборки, не отходя от кассы. Точнее, от барной стойки:

В компанейской атмосфере третьих мест люди получают возможность узнать друг друга, проникнуться приязнью, а впоследствии – заботиться друг о друге [там же: 25–26].

Кажется, это слишком оптимистический взгляд на природу человеческой социальности. Вряд ли автор полагает, что устойчивые социальные связи просто вырастают на «третьих местах» как грибы на трухлявом пне? Однако Ольденбург полагает именно так:

Количество, качество и доступность друзей зависит от того, где с ними можно встречаться, – это факт социальной жизни [там же: 115].

Данный тезис автор называет «друзья в комплекте»:

В результате регулярного общения в третьем месте человек становится другом практически сразу всей компании, которая там собирается [там же: 421].

И нет, Ольденбург не оговаривается в пылу полемики, идея «друзей в комплекте» проходит красной нитью практически через всю книгу:

Третьи места – это форма принадлежности, и дружат в них целыми компаниями. Среди тех, кто хранит верность третьему месту, завсегдатаи обычно являются друзьями. Исключения немногочисленны, ибо компания создает гармонию среди всех собравшихся во имя общения; кроме того, источники социального разделения «оставлены снаружи». Каждый является другом каждого, и требования к участию чрезвычайно скромные. Это означает, что у индивида, у которого есть третье место, есть и группа друзей, не ограниченная узостью личного выбора [там же: 119].

Ольденбург – явно не поклонник Томаса Гоббса2424
  Любопытно, что вскоре после публикации Гоббсом «Левиафана» анонимный автор написал критический памфлет под названием «Оправдание кофейни», где именно существование «третьих мест» приводилось в качестве главного опровержения гоббсовской философии: «Человек заслуживает хорошую компанию, потому что он – существо общественное, это было правдой до Аристотеля и останется правдой, когда забудут Гоббса» [Harleian 1810: 78; цит. по Гаазе 2016]. Автор другого анонимного памфлета выводит типичного персонажа английской кофейни, «окруженного приятелями юного острослова-либертина с двумя листками „Левиафана“ и дюжиной бутылок бургундского… который отрицает Писание и берет свое Евангелие у апостола из Малмсбери» [Lund 2012: 23; цит. по Гаазе 2016].


[Закрыть].

Почему же в таком случае дружелюбные по своей природе и стремящиеся к «непринужденному общению в неформальной обстановке» горожане проявляют все меньше интереса к жизни локальных сообществ и не поддерживают устойчивых социальных связей [Putnam 2000]? На это Ольденбург отвечает словами старого советского анекдота: им просто негде. Современная градостроительная политика в США лишила их возможностей для проявления «естественной» солидарности:

Сильные ураганы и другие катаклизмы часто требуют собрания и мобилизации местных жителей для помощи друг другу. Но где? Не так давно после шествия урагана «Эндрю» по югу Флориды многие люди выбирались из-под развалин, чувствуя потребность увидеться с другими, чтобы узнать о степени разрушений и масштабах ущерба; узнать, что уже делается; как они могут помочь или получить помощь, – однако у большинства из них не было мест для собрания. Старательное зонирование лишило этих людей их «третьих мест»! [Ольденбург 2014: 22].

Ольденбург предлагает остроумное решение для концептуализации общественного пространства, о которой мы писали в предыдущей главе: «третьи места» проектируются как «гофмановские», но неизбежно эволюционируют в «арендтовские»; сообщество идет в комплекте с местом. Главное – правильное зонирование.

Есть старая урбанистическая легенда, иллюстрирующая тезис о первичности «точек сборки» сообщества по отношению к самому сообществу. При расселении нью-йоркских гетто в благоустроенные муниципальные новостройки возникла непредвиденная сложность: стремительный рост уровня преступности в новых районах. В гетто все за всеми «присматривали», плотность социальных связей заменяла механизмы формального контроля. При переезде эта механика оказалась разрушена. Проектировщики предложили оборудовать в подвалах новых домов бесплатные прачечные. Оставить там белье на время стирки нельзя: его тут же украдут. Поэтому жильцы были вынуждены стоять около стиральных машин, убивая время разговором. Так завязывались отношения с соседями, плотность социальных связей росла, а со временем упал и уровень преступности.

Эта легенда – равно как и концепция Ольденбурга – порождение Великого Нарратива Планировщиков [Бристоль 2014]: в правильных местах формируются правильные отношения. Кто знает, пощадил бы генерал Шерман Саванну, если бы генерал Оглторп запланировал в ней не двадцать четыре, а двадцать три тенистых сквера?

Стратегия Ольденбурга – это стратегия конкретизации и рефокусировки. Мы уже видели подобный ход в предыдущей главе: один из концептов первой орбиты – в данном случае место – наделяется привилегированным статусом и из ингредиента сообщества становится условием его возможности. «Точки сборки» – в отличие от самих сообществ – легко операционализируются: вместо абстрактного разговора о социальной морфологии мы начинаем говорить о пространственной организации конкретных публичных мест. Платой за спасение сообщества становится утрата им статуса первичной реальности.

Что любопытно, при такой рефокусировке Ольденбург пытается сохранить всю традиционную повестку дня и весь спектр тем, связанных с изучением локальных сообществ: эмоциональные связи, идентичность, доверие, солидарность etc. (Слово «дружба» и его производные в тексте встречаются восемьдесят пять раз.) Но теперь эти концепты атрибутируются не сообществу, а месту.

Убийство Трейвона Мартина в феврале 2012 года произвело в американских медиа эффект разорвавшейся бомбы. Чернокожий подросток, шедший вечером через закрытый поселок Твин-Лейкс (Флорида), был в упор застрелен командиром добровольческой дружины Джорджем Циммерманом. Оправдательное решение суда вызвало массовые протесты и уличные беспорядки.

Телевизионные комментаторы, политические активисты и университетские профессора вступили в схватку за объяснение произошедшего, номинируя различные феномены – от расизма и виджилантизма до толстовок с капюшонами – в качестве «подлинной причины трагедии». Но для сторонников Великого Нарратива Планировщиков ответ был очевиден: всему виной книга Оскара Ньюмена «Защищенные пространства» [Newman 1972].

Лео Холлис пишет:

События, случившиеся в тот день, нельзя отделить от места, где они произошли. Дело вот в чем: не все места одинаковы, и это сильно влияет на наше поведение, маршруты передвижения и ощущение города. В 1973 году американский архитектор и градостроитель Оскар Ньюмен в книге «Защищенные пространства: люди и дизайн в опасном городе» изложил концепцию закрытого поселка. По его мнению, когда ваше поселение охраняется, у жителей усиливается чувство собственности или «территориальности»… Ньюмен утверждал: людям нужно защищенное пространство, в котором можно укрыться. Эта идея приобрела огромную популярность по всему миру, ведь она сулила безопасность, общность и избранность одновременно [Холлис 2015: 176].

Закрытые сообщества (gated communities) – излюбленная мишень левого урбанизма. Они представляют собой прямую противоположность «третьим местам» Ольденбурга. Но модель мышления здесь ровно та же: место формирует отношения. Если «точки сборки» создают условия для образования социальных связей, возникновения доверительных отношений и новых форм идентичности, то закрытые сообщества – это «контейнеры недоверия»:

Зачастую заборы строятся в ответ на рост преступности или из желания его предотвратить. И хоть они дают ощущение защищенности жителям, но в целом делают город более опасным и менее демократичным. Они создают психологические пространства, вызывающие тревогу у Джорджа Циммермана, который кроется в каждом из нас, а также отсекают поселок с его частными охранниками и частным управлением от города [там же: 177].

Отсюда поражающий своей прямотой вывод:

Если бы Трейвон Мартин шел по обычной улице, а не по закрытому поселку… Юноша остался бы жив [там же: 177].

Многое может быть сказано о теоретической и исследовательской несостоятельности Великого Нарратива Планировщиков, но одно несомненно: у него есть своя стратегия реабилитации концепта «сообщество». Проблема лишь в том, что теперь вместо сообществ нам предлагается изучать места их кристаллизации и распада. Ольденбург начинает свое исследование с цитаты из Макса Лернера:

В некоторых недавно опубликованных работах об американском обществе указывается, что ностальгию по маленькому городку не следует понимать как направленную на городок как таковой; скорее она представляет собой «поиск сообщества» (говоря словами Роберта Нисбета) – ностальгию по понятной и цельной жилой среде. Главный вопрос поэтому состоит не в том, можно ли возродить маленький городок со всеми его прежними преимуществами (ведь очевидно, что нет), а в том, сможет ли американская жизнь породить какой-то тип интегрированного сообщества ему на замену [Ольденбург 2014: 41].

Но в модели Ольденбурга мы не найдем ни концептуализации «интегрированного сообщества», ни ответа на вопрос о том, что же сегодня делает сообщество интегрированным. Только рассказы о «Великих Хороших Местах», где такие сообщества могли бы потенциально возникнуть.

Далее мы рассмотрим другую теоретическую стратегию спасения этого концепта, предложенную в теории социального капитала.

В конце 1950‐х годов Герберт Ганс, представитель последнего поколения Чикагской школы, провел серию исследований в бостонском пригороде Уэст-Энд.

Нас благожелательно приняли одни из наших соседей, которые стали нашими друзьями. В результате они часто приглашали нас на свои вечеринки и представили нас другим соседям, родственникам и друзьям… Со временем… другие жители Уэст-Энда… познакомили меня с родственниками и друзьями, хотя большинство из этих дружеских встреч, в которых я принимал участие, устраивались нашими первыми знакомыми и их окружением [Gans 1962: 340–341; цит. по Грановеттер 2009: 44].

Хотя самого Ганса больше интересовала локальная культура италоамериканского населения Уэст-Энда и его способность к политической самоорганизации, он оставил подробные описания того, как жители пригорода проводят свое время – кто к кому ходит в гости, как поддерживаются дружеские связи, сколько времени тратится на непринужденное общение. Это впоследствии позволило Марку Грановеттеру, автору эпохальной статьи «О силе слабых связей», перевести классическую идею сообщества на язык сетевого анализа.

Грановеттер пишет:

Рассмотрим двух произвольно взятых индивидов, назовем их А и B, – и множество S = C, D, E… состоящее из всех людей, которые имеют связи с одним из них или сразу с обоими. Мы можем соотнести диадические связи с более крупными структурами при помощи следующей гипотезы: чем сильнее связь между А и В, тем выше доля людей в множестве S, с которыми оба человека будут связаны, то есть будут иметь слабую либо сильную связь. Предполагается, что пересечение их дружеских кругов будет наименьшим, когда между ними нет связи; наибольшим, когда связь между ними сильная; средним, когда она слабая [Грановеттер 2009: 33].

Сильные связи – это связи дружеские; слабые предполагают приятельские отношения или простое знакомство. По сути, тезис Грановеттера означает следующее: если вы (индивид А) близко дружите с двумя людьми (индивидами B и C), то вероятность того, что два этих человека незнакомы друг с другом и в принципе не состоят ни в каких отношениях, стремится к нулю:

Чтобы выяснить последствия сделанного утверждения, я в дальнейшем усилю его и буду исходить из того, что такая триада не встречается никогда, то есть если две другие связи являются сильными, связь В – С существует всегда (не имеет значения, слабая она или сильная) [там же: 33].

Что из этого следует? Как минимум то, что теперь мы можем картографировать пространство социальных связей в городе как пространство сетевое. Сообщества – суть сети слабых и сильных связей. Это означает, что каждый индивид занимает положение одновременно в двух пространствах: в физическом (где он локализован как тело) и в сетевом (где он является узлом сети отношений с другими индивидами). Но вернемся к несуществующей триаде Грановеттера:

Значимость отсутствия этой триады в жизни может быть продемонстрирована при помощи понятия «мост»; под «мостом» понимается ребро в сети, которое обеспечивает единственный путь между двумя точками [Harary, Norman, Cartwright 1965: 198]. Поскольку в целом у каждого человека огромное множество контактов, то «мост» между А и В обеспечивает единственный путь, по которому проходит информация или распространяется влияние от любого контакта индивида А к любому контакту индивида В, а следовательно, от любого человека, опосредованно связанного с А, к любому человеку, опосредованно связанному с В [Грановеттер 2009: 35].

Теперь сетевая архитектура сообщества выглядит примерно так, как это изображено на схеме ниже (пунктирные линии – слабые связи, сплошные – сильные). Далеко не всякая слабая связь является «мостом. На схеме ниже это связи «А – В» и «E – I».

Схема 10. Структура сообщества

Чем же был Уэст-Энд с точки зрения сетевого анализа? Грановеттер пишет:

Для начала представьте себе некое сообщество, которое полностью поделено на клики, причем так, что каждый человек связан со всеми членами своей клики и не связан ни с кем за ее пределами… Предположим теперь, что все связи в Уэст-Энде были либо сильными, либо отсутствующими… Тогда все друзья любого человека сами оказались бы друзьями, а все их друзья также вошли бы в число друзей субъекта. Если каждый человек не соединен сильной связью со всеми остальными членами сообщества, то структура сети действительно будет распадаться на изолированные клики, как и предполагалось выше. (На математическом языке Дэвиса это означает, что общая сеть кластеризуема (clusterable), то есть может быть однозначным образом разделена на кластеры [Davis 1967: 186].) А поскольку маловероятно, чтобы кому-то удавалось поддерживать больше, чем несколько десятков сильных связей, результат должен быть именно таким [там же: 43–44].

Когда в начале 1960‐х годов бостонская мэрия приняла план городского обновления – который в итоге привел к разрушению и расселению «уэст-эндских трущоб», – жителям пригорода не удалось мобилизоваться для масштабного противостояния властям. Ганс увидел причину этого в слабости политической культуры рабочего класса. Грановеттер же предложил иное – сетевое – объяснение:

Ганс утверждает, что «общение (sociability) представляет собой рутинизированные встречи относительно неизменной и однородной по составу группы, включающей членов семьи и друзей, организуемые несколько раз в неделю». Некоторые «участвуют в неформальных кликах и клубах, состоящих из людей, не приходящихся друг другу родственниками… Но их численность, а также количество времени, уделяемого этим группам, таковы, что они гораздо менее важны, чем семейные круги» [Gans 1962: 74, 80]. Более того, в Уэст-Энде не функционировали два типичных источника образования слабых связей – формальные организации и рабочая среда: уровень членства в организациях был практически равен нулю [там же: 104–107], и лишь немногие работали в пределах своего района, так что сформированные на работе связи не играли роли в этом сообществе [там же: 122]… Отсюда, видимо, следует: для того, чтобы в сообществе было много слабых связей-мостов, должно существовать несколько разных способов или контекстов, в которых люди могут их сформировать (курсив мой. – В. В.). Поучителен случай Чарльзтауна [соседнего пригорода], когда все в том же Бостоне сообщество представителей рабочего класса успешно объединилось для борьбы с тем же планом обновления города, против которого жители Уэст-Энда оказались бессильны: в отличие от Уэст-Энда, в Чарльзтауне кипела бурная организационная жизнь, и большинство проживавших там мужчин работали в пределах данной территории [Keyes 1969] [Грановеттер 2009: 44–45].

Видимо, из‐за названия статьи исследовательский посыл Грановеттера получил неверное истолкование. Слабые связи не лучше и не сильнее сильных. Дело не в самих связях, а в их конфигурации; речь идет о силе и ценности «локальных мостов». Именно наличие «мостов» определяет способность сообщества к солидаризации. Свою собственную заслугу Грановеттер видит в создании такой теоретической рамки,

при помощи которой можно предсказывать, как разные сообщества будут отличаться друг от друга по своей способности действовать для достижения общих целей. Начиная такое исследование, возможно, имеет смысл руководствоваться следующим принципом: чем больше «локальных мостов» (в расчете на одного человека) существует в сообществе и чем выше их степень, тем более сплоченным оказывается данное сообщество и тем выше его способность действовать сообща. Таким образом, изучение происхождения и природы (например, силы и содержания) таких связей-«мостов» позволит по-новому взглянуть на социальную динамику сообщества [там же: 45].

Изящным теоретическим ходом Грановеттер вернул смысл понятию сообщества, сделав для современных community studies больше, чем десятки ностальгирующих урбанистов, работающих в жанре «тоски по утраченной солидарности». Его модель ценна в трех отношениях. Во-первых, она операциональна: простое упоминание исследований, в которых использовались элементы его концептуализации, заняло бы несколько страниц2525
  Приведу только один пример. В уже упомянутом исследовании «Механика Москвы» (МИСКП) обнаружилась любопытная нелинейная зависимость между социальным капиталом (числом сильных и слабых связей) и восприятием собственного района. Москвичи, которые не знают практически никого из своих соседей и ни с кем из них не поддерживают контактов, воспринимают свой район как небезопасный. При росте числа связей и контактов растет и чувство безопасности. Но только до какого-то момента. После прохождения порога – когда число связей «на районе» превышает определенную величину – территория проживания снова начинает восприниматься как небезопасная.


[Закрыть]. Во-вторых, она создает возможности новых концептуальных «подсоединений». Так же, как и Ольденбург, Грановеттер десубстанциализирует сообщество – это больше не «вещь среди вещей» со своими собственными нормами, правилами и практиками, – но делает он это принципиально иначе. Ольденбург переносит сообщество в потенциальный план – оно может и должно возникнуть в качестве эффекта правильного городского планирования. Грановеттер же показывает сообщество как изменчивую топологическую конфигурацию сильных и слабых связей между индивидами. В-третьих, модель Грановеттера открывает новые перспективы проблематизации. В частности, позволяет заново поставить вопрос об отношении связей и действий.

На первый взгляд, объяснительная схема Грановеттера выглядит следующим образом: люди оказываются в локальных контекстах, где, участвуя в практиках солидаризации, формируют и поддерживают определенную конфигурацию связей. Затем эта топология социальных отношений становится предпосылкой солидарного коллективного (в определенном смысле – политического) действия. Действия создают отношения, отношения делают возможными действия. Образование «мостов» само становится мостом между рутинными практиками и политическими выступлениями:

«чувство сообщества» (sense of community) … активизируется на встречах и собраниях. Возможно, наиболее важным последствием таких встреч является поддержание слабых связей [Грановеттер 2009: 43].

Но на следующем этапе Грановеттер выносит все эти многочисленные локальные практики и события солидаризации за скобки. Его интересует исключительно конфигурация связей, которые теперь выступают в качестве независимой переменной (тогда как политическая мобилизация остается зависимой). В следующей главе – на примере поисков потерявшегося в Корсторфайне кота – мы увидим прямо противоположное решение этой теоретической дилеммы, предложенное исследователями-этнометодологами.

А пока рассмотрим третью стратегию ревитализации сообщества.