Текст книги "Идальго Иосиф"

Глава 10

Рыночная площадь весело гудела. Среди сотен чинно прогуливающихся и празднично одетых бюргеров, сновали зазывалы, приглашая посетить именно эту лавку, где можно купить за бесценок самое лучшее и единственное – то, чего и в помине нет у других. Суетливые, с бегающими глазками воришки «прочесывали» толпу, с опаской косясь на полицейских, важно расхаживающих между рядами, и, пользуясь служебным положением, пробующих на вкус все, что только способен переварить человеческий желудок. Дело шло к полудню – самому важному и ответственному времени дня для опытных покупателей, безошибочно умеющих определять по легкому страху и тоске в глазах продавцов, что время покупок наступило. Дело шло к полудню, когда откуда-то издалека, с южной окраины города, потянуло дымком. Легкий, едва уловимый запах гари смешивался с аппетитным, густым духом, витающим над огромными жаровнями с румяной свининой, добавляя к нему пикантный привкус горечи и тревоги.

Первым почувствовал неладное едва ли не самый известный в городе человек – местный сумасшедший Ригель. Он сидел прямо посреди площади, подстелив под костлявый зад тут же подобранную солому, и, блаженно улыбаясь, задрав голову к небу, напевал нехитрый мотив, греясь в ласковых лучах августовского солнца.

Продолжая напевать, он несколько раз потянул носом воздух и, не меняя мелодии, стал громко кричать нараспев: горим! горим! горим!

Люди опасливо косились на убогого, крестились, спеша пройти мимо: у всех еще свеж был в памяти последний, семилетней давности страшный пожар, поглотивший в своей жадной утробе половину города. Ригель, поняв своим детским умишком, что на него обратили внимание, счастливо заулыбался, проворно вскочил и понесся, тряся седой, всклокоченной бородой, в неистовой пляске, – громко выкрикивая: горииим! И, словно откликнувшись на призыв городского сумасшедшего, где-то, еще безопасно далеко, высокое небо лизнул, словно пробуя на вкус, острый, как шпага, язык пламени.

– Горииим! – протяжно выдохнула площадь, распадаясь на сотни визгливых тембров: – Горииим!

Говорят, что люди способны чувствовать приближающуюся опасность, особенно если она грозит не одному человеку, а целой семье, группе людей, тем более большому поселению. Если это и так, то в эту ночь это чувство изменило евреям.

Гетто мирно спало самым крепким, предутренним сном, когда Симон Маккавей инструктировал поднятых с постелей в строжайшей тайне своих помощников – полицейских и сборщиков налогов. Пятьдесят вооруженных, крепких молодых людей через несколько минут покинули Присутственное собрание, угрюмо растворившись в разных направлениях предрассветного тумана.

Уже с первыми лучами солнца гетто разбудил требовательный стук в двери одного из ближайших бараков: – открывайте, полиция! Заспанные люди, поднятые с теплых постелей, ничего не понимая, сгрудились посреди барака, со страхом глядя на ворвавшуюся стражу.

– Быстро, быстро, быстро! Всем через полчаса собраться с вещами на площади – кричали молодые люди, не давая опомниться, хватая попавшиеся под руку вещи и выбрасывая их наружу: Быстро, быстро, быстро!

Даже в тщательно продуманном и спланированном мероприятии всегда есть опасность случая или роковой мелочи, способных направить ход событий в неожиданную, непредсказуемую, а, значит, неконтролируемую сторону.

Когда первые несколько минут оцепенения и покорного страха прошли, когда люди, выгнанные из барака на улицу, стали громко кричать, когда первый женский, душераздирающий вопль поднялся высоко в небо – расколов его и обрушив, – жители бараков, куда еще не добрались люди Маккавея, поняли все! Двери заколачивались и баррикадировались: они готовились защишать свое убогое жилье не на жизнь, а на смерть. Еще не поздно было все изменить – отозвать молодчиков и отменить акцию, еще было несколько минут до трагедии. Но эти несколько минут не были звездными минутами Симона Маккавея.

Старший сборщик налогов Шломо – тихий и скромный человек – тяготился своей должностью: – Как ни крути, а отнимать у людей их кровные деньги, даже если они и обязаны отдать их по закону, нелегкая и противная работа, – вздыхал он.

– Но что делать, жить ведь на что-то надо.

И когда уважаемому Симону Маккавею потребовались помощники, Шломо решил попытать счастья на этой работе. Он умел читать и писать, и это было единственное, что позволяло ему надеяться получить эту должность. В жизни ему не особенно везло: он перепробовал много профессий, но врожденная скромность и боязливость не давали ему нигде сколько-нибудь продвинуться.

Единственной в жизни радостью незадачливого Шломо была Суббота, когда он, дождавшись захода солнца, нарядно одетый и одухотворенный, читал во главе праздничного стола Тору, ловя на себе восторженные взгляды шести пар абсолютно одинаковых, темных и любимых глаз. Шестеро детей, как две капли воды похожих на отца – два мальчика и четыре девочки, были единственным состоянием старшего сборщика налогов Шломо.

Шломо тяжело вздохнул, глядя на Симона Маккавея, как всегда, с благоговением, поглубже нахлобучил видавшую виды шляпу, с которой он никогда не расставался, и повел своих людей к дальним баракам, в которых обитала местная беднота.

То, что Шломо получил самый дальний участок, самые грязные и сварливые несколько бараков голытьбы, не было случайностью – его, как всегда, обошли другие.

«Ну что ж, – Шломо не унывал, – все, что ни делается, все к лучшему, – утешал он себя. И то хорошо, что начальство не увидит, что его люди не очень-то ему и послушны. А из каких бараков выгонять людей на улицу – не имеет значения, – как ни крути, со всех сторон противно», – рассуждал он.

– Пошли, ребята, – он не очень решительно обратился к своим, переминающимся с ноги на ногу молодцам.

«Господи, хоть бы все обошлось! – наскоро помолился он Богу, принюхиваясь к винным парам, дружно выдыхаемым его командой. – И когда это только они успели? – с досадой подумал он, делая вид, что ничего не заметил.

Ничего страшного, мальчики чуть-чуть подкрепились для храбрости; им тоже неприятно делать эту работу», – тут же, как всегда быстро, найдя оправдание своим подчиненным, подумал Шломо.

– Ну, с Богом!

Прошло около получаса. Шломо подошел к двери, прислушиваясь к возне внутри. Минуту потоптавшись на пороге, он постучал, хорошо понимая, что просто так его никто не впустит в барак.

– Откройте полиции! – несколько раз обреченно прокричал он.

Шум за дверью прекратился; наступила тревожная тишина.

– Откройте! Мы все равно не уйдем! – надломленным голосом, надеясь еще на чудо, предпринял он последнюю мирную попытку. Шломо постоял еще несколько долгих минут – тишина. Он растерянно обернулся и посмотрел на уже потерявших терпение помощников.

– Ну, как вам это нравится? – он вдруг испугался, почувствовав, что теплое, летнее утро пахнуло на него могильным холодом.

– Ну-ка, посторонись, – полицейский Яков, красавец и забияка, легко, как пушинку, отодвинул Шломо в сторону. Его глаза весело сверкнули:

– Разомнемся, ребята, а? Все наши, наверное, давно уже разошлись по домам, а мы все топчемся здесь, у этого вонючего сарая.

Ребята, с утра разогретые вином, дружно навалились на дверь, явно недооценив свои силы или переоценив ее крепость. После первого же удара могучих плеч дверь затрещала и развалилась. Четверо молодых людей с разгона ввалились в темноту и затхлость давно не проветриваемого помещения. Следом, осторожно переступая через выломанные доски, вошел Шломо.

– Внимание всем! – он попытался взять ситуацию под контроль. – Внимание! Распоряжение господина Иосифа бен Эзра! – прокричал Шломо, доставая из кармана бумагу. Он поднял глаза к потолку, ища место посветлее. И, на долю секунды, прежде чем кем-то метко брошенный топор раскроил его голову, он успел увидеть кусочек солнца в маленьком окошке под потолком. На долю секунды, маленький кусочек, последнего в своей нелепой жизни солнца.

Шломо повезло первый раз в жизни – ему не было больно, он не успел даже испугаться. Он не слышал страшного, в абсолютной тишине, треска раскалывающейся головы, не увидел, как его кровь и мозги щедро залили лица и одежду помощников.

Во все времена и у всех народов, брошенная в нужный момент, как семена в изголодавшуюся землю, страшная в своей лаконичной простоте фраза «Наших бьют!» – открывала, или закрывала самые жестокие страницы человеческой Истории.

– Наших бьют! – и четверо вооруженных тесаками и саблями, изуродованных чужой кровью и собственной яростью людей, бросились в гущу вооруженных зубами и ногтями других людей.

– Наших бьют! – Они резали и рубили, а их рвали и грызли. И было уже не важно – почему и за что. Кровь еще теплого, но уже всеми забытого Шломо, маленьким ручейком вливалась в мощный поток, – скользкий и липкий.

Симон Маккавей сидел на крыльце Присутственного Собрания, уронив голову на колени и крепко сжимая ее руками. Он плакал – сколько себя помнил – первый раз в своей взрослой жизни. Сегодня – двадцатого августа – был первый день в его новой должности руководителя общины; сегодня – двадцатого августа – был самый черный день в его непростой жизни. Он сидел, обхватив голову руками, в абсолютной тишине, мысленно проклиная себя и Иосифа.

Перед ним, на площади, – в самом центре гетто, на маленьком «пятачке», окруженном толпой полураздетых людей, лежали, ко всему безучастные, семнадцать растерзанных трупов. Симон медленно поднялся и оглядел застывшую в ужасе толпу.

– Люди! Будь я проклят, если я этого хотел! – прохрипел Симон.

Он сошел с крыльца и подошел к каждому из лежащих, уже накрытых саванами людей.

Толпа, плотным кольцом охватившая страшное место, вдруг расступилась: на площадь неуверенно вышла еще нестарая женщина. Это была Рахиль – акушерка, за многие годы принявшая роды у большинства стоящих вокруг женщин. Она медленно вошла в центр круга и замерла, со страхом глядя на покрытые тела. Рахиль подняла голову, вопросительно посмотрев на вросшего в землю Симона, словно спрашивая ответ на незаданный вопрос, и медленно двинулась вдоль тел, открывая лица и пристально вглядываясь в них. Она дошла уже почти до конца, и площадь взорвалась страшным криком: – Шломоооо!!! Рахиль упала, как подкошенная, на то, что еще несколько часов назад было ее мужем – ее седьмым, самым любимым и самым незадачливым ребенком: – Шломо…

Симон Маккавей нагнулся над женщиной и осторожно попытался поднять ее с земли.

– Встань, Рахиль, его уже не вернешь, – сказал он.

Рахиль оттолкнула Симона и медленно поднялась на ноги – страшная, перепачканная пылью и кровью:

– Будь проклят, ты, Иосиф бен Эзра! Будь проклято семя твое и потомство твое! Пусть горит земля под ногами твоими, Иосиф бен Эзра, и пусть не будет тебе места на ней! – подняв лицо к небу и сжав кулаки, прокричала она.

Рахиль хотела еще что-то сказать; она повернула лицо к побледневшему Симону и вдруг страшно, дико завыла.

И, как по команде, замершая в беззвучном оцепенении площадь, будто стая волков по сигналу вожака, сотнями женских голосов подхватила этот вой.

Через несколько часов, когда покойников уже унесли, когда люди, не смея смотреть друг на друга, уносили домой из общего котла кусочек собственного горя; когда площадь, щедро политая кровью, начала пустеть; когда солнце, несмотря ни на что, осмелилось подняться высоко в небо – в разных концах растерзанного гетто запылали бараки.

Это был огонь, который издалека заметил городской сумасшедший Ригель, это был огонь, во славу которого он исполнил свою страшную пляску смерти.

Глава 11

– Ты полностью уверен в том, что говоришь? – спросил герцог, расхаживая из угла в угол.

– Уверен, ваше высочество, сейчас уверен полностью. – Иосиф сидел за столом в своем кабинете, напряженно глядя на герцога.

Герхард подошел к столу и стал рассеянно перебирать бумаги. Первый приступ ярости прошел и он внимательно, стараясь ничего не упустить, слушал Иосифа.

– Хорошо, я тебе верю. В общем-то я знал, что меня обкрадывают; знал, но не думал, что воруют так много. Но заговор? С чего ты взял, что это заговор? В бумагах, – герцог брезгливо взял со стола несколько листков, повертел их перед собой и швырнул обратно, – об этом, как я понял, ничего не сказано. Причем здесь заговор? Пойми меня правильно, Иосиф, – я тебе доверяю. Доверяю так, как никому и никогда. И ты знаешь, почему: я – единственный гарант вашей безопасности. Архиепископ, Магистрат, дворяне – все недовольны тем, что у нас поселились евреи и, случись что либо со мной, вы переживете меня ненадолго.

– Я знаю это, ваше высочество и, поэтому, не один раз все сопоставил и перепроверил: называйте это как хотите – заговор, измена, предательство – суть от этого не изменится. Я, к сожалению, ничего не знаю о планах этих людей.

Иосиф ткнул пальцем в бумагу, лежащую прямо перед ним:

– Более того, я не знаю всех, кто в этом замешан, но за то, что вас хотят лишить власти, я готов отдать голову на отсечение.

– Ну, твоя голова мне нужна на твоей шее. – герцог, наконец, прекратил хождение и уселся в кресло. – А все-таки тебе, Иосиф, придется убедить меня в этом. То, что ты говоришь, – это не шуточные обвинения. Они пахнут войной, междоусобной войной! – он пристально посмотрел на Иосифа: – Убеди меня, что это действительно заговор, чтобы я потом не мучился той кровью, которая должна будет пролиться.

Теперь уже встал Иосиф. Он подошел к окну и, не глядя на герцога, начал излагать то, что было продумано и высчитано им долгими, бессонными ночами.

– Два года тому назад, когда погиб на охоте ваш прежний ландгофмайстер – граф Штаубе, – Конрад фон Эдельсбах сам напросился занять эту должность. Зачем была самому богатому и титулованному из ваших дворян нужна эта ответственная и хлопотная должность? Красть ваши деньги? Зачем? Зачем ему рисковать честью и жизнью, если он и так был едва ли не богаче вас.

– Чтобы быть еще богаче, уже без «едва ли», – ухмыльнулся герцог.

Иосиф обернулся и с удивлением и уважением посмотрел на герцога:

– И я так сначала подумал, пока не увидел, что именно и как воровал у вас Эдельсбах. Он не пытался стать за ваш счет богаче, но приложил недюжинные усилия, чтобы сделать вас беднее. Ни одна мера вашей пшеницы, ни один бутыль масла с ваших маслобоен не попали в закрома Эдельсбаха. Он оказался честным вором. Кстати, когда вы в последний раз заказывали оружие и где? Вспомните, ваше высочество. – неожиданно спросил Иосиф.

Герцог удивленно посмотрел на Иосифа:

– Ну, точно не помню… полгода назад, или чуть больше. А что, какое это имеет значение? – недоуменно спросил он.

– Имеет самое прямое и важное значение! – Иосиф вернулся к столу и, недолго покопавшись, извлек какую-то бумагу.

– Десять месяцев тому назад в последний раз, у местных оружейников, на сумму три тысячи двести тридцать гульденов, – прочел он.

– Ну и что? И что это значит?

– А это значит, что еще не отданные в заклад, а, значит, принадлежащие вам Вуппертальские рудники, примерно за год произвели металла на сумму более двадцати двух тысяч гульденов. И продан этот металл, весь, без остатка, был только одному человеку – Отто фон Буххольцу – кузену господина Эдельсбаха. Откуда у одного из самых бедных дворян столько денег и зачем ему столько металла?

Герцог молчал, недоуменно и тревожно глядя на Иосифа.

Иосиф скосил глаза на герцога и продолжил:

– Я тоже задал себе этот вопрос, и тоже не смог на него ответить, пока не наткнулся на одну любопытную расписку, где черным по белому было написано, что металл, в течении года покупаемый Буххольцем, получил весь, без остатка, известный Вам господин Бенвенутто.

– Кто, Бенвенутто? – герцог вскочил с кресла, как ужаленый.

– Погодите, не перебивайте, ваше высочество. Сейчас я поясню это. Так вот, Бенвенутто не просто получил купленный Буххольцем металл, что само по себе странно и подозрительно, но весь, без остатка, вывез его в Италию, через некоторое время, по тем же самым – подчеркиваю – по тем же самым бумагам ввезя его обратно! Обратно, ваше высочество, причем в количестве примерно две трети от вывезенного! Зачем же ввозить из Италии тот же самый металл обратно? – Иосиф сделал паузу, в упор глядя на герцога.

Герхард, белый, как полотно, молча смотрел в пол. Не дождавшись ответа, Иосиф продолжил:

– Потому что, на самом деле, Бенвенутто привез из Италии не металл, а сделанное из этого металла оружие! Я специально выяснил у вашего оружейника – сколько пушек, мортир, арбалетов и прочего можно изготовить из такого количества металла. Оказалось, что столько, сколько достаточно, чтобы вооружить до зубов небольшую армию! Так с кем собирается воевать беднейший и скромнейший из ваших вассалов, и почему вы, ваше высочество, об этом ничего не знаете? И почему именно из Италии – ведь это минимум в два раза дороже, чем заказать это оружие у местных оружейников, учитывая сумму пошлин, которые нужно заплатить за ввоз и вывоз?

Герцог сидел подавленный и безучастный, судорожно сжимая и разжимая кулаки.

Иосиф внимательно посмотрел на него: – Вам плохо, ваше высочество? – спросил он.

– Продолжай! – выдавил из себя герцог, махнув рукой.

– Он закупал это оружие в Италии, потому, что им надо было сделать это в тайне от вас, а, значит, этому оружию предназначено было быть направленным против вас. Кстати, нигде в ваших бумагах нет никаких следов об уплате таможенных пошлин ни на ввоз, ни на вывоз. А это значит, что, либо, в лучшем случае, таможенники продажны, либо они заодно с заговорщиками. Но это еще не все: в обязанности вашего лангофмайстера входило следить за тем, чтобы все, что закупалось для ваших нужд и нужд вашего двора, своевременно оплачивалось, – иначе по долгам нарастают большие проценты.

– Конечно, это одна из основных обязанностей, – кивнул головой герцог.

– Тогда почему Эдельсбах ничего не оплачивал наличными, даже тогда, когда они были в достаточном количестве, предпочитая выдавать векселя? Потому, что ему нужно было, чтобы вы были по уши в долгах и эти долги выросли настолько, что за них можно было бы отдать те же рудники и, уже не прячась, делать с ними то, что им нужно. – Иосиф замолчал, переводя дух и давая герцогу возможность переварить эту информацию.

Герцог поднял голову и сказал, глядя на Иосифа: – Подай мне воды.

Иосиф, протянув ему стакан с водой и, дождавшись, когда тот утолит жажду, продолжил:

– Вы никогда не интересовались, что именно из ваших владений, кроме рудников, о которых я уже говорил, заложено и отдано в аренду и кому?

Герцог отрицательно покачал головой:

– Я… нет; может, Конрад и говорил об этом вскользь… – нет, не помню.

Иосиф достал из кармана заранее приготовленную бумагу и стал медленно читать, сопровождая комментариями:

Соляные копи Ремшайда – одно из самых прибыльных предприятий; леса в окрестностях Кобленца – строевая и корабельная древесина; кельнские маслобойни – пожалуй, самые прибыльные из всех ваших предприятий; девять богатых поместий – в самых разных частях ваших владений и так далее – всего еще двадцать наименований. Их купили, или взяли в аренду, люди из разных графств и княжеств, но, через некоторое время, большая часть из них оказалось перекупленной вашими вассалами из этого вот списка! – Иосиф потряс бумагой, в которой были аккуратно выписаны двенадцать имен. – А по закону они не имели право это делать без вашего ведома, так как право первого выкупа принадлежит вам, ваше высочество. И еще: на протяжении многих лет, основными покупателями зерна, масла, мяса и других продуктов, производимых в ваших поместьях, был город. И при прежнем ландгофмайстере город покупал эти продукты по достаточно твердым ценам. Но, как только часть ваших поместий оказалась в руках ваших дворян, они перестали снабжать город продовольствием, породив в нем дороговизну и недовольство вами, ваше высочество. – И еще кое-что. – Иосиф тоже выпил воды. – За полтора года господин Эдельсбах сменил практически всех управляющих вашими поместьями, поставив туда людей, назначенных им лично. Что это? Забота о вашем благосостоянии, или желание поставить на важные должности преданных ему людей, умеющих быть благодарными? Если это забота об улучшении ваших дел, то где результат? Ну, а второе – в комментариях не нуждается.

– Довольно! Ты меня больше чем убедил, – сказал герцог поразительно спокойным голосом. – Довольно этой грязи! Я немедленно разрушу это осиное гнездо. Я вырву змеиное жало у собаки Конрада и он проклянет тот день, когда появился на свет! – герцог стоял, надменно откинув голову, и его глаза засверкали уже знакомым Иосифу холодным огнем. – Посмотрим, поможет ли им их оружие!

– А вот этого делать не надо, – тихо произнес Иосиф.

– Что? Почему это, не надо?!

– Потому что то, с чем вы только что согласились, – не доказательства, а лишь логические выводы. Если вы сейчас, по – горячему, начнете казнить направо и налево, то вас непременно обвинят в убийствах – и церковь, и ваш родственник император, и вся Европа. Их нужно судить за измену, судить как заговорщиков, а суду нужны неопровержимые доказательства.

– Я не понимаю тебя, Иосиф, – герцог начинал злиться. – Я целых два часа, до головной боли, выслушивал тебя только для того, чтобы узнать в конце, что я не могу призвать гнусных изменников к ответу? Ты в своем уме, Иосиф? Только что ты давал мне голову на отсечение, а сейчас говоришь, что у нас нет доказательств? – Герцог подбежал к столу и, схватив в охапку бумаги, стал размахивать ими перед носом у Иосифа.

– А это что? Я тебя спрашиваю, это что, не доказательства?

– Успокойтесь, ваше высочество. Я и сейчас не отказываюсь от своих слов. Мои доказательства – это цепочка логических рассуждений, понятных Вам, но не достаточных для суда. То, что Бенвенутто вывез в Италию металл, – это не преступление; то, что он привез его обратно – чушь, понятная всем. Но у меня нет пока доказательств, что он ввез обратно именно оружие, хотя это единственное разумное объяснение.

– Слушай, Иосиф, мне противно все это крючкотворство, – герцог опрокинул ногой подвернувшийся стул. – Ты забываешь, что в жилах моих течет королевская кровь, черт возьми! И я не буду стоять в суде и что-то кому-то доказывать. Есть единственный, самый главный пока еще суд – мой суд! И, клянусь смертью Христовой, я буду судить их моим судом!

– Ваше Высочество! – Иосиф умоляюще сложил ладони перед собой. – Уничтожив ваших врагов, вы не достигнете желаемого. Это будет Пиррова победа.

– Чья победа? – недоуменно спросил герцог.

– Не важно, был такой царь в древности, который победил врага, потеряв при этом все свое войско. Вам нужно, поверьте, не просто казнить своих врагов. Вам нужно казнить их за измену, доказанную измену! Иначе это будет просто месть разорившегося феодала своим богатым и более удачливым вассалам. Вы же не варвар, а Рыцарь, ваше высочество! – с отчаянием в голосе произнес Иосиф.

Герцог задумался.

– Странно, что ты… – он подбирал слова, – напоминаешь мне о рыцарской чести.

– Почему странно? потому, что я еврей, а они, как привыкли вы думать, понятия не имеют о чести и достоинстве?

– Да причем здесь евреи! – герцог понял, что задел Иосифа за живое. – Я просто сказал… сказал то, что сказал! – Запутавшись, зло ответил герцог.

– И, вообще, не лови меня за язык! Я этого не люблю! Давай вернемся лучше к теме. Что ты мне сейчас посоветуешь делать? Только без проповедей о рыцарской чести. – Его все-таки сильно задело напоминание Иосифа о «рыцарском достоинстве» (Герхард считал себя чуть ли не последним Рыцарем Европы, хранителем древних и славных рыцарских традиций. А тут, какой-то безродный, им, герцогом, обласканный выскочка, пытается указывать на то, что достойно Рыцаря, а что нет..).

– Думать, собирать доказательства и не спешить.

– Думать, собирать, не спешить, – передразнил герцог Иосифа, не на шутку распаляясь. – Оставь свою еврейскую осторожность и трусость! Я, по воле Божьей – герцог Кельнский, Князь Мекленбуржский и прочая, должен думать и собирать факты, в то время, как шайка жалких вассалов моих разоряют меня и, как ты говоришь, замышляют свергнуть?

– Прошу вас, ваше высочество, успокойтесь! – Иосиф не на шутку испугался, что вспыльчивый и кичливый герцог разом все испортит:

– Я уже говорил: вам надо не мстить, а карать, – и не по прихоти, а за измену. А к этому мы… вы – поправил себя Иосиф, – пока не готовы.

– Хорошо, хватит болтовни. Что ты конкретно предлагаешь?

– В первую очередь выяснить, кто стоит за Конрадом фон Эдельсбахом.

– Погоди, не понял, что значит – «кто стоит за Эдельсбахом»? Кто за ним должен стоять?

– Кто-то равный вам, ваше высочество; кто-то, кто имеет… – Иосиф замялся, – в случае вашей гибели право на Герцогство – законное, княжеское право. Иначе, весь этот заговор – затея безмозглых дураков. Даже, если предположить, что Эдельсбах победит – кто позволит ему занять трон? Да не пройдет и нескольких дней, как войска Императора, или, не знаю, вашего кузена – герцога Люксембургского, войдут в Кельн и голова Конрада украсит городские ворота.

Герцог надолго задумался. Иосиф наблюдал, как на его лице отражались тени проносящихся мыслей. Герхард на глазах ссутулился, становясь словно меньше ростом.

Наконец, он поднял голову и посмотрел на Иосифа:

– А ведь ты прав, черт побери, тысячу раз прав! Конечно, этот жалкий воришка не посмел бы, сам по себе, даже подумать о заговоре. Конечно, ты прав, Иосиф, а, значит, это действительно серьезней, чем я думал! Может, Маргарита?

– Нет, нет, что вы, – Иосиф испуганно замахал руками. – При чем здесь герцогиня?

– Ты уверен?

– Уверен, так же, как в том, что вы мне не привиделись.

– Да, конечно, причем здесь бабы, – согласился герцог. – Так кто же тогда?

– Не знаю, ваше высочество. Поэтому и предлагаю не спешить.

– Это я уже слышал. Ты, Иосиф, ничего не понимаешь в стратегии войны. Не торопиться. – ворчливо повторил он. – Побеждает тот, кто первым наносит удар!

– Если этот удар не преждевременный, – парировал Иосиф.

– Хорошо, я уже не тороплюсь, что дальше?

– А дальше, я выеду в Италию и через несколько недель привезу доказательства того, что Бенвенутто приобрел в обмен на металл оружие, и выясню – для кого. Есть у меня там люди, которые знают все сплетни всех дворов Европы и за деньги делятся ими с нуждающимися. Может, и вырисуется призрак вашего тайного и влиятельного врага.

– А поздно не будет? Несколько недель, это все-таки срок.

– Не будет. Я уверен, что их заговор еще не созрел и, в любом случае, для его осуществления нужен очень серьезный и, я бы сказал, официальный повод: война, например, или серьезные разногласия по поводу границ. В общем, что-то, что позволило бы подняться заговорщикам, а их покровителю официально их поддержать. Да и время, пока меня не будет, не должно быть потрачено впустую. Эдельсбах знает, что я что-то да найду в бумагах. Я имею в виду не заговор, в них нет никаких явных следов этого, но нарушения, воровство, мошенничество – обязательно. А это значит, что вы должны как-то на это отреагировать.

– Как-то?! У тебя есть конкретный план?

– Да, есть. И этот план обязательно сработает, при условии, что у Вас хватит терпения.

– Ладно, не ходи кругами, Иосиф, не то мое терпение кончится раньше, чем начнется. Говори.